Что читатели должны думать об администрации сайта, которая удаляет вот такие мои стихотворения.
Резолюция о борьбе с героизацией нацизма была одобрена на заседании 69-й сессии Генеральной ассамблеи ООН 21 ноября 2014 года. «За» проголосовали 115 стран из 193. Среди противников документа оказались США, Канада и Украина, а страны Евросоюза вошли в число 55 воздержавшихся от голосования. Отныне для меня США, Канада, Украина и и эти 55 воздержавшихся, среди которых почти все европейские страны — наследники нацизма. И неважно, что это сделали политики. Но они уполномочены совершить это преступление своими народами. В конце концов, и Гитлер был всенародно избранным рейхсканцлером.
Неонацизм: Политики и народы
Я перечислю поимённо
Членистоногих блох и вшей,
Так зародившихся законно
На демократии своей.
Вот впереди ползёт Обама,
Беспозвоночных кукловод.
Как он витийствует упрямо
И миру лжёт всё наперёд.
Ещё один, чьё имя стёрто,
Канадой клёново рулит
(Нет, вспомнил-таки: Харпер Стёпа),
Обаме в рот, скуля, глядит.
Об Украине умолкаю,
На каждом там стоит печать
«Бандера, хайль!» — и точно знаю,
Кому-то с ними воевать.
Для них, что лях, москаль иль Jude,
Что грек, что немец иль француз:
«Украйна выше всех пребудет!» —
У них лишь с Гитлером союз.
А из Британии педрастой
(Прости, Оскар Уайльд, поэт!)
Бежит и бойко и брыкасто
Без скотланд-шерсти — гол и гнед,
Их Кэмерон, болтун превратный:
За гонор, выданный в аванс,
Он исполняет аккуратно
Команды «пиль», «ату» и «фас».
В каком колене от нацизма
Проснулась в Меркель эта муть?
От бошей взятая харизма
Играет злую шутку... Жуть!
С остекленевшими мозгами
Шуршит бульварами Олланд,
Играет, как мячом, словами,
А нос — по ветру... Коммерсант!
А скандинавы... вас так много,
И королев и королей:
Когда забыли вы про Бога,
Воруя педикам детей?
Где времена, как все датчане
Вшивали в сердце жёлтых звёзд,
А ныне же: в каком дурмане
Вы замолчали Холокост?
А вот с забытыми грехами
Антисемиты чередой
Своими тощими задами
К нам повернулися, как в стой-
ле: Польша, чехи и прибалты,
(Орущие в парадах «Хайль!»)
Румыны, венгры и болгары...
И ох как павших наших жаль!
Не немцы — ваши батальоны
Евреев били наповал,
Не немцы, а вполне «законно»
Ваш обыватель их сдавал.
Кто жил под властью оккупантов,
Тот помнит: злее нет румын,
В мундирах чёрных, в белых кантах,
Убийц людей на свой аршин.
Я не забыл, как под сурдину
Бомбили «братья» т о т Белград,
Теперь — Донбасс: наполовину
И х бомбы на детей летят.
Нацизм шагает по Европе,
Под ним распластанный Брюссель,
И превращаясь в мизантропа,
Мозгами движет еле-ель.
За океаном же — народом
Создали рейх на тыщи лет,
Сбылась мечта былых уродов:
О н и — цари, для н и х — весь свет.
11-12.01.2015
Закат Европы
Под улюлюканье чертей
И аплодирующих бесов
Европа мчится всё быстрей
Дорогой дел и интересов,
Мостя последние км
Пред преисподними вратами,
Блюдя свой шик и реномэ
Под человечьими правами.
Закон от Бога позабыт.
Над всеми — лишь закон брюссельский.
Христос? Избит, распят, убит,
Как неудачник иудейский.
Вот нынешние — о-го-го!
Язык усопший возродили,
На нём в своей Синаго-го
Христову жертву отменили.
Европа им кричит «Ура!»
И каяться Европе не в чем:
Пришла прекрасная пора,
Жить стало веселей и легче.
И можно всё: грабёж, обман,
Убийства именем Брюсселя,
И содомит от счастья пьян,
И сатанисты осмелели.
Как двух гарантов след простыл:
Ну, вероломство, но — законно!
И чернозём в «немецкий тыл»
Везут лихие эшелоны...
Бомбить Белград, Донбасс — распять,
Вживую Косово оттяпать...
И убивать, и убивать
В себе же совесть, честь и память.
25-26.02.2018
Англосаксы
«Умом» бодрея и гордясь,
От радости в зобу немея,
Живут заботой, не стыдясь,
Как сделать мир вокруг подлее.
Канадец, англичанин — в раж,
Американосы — туда же:
Забыта совесть, как багаж,
И с каждым днём все люди гаже.
Все. Кроме них. Они — причём?
Их подлость списана в архивы.
Узнают? — Это всё потом.
Пока же — англосаксы живы,
Чтоб каждый день наполнить злом
По наглому или втихую:
Клянутся «богом» как козлом,
Столбя дорогу в ад лихую.
А в арьергарде — Евро-сад,
И клоуны, и кукловоды, —
Христа распяли на парад,
Грехом содомским хороводя.
25.02.2018
Народная история (Кому на Руси жить хорошо)
I
Разбудите меня послезавтра,
Разбудите, вперёд забежав,
Когда будете знать, кто же автор,
Что готовил нам новый устав.
Разбудите меня, разбудите,
Чтобы снова не спать по ночам,
Когда вспять неизвестный кондитер
Сладкой пудрою бьёт по мозгам.
Сколько было их! Лысый, с прищуром,
Всё отняв, поделил на своих,
Кто страну покорёжили сдуру,
Чтоб народ наконец-то притих.
Чтоб шагали, вождям в глаза глядя,
Прикрываясь от них кумачом,
А усатый грузин на параде
На трибуне стоял с палачом.
Поделили на чистых-нечистых
Слишком умный советский народ:
Коммунисты казнят коммунистов,
Ну, и прочих, как щепок — в расход.
А другие — те, что уцелели,
Положили себя за страну,
Чтобы дальше идти мимо цели,
Но с Победой, одной на кону.
Но не понял Победы усатый,
И народ ему — пыль и песок,
Сам не жил, и других виноватил,
Власть тащил, как их лагерный срок.
Чтоб её подхватил оттепельный
С бородавкою лысый дурак,
Всех наук корифей беспредельный,
Кукурузно-ракетный мастак.
Обещал языком, как метлою
(Что у всех болтунов — без костей):
Мы за партией — как за спиною,
Будем жить веселей и бодрей.
Не успел. Только всё перепортил
И заставил народ голодать —
Бровеносец уже телепортил:
Сам живу, и другим дам пожрать.
Нефтяные доходы затычкой
Прикрывают партийных хапуг,
И летит под откос электричка
В коммунизм, как железный утюг.
Перестройкой отмеченный бредит,
Где бы вожжи ещё отпустить,
Вот беда: с ним никто же не едет,
И времён обрывается нить.
Впереди уже Ельцин маячит,
Горизонты собой заслоня...
Братцы, братцы, да что ж это значит:
Всех провёл, и тебя и меня.
Продал всё. И народ без работы
На обочинах жизни лежит,
Чтобы кучка воров без заботы
Упражнялась с трибуны во лжи.
А ведь клялся Аника, как воин:
Потерпите, мол, годик иль два,
И о завтрашнем дне, будь спокоен,
Да не будет болеть голова.
Обещают, кругом обещают,
А чиновник, как был, так он — есть,
Власти делают вид, что не знают:
Он — один, а народу — не счесть.
Ну, не выпасть никак из обоймы,
А колонна его — номер пять,
И ему, наконец-то, на кой мы:
Не мешайте работать, как спать.
Вот опять: обновили кабмины
Наверху, в голове, на местах,
А чиновник расставит в них мины:
Только сунься, народ — тарарах!
Разбудите меня послезавтра,
Разбудите, вперёд забежав,
Когда будете знать, кто же автор,
Что готовил нам новый устав.
Разбудите меня, разбудите,
Чтобы снова не спать по ночам,
Когда вспять неизвестный кондитер
Сладкой пудрой забьёт по мозгам.
II
И настал наконец день позора
И чиновничьего торжества,
Президенту задуматься впору,
Кто в команде его голова.
Президент наш хорош... Ну так что же,
Когда рядом маячит другой,
Сытый, наглый, с лоснящейся рожей,
По всем пунктам — и вор и герой.
Он любую идею подпортит
Нужной ссылкой на тот же закон,
Схлопотать без боязни по морде:
Сам себе — генерал без погон.
Н у, н е в ы п а с т ь н и к а к и з о б о й м ы,
А к о л о н н а е г о — н о м е р п я т ь,
И е м у, н а к о н е ц - т о, н а к о й м ы:
Н е м е ш а й т е р а б о т а т ь, к а к с п а т ь.
Он живёт без боязни быть сбитым,
Как наш новый ракетный Сармат:
Что хочу, то творю, у корыта
Своей власти — и чёрт ему брат.
И вопросы, что за год копились —
Наш народ терпелив до поры —
В ожиданьи ответа прокисли,
Как в рожках молоко от жары.
Наша Дума никак не созреет
До признанья: в стране — саботаж,
И что нужен закон, чтоб умерить
Через меру чиновничий раж.
По другому назвать, что творится,
Не могу: ведь который уж год,
Невзирая на ранги и лица,
Все они презирают народ.
Не освоят никак миллиарды:
Это сколько же лишних забот! —
И живут старики как бастарды
В аварийных халупах в расход.
Половине страны не добраться
До обещанных свыше доплат,
Ну, а кто вдруг захочет ругаться...
Нахамят и уволят под зад.
Мне плевать, что везде ещё хуже,
Пусть грызутся, и Бог им судья,
Но валяться в чиновничьей луже:
Это — жизнь и твоя и моя.
И прошёл он, раз в год день позора
И чиновничьего торжества,
Президенту задуматься впору,
Кто в команде его голова.
Прозвучали вопросы, похоже,
Но не те, что волнуют народ:
Он и здесь постарался, тот, с рожей,
Отобрал. И так каждый «раз в год».
23.01.2020, 17.12.2020
Плач по Украине
Я молился ночами, и Бог мне судья
И всем людям последний заступник на свете,
И светлела на небо мольбами стезя,
И что я ещё здесь — в ожиданьи Ответа.
Я молитвой страдал, не хватало мне слов,
О любимой земле, где родился и вырос,
О солдатах живых и за будущих вдов,
И в душе возводил свой амвон и свой клирос.
Как случилось, что рядом взошёл сатана
В ореоле, как факел, языческих свастик:
Разделилась когда-то единая наша страна
Под хапок либерало-нацистов во власти.
И росли поколенья вроссЫпь и поврозь,
Только тех, кто пожиже, приманивал Запад,
Да и нам донесло его приторный запах
(Для украинцев русский стал в горле как кость).
Как забыли Христа? Да и был ли он там,
В провонявшей вовсю католической луже?
И кресты на их флагах — НЕ от Христа.
Протестанты? По мне, так они ещё хуже.
Да — увы! — там давно сатана правит бал,
Его шёпот народам так сладостно манок,
Вслед за ними украинец тоже пропал
Под нацистские гимны с утра спозаранок.
И пошла Украина детей убивать
По указке по западной, подлой и низкой,
Бабий Яр позабыв, и где Родина-мать,
Душу высмердив за поцелуй сатанинский.
И балдеют хохлы от бесовской игры,
Направляя орудия в нашу Россию,
И без Бога живут у заветной дыры
Прямо в ад, где их ждут — ох, как ждут! — черти злые.
Боже, Боже! — молился я вновь, —
Окропи Украину святою водою,
Ведь в их жилах и наших течёт одна кровь,
И сильны мы лишь вместе, и всюду — с Тобою.
12.11-25.12.2022
Вероятность того, что нацистская и пятоколонная администрация сайта удалит мои материалы, велика, поэтому заранее приглашаю читателей на мою страницу на фабула точка ру, где размещены все мои произведения и материалы проекта «Москва и москвичи Александра Тимофеичева (Александрова)».
СИНДРОМ
Рассказ
– Люсик! – Валеркин голос был по-мужски грубоватым и немного сиплым от дешёвых сигарет, но когда Валерка звал свою дочку, девочку шести лет, он приобретал неожиданную теплоту и мягкость.
– Я умываюсь! – слышалось из ванной. А через минуту оттуда выбегала худенькая девочка с большими темнокарими глазами.
– Расчеши мне волосы, – просила она, хитрющая, словно знала, что это простое действие доставляло Валерке скрытое удовольствие.
– Большая уже, а всё просишь, – для порядку ворчал он, аккуратно двигая гребешком.
– И косу заплети! Ну, пожалуйста!
И Валерка послушно заплетал нетолстую косичку, в конце неловко орудуя резинкой.
– Дай, я сама!
— Ну, сама, так сама… – Валерка прислушивался, не разбудили ли они деда с бабушкой. Люсина бабушка, Валеркина мать, кажется, уже гремела чем-то на кухне, готовя завтрак. Люсин дед и, естественно, Валеркин отец, ещё лежал на своём диване.
Каждое лето приезжали сюда погостить Люсик, Валерка и его жена, тоже Людмила. И первое лето они приехали без неё. Случилось это почти год назад, перед началом школьных занятий (Людмила работала в школе, учила детей русскому языку и литературе). «Улица полна неожиданностей» – горько шутил Валерка, когда его спрашивали, что случилось. Неожиданностью был пьяный подросток, угнавший чью-то «девятку» и въехавший на полной скорости в остановку, где кроме Людмилы в ожидании автобуса стояло ещё несколько старушек. Валерка часто ночами не спал — ну почему так: все старушки остались живы, ни царапины, а его Люда погибла на месте. Потом, засыпая, начинал думать, что эти старушки — тоже чьи-то бабушки, матери, и что Люда спасла их невольно, приняв удар на себя, да ещё и угловая опора согнулась от удара, поэтому крыша остановки упала на землю так, что отделила тех старушек от Люды, отделила живых — от мёртвой...
На похоронах ни Валерка, ни Люсик не плакали. Валерка вспоминал Афганистан, разведывательные рейды его батальона по кишлакам, которые кишели, как они считали, «духами». И трупы, трупы, трупы... Трупы этих несчастных стариков, скалившихся на солнце сквозь редкие бороды. И пыль, пыль, пыль... Она накрывала и эти трупы, и трупы его друзей, солдат его батальона, попавшего в засаду без надежды из неё выбраться, и пикирующие в неразберихе вертолёты, свои же — своих, вместе со всей этой пр;клятой бесплодной и не землёй даже, а так — каменистой рваной поверхностью, называемой в газетах «зоной наших интересов».
А Люсик не плакала, потому что всё произошло так неожиданно, и она не видела маму в гробу (он был закрыт по просьбе Валерки), и девочка всё думала, что ничего, всё обойдётся, пройдёт какое-то время, неделя, ну, другая, и мама оживёт, выйдет из больницы, куда её увезли, а гроб — это так, понарошку, ведь от этого она ещё больше будет любить свою маму.
За год рана от потери зарубцевалась, и вспоминался тот прохладный август всё реже и реже, и лишь наворачивались слёзы на Валеркины глаза, когда, заглянув к дочке в комнату, он заставал её тихо сидящей на кровати и перебирающей мамины фотографии...
— Идите завтракать! — послышался бабушкин голос.
— Вот и дедуля встал! — Люсик подбежала к деду, он нагнулся, и они неловко чмокнули друг друга в щёки.
— У тебя, вижу, и палка новая, — сказал Валерка.
— Дед у меня совсем щёголем стал, — проворчала бабушка, — без палки он теперь никуда.
— Так ведь пятый этаж: пока спустишься, пока поднимешься...
Теперь, утром, Валерка разглядел наконец родителей, увидел, как они постарели: их тоже, видать, подкосила смерть Людмилы, которую они когда-то приняли сразу: не всякий рискнёт связать свою судьбу с инвалидом-афганцем, да ещё и родить ему такую дочку.
— Ты ещё не хвасталась, Люсик? — Валерка подмигнул дочке.
— Ну, ну, рассказывай, рассказывай! — дед с бабушкой оживились.
— Пап, лучше ты, я стесняюсь... — дочка умоляюще взглянула на отца.
— Солисткой её выбрали в хоре, — Валерка посмотрел на зарумянившееся личико дочери, — На фестивале они выступали... — Дочка всё ниже клонила голову, — Так её песня первое место заняла! — с удовольствием закончил Валерка, и Люсик благодарно шмыгнула носом в сторону отца.
— Ну, а чего ж вы не написали ничего? - всполошились старики, потом, спохватившись, начали наперебой поздравлять внучку.
— Какую песню-то, внучка?
— Да вы её знаете, Сенчина её ещё пела, «Золушка» называется... — и увидев заполошенные лица, Валерка напел: «Вы поверьте, вы проверьте...»
— Да, да, да, знаем, — старики обрадовались своей памяти, — Ты нам споёшь её сегодня, а, Люсик?
— Вечером, вечером, а сейчас отдохнём и гулять. — Валерка встал из-за стола. — Мам, помочь?
— Идите уж, я сама, посидите в комнате, — бабушка начала убирать со стола.
В большой комнате всё было по-прежнему: тот же письменный стол отца, та же кровать, тот же диван, на который уселись все втроём.
— Ну как тут у вас?
— Матери вот пенсию давно не платили, если бы не моя ветеранская, не знаю, как жили бы...
— Ну вот, опять о политике! — заскучала Люсик.
— А ты иди пока к себе, почитай, а мы поговорим, потом гулять пойдём все вместе. — Валерка посмотрел вслед дочке. — Смотри, как выросла, худенькая только.
— Ничего, ещё обрастёт мясом-то, мама-то была не худая, — дед понурил голову. — У тебя-то как?
— Да слесарничаю помаленьку, иномарки освоил, так что не пропаду.
— Хоть ты и автослесарь хороший, на пенсии так не заработаешь, нужно устраиваться постоянно где-нибудь.
— Так у меня же клиентура. И потом, пап, пенсия у меня уже есть. — Глаза у Валерки словно остекленели.
— Вспоминаешь? — старик дотронулся до плеча сына.
— Да забыть бы всё скорее, как убивал, как меня убивали, как таскали потом по всяким там: ты, мол, молчи, что свои же уничтожили... А, — Валерка махнул рукой, — знают давно все. Спасибо, хоть вывезли после той мясорубки. Ладно, что об этом... Ты скажи, сосед у тебя, разбогател что ли: дверь как у буржуя! Он ведь такой же бедолага, как ты.
Старик встрепенулся:
— Да помер он с полгода. Не знаю уж как, но там теперь какое-то охранное бюро, такие, как ты, только после Чечни, работают... Странные они какие-то... Как меня увидят, тАк смотрят, будто я их туда послал... Так и ждёшь, что сзади по башке треснут...
— Да ты бы показал им пугач свой, сказал бы, от кого получил...
— Ты про наградной с войны? Мне всё талдычат: товарищ майор, вы когда боёк сточите? А мне жалко... Если бы не первая бумажка с подписью будущего маршала, давно бы отобрали... Соберусь вот, сдам: ну его к чёрту! А бумажку оставлю. На память.
Валерка знал, что наградное оружие заперто в нижнем ящике письменного стола, но никогда не говорил отцу, что не раз держал опасную игрушку в руках, преодолевая искушение снять с предохранителя и нажать на курок. Отец и не знал, что заднюю дощечку нижнего ящика стола можно было сдвинуть... А может быть, он и не заряжен?
— Не помню уж, когда его в руки брал, — ответил отец: Валерка не заметил, как последний вопрос он сказал вслух. — Может быть. Пули в том же ящике. Как положено.
Валерка вспомнил о дочке.
— Люсик, одевайся, сейчас пойдём гулять!
— Втроём? Я мигом.
Бабушка была на кухне. Дочка зашла на дорожку в туалет. Дед с палкой стоял позади Валерки. Валерка подошёл к двери. Слышались крики на лестничной площадке.
— Что это там? — Валерка прислушался.
— Так вроде тренируются. Иногда побаиваемся и выходить, — у деда задрожали губы.
Что-то ударилось о входную дверь, и крики оборвались матом.
Валерка открыл дверь и выглянул. На лестничной площадке два молодых парня, в полосатых майках десантников, потные и злые, стояли друг против друга. Один, чернявый, нос в горбинку, с короткими вьющимися волосами и редкой чёрной щетиной на подбородке, наступал на другого, белобрысого, с большим кадыком на длинной шее и веснушчатым серым лицом.
— Ты, Серый, смотри, как работать надо на ограниченном пространстве... А ты, Димыч, снимай, учиться потом будешь...
Третий стоял позади первого с видеокамерой в руках:
— Хан, ты мне камеру не задень.
Валерка, потянув носом и увидев расширенные зрачки чернявого, сразу всё понял: обкурились. Сердце ухнуло куда-то вниз:
— Ребята, вы бы на улице потренировались... Здесь живут.
Чернявый повернулся к нему:
— А тебе чего надо?
Он пошёл на Валерку, набычив голову.
— Пап, звон в милицию!
Чернявый осклабился:
— Я сам из милиции! Серый, режь провод...
С кадыком вытащил нож.
Чернявый втиснул Валерку в дверной проём. От неожиданности тот сам отступил в квартиру. С кадыком полоснул ножом по проводам, идущим в квартиру.
У Валерки заныло где-то под сердцем:
— Вы что, мужики?
«Опять убивать?» — мелькнуло в голове. Но чернявый уже стоял над ним, неожиданно свалив ударом с ног:
— Что, падла, добить? А ты снимай, Димыч, снимай, как мы с фраером тут...
Валерка молился о дочке «только бы она не вышла, только бы не вышла...» Перекатившись в комнату, он слышал крик матери и стук её тела о пол. Вслед за этим рядом с ним упал отец, ударившись головой об угол стола. У Валеркиной щеки конвульсивно дёргалась отцова нога, и он понял, что это конец.
Чернявый и с кадыком, сопровождаемые третьим с камерой, что-то били в комнате. Сквозь звон стекла Валерка вдруг услышал вопль своей девочки: «папочка!»
«Всё, теперь я буду убивать» — подумал Валерка и, нащупав палку отца, неожиданно тренированно вскочил и очутился перед Серым...
От проникающего удара палкой потный кадык вошёл в горло, голова парня надломилась вперёд, и обмякшее тело осело около дивана. Тут же Валерка принял на себя удар сзади и, как-то неловко повернувшись лицом к удару, упал, ударившись с размаху своего роста о батарею. Теряя сознание, он слышал только: «папочка!», «папочка!»
Он не знал, сколько он был без сознания. Очнувшись, он сразу услышал пыхтение чернявого и с пола увидел под ним тельце своей девочки. Он лежал около стола, рука автоматически сдвинула знакомую дощечку. Чернявый и с камерой были увлечены происходящим на диване.
И когда рука почувствовала в себе знакомую с детства рукоять, сняв предохранитель, он думал только об одном: «хоть бы он был заряжен, ну пусть он будет заряжен...»
Валерка успел сделать два выстрела и провалился в чёрную пропасть небытия.
__________
Дело быстро замяли.
Видеокамера, которая могла обо всём рассказать, исчезла сразу, как только оказалась у следователя.
В некрологе о двух смертях своих сотрудников было сказано, что они погибли «при исполнении служебных обязанностей». Хоронили, правда, без почестей. Чернявого Валерка убил наповал, в голову. Надругаться над девочкой тот не успел. Димыч отделался тем, что до конца своих дней проведёт во мраке: он ослеп.
Отец Валерки умер от кровоизлияния в мозг, вызванный ударом в висок. Валерка умер, не приходя в сознание, в результате черепно-мозговой травмы и травмы позвоночника. Никто не мог понять, как он смог придти в сознание, хоть и ненадолго, после такого удара о батарею.
Бабушка прожила со сломанной шейкой бедра недолго, она умерла, после чего все в больнице вздохнули с облегчением: разум её померк, когда ей сообщили о случившемся.
В той же больнице, в детском отделении, есть небольшая палата, в которой лежит девочка с большущими чёрными глазами. Люсик с тех пор не говорит. Когда к ней заходит кто-нибудь, она смотрит на вошедшего, потом понимает что-то про себя.
И молчит.