.
Холодный декабрь восемнадцатого...
Мне нравятся сегодняшние разговоры о том, что Винниченко был интернационалистом, Петлюра – противником еврейских погромов, Деникин - белый рыцарь на вороном коне, а батько Махно – сам чуть ли не еврей!
Новоявленные «красные следопыты» от истории на всякий манер тасуют колоду карт-фактиков, пытаясь ( в зависимости от пристрастий и антипатий) отбелить черное или очернить красное, в своем усердии меньше всего беспокоясь об истине.
Громили, грабили и резали евреев именно упомянутые деятели, вернее, не они лично (так много народу им бы не вырезать), но ведомые ими головорезы. Несправедливо было бы не отметить чуть ли не решающую роль в процессе Холокоста гражданской войны всякого рода бандитских главарей, этих «батьків» Антона, Семена, Ларивона и других атаманов Грицианов Таврических.
Конечно, и у «красных, и у «белых» служили рабочие и крестьяне, не испытывающие пламенной любви к племени иудеев, но в Красной Армии хотя бы расстреливали мародеров и погромщиков. Хорошо это или плохо…
Как далеки были картины смены власти в те мрачные годы от красочных сценок Александровской «Свадьбы в Малиновке»! Это несправедливо по отношению к авторам жизнелюбивой и искрометной оперетты, но когда фильм смотрели мои родители, участники и свидетели тех событий, лица их были грустными. Происходящее на экране казалось неуместной пародией, в какой-то мере даже кощунством. Так глубока была печальная память о тех днях…
…Поздняя осень 1918 года на Подолье выдалась очень холодной. И, хоть снежный покров еще не установился, по голой земле гуляли северные ветры и принесенные ими по-зимнему крепкие морозы.
Шла гражданская война, власть в местечке менялась с калейдоскопической скоростью: белых сменяли красные, красных – петлюровцы или вояки Центральной Рады. А в перерывах между сменами власти (а они-то, перерывы эти, длились в то время дольше, чем сама власть властей) хозяйничали банды из местных громил, управляемые теми самыми разнообразными «батьками»
Может быть для остального населения городка смена власти и была делом принципиально важным, но только не для евреев, ожидавших худшего от всех мастей власть предержащих.
В то время, о котором ведется этот рассказ, мирный городок Стучин оккупировала банда атамана Ларивона Сучка. Был сей предводитель родом из этих мест – отец его держал мельницу в соседнем селе Черноусовка. По этой же причине и отряд Ларивона в основном состоял из жителей близлежащих деревень.
На первых порах давние деловые отношения местечковых коммерсантов с папашей Ларивона имели положительное значение: еврейская община через старого Охрима Сучка приносила атаману ежемесячную дань в обмен на лояльность банды к местечковым евреям .
Ближе к зиме ситуация стала меняться. Началось наступление красных и промежуточное правление бандитов могло очень даже скоро закончиться. К тому же, среди рядовых головорезов начался ропот по поводу того,что атаман за их спиной сговорился с жидами, снимая себе сливки, а им, громаде, не достается ни шиша… Если добавить,что правящая в соседнем Градславе,имеющая вдвое больше сабель,чем у Ларивона, банда атамана Христенко совершенно обоснованно распространяла свое влияние на расположенный в 15 километрах такой жирный кусок, как Стучин, то станет ясным, почему установившемуся балансу сил и относительно мирной ситуации в еврейском местечке подходил конец.
Аз вей из ди идн (горе евреям)!
Началось все с погромов в одном из соседних с местечком сел Горшковке,где в ту пору проживало более ста еврейских семей. Как и стучинские евреи, они тоже платили дань Ларивону .Происки конкурента и грядущий конец бандитскому владычеству заставили атамана изменить тактику.
Он передумал брать частями и принял решение экспроприировать экспроприаторов ударными погромами, заодно давая возможность разговеть на еврейских «харчах» заждавшемуся этой оказии воинству.
Громили еврейское местечко не кое-как, а с чувством, с толком, с расстановкой. Первыми под погромы попали состоятельные люди, но именно те из них, кто не успел откупиться предварительно у той у группы мародеров, которые в этот вечер вышли на промысел.
Погромы начинались, как правило, под вечер. В эти часы все еврейское население местечка пряталось в подвалах, сараях и клунях в своих и соседних домах. Дом реб Гедале в бандитском списке, вероятно, не числился, а если и числился, то в самом конце – уж больно беден и благообразен был хозяин. Наоборот, Айзик Глейзер, отец Хаймоли, слыл среди односельчан «денежным мешком» и его кандидатура была в первых строках упомянутого списка. Это и побудило реб Айзика обратиться к соседу реб Гедали с просьбой спрятать в своём доме семью в те часы и дни, когда по местечку проходили погромщики.
Конечно же, это было связано с большим риском для самого реб Гедали и его семьи, но что мог ответить правоверный еврей своему соседу, если Тора учит выполнять просьбу ближнего в нужде?
Вы правильно подумали: реб Гедали согласился и вся многочисленная мишпуха семьи Глейзеров перекочевала в его покосившийся домик. Золотишко и деньги Айзик надежно спрятал, домочадцы сидели в подвале хатки соседа, оставалось надеяться на Бога, что погром пройдет стороной. О чем Гедали и Айзек долго раскачиваясь и бормоча молитвы,просили Всевышнего.
Когда наступал вечер и с разных концов местечка начинали доноситься крики и выстрелы, в подвал спускалась и вся семья реб Гедали. В тесном помещении сгрудились до двух десятков человек: старики, дети, мужчины и женщины стояли, лежали вповалку на ряднинах, постеленных прямо глинобитный пол…
Это длилось часами, пока опасность погрома в этот вечер миновала. Поздно ночью Глейзеры крадучись возвращались домой, а на следующий день вся процедура повторялась снова…
В первые дни погромщики грабили и избивали бедных людей, но обходилось без жертв. До одного случая, который полностью изменил картину.
На окраине местечка стоял дом кузнеца Арки Гольдштейна, Арки-коваля. Тут же была и кузня, где Арки с двумя сыновьями денно и нощно работал, подковывая лошадей и вырабатывая разнообразный инвентарь для крестьян со всей округи. Авторитет Арки среди жителей близлежащих и даже дальних сел был очень высок. Могучий, кряжистый, с жилистыми руками, красивыми,хоть и несколько суровыми чертами лица, Арки слыл честным и справедливым человеком и удостоился высшего одобрения крестьян: “ В тебе не жидівська вдача…”
Под стать отцу были два сына Нухем и Моня, словно вылитые из стали,которую они полосовали с утра до позднего вечера,крепыши.
Арки постоянно подковывал лошадей козаков из гурта батька Ларивона,поэтому и чувствовал себя более спокойно,чем другие жители местечка…
…Надо же было такому случиться,
что в кузницу Арки к полудню того злосчастного дня наведались человек пять “ козаків” из банды Христенко. Хлопцам, находившимся на хорошем подпитии и возбужденным сварой, из которой они только-только вышли, нужно было подковать пару лошадок, захромавших в пути.
Арки и его сыны выполняли чей-то срочный заказ и трудились у молота и наковальни, не поднимая головы с раннего утра. В тот момент, когда подъехали гайдамаки, кузнецы присели перекусить за столиком там же в углу кузницы. Двое мужиков,чьи лошади захромали, зашли в кузню. Один из них, более молодой приземистый и толстоватый (на украинском языке есть очень сочное слово – опецькуватый) властно и грубо заорал:
-Гей, Мошко, де ты там? Швиденько, підкуй наших коней,бо ми запізнюємось.
- Зараз поїмо і зробим усе, що треба, - спокойно ответил Арки.
- Потім будешь хромкати свою мацу! А-ну, мерщій, підніми свою гладку сраку та негайно до роботи.
Так к Арки Гольдштейну никогда и никто не обращался. Кулаки кузнеца сжались, а по лицу заходили желваки. Арки сдержался, но но не сдержался младший из сынов Моня.
- Що ти галасуеш? Не можешь зачекати три хвилини?
В забитую винными парами и ощущением полной безнаказанности голову “опецькуватого” бросилась шальная кровь:
- Ах ты ж жиденя зашмаркане! Ты ще будеш патякати,мать… Зараз я закрию твою смердячу пельку!
И выродок наотмашь с оттяжкой ударил нагайкой любимца Арки красавца Моню по лицу.
Нет,Арки не бил “опецькуватого”. Он даже не ударил, а положил руку на каракулевую папаху вояки и тот рухнул, как подкошенный.
Второй бандит, что постарше, ошалело смотрел на происходящее, а затем, опомнившись, рывком выхватил из-за пазухи обрез и с криком “Хлопці, наших бьють!” не успел даже поднять оружие на Арки,сбитый ударом железного кулака старшего сына Нухема.
Вбежавшие в кузницу трое оставшихся разбойников, увидев лежащих на земле собратьев и обрезы в руках кузнецов, с воплями и проклятиями, тесня друг друга, бросились к лошадям и стремительно умчались в сторону Градслава.
К несчастью для себя и для еврейской общины, горластый и напористый, мужичишко на поверку оказался плюгавым и хлипким. Случилось ужасное и непоправимое: глиняный пол кузницы оказался тем самым местом, где душа “опецькуватого” распрощалась с телом.
Этот эпизод обернулся большой бедой для еврейского населения местечка. Руки атамана Христенко были развязаны для того, чтобы подмять под свое владычество Стучин.
Кузнецы, конечно, ушли из местечка. В доме Гольдштейна остались женщины: парализованная теща Арки и его жена, не захотевшая покинуть мать.
Они же и стали первыми жертвами погрома, который учинила банда батьки Христенко спустя несколько часов в тот же день. Следующими жертвами разгула животной ненависти и беспощадности стала семья владельца маленькой железоскобяной лавочки совершенно мирного Еськи Шаеича. Нелюди вырезали девять человек – всю семью от мала до велика… Всего жертвами того налета стали до тридцати человек жителей местечка. “Опецькуватий” был отомщен, заодно славное воинство отбыло в сторону Градслава с обозом набитых еврейским добром подвод.
Откуда дровишки?
…Всю эту ночь и два последующих дня семьи реб Гедали и реб Айзика провели в подполье. Так вели себя и остальные жители, местечко казалось вымершим.
Еды в подвале было достаточно, но донимал холод. Ранняя зима полностью вошла в свои права, ночная стужа проникала в сырой подвал и причиняла муки, особенно четырем старцам из семьи реб Айзека.
Исрулыка особо угнетало бездействие, его натуре претила атмосфера тревожного и безнадежного ожидания, которая царила в подполье
Глядя на заклякших от холода стариков и детей, Исрулык понял,что ему не избежать участи Прометея (Янкл, к своему счастью, в эту осень был на подработках в Одессе).
Запасы дров у реб Гедали закончились: дровяной склад, которым владел местный купчик Габай Раковский, был реквизован сначала петлюровцами, потом красными, а теперь им управлял ларивоновцы. Получить дрова со склада можно было лишь в обмен на ценные вещи (золото никто не высвечивал). У реб Гедали ни того ни другого впомине не было, поэтому семья согревалась благодаря ночным рейдам сыновей Янкла и Исрулыка через секретный лаз к одному из штабелей дров.
Золотишко же и другие вещи реб Айзика, как я уже говорил, были надежно припрятаны, да и большого желания раскошеливаться у почтенного штейтбалабуса тоже не было.
Сравнение с Прометеем (о котором, естественно, Исрулык не имел ни малейшего понятия) покажется небольшим преувеличением, если знать о том, что охранники дровяного склада обнаружили тайный лаз , большую прореху в штабеле и уже недельку подкарауливали осмелевших от удачных вылазок наглецов.
Ничего об этом Исрулык не знал, когда, захватив тележку, которой Гедали подвозил от повозки со Шлепером до места назначения небольшие бочонки с водой, отправился потаенной тропой к секретному лазу в ограде склада… Дрова уже были аккуратно уложены на тележку, когда Исрулык услышал позади себя чей-то насмешливый голос:
-Що, накидав дровець? Зігрітися захотів? Ах ты, жиденя миршаве, нарешті впіймався паскуднику! Гей, Миколо, ходи-но сюди. Подивись на цього строплявого цвейлика, що зазіхнув на громадську власність.
Сонный (дело было ранним утром), с залитыми с вечера самогоном глазами Микола безразлично глянул на съежившегося от страха Исрулыка и небрежно буркнул:
-Що там на нього дивитися? Стрільни цього куроїда , щоб іншім невповаз! було.
И, не дожидаясь ответа товарища, Микола щелкнул затвором своей берданки.
…Исрулык никогда не рассказывал об этом случае. Слышал я это от матери и его сестер. Что пережил 17-летний юноша ранним зимним морозным утром под прицелом бандитского ружья можно только догадываться…
-Зачекай, Миколо! Якого дідька кінчати його зараз, коли він може ще наостанне бути корисним товариству. Все одно треба довезти дрова на опалення в управу, то хай цей жидівський виродок і тягне туди свого візка. Там йому й випишуть довідку у штаб Духон!на.
Козаки радостно засмеялись удачной шутке. Первый взял наперевес свой бердан, Исрулык впрягся в постромки и отправился в свой последний путь по узкой, извилистой, поднимающейся вверх деревенской улочке в направлении управы.
По этой дорожке Исрулык хаживал сотни раз, здесь ему был знаком каждый кустик и пенек. Вдоль улочки стояли крестьянские домишки, хозяйские изгороди и заборы формировали ее абрис. План спасения созрел в быстрой головке пленника сразу же, как только они тронули с места. В полукилометре ходу за поворотом стоял паркан (сплошная ограда) вокруг «обісця» Васыля Кучера. Прочный и высокий забор, тем не менее, имел дыру, тщательно прикрытую досками, которой пользовались Исрулык и соседский Микола при необходимости срочно ретироваться от трепки за очередную выходку.
В нескольких шагах от спасительного лаза Исрулык остановился, снял постромки и попытался развернуть тележку на повороте. Усилия его не увенчались успехом и конвоир, опустив ружье, стал подталкивать тележку снизу, чтобы помочь ее развороту.
В этот момент освободившийся от постромков Исрулык резко толкнул тележку назад и стремительным броском сиганул в дыру за паркан. Все произошло настолько быстро, что конвоир вначале застыл с выпученными глазами, а затем, громко матерясь и проклиная все жидовское отродье, стал беспорядочно палить из винтовки по хозяйскому забору. Пробравшись во двор через ту же дыру, незадачливый охранник не увидел никого, кроме разбегающихся по двору кур и спрятавшегося в конуру, истошно лающего с перепугу, дворового пса…
Исрулык же уходил задами дворов подальше от отцовского дома, чтобы, упаси Бог, не привлечь внимание бандитской своры к этой окраине местечка.
Конвоир, отчаянно ругая себя, злобно пнув ногой, опрокинул тележку с дровами: до управы было достаточно далеко, а таскать на себе транспортное средство у измученного ночной пьянкой служаки никакого желания не было.
Ейн мул а хохме (хохма хороша единожды)...
…Попав домой, Исрулык не стал рассказывать о случившемся с ним: за утрату тележки можно было схлопотать выволочку от отца, а еще и, по старой памяти, затрещину от мамы Хаи.
Кивнув Хаймоле на выход, он выбрался из подвала в хату, вслед за ним подался приятель, которому Исрулык изложил свой план: задача Хаймоли – пройтись по злосчастной улочке, а также возле управы и разведать, где казаки оставили тележку. Затем, сообразуясь с обстановкой, Исрулык собирался увести от супостатов свое кровное, без чего реб Гедали не смог бы осуществлять транспортный гешефт.
К большой удаче дружков опрокинутая конвоиром тележка так и осталась под парканом дядьки Кучера. Поскольку волочить ее предстояло по кочкам и буграм огородов, на тележке оставили лишь несколько поленцев. За остальными решено было возвратиться позднее. Вернувшись с тележкой и дровами домой Исрулык уже с чистой совестью, с чувством исполненного долга рассказал всему двухсемейному бомонду о своем приключении, приукрасив и без того драматическое событие живописными подробностями.
Все, естественно, были восхищены поступком Исрулыка, кроме мамы Хаи, которая представив себе смертельную опасность, которой подвергался ее сын, горестно запричитала:
- Вэй из мир! Дер цидрейтер коп ыт махн мэх кали (Горе мне. Эта раскрученная голова принесет мне беду). Заклинаю тебя: чтобы я не дожила до завтрашнего дня, чтоб меня резали на мелкие кусочки своими шашками все вместе петлюровцы, деникинцы и разбойники этого мукомола Сучка, если ты посмеешь еще раз проделать такой номер!
Исрулык, хлебнувший вдоволь страха утром этого дня, не собирался повторять вылазку на дровяной склад. По крайней мере в ближайшие дни. Но ему не давала покоя мысль о разбросанных возле кучеровского паркана поленьях, которые наверняка станут в ближайшие часы добычей соседей. Если, конечно, вовремя не подсуетиться…
Сынок с уважением относился к заклинаниям матери и, понятное дело, не хотел ничего плохого и даже более того, подбил бы любой глаз всякому, кто попытался бы хоть словом ее обидеть… Поэтому, чтобы не нарушить заклинания, он решил просто прогуляться в третий раз за день по той же богом проклятой улочке. Хаймоле Исрулык поручил теми же задами и огородами доставить тележку к уже известной дыре в заборе…
…Материнское сердце не зря предчувствовало беду. Через десяток минут во двор реб Гедали вбежал насмерть перепуганный Хаймоля:
- Тетя Хая, Исрулыка поймали бандиты!
- Где?! – только и смогла выдохнуть Хая, чувствуя, как останавливается ее сердце.
В следующую минуту, как есть простоволосая, с калошами на босую ногу, она уже бежала по перепаханным, в замерзших кочках, огородам, понимая, что в каждую секунду жизнь сына может оборваться…
Газлунем.
Бандиты убивали Исрулыка. То ли случайно они оказались на улочке, то ли поджидали на повороте, но не успел парень подобрать первое поленце, как его оглушил удар здоровенного кулака. Козаков было трое, в том числе и незадачливый конвоир:
- Піймався, виродок! Вирішив, що вже зловив бога за бороду! Зараз ми тобі вкажемо найближчу доріжку до господа…
Двое мужиков били лежащего на земле парня ногами, а конвоир орудовал выломанной из забора палицей. Исрулык корчился на земле, прикрывая руками голову и вскрикивая после каждого удара кованных сапог.
Хая еще издали заголосила, зашлась в истошном крике:
-Хлопці, рідненькі, стійте, не бийте мою дитину! Ви ж його заб”єте до смерти! Ой, горе мені…
С разбегу она бросилась к сыну, накрыв его своим большим и сильным телом. Град ударов обрушился уже попеременно то на Хаю, то на лежащего под ней сына.
-Синочки, дорогі мої, зупиніться, змилосердстуйте, не губіть мою дитину! Хіба ж у вас немає матерів, отямтись заради них!..
Она ползала в ногах у распаленных ненавистью громил, обнимала и целовала грязные сапоги, ложилась под их удары, продолжавшиеся несмотря на отчаянные стенания матери, стоны и крики Исрулыка…
…Мужики устали размахивать ногами. Надо было кончать, но кончать следовало обоих – и мать, и сына: Хая лежала, накрыв Исрулыка своим телом и вцепившись в него мертвой хваткой.
Не выдержал напряжения момента сам «конвоир».
-А, хай йому селячина! Пішли, хлопці, геть. Це пащеня тепер здохне без нашої допомоги, а якщо виживе, то запам”ятає на все життя , як гендлювати з козаками.
Избитая бандитами, с опухшим от ссадин лицом, Хая и парализованный страхом, бледный, как стена, Хаймоля волокли злополучную тележку, на которой лежал стонущий Исрулык. Подняться он не смог – правая нога оказалась перебитой в голеностопном суставе, сломанные ребра причиняли боль на вдохе.
Увидев избитую, опухшую от слез и побоев жену и изувеченного сына, мудрый и добрый, никогда не произносивший дурных слов, реб Гедали потемнел лицом, с ненавистью и болью прошептал только одно слово:
- Газлунем…
Привезенные Исрулыком дровишки дружно разгорелись в установленной в подвале «буржуйке» с дымоходом, выведенным в смотрящее на задворки окошко. Ближе к раскалившейся, весело гудящей печке прижимались старцы и детвора, а влажный подвал заполнялся ее благотворным теплом.
Хая вскипятила таз воды, вымыла и перевязала раны и ссадины на теле сына. Любившая брата больше других, 12-летняя Рухл сидела рядом и гладила его непокорные вихры. После потрясений этого страшного дня Исрулык, несмотря на боль в груди и в ноге, почувствовал себя легко и радостно.
Молодой организм успешно справился с задачей, которую перед ним поставили кованые сапоги ларивоновских опричников и через неделю Исрулык медленно прогуливался по улице местечка. На память об этом печальном случае осталась походка: всю жизнь теперь он будет едва заметно хромать и тянуть правую ногу.
В тот день, сама того не зная, мама Хая спасла сыну жизнь дважды. Впрочем, тогда об этом не ведал никто, да и читатель узнает эту подробность позже…
-