В один из мутных ноябрьских дней по разбитому провинциальному шоссе, кряхтя и кашляя, карабкался старенький автобус. Его спустили с конвейера в один день с присуждением Леониду Ильичу очередной звезды, но, в отличие от генсека, он был неудачником: всю свою механическую жизнь прожил, мотаясь по этим колдобинам, развозя по селам крестьян и возвращающихся из окрестных забоев шахтеров. В этот день он двигался особенно натужно, словно вокруг него была не ноябрьская серая изморось, а плотное желе из грязных капель, гниющей листвы и брезгливого ветра, раздраженно пытающегося скрыться в салоне автобуса от впавшего в старческий маразм умирающего года. Пассажиры ругали плохо пригнанные окна, поднимали воротники и тайно ненавидели собственное бессилие. В конце салона, на двух жестких креслах, аккурат над правым задним колесом, сидели двое детей: девочка с мальчишеским лицом и паренек с плотными кудряшками и по-девичьи округлыми чертами. Последний сидел возле окна и обращал на себя внимание странной забавой: сначала дышал на стекло, а потом, когда импровизированный мольберт был готов, поднимал обе руки и одновременно принимался рисовать ими силуэты. Через несколько минут перед невольными зрителями появлялись сцены с вполне законченным сюжетом, словно представление театра теней, и уже спустя десять-двадцать секунд теряли очертания, дрябли и таяли под сквозняками. Девочка пренебрежительно фыркала, как это умеют делать подростки, и в очередной раз тревожно проверяла наличие объемистого рюкзака под сидением. Мальчик улавливал ее движения внимательными глазами и светлел лицом, словно содержимое этого рюкзака сулило ему необыкновенное счастье…
По сути, так оно и было. Эти дети возвращались от отца, отбывающего срок в колонии-поселении. Возвращались в интернат, окна которого вот уже тридцать лет тупо таращились на заболоченный пруд среди изуродованных терриконами украинских степей. Их батя, зек с примерным поведением, был амбидекстром и обладал высоким интеллектом и нестандартным мышлением. Собственно, он и зеком-то стал, попытавшись внедрить собственное новое изобретение не совсем законным способом. В колонии он получил прозвище да Винчи, пользовался большим уважением и привилегией чаще видеться с детьми. К каждому свиданию заключенный гений делал для своих детей подарки. Это ОН думал, что для своих. На самом деле каждая поездка этих двоих туда и обратно была событием для всех детдомовских детей. Шариковые ручки, искусно сплетенные из списанных лазаретных капельниц, нэцкэ из хлебного мякиша, деревянные «кружева», фантастические воздушные змеи, замысловатые исторические костюмы для новогодних карнавалов… Сегодня – причудливо инкрустированный скейтборд и роликовые коньки, собранные из того, что, как говорится, Бог на зону послал… Дети да Винчи были для неизбалованных, недолюбленных сирот посланцами из Волшебной Страны, которой правит Великий Гудвин. И эта девочка с дерзким мальчишеским лицом, и женственный мальчик, унаследовавший амбидекстрию от отца, гения-неудачника, чувствовали на себе Великую Ответственность за Чудо, которое хотя бы раз должно случиться в детстве каждого ребенка, независимо от того, есть у него родители или нет. Ответственность, которая раздражает Крутые-Пиджаки-в-Кабинетах и многими взрослыми не воспринимается всерьез…