1. Кастинг
Формально это называлось «кастинг», но вопрос был уже решен заранее - у нее был «папа», у меня была ситуация. Я вяло задавал вопросы кандидаткам на место пресс-секретаря, бесстрастно раздевая взглядом каждую догола и безучастно отмечая достоинства и недостатки юных девичьих тел, и ожидал, когда же она соизволит появиться. Все кандидатки прошли, возникла неловкая пауза, надо было официально заканчивать, а основной соискательницы все не было.
Наконец без стука в дверь, громко цокая высоченными золотыми каблуками, в кабинет влетело нечто, готовое покорить не только какого-то там директора мелкой фирмы, но и город, страну, весь мир, а если удастся, то и всю вселенную. Многолетний опыт подсказывал, что до того как увидеть посетителя в деталях, нужно его «почуять» в образах – «добыча», «угроза», «проблема», «проситель». От женщин обычно исходит только «да» или «нет». От этой волной накрыло: «Да-да-да» - и всех, без исключения.
Первый стандарт - где и как соискательница остановится. Некоторые подходили вплотную, надеясь на коммуникативное оружие и запах духов, некоторые мялись у двери, сразу теряя все шансы. Был даже случай попытки вытащить стул из-за длинного стола для заседаний и сесть. А если по неосмотрительности соискательнице все-таки предлагали стул, в ход пускались короткая юбка, кружевная отделка трусиков, а иногда и без них - практически все были скорее «да», чем «нет».
Эта не задумываясь, рванула на самую выигрышную точку в конце длинного стола напротив окна, но стала именно так, чтобы стол не закрывал мне полный обзор ее звенящей как тетива, изящной, стройной, но слегка надломленной фигуры. Приняв максимально независимую позу, вскинув хорошенькую головку в светящемся по контуру каре темных волос, представилась, - Полина, ну вы знаете.
- Да, да, - без особого энтузиазма ответил я, с грустью понимая, что это явление природы к работе не приспособлено по определению, и не видать мне офиса в центре города в чудесном архитектурном памятнике.
- И что вы умеете делать? - задал я самый тупой из всех возможных вопросов.
- У меня два высших образования.
- Да уж, два и оба высшие, - отметил я, добравшись от стройных ног и узких бедер, к груди не меньше чем шестого размера, непонятным образом сочетающейся с этим хрупким созданием и не без труда втиснутой в темно-вишневую пушистую кофточку.
- Я вообще-то сама, без папы, я слышала, у вас тут интересно, какая-то методология, социальное проектирование. Думаю, что я могу не секретарем, я работала у профессора Васильева в мединституте методистом, у меня хорошо получалось, если надо, он даст рекомендации, - затараторила она, не забывая подкручивать себя вокруг оси, чтобы ее основные достоинства выигрышно подчеркивал световой контур.
Я озадаченно уставился в резюме, действительно, два высших образования – исторический и юридический факультеты университета.
- О системомыследеятельностной методологии слышала? - Без подготовки и на «ты» долбанул я по ее двум высшим.
- Чего, чего? - Очень непосредственно, без всякой связи с дипломами, уставилась она на меня.
- Есть такая интеллектуальная культура, СМД-методология называется. Ну, схема мыследеятельности, шаг развития…
- Хорошо, - с откровенно испортившимся настроением сказала она, - поработаю пока пресс-секретарем. Разберусь я с вашей СМД. Когда на работу-то выходить?
2. Будни
Полина проявляла совершенно фантастические организаторские способности во всем, что не касалось работы. Но подготовить деловую встречу, вовремя созвониться с клиентом, в срок отправить письмо – этого от нее добиться было невозможно. Даже просто срочно набрать нужный телефон, если у нее в это время было какое-то «важное дело», типа чтения любовного романа или бесконечной возни с ногтями – превращалось в неразрешимую проблему. Она с готовностью хватала трубку, не глядя пробегала роскошными холеными пальчиками по кнопкам телефона, говорила мне, что телефон абонента занять и вновь углублялась в свое занятие.
Свое «да-да-да» она начала реализовывать немедленно. Притом, что она оказалась замужем, всего через несколько дней она уже висела на одном из сотрудников, у которого тоже было жизненное кредо - «да-да-да», и всех без исключения. Я скрепя сердцем наблюдал бурное развитие романа, просто ожидая его неизбежного конца. Не прошло и двух месяцев, и у нее появилась следующая жертва. Евгений был «варягом» из Украины, но одним из самых сильных методологов в команде, со сложной личной жизнью и непростыми взаимоотношениями с людьми.
Тут запахло любовью, я всерьез забеспокоился. Роман довольно быстро перешел в фазу подготовки к свадьбе и отъезду в Украину. Я не столько для себя, сколько для ее папы и сохранения офиса навел справки. У Женьки в Украине оказалась всамделишняя жена с ребенком. Ее это не остановило, желание бросить мужа и сбежать от родителей, помноженное на уверенность в своих исключительных женских достоинствах – сметали все преграды.
«Сполз с ковра» Женька. С собой он ее брать не стал, видимо, просто было некуда, его рассказы о том, что он устроится и заберет ее к себе – на острие их любви им обоим казались правдой, но вопрос уже был решен. Трагикомедия расставания затянулась на несколько месяцев. Дошло до того, что она стала приходить ко мне, как к старшему товарищу и руководителю фирмы, с душевными излияниями по поводу своей несчастной судьбы – нелюбимого мужа и трагической любви.
Между нами, ситуация была бесперспективной - разница в возрасте, у нее живой муж и трагическая любовь, у меня на руках молодая беременная подруга, живущая у меня в квартире с неизбежностью скорой свадьбы. Для нее, как потом выяснилось, это было «святое», а наши всё более затягивающиеся посиделки по вечерам – абсолютно безопасными.
Постепенно за многословием ее бульварного фэнтези о великом папе, вечно занятой маме, гениальных дедушке и бабушке и муже–сволочи вдруг начало показываться и мгновенно прятаться от каждого моего неловкого слова или жеста, до смерти напуганное, но отчаянно жаждущее любви и ласки существо. И в себе я стал с удивлением замечать, что под плотным слоем удачи, благополучия и очевидных перспектив заныла давно забытая мечта о единственной необыкновенной любви.
3. Лик любви
Они сидели за столом друг против друга, пронизанные весенним солнечным светом, косо падающим из окна. Отражения от стола и стекол книжного шкафа создали вокруг световую сферу, и казалось, они светятся изнутри. Копна его по-настоящему рыжих вьющихся волос искрилась и переливалась всеми оттенками янтаря в светящемся золотом нимбе. Его пронзительно голубые, усиленные размытой бронзой ресниц и бровей глаза, подсвеченные огненными веснушками, излучали любовь в чистом виде.
Контуры ее острого девичьего лица, слегка смягченные пятым месяцем беременности, в оправе прямых, длинных, почти черных волос, светились теплым внутренним светом каррарского мрамора. Каждый изгиб лица, бровей, припухлые губы, каждая прядь волос были подчеркнуты, сглажены или размыты тонкой кистью золотых отблесков от рыжей шевелюры сидевшего напротив молодого человека, создавая совершенный образ мадонны.
Абсолютная гениальность возникшего передо мной произведения из божественной галереи ликов любви заставила на время забыть, что юная богиня – это моя будущая жена, беременная, как я предполагал до этого момента, от меня. После мгновения эстетического катарсиса сначала садануло в сердце первобытным колом ревности, потом свет стал меркнуть в глазах, накрывая мир серым, звуконепроницаемым покрывалом тоски и безразличия.
По испуганным глазам Татьяны и ее шевелящимся губам я понял, что она что-то говорит. Молодой человек погас, и тут же превратился в рыжего длинноносого нескладного парня, который, затравленно взглянув на меня, боком выскользнул из кабинета. Все мои мышцы вдруг отказались повиноваться и стали произвольно сокращаться или опадать. Усилием воли, двигая себя к спасительному креслу, я неожиданно встретился взглядом с тенью хорошо одетого мертвого человека. Зеркало - подсказал кто-то, выживший в моем сознании.
Она уже пришла в себя, встала из-за стола, демонстративно выпятила живот, еще что-то сказала и вперевалку потопала к двери. - Я принесу чай, - услышал, наконец, я, когда она уже закрыла за собой дверь, и по частям обвалился в кресло.
- Здравствуй, жопа - новый год, здравствуй, жопа - новый год, - крутилось у меня в голове. - Вот тебе и молодая жена, вот тебе и ребеночек, вот тебе и свадьба. Я же этой самой жопой чувствовал - что-то тут не то. Слишком легко согласилась, слишком быстро перебралась ко мне, слишком сама по себе была беременной.
Помню первую беременность моей первой жены. Это же был какой-то вечный кайф, начиная от безумного ликования в траханьи, когда перестали предохраняться, и совместного рассматривания тестов на беременность, заканчивая гордыми прогулками с коляской в парке Горького. А какой был кайф трахаться урывками, пока это маленькое чудо спит. Это потом все посыпалось…
Ладно, делать-то что? Беременную бабу не выгонишь, жениться теперь невозможно. А тут еще юбилей, мать его. Застрелиться, что ли?
4. Юбилей
За подготовку моего юбилея Полина взялась с таким рвением, что я был уже не рад, что поручил это ей. Она нашла не просто ресторан, а ресторан с сауной, она заказала не просто стол, а стол для международного приема на уровне послов. Она отсекла моих старых друзей и наприглашала массу, по ее разумению, «нужного» народа. Я с ужасом смотрел на счета, понимая, что фирма вылетает в трубу вместе с юбилеем.
Празднование как-то само собой перетекло то ли в неформальную свадьбу, то ли в формальную нашу с Татьяной помолвку. Она была уже на седьмом месяце, но упорно ходила на работу и участвовала во всех тусовках. После случая с рыжим мы в течение нескольких дней стали настолько чужими людьми, что изображать будущую семейную пару не составляло никакого труда. Не знаю, понимала ли Полина, что происходит, но атаковала она так яростно и одержимо, как будто это был ее последний в жизни бой.
Я упорно напивался. Полина сверкала, сияла и переливалась как новогодняя игрушка, в которую спрятали шаровую молнию. В подручных у нее оказалась недавно принятая мною на работу, не очень юная, но, так же как и весь мой женский спецназ ослепительно красивая психологиня. Две эти фурии завели компанию по полной программе – кто должен был упиться - упился, кто должен был плясать - плясал в буквальном смысле до упаду. Все «нужные» были охвачены женским вниманием и таяли как желе на солнце.
Команда работала как часы, несмотря на то, что капитан, которого за последние несколько лет никто из сотрудников даже выпившим не видел, явно набирал через ватерлинию и собирался идти на дно. А тут еще, как всегда после мигания сигнальной лампочки перебора, врубилось мое злобно - сумрачное состояние души и раздражение всем человечеством и каждым представителем этой мерзостной разновидности млекопитающих в частности.
Хари и рожи, жрущие и пьющие за столом, выворачивались наизнанку и становились теми, кем они и были на самом деле. Иероним Босх казался юным романтиком в сравнении с видеорядом, возникающим поверх веселящейся компании в моем загнанном в тупик сознании.
Татьяна, сидящая рядом с застывшей глупой улыбкой, превратилась в грязную беременную медузу - горгону с дохлыми змеями вместо волос и гнилыми зубами, торчащими изо рта, лишенного губ. По подбородку стекала вонючая зеленая слюна. Серо-сизая трупная кожа трескалась и заворачивалась лоскутами, обнажая разлагающуюся грязно-бурую плоть. Сквозь безобразно вздутый живот просвечивался маленький красной меди уродец с длинным носом, который скрюченными ручками показывал мне рожки над своей паклевидной рыжей головкой и заливисто хохотал.
Женька, с его сложной душевной организацией и выдающимися интеллектуальными способностями, предстал длинным глистом с головой сперматозоида и тоненькими ножками в виде двух вялых мужских членов. Маленькие лягушачьи глазки на головке сперматозоида хищно двигались, каждый в отдельности, высматривая добычу. Под студенистым крючковатым носом, из которого постоянно свисала белая сопля, горизонтально располагались возбужденные женские половые губы, обрамленные жидкими кудрявыми волосиками, с остатками сметаны или спермы.
Мой самый надежный и лучший друг юрист Олег сидел на двух стульях в виде сиамских близнецов, скрепленных одним длинным членом, на котором верхом вертелась голая пластмассовая блондинка с фигурой и лицом куклы Барби. Она отчаянно терлась клитором о натянутый как струна член и раздирала грустные лица каждого из близнецов костлявыми пальцами с длинными скрюченными когтями, пытаясь во что бы то ни стало выцарапать глаза обоим.
Умница философ Саша предстал в виде обнаженного, с гнойными язвами мозга, заполнившего грязный засранный унитаз, с закисшими глазками и маленьким фаянсовым носиком в виде детского писуна. На унитазе сидела жирная расплывшаяся голая баба, из заднего прохода которой вылезала такая же жирная расплывшаяся змея. Змея снова и снова впивалась клыками в Сашкин пронзаемый судорогами мозг, из клыков вылетала струя похожего на гной яда, и на сером веществе тут же образовывались новые гнойные язвы.
Отлетевшее в сторону сознание увидело меня самого в виде огромного, неизвестной масти пса, с которого живьем содрали шкуру и теперь с десяток козлоногих держиморд с голыми задницами, но в черных пиджаках, ослепительно белых рубашках и кроваво - красных галстуках, щипцами и рогатинами пытались затолкать меня в огромный чан с кипящим говном. В разодранную окровавленную пасть мне был вставлен заточенный с обоих концов сотовый телефон, а один из чертей вторым сотовым телефоном, похожим на кувалду, старательно выбивал мне остатки зубов. Вместо глаз у меня сверкали обезумевшие от боли расколотые линзы очков.
Полина с некоторым опозданием заметила мое погружение в злобное небытие и подлетела, горящим факелом разгоняя столпившуюся вокруг меня нечисть:
- Всё, Виктор Саныч, пора в сауну.
Меня от одной мысли, что я окажусь в одной луже со всей окружающей меня мерзостью, чуть не вырвало:
- Да ты что, с этими уродами - в сауну?
- Нет, нет, никого не будет, только я и Валерия - вам же надо помочь.
Выбираясь из злобного мрака и бредя в сауну, я вдруг вспомнил: я один и две красотки, обе сверху… - это же моя вечная нереализованная сексуальная фантазия еще со времен первых порнографических журналов. И откуда она узнала, я же в этом самому себе с трудом сознавался. А может, ничего и не будет. Напялят купальники и будут меня поддерживать, чтоб не утонул, а нафига тогда все это? Вусмерть пьяное сознание застопорилось перед выбором: или штопором вниз и спать, или на форсаже вертикально вверх, в стратосферу, в космос, к черту на кулички - ура.
Девочек я явно недооценил. Сексуальная феерия, которую они устроили, превзошла все мои самые смелые ожидания и бредовые мечты. До сих пор остается загадкой, откуда в полуинтеллигентных девчонках заштатного российского городка оказались опыт и мастерство греческих гетер, японских гейш и уличных проституток Амстердама одновременно. Как культовые жрицы секса они кружили хороводом, резвились в воде, ласкали меня и друг друга, добиваясь полного экстаза, превратив скромную сауну в истинное святилище Афродиты.
5. Утро
На следующее утро пробуждение было похоже на водородный взрыв чистого, в миллион градусов, все выжигающего и все сметающего на своем пути счастья. В груди вместо сердца гудела и потрескивала шаровая молния, наполняя меня неимоверной энергией любви и всепрощения. Я с восторгом всматривался в совершенно незнакомую чудесную комнату, наполненную прекраснейшими на свете вещами – стол, стулья, телевизор на тумбочке в углу. Мое изумительное молодое тело было необыкновенно легким, в то же время упругим и сильным.
- Доброе утро, любимый.
В золотой раме дверного проема стояло обнаженное совершенство, созданное из бледно - розового струящегося неземного материала, удерживаемого от исчезновения только темным каре волос на голове и черным крылом вечного вожделения между ног. Мелькнувшая в ее глазах тень настороженности тут же исчезла, как только она поймала мой восхищенный взгляд.
- Я любил всегда только тебя, - проговорил я, как мне показалось сухие пергаментные слова, совершенно не выражающие моего вселенского ликования, бесконечного обожания и глубочайшего преклонения перед сошедшей на землю богиней.
- Завтракать будешь? – пытаясь вернуть на землю и меня, и себя, проговорила она совершенно не знакомые мне по смыслу слова, заворачивая божественное произведение в шелковый халат с огромными пылающими розами.
- Ты о чем? Сними это и иди ко мне, мы не виделись целую вечность, нам столько еще нужно друг другу подарить и рассказать, что на такие глупости просто нет времени.
Она с готовностью и радостью выскользнула из халата и обрушилась на меня лавиной бело-розовых ароматных лепестков цветущей вишни.
6. Рефлексия
Это была ситуация. До родов у Татьяны оставалось месяца два, о свадьбе уже не могло быть и речи, рыжий исчез, а к родителям возвращаться она не собиралась. Сколько ни сиди на работе, ночевать приходилось идти домой. Как я теперь понимал Высоцкого: придешь домой - там ты сидишь. Иногда удавалось включить режим безразличия, но не надолго. Видимо, я обиделся всерьез.
- Как же так, меня, такого взрослого и умного, такого порядочного и ответственного, кинули, и не просто кинули. Ну, если у тебя любовь, ну ради бога, скажи, уйди. Но использовать меня как инструмент, как последнего лоха!.. Классика любовного жанра - юная дева использует стареющего «папашку» для решения материальных и бытовых проблем. Но ведь она же была девочкой, я же сам лишил ее девственности. Любовь же, вроде, была, и какая! Где, когда я прохлопал? Не могла же она уже тогда все запланировать, или могла?
И какое это теперь имеет значение? Делать-то что? Какой пошлый вопрос в сравнении с тем, что на него ответа нет и ответов масса одновременно. Просто бросить – и мучаться потом всю жизнь, что бросил бабу с ребенком на руках? Лет через двадцать придет сыночек, или дочечка скажет: «Папа, а ты поддонок». Взвалить это ярмо на себя, вкалывать, кормить, растить и видеть всю жизнь рыжую тень за спиной и у нее, и у ее ребенка. А если ребенок мой - а рыжий, это мое больное воображение и подспудное желание избавиться от Татьяны? Или всё значительно проще - на меня так, как на этого рыжего, она никогда не смотрела, и какое значение имеет, чей ребенок.
Интересно, я взял бы бабу с ребенком в жены? Ответ простой как апельсин - если бы она на меня так смотрела, если бы между нами возникло то, что я видел у них с рыжим - не задумываясь. И любил бы ребенка больше, чем родного. Значит не в обиде дело. Значит, мы друг друга стоили - я повелся на молодость, она - на благополучие. Какая-то черта между нами ведь была всегда, с самого начала. Какое-то постоянно зудящее недопонимание и недосказанность.
С другой стороны, что себе-то врать? Когда Полина зашла в мой кабинет на кастинге, я ведь все сразу понял, да, похоже, и она тоже. Это была МОЯ женщина от стройных ног и аккуратной попки, до груди шестого размера.
Но дело даже не в этом. Есть что-то большее, чем внешний образ. Я же ее не увидел, я ее почуял чутьем зверя-интеллектуала, уже знающего о всяких энергетиках, полях, совпадении жизненных ритмов и прочей ерунде, но еще способного учуять среди миллионов правильных, умных и красивых ту единственную, которая в другом пространстве, измерении и времени, но без которой твоя жизнь просто не состоится, чего бы ты в жизни ни добился.
При чем тут продолжение рода - вон сколько детей настрогал, известных и неизвестных, ни бабы мне эти не нужны ни их дети. Иногда скребет чувство ответственности, были бы деньги, всех бы содержал… Но это… это совсем другое, это больше, чем смысл жизни, это больше, чем сама жизнь. Как там раньше говорили - не задумываясь отдать жизнь. Вопрос даже не в том, чтобы свою жизнь отдать, вопрос в том, а зачем она, эта жизнь, вообще нужна без этого?
Другое дело, почему столько выжидал, и чего? Пока она нагуляется, пока освободится от груза неудачного замужества. Умный я очень. А сколько спалено нервов наблюдать ее романы! Но если и она тогда все поняла, что она делала? Вышибала из меня Татьяну своими интрижками. Она что, старше и умнее меня? Или здесь ум вообще ни при чем. Как красиво в старых романах – встретились взглядом, пронзило и т.д. И мужа побоку, и родителей, и состояние в пыль – ах, любовь.
Почему в нашем времени всё так сложно? И то любовь, и это любовь - пока не напорешься на настоящую, ни фига не понятно. А может, и эта ненастоящая. Или мы уже такие изощренные, что до любви решили все подлости и измены друг перед другом совершить, чтобы потом неповадно было или чтоб уже не отвлекаться. Не отвлекаться от чего? От наших идеальных представлений о том, что такое семья, дом, дети. Очистили площадку от тысячелетнего мусора дерьмовости человеческих взаимоотношений. Они жили долго и счастливо и умерли в один день, - неужели все так банально просто, и это просто так дорого стоит.
7. Прорыв
После юбилея мы с Полиной словно взбесились. Создавалось такое ощущение, что мы были в разлуке лет тысячи две-три. При этом блюли себя неукоснительно в целомудрии, воздержании и молитвах об успехе в пути друг друга. И чем ближе мы друг к другу подходили, тем сильнее и непреодолимее становилось взаимное притяжение, тем кровавее и безжалостнее становилось уничтожение любых препятствий и обстоятельств на пути.
Расстаться было уже невозможно. Я снял номер в гостинице, и мы переселились туда. У нее дома, с ее родителями жил, ее муж. В моей квартире жила моя предполагаемая беременная жена – нам было не то чтобы наплевать, в нашем мире, в нашей реальности этого уже просто небыло. Полина носилась по магазинам, покупая Татьяне к родам пеленки и распашонки. Мы приходили в мою квартиру к ней в гости как к общей родственнице, которой надо помочь…
Взаимоотношения Полины и Татьяны были фантасмагорическими. Татьяна, уверенная, что все мужики гуляют, когда жена беременна, при этом абсолютно уверенная в моей порядочности и ответственности, снисходительно принимала от Полины откупные подарки. Полина как установка «град» по квадратам стирала с лица земли любые положительные качества Татьяны, начиная с главного, что эта дура вообще не понимает, что происходит, заканчивая безобидными мелочами по поводу косметики, домашнего хозяйства или суждений о политике, литературе или музыке.
Родители Полины, исчерпав собственные средства лечения свихнувшейся доченьки, вызвали на подмогу всех теток и дядек. Тетки часами мордовали заблудшую овцу, наставляя на путь истинный. Из всех апперкотов и хуков самым болезненным был, конечно, образ змеи-разлучницы, которая обездолила беременную девочку, соблазнив этого великовозрастного и безответственного мужлана.
Дядьки приходили ко мне с угрозами и бутылками, что ежели я, старый ловелас чего, то мы тебя из-под земли… Я искренне пытался наладить отношения с будущими родственниками, поскольку то, что они родственники, для меня было даже не вопросом, а давным-давно, еще тыщи две лет назад, состоявшимся фактом. Просто они об этом не знали, по ошибке сыграли свадьбу своей любимой племянницы со случайным прохожим - ну с кем не бывает. То, что ошибкой они считали меня, это были уже их проблемы.
Иногда нашу круговую оборону все-таки пробивали, и между нами вспыхивали жестокие стычки по обламыванию друг на друге наростов, прошлых наслоений и лишних шипов, видимо, мешавших абсолютному и полному слиянию в единое целое.
***
Вся наша команда наблюдала за развитием событий с совершенно искренним участием и заботой. Мои опасения по поводу всеобщего осуждения моего отношения к Татьяне совершенно не оправдались. Объяснения этому я найти не мог. По самым скромным нормам нравственности, мое поведение должно было быть осуждено, хотя бы молча. Какое там, всех гораздо больше беспокоило, выстоим мы или нет тотальную атаку родственников и обстоятельств.
Однажды я не выдержал и вызвал на разговор Дениса - одного из своих заместителей. Он долго «водил муму», даже рассказал о проекте создания фонда в поддержку Татьяны. Потом, видимо, окончательно сформулировав мнение коллектива, вдруг заявил:
- Если ты останешься с Танькой и бросишь Полину, мы все без исключения пишем заявления об уходе.
Я оторопел:
- Поясни?
- Понимаешь, ты собрал команду самых продвинутых в регионе. Мы с тобой не первый год и знаем тебя, может быть, лучше, чем ты сам себя. Ты ни разу никого не подвел и никому не соврал, ты выпутываешь фирму из ситуаций, которые даже виртуально кажутся неразрешимыми. Твой роман с Татьяной напряг всех, когда появился рыжий, мы долго обсуждали, но так никто и не решился тебе сказать. То, что происходит между тобой и Полиной, извини за пафос, случается раз в тысячу лет. Если ты разменяешь это на нравственность, ответственность или чувство долга, за других не отвечаю, но я с тобой работать не буду и руки при встрече не подам.
Я чуть не расплакался. Денис заметил мое состояние, тут же ощерился: Спокойно, только без соплей. Я свою миссию выполнил, мнение коллектива тебе передал, выпить есть, давай за любовь.
8. Воссоединение
Все это было крайне важно, но не существенно. Существенно было то, что мы стремительно преодолели остаток тысячелетнего пути друг к другу и сцепились как два разнополюсных сверхмощных магнита. Существенно было то, что тоска расставания даже на минуту становилась невыносимой. Слово «невыносимой» никак не отражает этой животной, первобытной тяги к своей собственной второй половине, без которой невозможно жить, дышать, вообще быть. Даже мигание глаз становилось мучительным и опасным - вдруг исчезнет.
Совпадение двух совершенно разных конструкций тела оказалось настолько полным и точным, что мы, очередной раз вложившись друг в друга, даже стали проводить эксперименты. Но как ни укладывали друг на друга руки, ноги, ложились друг к другу лицом, спиной, боком - в теле партнера всегда оказывалась абсолютно соответствующая впадина, или ложбинка, сливающая нас в единое целое в любом положении.
Наслаждение от совершенного слияния тел быстро нарастало и становилось непереносимым, и только почти мгновенный, или наоборот, бесконечно долгий секс спасал от смерти в запредельном счастье. Если после секса мы не успевали вскочить и разбежаться по каким-то неотложным делам, взаимное притяжение вновь доходило до неимоверного напряжения, и мы трахались снова и снова, без усталости и пресыщения.
Не знаю, что такое наркотическая зависимость - как-то не сподобилось, но что такое сексуальная зависимость, мы познали в полной мере. Дожить от утреннего секса до вечера не представлялось никакой возможности. Уже к обеду нас колотило и напрягало так, что едва стрелка часов переползала тринадцать ноль-ноль - мы закрывались у меня в кабинете и впивались друг в друга на моем рабочем столе. Появился даже наш фирменный слоган – «трахаться на факсе». Вечером добраться до номера в гостинице тоже казалось безумной тратой времени, и едва разогнав сотрудников, мы вновь трахались в кабинете на столе, на полу, в креслах или просто стоя у окна.
«Сперматоксикоз», как иронично обозвали друзья нашу сексуальную зависимость, значительно расширил пространство и способы удовлетворения все возрастающего желания. Оказалось, что многие совершенно непредсказуемые места вполне приспособлены для секса. Например, последний ряд в кинотеатре, или кабинка для мгновенной фотографии, которая позволяла не только потрахаться, но и запечатлеть процесс, что уж говорить о таких банальных местах, как подворотня, заднее сиденье автомобиля или укромный уголок парка. Особого мастерства требовали лифты и примерочные кабинки в магазине. Но самые сильные ощущения давал оперный театр, когда удавалось захватить ложу вдвоем. Секс под хорошее сопрано и оргазм под гром аплодисментов в конце акта – впечатление незабываемое.
В какой-то момент я вдруг остро почувствовал истинный запах своей женщины, запах, который стал преследовать меня постоянно, который я вдыхал полной грудью и не мог надышаться, на который откликались и наполнялись жизнью, счастьем, уверенностью и свободой каждая клетка, каждый нерв моего тела.
Это был запах, создаваемый Великим Парфюмером только один раз, только для одного человека, - запах материнского молока, настоянного на вселенских спорах бесконечности жизни, с легкой горчинкой неизбежности индивидуальной смерти. Постичь, почему в ЕЕ запахе основной составляющей был запах молока МОЕЙ матери, было невозможно. Но, видимо, таким образом Великий Парфюмер решал задачу неотвратимости встречи именно тех людей, которые были предназначены друг другу в книге Судьбы.
- Как ты пахнешь! - как-то вдруг, зарывшись в мою грудь лицом и пытаясь вдохнуть в себя всего меня целиком, сказала она, - это единственный в мире запах, который только мой, который наполняет меня всю, которым я не могу надышаться…
Были и проблемы. Первое время ее тело оказалось настолько затравленным и напуганным, что ее светившееся счастьем и любовью сознание ничего не могло с этим поделать. Часами, завороженная, она лежала совершенно голая в недоумении от несовпадения ее чувств и непослушности тела. Часами я выглаживал и выцеловывал каждый миллиметр прекрасной атласной кожи, остававшейся защитным панцирем между нашими уже слившимися душами.
Несколько лет почти ежедневного, кропотливого, хотя и удивительно приятного труда ушло на то, чтобы соединить и скрепить навечно божественный образ совершенного небесного создания, с разорванными собственной непосредственностью и мужским невежеством частями ее души и тела. Каждый раз, растратив все силы и энергию на сращивание, заглаживание и оживление очередного участка, я с содроганием думал, - сколько же времени и сил понадобилось ЕМУ, чтобы из глины слепить человека и вдохнуть в него жизнь.
***
Вопреки расхожему мнению, что когда у начальника роман с секретаршей – фирму лихорадит, наша команда, видимо, заряжаясь от нас сексуальной энергией, работала в бешеном ритме с удивительной эффективностью, особенно учитывая потерю мною рычагов управления. При этом все пытались создать максимум условий для удовлетворения нашей животной страсти. Вспоминая задним числом это безумное время, я вдруг понял, что только такая отчаянная, бесконтрольная и, как это ни архаично звучит, - честная любовь, способна зажигать вокруг себя людей и вести их на самые неприступные крепости независимо от времени и уровня развития цивилизации. Чего стоили загорающиеся фанатическим блеском глаза всех женщин фирмы, когда на общем деловом собрании между мной и Полиной почти постоянно висела электрическая дуга сексуальной энергии!
Единственным, кого наша ситуация напрягала и беспокоила, был юрист фирмы - Олег. Но и он нашел свое решение приведения в правовое соответствие происходящего. Застукав как-то раз нас голыми в подсобном помещении, он грязно выругался и заявил, что немедленно произведет регистрацию наших отношений, сел за компьютер, выписал нам свидетельство о браке и скрепил его своей подписью и печатью фирмы. Тут же собрал весь коллектив, откуда-то появились выпивка и закуска, из оборванной шторы Полине соорудили фату, из какой-то жестянки - корону. Фирменное бракосочетание состоялось.
9. Вороненок
Зашедшая в тупик ситуация разрешилось как-то сама собой. Я получил приглашение на работу в Москву. Татьяне мы сняли квартиру, собрали, сколько могли, денег, пожелали ей счастья и через пару дней забыли о ее существовании. Полина подала на развод, но ее родителей беспокоило уже не это. Они облегченно вздохнули, узнав о моем отъезде - у меня в Москве ни жилья, ни родственников не было, пока обустроюсь, решили они, все само собой рассосется.
Но по Москве карта легла так, что мне на первое время выделили двухкомнатную квартиру в Кунцево на роскошной охраняемой даче в сосновом бору. Видимо. кому-то наверху нравилось наблюдать за нами, и он решил продлить себе удовольствие - взял и подарил нам два года роскошной, безбедной жизни в одном из лучших пригородов Москвы. Кто за это платил и какой счет потом предъявят мне, в тот момент меня мало беспокоило и совершенно не отражалось на счастливом безумии нашей жизни.
Наш отъезд в Москву был оформлен в лучших традициях мексиканской мыльной оперы. Мы заявились к родителям Полины с двумя сообщениями: первое - что я прошу ее руки, второе - что мы уезжаем в Москву. Наверное ресурс скандалов и ругани в этой семье был уже давно исчерпан, поскольку мамочка тут же упала в обморок, а папочка заявил, что согласия своего он не дает, что она ему больше не дочь, а когда я ее выгоню, назад домой он ее не пустит.
Полина великолепно отыграла сцену до конца. Прямо на порог была брошена огромная розово-зеленая, с черными вставками сумка, с пол часа Полина металась по квартире, хлопая дверцами шкафов и гремя ящиками тумбочек, швыряя в сумку белье, украшения, косметику и всю попадающуюся под руки одежду и обувь. Успела при этом сунуть мамочке нашатырь, а папочке - валидол, позвонить любимым теткам и рассказать о том, что ее родная мать выгнала из дому, хлопнула дверью и, абсолютно счастливая, вприпрыжку поскакала впереди меня.
Первый год нашей жизни в Кунцево иначе как раем не назовешь. У меня все получалось, как будто кто-то умышленно давал мне возможность взлететь на максимальную высоту. И я взлетел, без связей и протекции, пробивая каждый новый горизонт исключительно собственной головой, притом, что за спиной развевались огромные крылья нашей любви. Совпадение любви и удачи - слишком большое искушение жизни, чтобы думать о расплате и неизбежности краха. Мы и не думали, выхватывая каждый день и час как вечность.
Помноженная на любовь удача давала какое-то мистическое могущество в управлении людьми и природой. Любовь Полины к дождю чуть не утопила Кунцево. Если мы собирались на прогулку, дождь мгновенно заканчивался, и выглядывало солнце. Если я опаздывал на самолет, самолет задерживался по метеоусловиям ровно на столько, чтобы я на него успел. Нужные люди и связи, появляясь сами собой, а вопросы, даже те, которые не имели решения, - решались без усилий.
Однажды мы пошли провожать своих друзей далеко за территорию дачи. Звенящий тишиной теплый летний день клонился к вечеру. Наполненность мира энергией нашей любви, казалось, достигла предела. Наши друзья, у которых была более рациональная и спокойная любовь, сначала взбодрились, подзаряжаясь от нас, но, вовремя сообразив, что мизерная емкость их отношений разлетится вдребезги от получаемой от нас энергии любви, поспешили уехать.
Мы, как два небожителя, слегка иронизируя по поводу слабостей земных людей, пошли гулять по проселочной дороге - с одной стороны была лесополоса из высоченных деревьев, с другой - открывался изумительный вид на вечереющее Подмосковье.
Вдруг из гнезда, затерявшегося где-то в кроне дерева, вывалился приличных размеров птенец и, с трудом спланировав, плюхнулся на край дороги. Тут же вскочил на неокрепшие ноги и, покачиваясь, стал озираться по сторонам.
- Ну-ка, иди сюда, - шутливо скомандовал я ему. И вдруг, загребая пыль на дороге длинными нескладными лапами, растопырив еще жиденькие крылья, он помчался ко мне, вытянув голову с желторотым клювом.
- Вороненок, - не особенно удивился я. Присев на корточки, я подставил ему руку, - ну залазь.
Он, неуклюже зацепившись за мой указательный палец одной лапой, подпрыгнул и, намертво захватив палец второй лапой, взгромоздился на руку. Я поднялся, вороненок смотрел на меня, наклоняя голову поочередно то одним, то другим глазом, явно ожидая дальнейших распоряжений.
Полина оцепенела. Весь мистицизм происходящего с нами в последнее время воплотился в явный знак, истолковать который иначе как знак свыше было невозможно. Пока я беседовал с вороненком, она подняла, совершенно случайно прихваченный на проводы друзей «Полароид» и сверкнула вспышкой. Вороненок удивленно повернулся к ней и по-юношески ломающимся голосом громко каркнул.
- Ну что ты, малыш, испугался? - Погладила она вороненка, при этом, я точно знал, что она панически боится любых пернатых. Вороненок вполне дружелюбно цапнул ее за палец.
- Жрать хочет, - констатировал я. Пожевав кусок опять же совершенно случайно оказавшейся у меня в кармане булки, я запихнул смесь ему в клюв. Первую порцию он проглотил не раздумывая. Однако втору порцию он брезгливо вытолкнул языком, возмущенно каркнув на своих неразумных родителей.
- Что, не твоя еда? – с смехом спросил я его. Он еще раз утвердительно каркнул.
- Ну, извини, брат, червяков нет и искать их уже темно.
- Возьмем к себе? - спросил я Полину, с трудом представляя, как они уживутся, с ее аллергией на птиц.
- Нет, конечно. У него мамаша есть, пусть сама его кормит, чем положено, - находясь в каком-то трансе, ответила она.
- Ладно, парень, - сказал я ему, опуская на землю и с трудом отцепив его лапы от своего пальца, - сейчас идешь под дерево, прячешься в кустах и ждешь, когда прилетит твоя мамаша. На дороге не болтайся, задавит кто нибудь.
Вороненок, так же стремительно, как и прибежал, рванул, загребая лапами и поднимая пыль в сторону дерева, на котором было гнездо, и исчез в кустах.
Мы молча, каждый в своем оцепенении, вернулись на дачу. Только рассматривая полароидную фотографию, где вороненок пытается добыть у меня слюну изо рта, мы, наконец, поверили в произошедшее.
- Это мой дедушка благословил нас! – сказала Полина.
Я впервые промолчал, у меня было свое мнение, кто именно нас благословил.
10. Отпуск
Я проснулся за полчаса до прибытия поезда на мою станцию от ожидаемого, и с каждым приездом вновь неожиданного ощущения - одновременно через голову и через сердце по всему телу начинали проходить волны узнавания и приветствия блудного сына, возвращающегося домой, и отыскивания во мне нестыковок, разрывов и несоответствий некому идеальному и вечному образу меня, рожденного здесь. Как будто некий Вселенский Настройщик пробегал пальцами по клавишам расстроенного рояля, на котором, с момента последней его настройки, сумасбродная жизнь руками и ногами лабала невесть что.
В иной приезд всего несколько нот отзывались легким диссонансом, а иногда Настройщик в недоумении застывал на некоторое время, перед тем как взяться за серьезную работу - чуть ли не заново настраивать все струны моей души и тела. Тогда меня начинало коробить и ломать в сладкой муке возвращения к самому себе гармоничному и идеальному как инструмент великого мастера, на котором даже средненький музыкант может сыграть гениальную музыку.
Поезд приходил ранним утром, и я по традиции шел полтора километра от вокзала к дому пешком. Множество разных рассветов, накладываясь один на другой, с годами из простого рабочего поселка с крашеными деревянными и металлическими заборами, домиками из красного кирпича и белеными хатками, палисадниками с тюльпанами и гладиолусами, виноградными арками через весь двор, вишневыми и абрикосовыми деревьями на улице - создали мистическую картину застывшего и неизменного времени.
В завораживающую монотонность пейзажа в духе Марселя Пруста, непостижимым образом вписывались безумным напряжением вангоговских кипарисов огромные темно зеленые пики тополей - два, потом шесть и еще четыре по левой стороне, и несколько справа, разбросанные по дальним улицам, словно окаменевшие стражи этого сонного царства.
Каждый шаг от железнодорожной станции на пути к дому Настройщик использовал для все более точной и тонкой настройки моего восприятия вибраций, колебаний и ощущений цельности мироздания, покоя и полной независимости от проблем, обстоятельств и людей. Я шел в том темпе и ритме, который задавал Настройщик, чтобы завершить основную работу к моменту, когда я открою калитку во двор своего дома.
Пройдя двор, я останавливался в указанной мне точке жизни, точке абсолютного равновесия и гармонии, в центре треугольника, углами которого с двух сторон позади были кусты виноградной лозы, взбирающиеся по металлической арке и намертво сцепившиеся наверху, образуя некие врата перед острием треугольника, упирающегося в порог отчего дома.
Бросив вещи и полностью доверившись Настройщику, я замирал в мощном потоке некой небесной энергии, пронизывающей каждый атом моего, уже, казалось, и без того вновь совершенного и вечного тела. В этот момент Настройщик доводил до полного слияния звучание моей души и тела с моим личным кодом гармонии мироздания.
Странно, но в эти мгновения всегда куда-то пропадали собаки, только что встречавшие меня радостным или недоуменным лаем, и всегда где-то задерживался отец, по голосу собак узнававший, что я приехал, но завозившийся по хозяйству ровно на то время, которое было нужно Настройщику, чтобы закончить работу.
Завершив идентификацию, я с каждым годом все с большей печалью обнаруживал, насколько постарел отец, как стремительно разваливаются наш дом строения и вещи - разруха и тлен. Двор становился все меньше, крыши сараев и построек оседали, стены трескались, шелушились и обваливались. Все свободное когда-то пространство двора заполняли поломанные и ненужные предметы - старые телевизоры, холодильники, стиральные машины и прочий хлам, который после поломки и покупки нового отец складывал во дворе с полной уверенностью, что он их починит. Однажды я попытался вывезти весь этот мусор двумя грузовиками на свалку - отец купил тачку и целый месяц после моего отъезда свозил свое добро обратно во двор.
Многим позже я понял, что разваливающиеся дом, сараи и этот мусор были его родовым замком и храмом памяти, где каждая поломанная вещь была произведением искусства великого мастера уходящего времени, запечатлевшего в них материальные признаки земной жизни. Я понял это только после смерти мамы, когда, год за годом приезжая домой, я находил галерею образов прожитых здесь событий в дорогих, покрытых патиной времени золотых рамах вечности, развешанных на стенах незримого замка в неизменном порядке.
Вот наша первая радиола - огромный светлого дерева ящик с большими перламутровыми клавишами переключения каналов, черной панелью, двумя большими черными ручками настройки волн и громкости звука, светло-парчовым квадратом динамика с золотой литой надписью «Урал».
Вот остатки первого нашего телевизора, приобретенного во спасение моего уязвленного самолюбия от необходимости ходить «на телевизор» к соседям, купившим этот сильнейший наркотик шестидесятых раньше всех на нашей улице.
Вот круглая, нержавеющей стали, бочка - внутренняя часть первой стиральной машинки, в которой теперь хранится зерно. Ни одна из покупок не вызвала у матери такого восхищения, восторга и бескрайнего женского счастья. Она вся светилась изнутри, наблюдая, как мы с отцом привинчиваем к блестящему всеми частями совершенству резиновые валики с ручкой для отжима белья.
А вот главная трагедия нашей семьи – остатки мотороллера, деньги на который копились несколько лет, а поездить на нем удалось год или два, не больше. Вечный памятник папашиной страсти чинить все самому и монумент постоянного укора со стороны матери по поводу его транжирства и неприспособленности к жизни.
Страсть отца сохранять поломанные и испорченные вещи, а матери - от них избавляться, схлестнулись еще в молодости в неразрешимом противоречии разнонаправленности их траекторий жизни, скрепленной непонятной мне любовью-враждой.
Мать требовала строить, благоустраивать, изменять, отец молчаливо и упорно сопротивлялся, пытаясь научить мать получать удовольствие от той жизни, которая была дана и которую не изменить. Он даже мотороллер купил вместо традиционного мотоцикла только для того, чтобы мама могла на нем ездить - за что и поплатился самым жестоким образом.
Со временем сверхактивность матери, полностью подавив любые инициативы в отце, обернулась против нее самой. Необузданная жизненная энергия, не найдя применения вовне, рванула в саму себя - инсульт.
Мама умирала долго и мучительно. Даже когда паралич разбил все тело и она могла только лежать или сидеть в инвалидной коляске, и уже не могла говорить, ее неукротимый нрав никак не мог смириться с беспомощностью тела и неотвратимостью смерти. Она часами монотонно раскачивалась в коляске и яростно выла от невозможности делать простую и необходимую работу по дому, спасти безнадежно пропадающие овощи и фрукты, которые нужно было обязательно закатать в банки и снести в погреб на зиму, или сварить мой любимый борщ, лучше которого я ничего в жизни не пробовал. Обессилев, она затихала: либо спала, либо плакала, поскуливая и громко всхлипывая, как маленькая девочка, которую по непонятной причине не пустили на день рождения к подружке.
После смерти матери отец на два года впал в тоску, с очевидным намерением последовать за ней следом. Однако потом ожил, видимо вспомнил многолетние притеснения авторитарной жены, и в полной бесконтрольности и самодостаточности словно остановил время в неком светлом благодушии старости, с рыбалкой, собаками и кроликами.
В его глазах, становившихся все более ясными и отрешенными, все очевиднее читался обратный процесс жизни - разрушающийся дом и испорченные предметы все больше наполнялись теплом, светом и любовью прожитых лет. Созваниваясь с отцом один-два раза в месяц, я неизменно слышал бодрый не меняющийся с годами голос и отчет о том, что у него все хорошо.
Однако больше трех дней дома я не выдерживал. За ностальгией светлых образов прошлого начинали проступать реальная пыль и грязь, неухоженность и необустроенность умирающего дома.
Попытки навести порядок или что нибудь починить воспринимались отцом как нарушение его конституционных прав на свободу личности и пресекались всеми возможными способами - от недовольного хождения следом и восстановления прежнего беспорядка до постоянного бурчания, что у меня, наверное, в городе много дел, а я тут загостился.
Да и со мной творилось что-то неладное, после нескольких часов вселенской гармонизации наступал этап глубокой рефлексии по поводу неправильности моей жизни, с переходом в тяжелейшую депрессию о бренности всего сущего и невозможности что-либо изменить.
Звонок Полины по телефону, с иронично-игривыми предположениями о моем времяпрепровождении с селянками, вырывал меня из сонного царства прошлого и отправлял на войну с настоящим.
11. Карьера
Наступил, как мне казалось, пик моей карьеры: меня пригласили в самую мощную на тот период организацию в стране. Встраивание в ее работы произошло как-то само собой. Проект, с которым я приехал в Москву, был успешно реализован. Курировал проект сотрудник этого могущественного ведомства. После подписания Президентом соответствующего указа возникла альтернатива - либо работать в созданном по моему проекту новом ведомстве, либо идти в орган, который курировала вообще все другие государственные и негосударственные учреждения.
Риск был огромный. В рамках моего проекта все было понятно - спонсоры, жилье, методы возврата затраченных на меня денег. Новый проект сулил невероятные перспективы и возможности в интеллектуальной самореализации, но была совершенно непонятна дальнейшая форма существования. Да и сам факт официального приема на работу провинциала без роду и племени в структуру, в которой абсолютное большинство сотрудников составляли офицеры спецслужб – казался невероятным.
Правда, подготовленный мною проект, заинтересовал первых лиц. Насколько я понял ситуацию, вызвал интерес и я сам, с моей непривычной для них провинциальной наглостью, и, одновременно, глобалистскими масштабами в подходах к решению государственных задач. Решение было принято, и составивший мне протекцию стал мучительно искать пути моего трудоустройства, - я не проходил ни по каким нормативным ограничениям отдела кадров.
Как-то он среди бела дня приехал к нам на дачу, напряженный до синевы в губах.
- Тебе организована встреча в Кремле с человеком, который решает в этой стране все кадровые вопросы.
- С Президентом? - поперхнулся я.
- Перебьешься, - отмахнулся он, - Президент вопросов не решает, он указы подписывает. От твоей встречи зависит твоя судьба, да и моя тоже. Заводить тебя буду я, если проколешься, и мне конец.
- С главой Администрации? – допытывался я, начиная заражаться от него напряжением.
- Слушай, - разозлился он, - ты хоть и гений, но тупой. Я сказал в Кремле, а не на Старой Площади. В Кремле вторая Администрация, о которой никто и не знает, вот там и решают. Не представляю, как тебя готовить. Человек, к которому ты идешь, как тебе сказать, сильно отличается от всех, кого ты видел в наших кругах. Он не чиновник, он… что-то типа экстрасенса. Ему твоя биография и послужной список на хрен не нужны. Он людей живьем потрошит и наизнанку выворачивает. В общем, сам увидишь. Завтра в девять тридцать у Спасских ворот. Никаких подарков и подношений - он не любит.
Приемная, в которой я оказался следующим утром, вызвала большие сомнения насчет подарков - это была скорее выставка достижений прикладного и ювелирного искусства всех регионов страны. У меня нехорошо засосало под ложечкой - мне было что принести, но ведь не велели.
Ждали мы, как мне показалось, целую вечность. Я успел три раза вспотеть и высохнуть, дойти от напряжения до полуобморочного состояния и снова завестись на главный для меня в жизни разговор. Наконец секретарь открыл дверь, кивком приглашая меня войти, и жестом усадил обратно на стул моего провожатого. Я, пройдя уже все фазы перенапряжения, почти спокойно вошел.
Бескрайних размеров кабинет, с тремя рабочими столами, заваленными в беспорядке папками, рулонами со странными схемами и неизвестного назначения предметами, действительно сильно отличался от всех виденных мной до этого момента чиновничьих кабинетов. Среднего роста, седеющий, почти бестелесный человек указал мне на стул и, казалось, мгновенно забыл о моем существовании.
Он разговаривал по телефону на каком-то закодированном, хотя и русском языке. Подлетал то к одному, то к другому, то к третьему столу, перекладывал бумаги, разворачивал и сворачивал рулоны и карты. Иногда внезапно останавливался и напряженно высматривал что-то в пространстве перед собой. Я уже решил, что никакого разговора и не будет.
12. Метафизика власти
Внезапно он подлетел ко мне вплотную, наклонился, едва не касаясь носом моего носа и, словно вбивая в меня слова, сказал:
- Я буду с тобой разговаривать.
- С чего это вдруг? - сорвался на нервный смех я.
- Ты одет правильно, - безапелляционно, словно озвучивая чье-то решение, ответил он, развернулся и полетел к одному из своих столов.
- Это последнее, о чем я думал, идя к вам, - справился я с нервным смехом.
- Вот и я об этом, - ответил он, - с чем пожаловал, рассказывай.
Рассказывать я ничего не смог, только успевал отвечать на его странные вопросы и выслушивать не менее странные монологи. Было такое впечатление, что у него в голове не линейное, как у всех нормальных чиновников, а сферное устройство. Он, не напрягаясь, доставал вопросы и монологи из таких разных пространств и смыслов, что связать их в тестовую или логическую схему я просто не мог.
- Как ты думаешь, власть от бога или от дьявола? - обрушил он первым же вопросом все подготовленные мною ответы на, как я рассчитывал, конкретные практические вопросы государственного управления.
- Вообще-то российский орел двуглавый, - ответил я, с трудом связывая банальность вопроса с местом и ситуацией, где он был задан.
- Что для тебя важнее, красота мысли ли результат действия? – застал меня врасплох его новый вопрос.
- Мыследеятельность, - ответил я, с ужасом представляя последствия ответа.
- Значит, красота мысли, - по-своему понял он мой ответ, - но то, во что ты собираешься войти, не имеет ни мысли, ни деятельности. Власть - это даже не люди, это состояние места, вне времени и идеологии, это черная дыра человечества, которая поглощает, судьбы и души людей, это прорва, которая никогда не насыщается и не приносит удовлетворения, высасывает силы и жизнь, ничего не давая взамен.
- Так уж и ничего, - опять опасно вставился я, стрельнув взглядом по картинам, иконам и сувенирам непредсказуемой стоимости, наполнявшим его кабинет.
- Все это, - понял он, - имеет цену на аукционе, бесценно в музее, а здесь вообще ничего не стоит, это принадлежит вечной Хозяйке, которая называется Власть. Каждый, кто заключает с ней сделку, думает поживиться, решить свои жизненные проблемы, а она даже не обещает выслушивать его советы. Увы. Попадая в этот круг, ты берешь в долг, который никогда не сможешь вернуть, ты живешь не по правилам чести или нормам закона, ты живешь как бесправный слуга, но не народа, как пишут всякие умники, а этой взбалмошной и непредсказуемой бабы.
- А как же революции, перевороты или реформы? - попытался я найти брешь в его рассуждениях.
- Это вечное заблуждение всех революционеров и реформаторов. Действительно, Власть иногда выходит погулять в народ, видимо, чтобы проветрить свои святилища и глотнуть свежей крови, а страна думает, что произошла революции или смена власти. Но Власть не меняется никогда. Она, как всякая женщина, может просто в соответствии с модой сменить идеологического любовника, политические тряпки и побрякушки символов власти, перекрасить волосы и сменить прическу, но суть не меняется, - почти пророчески вещал он.
- По-вашему, Власть - это такая субстанция, которую, кроме самой себя, ничего ни интересует. А я в книжках читал про благо народа, другие замечательные вещи. С другой стороны, власть, как женщина, должна же быть озабочена размерами своей квартиры, современной мебелью, вкусной и здоровой пищей. Или наша российская Власть дальше кремлевской стены ни хрена не видит, - перешел в атаку я. - И чем эта баба вообще питается - страхом, любовью, ненавистью?
- Давай по порядку, - перешел на он доверительный тон, - с последнего, чем питается - конечно, человеческими жизнями, точнее, человеческой энергией. Ведь человеческая энергия окраски не имеет, это для тебя важно, чем ты горишь, любовью или ненавистью - ей все равно, ей нужно, чтобы твоя энергия была направлена на нее, этим она и питается. Мы тут, на кухне тем и занимаемся, создаем людям максимум проблем, чтобы они постоянно напрягались и обеспечивали власть энергией.
Что касается размеров квартиры - вопрос, на который я еще ответа не нашел. Всегда думал, что ей чем больше, тем лучше, что эта ее жажда расширения жилплощади и строила империи. После развала Союза усомнился, то ли ей плевать на размеры территории, то ли Власть вообще не имеет национального и территориального лица - что здесь, что в Грузии, что в Америке - одно и то же, в этом смысле межгосударственные конфликты и войны - это только игра членов одной команды для удовлетворения ее потребности в свежей крови и эмоциях.
- Значит, избранники этой дамочки - это те, кто сильнее других возбуждает в людях эмоции по поводу ее величества?! - То ли задал вопрос, то ли сделал вывод я.
- Что, по-твоему, нашим Президентом движет, - гордыня, забота о благе государства или он просто получает кайф от власти? – Не обращая внимания на мой вопос-ответ, задал он новый вопрос.
- В зависимости от его личных ценностей.
- Ты как думаешь? – Загнал он меня в угол.
- Гордыня, - сказал я и похолодел.
- А тобой? – Спросил он вновь, подлетев ко мне лицом в лицо.
- Видимо, тоже, но моя гордыня публичного признания не требует.
- А чьего?
- Моего собственного.
- Ого! – Как филин ухнул он, и отлетел.
В какой-то момент мне показалось, что здесь вообще все нереально, и этот странный человек, и этот странный кабинет, больше напоминающий мастерскую средневекового алхимика, чем кремлевского босса. Я знал, что у меня почти стопроцентная гипнозоустойчивость, по крайней мере, ни одному гипнотизеру меня загипнотизировать еще не удавалось. Но тут я, при ясной памяти и в полном сознании, ощущал явный гипнотический транс. Он провоцировал меня на ответы, на которые я вряд ли решился бы в любой другой ситуации.
- Россия - это что? – скорее почувствовал, чем услышал я шелест вопроса из дальнего угла кабинета.
- На этот вопрос еще никто не ответил.
- Попытайся.
- Здесь без обобщений не обойтись, а всякое обобщение опасно.
- Не юли, выгоню.
- В моем понимании мир - система двоичная как ДНК: свет - тень, инь - янь, мир - антимир, цивилизация - антицивилизация. В этом смысле Россия - антицивилизация. Любимое занятие российской интеллигенции и политиков - поиск российской идеи, а это попытка найти цивилизационный формат по аналогии с другими цивилизациями. Думаю, что у нас такого формата нет, Россия - антицивилизация, удерживающая мировое равновесие. В этом ее историческая миссия и мировая абсолютная ценность.
- Я правильно тебя понимаю, по-твоему, программы развития для России неприемлемы? Россией движут не цивилизационные проекты, а варварская идея приоритета власти над временем и историей, которая и есть единственная реальная программа, единственный российский проект.
- Совершенно верно, - удивился я точности цитаты из моей последней еще не опубликованной статьи.
- А культура, история?
- Какая культура в антицивилизации, мы же систематически уничтожаем свою культуру и историю. Царственная ложь Петра I о том, что на месте строительства Санкт-Петербурга до него ничего не было, создала свою варварскую российскую традицию - любое новое начинание в России сопровождается уничтожением памятников и памяти о прошлом. Взрыв Храма Христа Спасителя и поджог Останкинской телебашни - явления одного порядка. Родина-мать, воздвигнутая в честь Сталинградской битвы, не успев стать национальным символом, оказалась обузой для заштатного Волгограда.
В животной страсти сохранения вида и воспроизводстве антицивилизации мы обошли даже египтян. Мумия фараона отличается от мумии Ленина тем, что над фараоном был Бог, а над Лениным нет ничего. Чтобы вдруг не стать цивилизованными и не нарушить мировой баланс, мы не можем похоронить Ленина.
Об органической ненависти власть предержащих в России ко всяким интеллигентам и интеллектуалам, в отличие от той же Германии, где власть всегда превозносила философов - говорить не будем, слишком много общеизвестных примеров.
- Но я и есть власть предержащий, а ты считаешь себя интеллектуалом, как же нам договариваться?
- Я не интеллектуал, а скорее интеллектуальный варвар - умею стрелять из автомата Калашникова и поклоняюсь языческим богам.
- Человека убить можешь? - Вдруг перевел он тему разговора.
- При чем тут это, - разозлился я, - мы сейчас о другом.
- Да нет, о том же, - так можешь или нет?
- Я же варвар, для меня такого вопроса не существует.
- А как же «не убий»?
- Так это христианские догмы, да и кто и когда им следовал, особенно сами христиане.
- Что для тебя любовь? – Вдруг задал он совершенно неожиданный вопрос.
- Вы же власти служите, вам не понять, - попытался я защитить слишком интимную для меня тему.
- Да уж, куда нам, и все-таки?
- Любовь - это то, что постоянно задает полноту восприятия мира между вселенским восторгом жизни и ужасом смерти. В суете жизни ведь смерти нет – бегал, бегал, постарел и начинаешь ее ждать. Любовь дает ощущение смерти постоянно, собственно, только тогда и живешь.
- Но это и есть христианство.
- Я же не о любви к богу, тем более к власти, я о любви к женщине, к ребенку. Бог не изменяется и не умирает. С богом все просто, я меняюсь, постигаю его бесконечность, если хочу, если не хочу, он застывает в том виде, в котором я его оставил. Тем более что в канонических текстах все инструкции прописаны – как любить, кого и почему. О любви к власти вы сами квалифицированно изложили, но я не об этом. У вас дети есть? - решился спросить я.
- Ну да, двое.
- Вы же обратили внимание, что жена и дети изменяются постоянно. Вы каждый вечер приходите домой, а там уже другие дети, вчерашние умерли, так же, как и другая жена. Можно, конечно держаться за образы прошлого: жена - молодая красавица, детки - милые ангелочки. Но любить их изменяющимися, каждый раз заново, это не только счастье, это тяжкий труд. Плюс вы сами изменились и для них, и для себя. А служение в любви? Служить богу - одно удовольствие, служить государству - немного сложнее, но в том и другом случае предмет вашей любви вполне обходится и без вас, а попробуй служить собственной жене… Так что любовь - это единственная действительно сложная вещь на земле.
- А любовь к Родине? – вновь перевел он тему.
- Вот я с Кубани, когда приезжаю домой, пока иду от поезда к дому, начинаю весь гармонизироваться, как будто меня как скрипку по камертону настраивают. Не история, не память, не родители даже, просто место энергетическое, моя личная точка жизни, оно одно, и другого такого на всей земле нет - это Родина. Это место мое, но этот кусок земли не мой. Дом разваливается, на ремонт нет денег - родители умрут, все прахом пойдет. Было бы мое, была бы Родина. Все остальное политика, в том числе и любовь к Родине.
- А умирают тогда за что?
- Умирают не «за», умирают «потому».
- Почему?
- Потому, что враг впереди и враг сзади. Не думаю, что у Вас тут друзья кругом.
- Ты думаешь, так Великую Отечественную выиграли?
- А вы думаете за Родину, за Сталина умирали? Умирали потому, что деться некуда. Впереди враг, который границу государства нарушил, сзади враг, который домашний очаг уничтожил, и несколько тысяч идейно отмороженных энкавэдэшников. Вместо Родины - товарищ Сталин, Сталин умер - и нет Родины. Союз развалился, и опять нет Родины. Моя Родина - это первичные ценности - мой дом и граница страны, а власть…
- Твоя версия развала Союза? - Опять не дал он мне закончить мысль.
- Если бы у беловежских подписантов были государственные ценности и чувство Родины - у них бы руки поотсыхали, а подписать бы никто ничего не смог. А у них основная ценность - власть, собственное кресло, вот вокруг этого кресла каждый и стал городить себе свое государство.
Впрочем, они-то думали, что это их решение, а на самом деле они выполняли чужую волю, старую как мир политику захвата - «разделяй и властвуй». Это всегда происходит со всеми, кто безоглядно поклоняется власти. Кстати, вы, со своей абсолютизацией власти, попадаете туда же. Власть - функция ценностей, а у вас - наоборот. В современной войне ведь не надо захватывать территории и уничтожать армию - достаточно подменить личные ценности у властных фигур - все остальное они сами развалят.
- Мы не развалили, мы удержать не смогли, - побагровев, вставил он.
- Думаю, сейчас уже не важно, кто запустил эту заразу в Россию, вопрос в том, возможно ли создать и запустить контрпрограмму - восстановления первичных ценностей и соединения разорванного.
- Вернуть блудную бабу власти домой? - Рассмеялся он смехом насытившегося дьявола. Это и есть суть твоего проект, если я правильно понял твою записку… Ладно, свободен, - на полуслове прервал он сам себя, наскоро пожал мне руку и отлетел к одному из своих столов.
Я медленно, пытаясь удержать ускользающую мысль, вышел из кабинета.
Мой Вергилий встретил меня в приемной с квадратными глазами.
- Полтора часа! Вы о чем говорили, в этом кабинете генералы больше пяти минут не задерживаются. Он дал добро?
- Не знаю, - честно сказал я, наблюдая как стены, мебель и двери вновь приобретают жесткую кремлевскую устойчивость.
Через три дня меня вызвали в отдел кадров для оформления на работу.
13. Дар дьявола
Получив поддержку одного из самых влиятельных, странных и загадочных политиков страны, я почувствовал, что за спиной, в дополнение к крыльям любви, выросли еще какие-то крылья, но явно не белого цвета. На гребне волны удачи я был готов не только, что называется, «рыть землю», но и сразиться со всеми врагами России.
Однако везение не бывает бесконечным, и однажды кто-то перешел мне дорогу в крайне важном государственном деле. Дело не сорвалось, но застопорилось, и я, на вершине вселенского могущества, сфокусировал на препятствии всю свою бешеную энергию и включил отрицательный заряд. Человек погиб в автокатастрофе.
Второй случай заставил меня насторожиться. Один из самых высокопоставленных чиновников вдруг не принял меня по вопросу, определяющему развитие целого направления в стране. Я настроил на него и вновь включил свой излучатель. Чиновник был немедленно уволен лично Президентом, уехал в свой край, где он был до этого губернатором, и вскоре умер.
Невезение, как и везение - тотально, но свыкнуться с новой полосой жизни практически невозможно, и приходит ярость. Это потом появляется усталость и апатия, сначала приходит ярость.
Не успел я вжиться в новую работу, как сменился руководитель конторы. Новая метла помела по-новому, большинство старых кадров, в том числе и моего куратора, а соответственно и меня уволили.
Крах оказался сокрушительным. Никаких запасных вариантов и аэродромов я не подготовил, а для похода в Кремль без провожатого еще не дорос. Деньги мгновенно исчезли. Бегство из Москвы с вещами, женой и ребенком без денег, было страшным, а приземление в родном городе - болезненным.
После третьего случая с гибелью неугодного мне политика, и очевидного соскальзывания с гребня удачи я увидел взаимосвязь, испугался и зарекся использовать свое дьявольское оружие. Но в тот момент от отчаяния и безысходности не выдержал, и поймал в прицел нового руководителя покинутой мною конторы.
Мой не состоявшийся начальник, один из самых перспективных политиков в стране, кандидат в президенты, был уволен, уехал губернатором в Сибирь и вскоре погиб в авиационной катастрофе.
Его первый заместитель, которому, после крайне неудачного старта его шефа в новой должности, я за ночь написал план действий и лично отдал в руки, после чего план был блестяще реализован, а заместитель забыл, как меня зовут - тоже погиб при странных обстоятельствах.
Мне это нравилось. Умом я понимал, что это грех, что карать людей за мелкие проступки, даже в отношении меня великого, - человеку не дано. Но мне-то было дано. И мне это нравилось.
Следующим был местный губернатор. Я случайно попал в его команду на выборах и написал все его программные бумажки. Вряд ли мои труды сыграли какую-то роль в том, что он победил - в России выборы выигрываются другим способом. Тем не менее, за круглосуточную пахоту на выборах хотелось и денег, и, может быть, если не славы, то хотя бы «спасибо». Вместо денег и благодарности, нас выдрали за самомнение, что мы думаем, что сыграли какую-то роль в его победе. Я, не задумываясь, щелкнул тумблером. Губернатор смертельно заболел горлом.
В это время неожиданно решился многолетний вопрос о получении квартиры папой Полины. Мои отношения с ее родителями давно стабилизировались в напряженном нейтралитете. Рождение внучки напряжение слегка ослабило, конфликт был заморожен, но не похоронен. Тем не менее, квартира досталась нам. Особенно меня позабавила теща, в момент осмотра квартиры она бегала по комнатам, грудью закрывала передо мной каждую дверь, приговаривая: «это Полиночкина спальня, это Полиночкина кухня, это Полиночкин туалет».
Полина потребовала отмены приговора.
- Откупился, гад, - раздраженно подумал я, но излучатель отключил. Губернатор быстро поправился и приступил к выполнению своих обязанностей.
Я с головой ушел в разработку очередного гениального проекта, все шло как по маслу, все реальнее становилось решение, наконец, моих материальных проблем и появление достойного социального статуса.
Совершенно неожиданно в реализацию проекта вмешался министр экономики области, заявив на каком-то областном совещании, что это его проект. Получив распечатку его доклада, я озверел. Полина, даже после случая с губернатором, не особенно верила в мой дар, главное, что ее успокаивало - это юридически абсолютно недоказуемо, а значит, может быть просто стечением обстоятельств.
Учитывая, что ее даже больше, чем меня, расстроил крах проекта, я назвал ей фамилию и сроки исполнения приговора - он пожала плечами.
В назначенный срок совершенно здоровый министр скончался от инфаркта. Истерику, которую закатила моя по-прежнему безумно любимая жена, как и всё, что она делала, можно описывать и ставить в театре. Решение было безапелляционным и однозначным - или я отключаю свой излучатель навсегда, или мы расходимся, и не только формально.
Попытки объяснить ей, что в этом мире без оружия жить невозможно, а если мне дан дар наказывать подлецов таким способом, то это не мое решение, и отказаться от исполнения воли свыше я не могу - на нее не действовали.
Главный ее аргумент, что такие способности не могут быть даром божьим, а стало быть, - это искушение дьявола. А жить с посланником дьявола на земле она не будет. Последний мой аргумент о том, что такую любовь как у нас у Бога не выпросишь, что мы любим, друг друга, а ОН, в отличие от Дьявола, требует всю любовь исключительно себе - только распалили истерику. Соврать ей я не мог, но и расстаться с ней было немыслимо.
И я отрубил излучатель. Одновременно выключилось что-то еще, после чего жизнь стала катастрофически терять краски, вкус, запахи и смысл. Рассказывая Полине о своем решении, принятом мною ради нее, я обнял ее и, целуя, привычно стал набирать полной грудью родной запах - запаха небыло.