АННА
СОН
- Ню-ю-раа, Ню-у-уш…
Крича сестре на ходу, Марфуша полем бежала к реке, спотыкаясь о кочки - Папаня велел табе счас же домой ворочаться. Сваты приехали. Ох, богатющие, говорять, - доорала вконец запыхавшаяся сестрёнка.
Сияющая радостью от новизны обстановки, она, нетерпеливо выхватив из рук сестры мокрое бельё, швырнула его обратно в плетёную корзину.
- Да бросай ты полощаться. Скорей чтоб, папаня сказывал.
Без умолку тараторя о том, что с отцом и матерью приехал даже жених взглянуть, по дошедшим слухам, на необыкновенную красавицу невесту. Что папаня дюже рад, а маманя чевой-то плачет.
Затолкав бельё в корзину, и подняв голову, Марфа снизу вверх заглянула в лицо старшей сестре… От страха она попятилась, чуть было не угодив в холодную осеннюю воду речки подёрнутую у берегов тонкой корочкой льда. Ей показалось, что Анюта ослепла.
Невидящим взором сестра смотрела через Марфушкино плечо куда-то далеко за реку. Лицо её, ставшее белее повязанного на голове под клетчатой шерстяной шалью, платка, было незнакомым и страшным.
Вдруг, пошатнувшись и взмахнув руками, словно цепляясь ими за воздух, она неуклюже шлёпнулась на осеннюю холодную землю. Дрожа от ужаса, Марфуша повернула голову в сторону, куда был направлен взор сестры, но, к своему большому удивлению ничего страшного ни в реке, ни за ней, не обнаружила.
- Нюр, штой-то ты, што с тобой? - заверещала она, теребя за холодную, безжизненно висевшую плетью руку, сидящей на земле сестры.
«Так вот отчего в доме все с утра колготились, а мне ничего не сказали. Боялись, что предупрежу Ивана? Да, да, да… недели две назад приходила к нам незнакомая сухонькая женщина, сидела с родителями в горнице. Всё друг другу какие-то фотографии передавали, шептались. Потом та меня долго рассматривала», - пришло к Анне прозрение, - Только, наши не рассчитали, что сваты с утра явятся, а не как у всех - по полудню, иначе на речку не дали бы пойти. Вот тебе и сон… Думала - пронесёт…»
Снилось, что уронила она в реку рубаху Ивана. Плывёт косоворотка прямо у берега, за прибрежные кусты цепляется, да не зацепится никак: несёт её на стремнину и всё тут. Берегом бежит она за той рубахой, вот-вот поймает. Глядь, а прямо с небес спускается к ней на дивной такой расписанной золотом карете без лошадей старичок с ясным ликом. Волосы ниже плеч белые, словно серебряные, развеваются по воздуху, как от ветра, будто кони богатырские тащат карету с огромной силой. Приткнувшись к земле, карета в тот же миг исчезла, вроде и не было её вовсе, а старец стоит уже прямо перед ней и, глядя в глаза, спрашивает:
- Куда бежишь, Аннушка?
Анна, как бы понимает, что это Николай Угодник, и опускается перед ним на колени,
- Уронила в речку сорочку, Батюшка - отвечает, - Бегу за ней, вот-вот ухвачу, а она в руки не даётся, уплывает.
- А ты, дочка, её не лови. Не твоя это рубаха, - отвечает старец. И достает из котомки льняную, нарядную, расшитую шелками:
- Вот - твоя. Эту и бери.
Как зачарованная, тянется к нему Нюра руками. Глядит: та сорочка шёлковая уже перекинута ей через плечо, а ни Святого Угодника, ни её вышиванки в реке и в помине нет.
Невидящими глазами взирая на мельтешащую вокруг неё сестрёнку, Анну начало трясти мелким ознобом. Стремящаяся поднять её с ледяной корки, Марфа совсем обезголосела от крика и натуги. А когда та, наконец, пришла в себя, тринадцатилетняя сестрёнка давно сидела рядом и, прижав голову к Нюшиным коленям, смотрела сестре в лицо. Во взгляде подростка было столько сострадания, что у Анюты перехватило горло.
Протянув к девочке руку, чужим голосом она прошептала:
- Марфуш, дай мне о тебя опереться.
Подскочив с земли, Марфушка опять ухватилась за старшую, и, теребя её за руки и дрожа, как студень, потянула Аню с земли изо всех сил. Та напряглась и попробовала встать, но ноги не послушались хозяйки, и неожиданно подогнувшись снова обмякли. Вроде бы кто-то изловчился, да и саданул сзади под колени. И опять Нюша сидела на мёрзлой земле. Уткнувшись лицом в её мокрую одежду, Марфа вновь заревела.
Трясущимися руками, развязав, наконец, душившую её шаль и опершись о плечо сидящей сестрёнки, Анна натужно поднялась. Причину таких перемен в Анюте Марфа не понимала. Только утром её лицо сияло, а сейчас за несколько минут стало тёмно-серым и некрасивым. Разлепив почерневшие губы, та спросила:
- И откуда они?
- Дак, Подгорновские, - испуганной девочке казалось, что, если сейчас Нюра сдвинется с места, то обязательно снова свалится наземь, так ходили ходуном её ноги.
Но она пошла, покачиваясь будто хмельная, медленно переставляя тяжёлыми ногами. Зажатая в её руке шаль, цепляясь за осеннюю, холодную, неласковую землю, как пёстрая змея, вилась за нею следом, и, перескакивая с кочки на кочку, путалась между ногами.
«Ну, вот и всё, Ванечка...»
Воспоминания о нечастых, скрытных свиданиях с ним причиняли боль. Как он целовал её долгими, не дающими вздохнуть поцелуями?! Как замирал, обняв гибкий девичий стан, и она слышала сильное и гулкое биение его сердца. Сжимая в своих огромных, жёстких, как железо, ладонях её лицо и вглядываясь в него, он тихо шептал,
- Ох, Нюша, Нюша. Глаза твои - сущий омут, трясина болотная. Лучше бы никогда и не видеть. Потонул я в их, хоть и стыдно признаться. Не думал, что так бывает. И чего ты со мной, колдовка безжалостная, сделала? Спать не могу, работать не могу, всё время чудится, что кто-то крадётся к вашему двору, чтобы тебя умыкнуть. Я и дневал и ночевал бы, кажись, под твоим плетнём, да боюсь опозорить. Твои мне этого никогда не простят. Ты, хошь с маманей поговорила бы что ли. Может сватов можно засылать? С батюшкой-то, чую, напрасно разговаривать.
- Да ты что, Вань. До осени и разговору не может быть.
Вот тебе и на... Осень и тюкнуться не успела, а сваты уж на пороге. Только нежеланные. Да и не первые. Были и другие, но тех и до двора не допустили. Значит всё серьезно, коли батюшка принял.
Однажды весной увидев свою дочь стоящей с гармонистом за плетнём на задних огородах, окликнув домой, он предупредил её:
- Ежели ещё раз увижу тебя с энтим ветрогоном, запорю камчой обоих. Не погляжу, что он здоровый, как бык. Так и знай. И ему передай. У него всего добра-то - что на нём, да гармонь, да слава по бабам шастать. С таким безбашковым сыт не будешь. Гляди, дочь, повторять не стану.
А вокруг в ожидании лета расхороводилась весна. Разошлась, распоясалась. Обсыпала траву вишнёвым дурманом. Ароматом духмяным одарила. И черёмуха, так не вовремя протянув к окну свои тоненькие ветки, манила ошалевшее от любви сердце на улицу под крыло любимых рук.
Встречи стали ещё скрытнее. Всё труднее было оторваться друг от друга. Правда хрупкая надежда оставалась. Уповали на матушку. Понимая их страдания она, авось, да и уговорит папаню.