Тоска по любви неизбывна, и заглушить ее может только любовь.
1. Представление
Я шел вдоль нестройной шеренги мальчиков, потом девочек одиннадцати – двенадцати лет. Третий поток, август, Черное море, престижные дети престижных родителей - дерьмо, кто же главный? Ага, вот он, сандалии сбиты, на колене -ссадина, пуговицы на рубашке через одну, взгляд профессионального убийцы исподлобья - точно он. Думал, пронесет - не пронесло. Вместо отдыха, как планировали мы с Людкой, будет война.
Так, что с девочками. Слава богу, второй отряд, еще не трахаются, но друг к другу относятся уже по-женски - жди беды. Где старшая, вроде эта, смотрит в глаза, не отводит, улыбочка. Похоже, насчет «не трахаются» я ошибаюсь. Акселерация, блин. А это что…
- Отряд, ра-авняйсь, смирно, - без паузы на выполнение команды «ровняйсь», громко скомандовал Валентин, как его там по отчеству, забыл, старший пионервожатый.
- Дорогие дети! Мы рады приветствовать вас в одном из лучших пионерских лагерей Черноморского побережья…
Валька работал трубачом в областной филармонии и уже много лет отдыхал таким вот способом, старшим пионервожатым. Сейчас его главная работа - представить нас детям, потом будни: он будет пасти нас, мы будем пасти детей.
Как сказал на планерке директор лагеря:
- Эти детки - не конфетки. Мне насрать на их образование и воспитание, мне насрать на их престижных родителей. У меня и у вас одна задача - сдать в конце месяца этих сраных деток их сраным родителям всех до одного, сколько получили, здоровых и невредимых, желательно загоревших.
- Валентин - …
- Иванович, - привычно подсказал Валька.
- Валентин Иванович, это что? - спросил я, указывая взглядом на конец нестройной шеренги девочек. Там стояло пяти-шести летнее существо из библейского сонма ангелов, - светлые кудряшки, широко распахнутые голубые глаза, кружевное белое платьице, держа за руку свою увеличенную до двенадцати лет и уже слегка подпорченную обучением копию.
- Это личная просьба директора, сестры, фамилию посмотри в списке, родители попросили не разделять их по разным отрядам, будут в твоем. Вопросы есть?
Вопросов не было.
2. Ночная жизнь
- Ну, наконец-то, - сказал Валька, разливая вино по граненым лагерным стаканам, - угомонились. Ну-с, уважаемые коллеги, с началом третьего потока, - и выпил весь стакан залпом. Видимо, было уже невтерпеж.
- Новенькие у нас только Виктор и Людмила. Как я понимаю, у вас медовый месяц?
- Вроде того, - пробурчал я, потрясенный его бесцеремонностью.
- Вот и чудесно. Инструкция для молодоженов, - весело продолжал Валентин, разливая вино. - Личную жизнь начинать только после трех ночи, дети в это время спят все, проверено годами. Кровать обвязать подушками, чтобы нигде не касалась стенок корпуса. Дамам, - Валька выразительно посмотрел на одну из пионервожатых, - во время оргазма не орать. Ночные купания запрещены, кому приспичит, в отряде могу подежурить я. Пьяными ночью по лагерю не бродить, у директора здесь один спецназовец, сначала вырубает, потом относит к директору разбираться. Утром на линейку выходят все, независимо от состояния души и тела, два пропуска - едете домой. Вроде всё. Выпьем.
Моя интеллигентная подруга все сильнее сжимала мне руку, в глазах был немой ужас - мы куда попали?
Валька быстро разлил по третьей и первым выпил без тоста.
- Всё, коллеги, сегодня короткая программа, все устали, по каютам. Да, чуть не забыл, вдвоем в одном номере не засыпать, потрахались и разбежались, директор по утрам проверяет лично.
Мы молча добрались до своего корпуса и разошлись по своим комнатам. Планы на сегодняшнюю ночь сами собой расстроились.
3. Это любовь
Ночью я неожиданно проснулся, на часах было четыре тридцать семь. Уже светало и тянуло прохладой.
- Какое счастье, еще можно поспать, - подумал я и закрыл глаза.
- У нее сползло одеяло, и она замерзла, - сверлило в мозгу.
- Ничего себе, море действует, - начал злиться я. Мы с Людкой уже почти два года, а такого еще не было.
- Да нет, взорвалось в мозгу, у НЕЕ сползло одеяло, и она замерзла. Иди.
Я оцепенел, начиная понимать, и не веря в происходящее. Мир, в котором я прожил всю свою сознательную жизнь, разлетался вдребезги от вырастающего в душе гриба ядерного взрыва. Вспышка света выжгла в мозгу всю память, все, что знал, любил и помнил.
Нужно было выбирать - спалить весь это мир, как только что сгорел мой, чтобы согреть ЕЕ, или пойти укрыть ее одеялом.
- Я же не знаю, где ее кровать, - просигналил какой-то не сгоревший еще участок сознания, но тут же задымился и вспыхнул - знаешь.
Я открыл глаза, встал, оделся, свет включать было не нужно - все светилось радиацией.
ЕЕ кровать была последней в палате девочек, отгороженная от остальных кроватью старшей сестры. Спокойствие и уверенность в том, что я делаю, и делаю правильно, были еще непривычны, как и новое совершенное тело. Прошлая жизнь осыпалась с каждым шагом к ее кровати, как песчаная форма с уже застывшей, но еще не остывшей скульптуры. Счетчик Гейгера не потрескивал, а звенел в ушах ровным фоном.
Она спала, свернувшись калачиком в позе утробного эмбриона. Одеяло и подушка лежали на полу.
- Что могло сниться ей, с кем или с чем она боролась, вытолкнув с бескрайнего поля кровати одеяло и подушку? - задымился еще один несгоревший кусочек сознания.
- Ты знаешь, - сверкнул, сгорая, ответ.
Я поднял, отряхнул и положил на место подушку. Потом спокойно и уверенно, как будто делал это всегда, поднял ее на руки и переложил головкой на подушку. Она вытянулась, как-то по-женски обхватила ручонками мою руку, ткнулась в нее губами, тут же отпустила и развернулась лицом к стене.
В голове рванула еще одна ядерная бомба, но мое новое тело восприняло это уже без паники, а с ожидаемым наслаждением. Я почти по-отцовски развернул скатавшуюся под мышки майку, поправил сползшие на половину попки трусики, поднял одеяло и тщательно укрыл. Постоял, наблюдая инфракрасным зрением, как она согревается и засыпает новым теплым сном в своем старом замерзшем сне.
Мне тоже нужно было поспать.
Взявшись за ручку двери в свою комнату, я неожиданно для себя остановился и повернулся. Комната Людмилы была напротив, дверь была открыта, она стояла в темном проеме, освещаемая зыбким утренним светом совершенно обнаженная, глаза горели потусторонним дьявольским светом.
- Входи, - сказала она. Я вошел.
4. Будни любви
Она поняла все и сразу, как только мы встретились взглядом на утренней зарядке.
- Ты мой раб, - прочел я в ее светящихся неземным счастьем глазах.
- Да ну, - пытался пошутить я, но безудержное ликование души смело остатки достоинства и самоуважения.
- Да, я твой раб, и счастлив этим.
Она пользовалась своей безграничной властью надо мной то по-детски наивно и радостно, то по-женски жестоко и бесцеремонно. Куда бы я ни вел отряд, она двигалась самостоятельно, перемещаясь между мной и сестрой. Принося то шишку, то улитку, то листочек, она протягивала это мне как величайшую в мире драгоценность, каждый раз заглядывая в глаза. Получив очередное подтверждение неубывающего восторга и восхищения ею и ее подарком, она мчалась к сестре засвидетельствовать мою безумную радость от ее подарка.
Лучшим временем для нас были вечерние фильмы, которые показывали почти ежедневно. У каждого отряда были свои места в летнем кинотеатре, и каждый старался сидеть на своем месте. Мальчиков и девочек заводили отдельно, мальчиков - первыми, чтобы девочек уже не толкали и не пересаживали.
Усадив пацанов, я начинал ждать, точно фиксируя спинным мозгом момент, когда она переступает порог кинотеатра. Потом начиналась пытка - сядет она со мной или с сестрой. Предугадать было невозможно. Хотя чаще она прибегала ко мне, усаживалась на колени, устраивала поудобнее спину у меня на груди, приспосабливая мои руки как подлокотники кресла, и замирала на весь фильм. Мы улетали на полтора часа в такие миры, которые человеческой фантазии неподвластны.
Когда загорался свет, она соскальзывала с моих коленей, упираясь обеими ручками мне в грудь, глядя в глаза, очень по-женски спрашивала:
- Тебе понравилось?
- Хороший фильм, - неизменно отвечал я, с трудом возвращаясь на землю.
Это был наш ритуал, и отвечать что-то другое было нельзя. Она тут же убегала к сестре.
Совсем по-другому происходило купание на море. Здесь все было на виду, и она превращалась в ликующего безжалостного бесенка или стервозную женщину - как посмотреть. Ей надо было показать свою власть надо мной всем и каждому.
В воде она требовала, чтобы я учил ее плавать.
Выскакивая из воды, она бежала ко мне, требуя, чтобы я вытирал ее полотенцем.
Переодевая купальник, она ставила возле кабинки не сестру, а меня, и возилась там битый час, собирая очередь недовольных женщин.
С моря я каждый раз тащил кулек камешков, ракушек и прочих ее находок, каждую из которых я лично одобрил как самую оригинальную и бесценную.
При этом я должен был по минутам заводить и выводить отряд в воду, по минутам командовать - на левый бок перевернись, на правый бок перевернись, - и, главное, следить, чтобы в любую секунду голов было ровно столько, сколько я их привел на берег.
Но я был счастлив.
Счастье закончилось неожиданно. За неделю до конца потока Людмила вдруг подошла и сказала:
- Посмотри за моими девочками, я пошла собирать сестер.
Мир перевернулся, в глазах потемнело.
- Почему? – тупо спросил я.
- Их родители отдыхают здесь недалеко, решили взять к себе.
Я знал, что все это кончится, но у меня была еще неделя. Вакуум в груди стал невыносимым.
- Ничего не поделаешь, - сказал я и поплелся вслед за Людмилой в корпус.
Сестры уже собрались, я попытался взять сумки…
- Не надо, я сам, - откуда-то появился Валентин.
Они пошли, я остался сидеть на ее кровати, пытаясь понять, чем свет отличается от тьмы, если уровень напряжения одинаков.
Конечно, она вернулась. Подбежала, уперлась обеими ручками мне в грудь и без интонаций спросила:
- Тебе понравилось?
- Хороший был фильм, - исполняя ритуал, ответил я.
- Мы еще встретимся, - уверенно сказала она.
- Нет, - сказал я, - счастья тебе.
- Увидишь, - сказала она и убежала.
Я потерял сознание.
5. Эпилог
Поток закончился, детей отправили по домам, у нас выпали два дня чистого отдыха за казенный счет. Лежа на берегу, я наблюдал роскошный черно-белый закат и лениво думал, что мне делать в художественном институте с черно-белым зрением, а ведь остался последний курс.
Вдруг Людмила тронула меня за руку:
- Смотри.
По кромке воды, на фоне ядовитого белого солнца, с небольшими прожилками серых облаков, в ореоле разлетающихся черно-белых брызг бежала ОНА. Сжатая пружина тоски бросила меня ей навстречу. Не останавливаясь, раскинув ручки и ножки, она прыгнула мне на шею, мы свалились в воду.
- Я же говорила, я же говорила, - твердила она, глядя на меня огромными голубыми глазами, полными не то слез, не то воды.
- Ты… почему, как? - бормотал я, еще не понимая, что ее глаза не черно-белые, а голубые.
- Папа и мама вон там, я их уговорила, они решили что, все уехали, но я их уговорила, - радостно щебетала она, гладя меня по лицу.
Нам дали целый час. Ее родители и Людмила сидели на своих местах, каждый по-своему понимая, что происходит. Мы построили замок с двумя башнями, крепостными стенами и рвом. Оба почувствовали, что время вышло. Она уперлась обеими ручками мне в грудь и сказала:
- Не провожай.
- Тебе понравилось? - нарушив ритуал, спросил я.
- Хорошее было кино, - сказала она и вприпрыжку побежала к своим родителям в ореоле золотых брызг, на фоне огромного, оранжевого как апельсин, или ядерный взрыв закатного солнца.