Оборона объекта

Виктор Мальцев
Полная, иссиня белая луна, отбрасывая глубокие черные тени, освещала позицию ракетного дивизиона противовоздушной обороны. Объект моей охраны - шесть ракет  С-75 в земляных обваловках, как детки в люльках, с нянькой,  радиолокационной станцией, на холме посередине. Мое бесконечное тупое хождение по кругу: подход к каждой ракете, один подъем на холм к станции, и все сначала - скрадывалось чувством безмерной ответственности, слегка притупившейся гордости насчет ракетного щита страны и вялыми лингвистическим размышлизмами.

- Почему часовой, - думал я, - час - вой. Ну, не час, а два, и на эту дьявольскую луну действительно выть хочется. С другой стороны, кому на хрен нужны эти ракеты посреди Каракумов? Без станции наведения и системы запуска – это вообще бесполезный металлолом. Значит, я не часовой, а два часа вой, - думал я дальше, - ерунда получается, - два часа вой на луну…

Приблизительно такие мысли с трудом ворочались в моем засыпающем мозгу, вперемешку с мыслями о дембеле и уже практически стершимися воспоминаниями о «гражданке», когда послышалось тяжелое сопение, как бы с прихрюкиванием, и обваловка ракеты, возле которой я остановился перекурить, вдруг стала медленно вспучиваться.

Не могу сказать, чтобы я сильно испугался, скорее удивился. Сон как рукой сняло. Кто или что могло приподнимать тонны земли и все ближе придвигать их к охраняемой мною ракете? Впрочем, размышлять было некогда, смыслом моей жизни здесь была оборона объекта. Выхватив из подсумника обойму, я открыл затвор своего СКС и, неожиданно точно попав в патронник, вогнал туда все десять патронов. Как на стрельбах, аккуратно положил направляющую планку назад в подсумок и передернул затвор.

Земля стала осыпаться, и я увидел сначала полукруглые уши, потом полукруг головы, два черных с отблесками луны глаза, длинную морду с темным поблескивающим носом.

- Свинья, - подумал я. Но разглядев  светящиеся в лунном свете антенны усов и нос не плоский, пятачком, а полукруглый, как боксерская перчатка, вдруг понял - крыса. Но крыса размером со взрослого слона.

- Генная инженерия, мать вашу, - тут же нашел ответ на этот кошмар наяву, мгновенно пропитавшийся адреналином мозг. Нос крысы остановился в нескольких метрах от пусковой установки, и она стала шумно втягивать воздух, нюхая ракету.
 
- Перекусит, зараза, - успел подумать я, вскидывая карабин. Промазать в такую огромную цель с такого расстояния было практически невозможно, и я стал пулю за пулей всаживать в крысиную морду, стараясь попасть в глаз. Пули достаточно кучно ложились крысе в лоб, взбивая фонтанчики пыли из остатков земли, не принося крысе видимого вреда. Крыса попыталась попятиться, но застряла между двумя холмами нарытой ею самой земли.

Я считал выстрелы – семь, восемь. Не попаду в глаз - она меня сожрет, сверлила голову жуткая мысль. Наконец-то от девятой пули правый глаз крысы взорвался лунными брызгами. Крыса хрюкнула и уронила голову на передние лапы. Я подошел ближе, только теперь руки стали дрожать мелкой дрожью, за ними начало колотить все тело.

На всякий случай я передернул затвор, загнал в ствол последний патрон обоймы и подошел к подыхающей крысе вплотную. Ее оставшийся целым левый глаз был похож на черную антрацитовую жемчужину невероятных размеров, переливающуюся в лунном свете. Крыса хрипела. Вырвавшийся из-под поникших усов запах шибанул такой вонью, что мой желудок чуть не вывернулся из меня целиком.

Вдруг она резко подняла голову почти вертикально вверх, огромная пасть открылась, блеснули сдвоенные лезвия, и раздался пронизывающий до костного мозга писк и вой одновременно. – Всё, мне конец, -  пронеслось у меня в мозгу. Лапы крысы стали неестественно вытягиваться, огромные когти уперлись в лафет пусковой установки и заскребли его крупной дрожью. Я успел отскочить в сторону и наконец-то по-настоящему испугался.

Голова крысы вновь рухнула на вытянутые лапы, ее целый искрящийся глаз оказался в полуметре от меня. Меня буквально накрыло волной тоски и боли исходящей из этой черной блестящей бездны. Я поднял карабин, почти вплотную приставил ствол к крысиному глазу, зажмурился и выстрелил. Тоска и боль мгновенно схлынули, но на лицо и руки как из ведра выплеснулась слизистая жидкость. Меня всего передернуло, но опять не вырвало.

Еще несколько раз, вскинувшись и посучив лапами, крыса затихла. Я начал панамой стирать мерзкую слизь с лица, рук и гимнастерки, одновременно пытаясь осмыслить произошедшее. Но не успел...

Мой взгляд привлекла сюрреалистическая картина. На холм, где стояла радиолокационная станция, на четвереньках взбирался огромный, пожалуй, раза в три больше убитой мною крысы, светящийся в лунном свете… человеческий скелет. Взобравшись на холм, он поднялся во весь рост, став на насколько метров выше станции, схватил обеими руками, или костями антенну и стал ее откручивать. Я озверел.

- Да что же это делается, то крыса, то скелет, и все в мое дежурство, ну, гады, погодите!

Я выхватил из подсумка вторую обойму, почти не глядя, загнал ее в патронник и передернул затвор.

- Вот я тебя, - пригрозил я скелету, прицеливаясь. Однако скелет стоял ко мне спиной, и в зоне обстрела находились и корпус станции и антенна.

- Черт, прострелю станцию, - выругался я, и стал забираться на обваловку.

- Куда же ему, гаду, стрелять-то, - возник в голове логический вопрос, он же весь просвечивается насквозь, между ребер вон звезды видны.

Пока я приноравливался, скелет все-таки оторвал антенну от станции, отбросил ее в сторону и, глядя на меня черными провалами на блестевшем в лунном свете черепе, двинулся в мою сторону.

- Ну давай, сволочь, давай, - загорелся во мне охотничий азарт. Ни прорези прицела, ни мушки видно не было, и я стал стрелять, направляя линию лунного отблеска от ствола карабина в голову скелета.

- Два, три, четыре, - считал я выстрелы.

Или я не попадал, или пули не причиняли ему никакого вреда. Он уже спустился с холма, на котором стояла станция, и шел в мою сторону. Обваловка, на которой я занял позицию, была высотой метра три, голова приближающегося скелета была еще метра на три выше меня. – Сколько ж в нем росту-то, - пытался определить я, продолжая стрелять, - метров шесть, восемь. Куда ж ему стрелять?

Оставалось всего три патрона, а он был уже настолько близко, что я различал провалы от двух недостающих в нижней челюсти зубов. Восьмая пуля, блеснув искрой, отрекошетила от блестящего лба и запела в гробовой ночной тишине. Он вплотную подошел к внешней стороне обваловки и стал наклоняться, но не надо мной, как я ожидал, а над крысой. Он погладил ее блестевшую под луной шерсть на спине сияющими костяшками пальцев и, как мне показалось, всхлипнул.

Его череп оказался в буквальном смысле перед моими глазами. Девятая, - запер я затвор и практически в упор выстрелил ему в височную кость. Пуля протяжно провыла и улетела в ночь. Не обращая на меня и на выстрелы внимания, он наклонился еще ниже и попытался двумя руками поднять крысу.

- Позвоночник! - Вдруг понял я, загоняя в ствол последний патрон. Вытянув на сколько возможно руку с карабином, почти касаясь дулом шейных позвонков скелета, я нажал на курок. Отдача чуть не вывернула вытянутую руку, но результат был потрясающим. Пуля вышибла один из шейных позвонков, череп отвалился и шмякнулся на спину крысы. Остальные кости рассыпались как карточный домик, соорудив над крысой нечто в виде надгробия из огромных человеческих костей.

- Два - ноль! - заорал я во все горло.

- Рано радуешься, - вдруг услышал я утробный голос, прозвучавший одновременно отовсюду.

- А ты еще кто такой? - в запале двух одержанных побед продолжал орать я.

Дрожь в руках давно унялась, я почти спокойно достал третью обойму, привычно вогнал патроны в патронник, аккуратно положил направляющую планку в подсумок, застегнул его и приготовился к очередной схватке.

- Может, объяснишь, что здесь происходит? - храбро прокричал я в пустоту сияющего ядовито-яркими звездами неба и передернул затвор.

Пусковая установка внизу вдруг ожила, зажужжали электромоторы, и ракета стала поднимать нос как, перед запуском.

- Кто я такой? - как будто задавая вопрос самому себе, проговорил голос. - А вот сейчас мы и узнаем, кто я такой.

Установка развернулась, и лунный отблеск по длине всей ракеты оказался направлен точно мне в грудь.

- Повоюем? - почти безразлично спросил голос.

Стрелять в ракету я не мог, но и в его намерениях сомнений не оставалось.

- В чьих, ЕГО?  - звенел в голове вопрос, - что ВООБЩЕ происходит?

- А ты трус, - вдруг съязвил голос. - Воюешь с крысами и скелетами, а с ракетой не можешь. Тоже мне воин.

- Да кто ты такой? - уже почти шепотом спросил я.

- Это неважно, - сказал голос, - важно не то, кто я, важно кто ты.

Я был готов к чему угодно, только не к такому вопросу.

- Кто я? - растерянно повторил я его вопрос, - ну, я солдат Советской армии, часовой, охраняю позицию ракетного дивизиона, вот эту самую ракету.

- Чего-чего ты тут охраняешь? -  язвил голос.

- Ну, Родину, Советский Союз.

Раздался громоподобный хохот.

- Ну, ты даешь. Ты еще про мир во всем мире расскажи.

Я стал судорожно вспоминать, сколько секунд уходит на запуск ракеты. Успею или нет спрятаться за обваловкой, если прыгнуть назад.

- Не успеешь, - перестал смеяться голос, явно читая мои мысли.

- Чего тебе от меня надо? - взмолился я, одновременно поднимая карабин и уже готовый стрелять в ракету со слабой надеждой перебить электроприводы и блокировать запуск.

- Вот-вот, - проговорил в ответ на мои помыслы голос, - говорил, ракету охраняешь, а сам готов расстрелять охраняемый объект.

- Выходи, сволочь, - взорвался я наконец, – чего в ракету спрятался, хочешь поговорить, у меня еще десять патронов – выходи, поговорим.

Установка перестала жужжать, от нее отделилась полупрозрачная тень и медленно материализовалась в солдата с карабином наперевес.

- Если тебе так удобнее - пожалуйста.

Я присмотрелся – дембельская, не уставная, почти белая даже ночью гимнастерка старого образца с висячими погонами, сильно выцветшая панама с особым «дембельским» заломом - моим личным изобретением… Лица под полями панамы видно не было, но я уже понял, что это я, то есть он принял мой образ.

- Умнее ничего не мог придумать, - переходя в словесную атаку, проговорил я, пытаясь представить дуэль с самим собой.

- Зато соответствует ситуации, - хмыкнул призрак моим голосом.

- Ну и что тебе надо? – напирал я.

- Думаю надо нам обоим: мне - понять тебя, тебе - узнать о себе.

- Ну и что ты обо мне знаешь, если не секрет? - спросил я, холодея от предчувствия.

- Да много чего, - мой двойник опустил карабин, достал из моего кармана мои сигареты и закурил, - правда, ты имей в виду, то, что я рассказываю, произойдет с тобой в другом времени, если вообще произойдет.

Знаю, например, что от тебя ушла первая жена и забрала вашу дочку, которую ты любишь до беспамятства. Знаю, что и со второй женой у тебя проблемы.

Знаю, что твоя жизнь, весь твой мир, этот ваш Советский Союз, который ты и миллионы таких, как ты, сегодня воспринимаете как нечто вечное и незыблемое, лет через двадцать рассыплется как этот скелет, - кивнул он в сторону груды костей, - кстати, как ты сообразил вышибить ему шейный позвонок? Это был единственный способ его одолеть.

Я понять пытаюсь - почему ты и миллионы таких, как ты, с вашей патологической ответственностью и беззаветной любовью к Родине так ничего и не сделали, чтобы ее, эту Родину, спасти. Теперь повально жрете водку, то есть будете жрать водку и размазывать сопли, наблюдая за вторым пришествием Хама в Россию. Только в первом пришествии Хам был в бушлате, а теперь в костюме от «Версаче».

Но дело даже не в этом. Какая разница, кто пришел, важнее понять, кто и почему ему позволил прийти. Что происходит с этим странным местом под названием «Россия». Две революции в течение одного века. Ведь что такое революция, это когда страна всему миру заявляет о своей недееспособности.

Почему в одной стране, с одной культурой, с одним языком, живут порознь два разных народа, настолько не доверяющие друг другу, ненавидящие один другого, что готовы друг друга убивать? Сил у каждой из сторон одолеть «противника» не хватает, привлекают третью сторону. У третьей стороны свои интересы. Что происходит дальше, думаю, понятно  - вы сами себя превращаете в рабов.

Вот я и ищу, где произошел разрыв и кто первопричина. Со времен Христа мир устроен так, что всегда есть тот, кто является первопричиной. Я думаю, что первопричина это ты, - ошарашил он меня в конце своего длиннющего монолога.

- Да ты фантастики обчитался? - Завелся я. – Какие жены, какие дети. Какой Хам - матросы в бушлатах защищали революцию, которая нас освободила… Как может развалиться такая мощь, как Советский Союз? Какая «первопричина», ты или псих, или шпион, - выпалил я, начиная понимать, что он действительно все это ЗНАЕТ.   
 
 - Вот видишь, - отреагировал он не на мои слова, а на последнюю невысказанную мысль, - не такой уж ты дурак, каким сам себе хочешь казаться. Что-то же ты чувствуешь уже сейчас. Главное, что я хочу понять - что тебе мешает это твое подсознательное чувство сделать сознательным пониманием и жить своевременно, а не маяться всю жизнь, каждый раз после очередного жизненного провала пожирая самого себя очевидной мыслью, -  ты же все ЗНАЛ заранее.

Вспомни, ты просишь и заранее знаешь ответ; ты даешь, и заранее знаешь результат. Живешь с постоянным ощущением дежавю, пытаешься ухватить такую знакомую, как будто неоднократно прожитую реальность и вновь проваливаешься в непредсказуемость следующего шага. Светлую и радостную предопределенность жизни ты превратил в мрачное и мучительное недоверие к самому себе, что уж говорить о доверии к другим.  Это накапливается, становится всеобщим, потом - бац, катастрофа.

- Тебе-то какая забота? - уже не мог остановиться я, - допустим, ты знаешь, как все произойдет, знаешь, почему это произойдет, а ты изменить, что-нибудь можешь? Могу ли я что-нибудь изменить, начав вдруг жить, как ты говоришь, «своевременно»?

Допустим, я есть первопричина, допустим, сейчас ты меня «выправишь», или я сам себя сумею изменить - означает ли это, что все, что ты мне тут рассказал про мое будущее, просто не произойдет, а случится какое-то другое будущее? А что делать с тем, что происходило до меня, его кто будет выправлять? - выпалил я, жестом останавливая его призывные знаки дать ему слово.

- Не шуми, слишком много слов, - проговорил он, глубоко затягиваясь моей сигаретой. - Человек, способный жить «здесь и сейчас», стоит поперек линейности времени «вчера-завтра», он и держит на себе связь времен. Нужны единицы в разных временах и сообществах. Люди в основном как живут? Или прошлым, или будущим - то есть вообще не живут. Тот, кому дано свыше жить поперек времени, и есть первопричина, Иисус Христос, например.

В России, то есть в Советском Союзе, потом в новой России - нет ни одного избранного, потому все и рухнет.

- А почему ты выбрал меня? - переставая понимать, о чем он говорит, перебил я его, - я не политик, не философ. Размышлять на подобные темы, как и всякий русский, люблю, но безотносительно к своей жизни. Жизнь сама по себе, размышления - сами по себе.

- Вот-вот, - оживился он, - будем считать, что первый ответ мы получили, как ты сказал - жизнь сама по себе, размышления – сами по себе. А почему тебя выбрал? Да я со многими пробовал, и с философами, и с историками, и с политиками, и по пьянке, и по трезвому – каждый раз как разговор глухого со слепым. Тогда придумал вот шоу с крысой и скелетом. Бред полный, но дает возможность этого человека найти.

Одни обделываются или умирают от страха, другие бегут и сходят с ума, третьи до того упорно не верят, что мне не удается удержать образы в реальности, и они дематериализуются. А ты сначала завалил обоих, потом испугался и только затем начал размышлять. Это абсолютно не логично, но это и есть «здесь и сейчас», и это по-русски.   

- Так ты кандидата на место Христа, или русскую идею ищешь? – не в силах сдержать нервного смеха, теперь съязвил уже я. - А почему не в Москве или в Киеве? При чем тут Туркмения, это же вообще Азия.

- Я же тебе объяснил, - раздраженно, с нотками безнадежности, проговорил он, - я не идею, а человека ищу, и не на место Христа, а для России. Может это и не ты… А Туркмения и Украина от России уже отделились, извини, отделятся.

- Ты чего, совсем спятил? Ну, Туркмения еще может быть, азиаты они азиатами были и остались, им хоть Чингисхан, хоть советская власть - все пофигу, это я здесь и сейчас вижу. Но чтобы Киевская Русь от Руси отделилась – ты хоть соображай, чего говоришь-то.

- Белая Русь, кстати, тоже.

- Белоруссия? Ну, это уже полная шизофрения.

- И Молдавия, и Армения, и Грузия.

- Сталин же был грузином, - растерянно прошептал я.

Мое будущее рассыпалось как разрушенный мною скелет, будто упоминание об отделении Грузии было именно тем шейным позвонком, на котором держалась вся конструкция.

- Врешь ты все, этого не может быть, потому что не может быть никогда, - заорал я, не в силах сдерживать раздирающее грудь негодование, переходящее в бешенство, и поднял карабин.

- Учти, ты стреляешь в себя, - проговорил он, тоже поднимая карабин.

- А ты тогда в кого стреляешь? – процедил я, прицеливаясь в глубокую тень под полем панамы.

- Ну что, на счет три, - обострил ситуацию мой двойник и начал отсчет.

- Раз, два, три, - почти одновременно раздались два выстрела.

Видимо, я промазал - метрах в трех за моим двойником взбился фонтанчик пыли. Он попал, потому что возникло ощущение, что по левому плечу саданули обрезком железной трубы. Левая рука обвисла плетью,  правая продолжала цепко удерживать карабин, однако он под собственным весом без опоры на левую руку опустился и ткнулся дулом в обваловку.

 Хорошо стреляешь, - услышал я сдавленный голос.

- Ты тоже, - превозмогая перехватившее дыхание, проговорил я, отбросив карабин и ощупывая правой рукой левое плечо.

- Рану ищешь? - услышал я заглушенный шумом крови в собственных ушах вопрос, - не ищи, это не я в тебя, это ты в меня попал.

- А что ж мне так больно? - спросил я, чувствуя, что боль мертвой хваткой сдавливает сердце, и силы начинают покидать меня окончательно, - ну да, - ответил я сам себе, - я же это ты, то есть ты же это я… Тьфу, черт, запутался совсем, - сел я на свернутую маскировочную сеть, уложенную поверх обваловки.

До меня, наконец, стал доходить смысл произошедшего. Я стрелял в самого себя, только потому, что не решился принять знак судьбы, взвалить на себя крест ответственности за свою Родину, за Советский Союз. Мог, но не захотел узнать ни своего будущего, ни будущего своей страны, того будущего, которое я вроде бы как охранял здесь с оружием в руках.

В угасающем сознании  вдруг ярко и отчетливо вспыхнули и поплыли, цветные широкоформатные картины этого самого будущего, о котором рассказал мой двойник - горящие в бэтээрах  пацаны в Афганистане, Портреты членов Политбюро, в одночасье превратившихся в князьков и царьков на руинах СССР, горы трупов на пощади Минутка в Грозном, какой-то Ельцин, потом какой-то Путин, средневековая нищета российских деревень и бордельный блеск Москвы. Когда на экране сознания появились сгоревшие и расстрелянные дети Беслана, я в изнеможении отключился.

Разверзнувшаяся бездна предопределенности пронизала невыносимой тоской и вневременным вселенским одиночеством. Стало сыро и зябко. Я натянул на себя ворох маскировочной сети и скрючился в позе утробного эмбриона.

Засыпая, я вдруг краем глаза увидел, как замигала далекая лампочка на дежурке. Это был условный знак, что на пост идет проверяющий. Я сбросил масксеть, кубарем скатился с обваловки и бодренько зашагал по маршруту. Завидев маячившие впереди силуэты, я четко скомандовал: стой, стрелять буду, разводящий ко мне, остальные на месте.

Выполнив ритуал смены караула, мы рысью рванули к дежурке. Единственное, что меня насторожило, что куда-то делась луна, пахло сыростью и явно светало, хотя дежурить я заступил с одиннадцати вечера до часу ночи.

В дежурке, глянув на часы, я все понял – было пятнадцать минут четвертого. Оказывается, я отдежурил две смены подряд.

- Что, мужики, проспали? – наехал я на разводящих лейтенанта и сержанта.

- Мы-то не проспали, а вот где ты был, - трясущимися губами стал выговаривать мне молоденький лейтенант. - Мы на часовой смене всю позицию облазили, тебя не нашли. Хорошо, в часть не сообщили. Решили, что дембель с оружием в бега не подастся, да и куда здесь – пески на сто километров вокруг, спал, небось, где-то?

- Да вроде не спал, задумался, наверное.

- Ладно, - заключил лейтенант, - слава богу, все обошлось, иди спи.

Сунув карабин в пирамиду, едва коснувшись свободного лежака в дежурке, я мгновенно заснул без сновидений.

Утром, собираясь сдать дежурному карабин и патроны, я открыл подсумок и обомлел. В подсумке лежали три направляющие планки и ни одного патрона из положенных тридцати. Картина ночных событий вспыхнула в мельчайших подробностях.

- Крыша поехала, - решил я, открывая магазин карабина. По моим подсчетам, там должно было остаться девять патронов, но их было восемь.

Дежурный офицер, которому я рассказал о ночном бое с приведениями, из розовощекого юнца, превратился в серо-зеленого старичка.

- Пошли, - сказал он мертвыми высохшими губами.

Как ни странно, свои боевые позиции я нашел сразу. Десять гильз лежали россыпью рядом с  лафетом ракеты, откуда я палил по крысе; одиннадцать гильз мы нашли наверху обваловки, откуда я вел огонь по скелету и своему двойнику, всего двадцать одна - двадцать второй гильзы не было.

- Не может быть, - проговорил я вслух.

Лейтенант, воспринявший весь мой рассказ как результат злоупотребления спиртным, тупо повторил: не может быть.

Мы спустились с обваловки к ракете, двадцать вторая гильза лежала в трех метрах от лафета именно там, где стоял мой двойник. Это объяснить уже было невозможно.

Весь день мы с лейтенантом осматривали каждый сантиметр каждой ракеты, облазили всю станцию и даже, с помощью бинокля, почти час исследовали радиолокационную антенну - пробоин нигде не было. Слава богу, день был воскресный, и никакое начальство на позициях не появлялось.

- Ладно, - сказал в конце этого сумасшедшего дня лейтенант. Патроны я спишу, а тебя Христом Богом заклинаю, молчи. Если хочешь спокойно демобилизоваться – никогда, нигде, никому.

Я поклялся Богом и моим светлым будущим, что до конца службы ни единая душа не узнает о моей доблестной обороне объекта.

Эпилог

Утром следующего дня, стоя по пояс раздетым в умывальнике перед зеркалом с бритвой в руках, я испытал шок, сравнимый с взрывом адреналина во время моей битвы с привидениями прошлой ночью. На левой стороне груди, чуть выше сердца и ниже ключицы, я обнаружил  давно затянувшийся шрам от сквозного пулевого ранения, которого у меня никогда раньше небыло…