XLVIII. Следуя Солнцу и Сократу.
Вскоре после сеанса омоложения Надежда Алексеевна предложила мужу идти на пенсию.
— «Во всю мою жизнь я был всегда в употреблении, ныне, к постыдности моей, я захребетник!» — повторил Георгий Николаевич известную фразу своего великого предка. — Надин, договоримся: сегодня, 31 декабря 1975 года, в 16-35, эту тему мы с тобой закрыли. На обсуждение подобных тем я трачу очень много сил. А я должен быть сильным, потому что слаб. И на то, чтобы быть сильным, мне надо тратить гораздо больше сил, чем молодым. Где я их беру, как ты думаешь? Дома, в семье, в душе — когда там покой. А если меня лишить покоя, я просто растаю, как тают все старики.
— Не знаю, я бы на твоем месте...
— Да, ты не знаешь. Ты не знаешь, почему Александр Васильевич Суворов не проиграл ни одной битвы. Потому что он не сражался с женщинами. И еще потому, что ни одну из них не допустил на свое место.
— Ты тоже не любишь ни в чем уступать! — в сердцах сказала Надежда Алексеевна, на что Суворов не стал ей возражать, дабы не расстраивать уж слишком свою супругу.
Георгий Николаевич стал плохо спать. Это уже необратимо, думал он, атеросклероз и прочие удовольствия. Пора готовиться в путь, решил он весной, когда увидел из своего окна необыкновенно унылую панораму весенней черно-белой распутицы.
Несколько месяцев Суворов приводил в порядок свои дела и дописывал труды. Лекции уже давались ему с трудом. Тяжело было не только физически. На лекции он вдруг ни с того ни с сего начинал говорить не по теме. Это в терминах профессорско-преподавательского состава звучит безжалостным приговором: начал заговариваться.
Да и лекции его (Георгий Николаевич понимал это) уже не были так интересны студентам, как прежде. У него и голос изменился, и речь стала отрывистой и дребезжащей. Не было той остроты, изящества, эрудиции, которые так привлекали к нему еще недавно толпы почитателей. Надо уходить вовремя. Ведь этому правилу послушно даже солнце.
Слава богу, через неделю кончился учебный год, такой длинный и такой короткий, и Суворов ушел на пенсию. Это, оказывается, сделать было просто, как и все в жизни. Вот и старость пришла, хотя ждал отнюдь не ее. Как несправедлива к нам судьба, не дала даже оглядеться. Впрочем, следуя Сократу, разве ее справедливость была бы для нас лучше?
С улыбкой вспомнил он то время, когда представлялся всем сыном рабочего и крестьянки. Свою склонность к иностранным языкам он тогда объяснял с политических позиций. «Так бывает, — заявлял он, — только на стыке рабоче-крестьянского происхождения». И к его заявлению благосклонно прислушивались, особенно те, в ком эта особенность не проявила себя никак. Сколько глупости делается в мире только для того, чтобы несколько дураков выглядели умными!
Суворов сидел в парке, на той же самой скамье, где несколько лет назад сидел с Дианой Горской. Где она, что с ней? Зачем она?
Георгий Николаевич посидел еще с четверть часа, пока не стало темнеть. Он посмотрел на часы — пора домой. Пригляделся к ладони. На ней, на линии судьбы, увидел знак А.
— Погадай, — попросил он всего-то полвека назад цыганку. А тетушке сказал, что цыганка не гадала. Соврал.
— Покажи ладонь, — сказала цыганка. У нее все тело играло под шелковым платьем. — Твое счастье часы покажут.
— Часы? Какие? Когда покажут?
— Простые. Песочные. Твои часы, ничьи больше. Время — песок. Придет время — и покажут. Вот линия — линия судьбы.
Сейчас, через полвека, ну, чуть больше, на ладони четко виден знак A. Как пирамида, как надгробие над всем, что ушло. А тогда, в юности, он вспомнил, был другой знак — V. Тогда он был несчастен, но именно тогда было все хорошо.
А вот после войны на ладони, на том месте, был другой знак (как же я забыл?) X — в виде песочных часов. Пирамидка юности соединилась с пирамидкой старости. Тогда и встретились два моих времени, а я и не придал этому значения. «Часы покажут». Что показывали они? Неужели, счастье? Пожалуй, тогда — уже нет. Может, песочные часы были уже и в начале войны, на том мосту? Так что же, счастье бывает только тогда, когда на него еще есть время? Вряд ли. Сейчас у меня совсем не осталось времени, но мне все равно. И оттого я счастлив. Счастлив, потому что мне ничего не надо, и все у меня уже есть.
Солнце почти уже село. Пора. Пора идти. Пока мир не придавила треугольная ночь.
Заплутавший муравей полз по руке, одинокий, как жизнь.