Сергей Сергеевич Столбин давненько так не потешался – привыкший к шуткам пошловатым, «гусарским», он, должно быть, с непривычки на сей раз долго не мог обрести душевное равновесие и перестать хохотать. Сергей Сергеевич громыхал так бурно, так безудержно, так «в охотку», что показалось даже, что от смеха он надсадил бока.
- И чё?! Вот прям так?! Ходишь... Ох, не могу... Ходишь по дому?! Закрыв глаза?! Лу-на-ти... Ох, держите меня, девочки, ох не-мо-гу!
На лице сослуживца Столбина, Петра Венедиктовича Живоха, смущённного и недовольного, давно уж читалось, что он жалел о рассказанном, что он сокрушался - не надо, мол, было рассказывать этому неотёсанному чурбану о своей странности – пустяковой, лишь изредка проявляемой. Подумаешь, изредка человек, сам того не осознавая, встаёт, не просыпаясь, с постели, гуляет по дому, переставляет какие-то предметы, вскоре обратно ложится – что тут смешного? Что тут недостойного?!
- Лу-на-тик! Ох, не могу!.. Лунатик... Лунатик-касатик!
«Вот и угораздило же меня поехать в командировку с эдаким хамом! – сокрушался Пётр Венедиктович. – Терпи его ещё два дня!»
- А Вы, любезнейший, не опасаетесь, что это я только наяву интеллигентный?! – нежданно даже для самого себя выпалил Пётр Венедиктович, звякнул графином с водой о граненый стакан, вышвырнул содержимое себе в рот. – И... И могу в руках себя держать лишь наяву! Так-то! А вот когда сплю, я совсем иной! Совсем! Так-то!
- Чего?.. – некоторое подобие недоумения промелькнуло на лице Столбина.
- А вот того! Я иногда, знаете ли, самого себя пугаюсь! То мысль какая-нибудь придёт странная, то вот начну по дому ходить, собой не владея.
- Чего?!..
- Вот подойду к Вам во сне, да как влеплю Вам... пощечину! Так-то! Будете знать!
- Да я... Я так тебе вмажу, что вмиг проснёшься! Ишь расхорорился! Иди... Спать лучше ложись! – в голосе Столбина сквозили интонации примирения, что можно было объяснить лишь усталостью да желанием покончить с этим невероятно затянувшимся разговором. Сергей Сергеевич более всего не любил длинные беседы – коль такие иногда случались, он обычно быстро терялся, краснел и потел. - Завтра на завод опять поедем. Вставать рано.
В эту ночь Сергей Сергеевич Столбин спал крепко, впрочем, так было почти всегда, а потому он не видел, как его сосед по номеру где-то после полуночи тихо встал с кровати, походил неслышно по мягкому гостиничному ковру, вынул склянку с какими-то таблетками из бокового карман своего пиджака – костюм дремал, обхватив стул, свесив руки, поджав ноги, голову же… впрочем, головы у него не было. В рассеянном, сонном свете уличного фонаря можно было разглядеть, что в руке у Петра Венедиктовича снотворное, но рассматривать руку страдающего лунатизмом человека было некому – Столбин не просыпался, сопел и кряхтел во сне, используя всю силу своих лёгких; спал и Живох - несмотря на то, что глаза его были приоткрыты. Высыпав не менее десятка таблеток из склянки в графин, Пётр Венедиктович на удивление твёрдо и уверенно вернулся к своей кровати, откинул одеяло, лёг.
Наступивший день выдался изнурительным, протяжным, рутинным – согласования, подписи, кипы бумаг, надменные и некрасивые лица делегации принимающей стороны – всё это донельзя утомило и Петра Венедиктовича, и Сергея Сергеевича.
- Вода стухла, что ль?.. – вечером Столбин, лишь зашёл в гостиничный номер, тотчас рухнул на свою кровать с графином в одной руке, со стаканом – в другой. – Горькая какая-то…
- Позвольте... - Живох налил воды себе, понюхал содержимое стакана, глотнул, осушил его всего, присел на свою кровать. – Нет. Хорошая. Вкусная.
- Уверен?.. – в несколько букв Сергей Сергеевич умудрился вложить всю усталость, всё раздражение, что скопились у него за день, добавив к ним ещё и недоверие. – А по мне вода какая-то горькая. Болотом что ль пахнет... Какая-то... мёртвая. – Неожиданно заключил он.
- Давайте ложиться спать, – Пётр Венедиктович направился к ванной комнате. – Завтра предстоит не менее тяжёлый день.
Вскоре после полуночи Пётр Венедиктович, не пробудившись, вновь поднялся с постели. Подошёл к кровати Сергея Сергеевича. Влепил соседу пощёчину. Ещё одну. Ещё, ещё… Несмотря на силу и чувствительность ударов, Сергей Сергеевич не просыпался, что не удивительно – снотворного в выпитой им воде было предостаточно – полные щёки его заалели от пощёчин, носом пошла кровь.
Если бы у сей экзекуции случился сторонний наблюдатель, то можно с уверенностью предположить, что в этом незадачливом свидетеле непременно проснулось бы желание отыскать хоть малейшее объяснение тому, что происходило у него на глазах – в самом деле, лунатизм лунатизмом, но бить человека нельзя же «просто так»! «Неужели это всего лишь последствие резкого разговора, что случился давеча? – размышлял бы свидетель. – Или ненависть к коллеге у Живоха возникла много раньше и этому есть серьёзные объяснения?..»
Впрочем, никакого наблюдателя не было, в гостиничном номере были лишь Сергей Сергеевич Столбин и Пётр Венедиктович Живох, который уже сомкнул пальцы на шее своего коллеги – ещё немного, и Столбин будет удушен. Исторгнутый Сергеем Сергеевичем звук - клокочущий, пронзительный хрип - казалось, мог проникнуть в самые глубины слуха и сердца любого человека, коему не посчастливилось услышать подобное, пробудить не только его самого, но и самые потаённые части его души.
Но это ни в коей мере не относилось к Петру Венедиктовичу, или, вернее сказать, к тому человеку, кем Живох был в состоянии сомнамбулического приступа. И в этой сонной безучастности, так же, как и в беспробудности Столбина, не было ничего удивительного. Ведь Пётр Венедиктович, как и Сергей Сергеевич, перед сном пил мёртвую воду.