2. Учительница литературы попросила Настю задержаться после занятий.
- Я прочитала твое сочинение, - сказала она.
Не знала, как объяснить девочке, но легко далась первая фраза.
Я прочитала, я посадила дерево, построила дом, родила ребенка – вся мудрость жизни заключалась в простеньких словах.
Посадит, построит, но не родит, решила учительница.
Замуж вышла вскоре после школы и укатила с мужем в его северный приморский город.
Бухта не замерзала и в самые холода, вода парила, туман этот ледяной коркой оседал на лице и одежде.
Когда-нибудь она напишет, как туман губит людей, решила женщина.
Перед замужеством попыталась поступить в литературный институт, престарелых писателей не заинтересовали ее стихи.
Она пригляделась к корифеям.
Из одного сыпался песок, за ним следовал дворник с совком и лопатой, зимой, наверное, песок не убирали, прохожие не падали и не разбивались на льду; другой пристарок вроде бы оживал при виде смазливой бабенки, пальцами раздвигал веки. Но затопляло такой мутью, что осчастливленные девицы захлебывались в этой трясине.
Поступить удалось в педагогический институт, там тоже научат.
Потом перевелась на заочное отделение, муж проживал в другом городе.
В браке промучилась несколько лет, но так и не смогла растопить лед его души, туман ледяной коркой оседал не только на лице и одежде.
Вернулась к родителям, но уже отвыкла от их опеки.
Редакторы не только не читали ее рассказы, но частенько не могли обнаружить их в ворохе журнального хлама.
Все реже обращалась в журналы, постепенно тускнели ее мечты о мировом признании.
В педагогическом училище пыталась приобщить девчонок к чтению, те открещивались от былых кумиров. Давно перестреляли буревестников, а сатана и мимоходом не заглядывал в старую Москву, а сталь закаляли только в учебниках по металловедению.
И сочинения будущих педагогов были похожи на писк птенцов или на вороний грай, наставница зажимала уши, но не могла избавиться от наваждения.
Глубокой ночью спят старики, на кухне кофейная гуща коростой облепила раковину.
Очередной беспомощный лепет, от усталости расплываются буквы. Как странно выписаны некоторые из них, заметила Елизавета Петровна, Лиза – видимо, ее родители почитывали русскую классику.
- Бедная Лиза, - усмехнулась женщина. – Бедные мои ученицы, - обобщила она.
Некоторые буквы будто выпрыгнули из ровной строки, попытались взлететь, но не было простора для полета.
- Прочитала современных авторов, и что? – спросила Лиза. – Чем они лучше меня? Чем заслужили?
- Побольше соли и перчика в постели, - охарактеризовала удачливых соперников. – Или, чтобы кровь рекой, кровавые моря и океаны!
И зеленью – презирала красный цвет – пригвоздила к строке прыгающие буквы.
И только потом вчиталась.
Несколько страниц, можно быстро одолеть их.
Она одолела, а потом обеими руками обхватила голову, большими пальцами привычно зажав уши, хотя воронье давно угомонилось; раскачала голову или наоборот: попыталась унять качку.
В этой буре добралась до шкафчика над раковиной. Там за специями спрятала сигареты.
Курить бросила, сбежав от мужа, перед бегством от никотина пожелтели пальцы.
Муж - спортсмен и чемпион – осуждающе качал головой.
- Понимаю, пять лет жизни, десять лет отдам, - соглашалась она с его прогнозами.
И надо не марать бумагу, и не ронять на нее пепел, а начинать день интенсивной зарядкой. Так, чтобы разогреть все члены, потом контрастным душем подготовить себя к очередным свершениям.
- А ежели у тебя есть физиологическая потребность…, - намекал о любовных упражнениях.
Если у нее и была, то в самые неподходящие моменты, не мог же он по ее прихоти отвлекаться от поставленных задач.
Пробежать на секунду быстрее, дальше бросить или прыгнуть, установить рекорд.
Плановое хозяйство, а она своей безалаберностью разрушает эти задумки.
- Пять, десять лет! – согласилась она с его приговором. – Всю жизнь отдам, лишь бы вырваться отсюда! – огорошила мужчину.
Соседи подивились их разладу. Такая замечательная пара. Он – богатырского роста, косая сажень в плечах, простое и открытое русское лицо, курносый нос, пшеничные кудри, васильковая синева глаз.
А женщина создана для продолжения рода. Среднего роста, с широкими бедрами и замечательно развитой грудью.
Мужики косились и восторженно причмокивали.
Будто подзывали кобылу, но не умели приманить ее.
Русский богатырь и женщина в образе земли-кормилицы, и казалось, молодожены неделями не должны вылезать из постели.
Недели обернулись мгновениями.
Короткий разбег, секундное напряжение мускулов – взял привычную высоту; ничего, кроме докуки не испытывала женщина.
Никотиновая желтизна заползла на предплечья, смятые и разорванные листы бумаги валялись около стола.
Желтизна погубит, бумажная лавина засыплет, напрасно спасатели исколют наст штырями.
Убежала, чтобы выжить.
И уже не так много изводила бумаги и отказалась от курева.
Как и от мужского участия. Напрасно многие обещали осчастливить, помнила утробное его урчание после насыщения.
Потом долго не могла отмыться. Иногда обильное его семя прорывало тонкую резину, эмульсия въедалась в кожу, разъедала ее, обнажались мускулы и сухожилия.
Отреклась от былого, напрасно претенденты хвалились своей статью и достатком.
Давно не курила, но, вчитавшись в ученическое сочинение, отыскала сигареты.
Дым смешался с горечью кофе, от убойной смеси закружилась голова.
Видела в этом хороводе.
Обыкновенная семья, ребенок уснул, муж у телевизора, жена читает.
Но откуда известно, что ребенок уснул с улыбкой и что мужчина и женщина счастливы?
Вроде бы случайный взгляд, когда, устав от идиотских комментариев, оглядывается он на жену, вроде бы случайное ее прикосновение, когда идет ставить чайник.
Мягкий приглушенный свет, никаких ухищрений, чтобы завлечь и понравиться.
Обычные, уже тронутые первыми признаками увядания лица, и тела далеко не атлетов.
Все привычно, но откуда теплота и умиротворенность в этой обыденности?
Только утром удалось задремать, а на занятиях Елизавета Петровна поставила студенткам заслуженные удовлетворительные оценки.
После лекции попросила Настю задержаться.
В кабинете литературы стены увешаны портретами писателей, Пушкин раскурил трубку, Толстой облачился в капитанскую фуражку, Чехов погрозил пальцем.
- Понимаешь, - попыталась объяснить Елизавета Петровна, - вроде бы святой лик может написать каждый художник.
Девочка внимательно слушала.
Подругами устроились за одним столом, солнце било в глаза, Елизавета прикрылась ладонью, прячась от взгляда ученицы. Та смотрела серьезно и настороженно.
- Понимаешь? – повторила женщина.
Ухватилась за ключевое это слово, заплясали потревоженные пылинки.
- Может написать только глубоко верующий. Понимаешь?
Осторожно будто хрупкую вазу поставила на стол это слово.
Убрала руки, чтобы снова заслониться от слепящего света или от солидных и убедительных слов. Или от внимательного взгляда.
- Чтобы написать взрослую жизнь, надо пройти эту жизнь со всеми ее взлетами и падениями, понимаешь? - спросила женщина.
В вазу, что поставила перед ними, надо налить воду, бросить таблетку, чтобы дольше простояли цветы.
Настя не прикрылась ладонью, но зажмурилась.
- Часто мы, дуры, обращаем внимание на внешние факторы: широкие плечи, грудь колесом, рост под два метра, - поделилась Елизавета Петровна своими воспоминаниями.
Налила воду, но еще не наполнила вазу.
Девочка подглядывала сквозь ресницы. И слова оборачивались радужными кругами.
- И все им позволяем, понимаешь? Ты позволила? – неожиданно спросила женщина.
Не наставница, а подруга.
- Да, - сказала Настя.
Обманула, но зримо представила.
Видела, как мама содрала ночную рубашку. На грубой холстине вспыхивали искорки.
Видела, как ладонями огладила живот, тело изогнулось дугой. Застонала в сладкой истоме.
Настя запрокинула голову, к животу прижала ладони.
Ночью, когда мать застонала, и девочка проснулась и прокралась в соседнюю комнату, прозрачная ночная рубашка тугой перчаткой обтянула тело, и была видна каждая потаенная складочка, теперь же свитерок обернулся кольчугой или колючими листьями кактуса – укололась и отдернула руку.
Елизавета Петровна закусила губу.
До краев наполнила вазу, огляделась, отыскивая цветок. Разрисованные лица мертвецов скалились со стен.
Пройдет несколько лет, подумала она, и наши дети забудут былых кумиров. И гроза будет всего лишь природным явлением, а обрывы станут аккуратными откосами.
Отчаялась – не имеет смысла рассказывать, но лучи непонятным образом сложились в солнечный цветок, осторожно поставила его в вазу.
Лепестки еще не тронул тлен разложения.
Иллюзорный, несуществующий цветок, чем скорее он завянет, тем полнее избавимся мы от наваждения.
Мучительно захотелось закурить.
- Но еще не курю, и вино не пробовала, - невпопад сказала девчонка.
Как жила невпопад, как позабавила сладкой сказочкой.
Мужчины лишь удовлетворяют свою похоть, и не стыдно убежать от них. Теряя при этом одежду, мечты и чаяния. Бежать дремучим лесом, уворачиваясь от ветвей, бежать полем, где мины насторожены на двуногую дичь, но не подорваться, непроходимым болотом, но не сгинуть в трясине, бежать алчущими взглядами и не споткнуться в безумном беге.
А они улыбаются, не сомневаясь в своем превосходстве.
Объяснить девочке.
Мужчины думают только о себе.
- Нет, - услышала Настя внутренний ее монолог. – Люди живут для людей.
- Никому не говори! – предупредила Елизавета Петровна. – Услышат и отомстят.
- Но зачем? – удивилась девочка.
И в чистом звонком ее голосе женщина услышала дребезжание расколотого колокола, и глаза запали, надо долго вглядываться в такие колодцы, чтобы различить блеск..
- За добро всегда платят злом, - устало сказала женщина.
Все она придумала, цветок давно засох, ваза раскололась, девчонка поникла.
Утешая, женщина уронила руку на ее колено.
Мускулы напряглись под невесомой ее ладонью.
- И мама, и вы… - Не оттолкнула эту ладонь девочка.
- Что? – хрипло спросила женщина.
- Нельзя строить жизнь на ошибках и падениях, - сказала девочка.
- Все не так, понимаешь? – рассердилась и попыталась объяснить наставница.
Уже не гладила, вцепилась в колено. В плавную его округлость, острые ребра не искалечили ладонь.
Случайная ласка, или так полнее и доходчивее можно объяснить; девочка запрокинула голову, под свитерком двумя мягкими полушариями выступила грудка, материя туго обтянула плоский живот, юбка сбилась и заползла на бедра.
Пальцы всего лишь промяли колено.
- Чтобы понять, надо пройти через все круги ада, - научила женщина.
- Никого еще у меня не было, - призналась девчонка.
- Увидеть изнанку вещей и людей, понимаешь? – сказала женщина.
- Мама боится.
- Годы познания, а когда познаешь…
- Никогда мне не познать, - наконец услышала ее девочка.
- Все у тебя будет, - утешила женщина.
Опомнилась и отдернула руку, а потом недоуменно изучила ладонь. Кожу не сожгло разрядом, колючки не вонзились, и непонятно, что она нашла в этой девчонке.
Одна из тех, что никчемно растратит свою жизнь. На дешевые развлечения, на таких же безбашенных мальчишек, на выпивку и, может быть, на наркотики.
Из тех семей, где дома не держат книги. И жизнь свою строят по телевизионным образцам. Кумиры их – придурки из дома с видеокамерами. . Герои этой передачи даже совокупляются на виду.
Женщина огляделась. Писатели укоризненно смотрели со стен.
- Не имеешь права, понимаешь? – отчитала ученицу строгая наставница.
Уже не сидела, маятником моталась в проходе. Обернув носовым платком искалеченную руку. Заложив за спину испоганенную эту руку.
- Порви и забудь! – приказала наставница.
Иногда в кабинет заглядывала любопытные студентки. Но наткнувшись на напряженное лицо женщины, на красные пятна на этом лице, поспешно закрывали дверь.
Груди женщины были туго затянуты, но все равно колыхались на каждом шаге.
Девочка не заслонялась.
- Уйти в жизнь, окунуться с головой, понимаешь?! – приказала женщина.
- Как Горький Бабеля, - вспомнила девочка.
Будто на невидимую стену наткнулась женщина. Забыв об искалеченной руке, уперлась в нее ладонями.
Стена не поддалась.
Тогда развернулась, удивленно посмотрела на ученицу.
Та не опустила голову, тоже вгляделась в лицо наставницы.
- Кто тебе сказал? – спросила Елизавета Петровна.
- Я читала, - просто и без вызова ответила Настя.
- Как Горький Бабеля, - повторила наставница. – Отправил на несколько лет познавать жизнь.
- И смерть, - подумав, добавила она.
- Нет, нет, не надо о смерти, хватит крови и революций, - поспешно отказалась от пророчества.
- Ты пойдешь в жизнь? – спросила женщина.
- Да, - обещала девочка.
- И только тогда…
- Да, - повторила Настя.
Елизавета Петровна достала листки. Некоторые буквы выступали из ровных рядов, зеленый карандаш напрасно пытался вбить их в строки.
Женщина зажмурилась и резко рванула.
Бумага иногда погибает с треском искореженного металла. Так случается, когда на полном ходу автомобиль влетает в бетонный отбойник, и секунды остаются до взрыва. Или когда чудовищное давление плющит подводную лодку. Или самолет врезается в землю.
Всего лишь разодрала бумагу.
А потом сложила половинки и снова рванула.
На этот раз листки не поддались, на указательном пальце обломился ноготь.
Одно к одному, все пропало, мелькнула нелепая мысль.
Еще не все, сложенные вместе листки не поддались, тогда стала разрывать их по одному, мертвыми снежинками обрывки падали на пол.
Дежурных отпустили, девочка не убрала мусор; понурившись и косолапя, добрела до дверей. Но опомнилась на пороге: вздернула голову и, как в танцевальной позиции, развела носки.
Женщина подобрала несколько обрывков.
Чтобы дома сложить их и вспомнить – не нуждалась в этом, за ночь выучила наизусть.
И вместе с ангелом готова была лететь над вечерним городом и заглядывать в окна. Безошибочно отыскивать счастливых людей. И с каждой такой находкой все более укрепляться в надежде и вере.
Мир бессмертен, пока мы надеемся.