Однажды побывав в пионерском лагере в Геленджике и хлебнув «организованного отдыха», я насмерть стал перед родителями, - в концлагере не отдыхают. В итоге каждый год на все школьное лето меня отправляли в станицу к деду Гришке. Его хата стояла на холме, огород широкой лентой спускался вниз и упирался в речку Зеленчук - идеальное место для настоящего отдыха и рыбалки.
Деду было далеко за восемьдесят, но он оставался подвижным, деятельным и бесконечно оптимистичным. Под его руководством меня все лето откармливали и отпаивали парным молоком две бабки - бабка Маруська, жена деда Гришки и его родная сестра бабка Верка, жившая одна на соседнем дворе, в построенном ее сыновьями огромном неуютном кирпичном доме.
Мое постоянное место рыбалки на берегу под плакучей ивой, среди камыша, дед капитально обустроил досками от старой лодки и хорошо прикормил, хотя сам он ловил вентерями и удочки считал баловством.
Затемно я уже был на месте. Заря полыхнула и прошла почти не замеченной, поскольку клев на всех четырех удочках был такой, что иногда приходилось оставлять в деле только три, а то и две - просто не успевал снимать рыбу и нанизывать нового червя. Шел приличный сазан, часто цеплялись плотва и окунь, в общем, отвлекаться на красоту рассвета и комаров было совершенно некогда.
Часам к одиннадцати, когда в садке уже бились штук пятнадцать увесистых «поросят», да десятка два плотвиц и окуньков, клев вдруг словно обрезало. Все четыре поплавка замерли и никак не реагировали ни на мой пристальный, подталкивающий к клеву взгляд, ни на взгляд отстраненный, вроде бы как не замечающий начало поклева. Подбрасывание прикорма, постоянное обновление наживки, замена червя на хлеб, кукурузу и пареную перловку - результатов не давали. Клева не было. Подошло время перекусить и перекурить.
Слегка ополоснув руки, я достал из воды литровую стеклянную бутылку с домашним, на ржаном хлебе квасом, вытащил пробку из кукурузного початка и жадно отпил. Глотая слюну и дрожа от нетерпения, разложил на застиранном холстяном полотенце припасы: краюху домашней выпечки хлеба, кусок бабкиной рубленой с чесноком колбасы в смальце и в бечевках, половинку жареного сазана из вчерашнего улова, пару свежевареных яиц, огромный розовый разлапистый помидор, несколько маленьких в пупырышках огурцов. Развернув кулечек из газеты с крупной солью, не теряя поплавки из виду, я с наслаждением отдался, как мне тогда казалось, самому безобидному из смертных грехов – чревоугодию.
Свернув полотенце и доедая сочную грушу, я оторвался, наконец, от безнадежно мертвых поплавков и поднял глаза…
С легким завораживающим шелестом театральные кулисы из камыша открыли тишайшую гладь реки, с блуждающими островками свинцовой ряби. Дальний план был выложен золотыми плитами кубанских полей в темно-зеленой оправе лесополос. Еще не припекающее солнце пока не дотянулось до бездонного голубого неба, виртуозно украшенного кружевами облаков. Запах куширя и ряски, этот удивительный запах медленной и чистой равнинной реки, слившийся с бесконечным разнообразием запахов буйного разнотравья на берегу, – завершал картину первозданной гармонии бытия.
- Господи! Как хорошо! - Невольно вырвалось у меня вслух.
Вдруг в этом райском блаженстве появился едва заметный, но быстро нарастающий диссонанс. Возникло неприятное ощущение, что за мной кто-то внимательно наблюдает. Поднявшись с раскладного стульчика, я осмотрелся по сторонам. Соломенная шляпа ближайшего рыбака выглядывала из-за кустов ежевики метрах в пятидесяти, больше нигде никого видно не было. Однако ощущение пристального взгляда не проходило, а все усиливалось.
Пошарив глазами по воде и камышам, я, наконец, увидел наблюдателя. Метрах в трех от моей засидки, подняв из воды голову сантиметров на пять-семь, в упор на меня смотрел огромный уж, величиной с маленького питона, темно серый со светло-лимонным галстуком уходящего в воду брюшка. Наивные ярко оранжевые отметины с обеих сторон устрашающей змеиной головы выдавали его безобидность, несмотря на солидные размеры.
- Привет, - сказал я ужу, - что ж ты на завтрак опоздал?
Уж слегка качнул головой, но не уплыл. Я помахал ему рукой, он опять качнулся, но остался на месте.
- Кушать хочешь? – спросил я его, увлекаясь неожиданной и странной игрой. Стараясь не делать резких движений, я достал из садка средних размеров уснувшую плотвицу, порезал ее перочинным ножом на небольшие куски, взял один и как можно аккуратнее бросил в сторону ужа. Его завтрак упал перед ним сантиметров за двадцать. Уж не спеша, опустил голову в воду, подплыл к куску рыбы, открыл, как мне показалось несоизмеримо огромную пасть, выловил его из воды и проглотил. Затем отплыл на свое место и снова стал в стойку.
- Вкусно? - поинтересовался я его, отрывая следующий кусок от не до конца порезанной плотвы, - а ближе слабо? – И кинул приманку на целый метр ближе к берегу. Как только кусок рыбы шлепнулся в воду, уж мгновенно исчез. Не успели разойтись круги от падения рыбы, как в самом центре водяной мишени в воздух взлетела серебряная стрела с раскрытой пастью, в которой мелькнула вторая порция его завтрака.
Я не выдержал и зааплодировал: ах ты молодец!
Теперь он уже не отплыл на прежнюю позицию, а, явно демонстрируя себя, закружил в медленном танце, перетекая по сломанным камышинам и одной из удочек живым, темного старинного серебра узором спины, изредка поблескивая чистейшей пробы белого золота брюшком. При этом он держал голову над водой, ни на секунду не выпуская меня из вида, и, кажется, требовал одобрительных отзывов с моей стороны.
- Какой же ты красавец! - Восхищенно проговорил я. - Ну а поймать сумеешь? - Взял еще один кусок рыбы и кинул над самой его головой. Уж взвился в воздух, поймал рыбу на лету, свернулся в кольцо и, как мне показалось, намеренно плюхнулся под самый берег, обдав меня брызгами воды. Мгновенно вынырнув, он уставился на меня с хитрым и умильным выражением морды, если только на морде змеи вообще может быть какое-то выражение.
От плотвицы осталась последняя часть с хвостом, и я решился на авантюрный эксперимент: приговаривая все ласковые слова, какие только знал, стал протягивать ему рыбу с руки. Оставалось сантиметров пятьдесят, но уж и не думал уплывать. Поняв, что бросать еду я не стану, а дальше, без риска свалиться в воду, мне руку не вытянуть, он медленно, глядя не на рыбу, а мне в глаза, подплыл вплотную. Я ждал очередного броска, готовый мгновенно отдернуть руку. Однако уж приподнялся из воды еще выше, открыл рот и аккуратно взял у меня из рук угощение одной половиной челюсти.
Грациозно развернувшись, держа добычу слегка набок, так, что хвост плотвицы чертил рядом по воде отдельный след, уж не спеша, волнообразно поплыл в сторону поплавков, по ходу, как бы случайно, притопив один из них. Отплыв достаточно далеко, он неожиданно, как-то по-собачьи вскинул голову, подбросил рыбу почти на метр вверх, потом взвился над водой, поймал ее в воздухе, штопором вошел в воду и исчез.
- Вот тебе на, - опешил я, - хоть бы спасибо сказал... Договорить я не успел. Метрах в пяти за поплавками вода забурлила и вновь блеснула серебряная с золотым отливом стрела взлетевшего ужа. Тут же над водой показалось переливающееся кольцо, появляющееся и вновь исчезающее. Затем он взлетел в воздух каким-то замысловатым китайским иероглифом, потом спиралью, снова кольцом и снова стрелой.
Пляска ужа продолжалась минут пять - семь. Я давно забыл о рыбалке, встал во весь рост и во все горло приветствовал его очередной кульбит, хлопая в ладоши и буквально плача от восторга.
- Ну что, заклинатель змей, я рад, что вы нашли общий язык, – раздался голос у меня за спиной. От неожиданности я одной ногой соскользнул в воду и вымочил ее по самое колено. Рядом стоял дед Гришка, счастливо улыбаясь во весь рот, полный девственно белых зубов.
- Ну, дед, так же можно до смерти напугать! - Налетел я на него.
- Да ладно тебе, я же не хотел, - отмахнулся дед, - это Змей Горыныч, - кивнул он в сторону еще резвящегося ужа. - Мы с ним уже лет пять дружим. Попрошайка, но артист отменный – ишь што вытворяет. Как это он тебя признал? Ни разу я не видел, чтобы он к чужому подплыл. А тут с руки взял, концерт устроил, он даже мне не всегда концерты дает.
Дед подтащил за веревку садок.
- О, да у тебя и улов есть. Ладно, сматывай удочки, домой надо идти, бабка Маруська кличет, бабка Верка померла, хлопот много, - без перехода, совершенно буднично, сообщил дед.
У меня внутри все оборвалось. Еще вчера вечером бабка Верка вдвоем с бабкой Маруськой по обыкновению подшучивали над дедом Гришкой – кто кого будет хоронить.
- Дед, ты насчет бабки Верки - серьезно?
- Это хорошо, что тебя Змей Горыныч признал, теперь и я помру спокойно, - продолжал приговаривать дед. – А бабка Верка, так эти бабы всю жизнь так и норовят мужиков надурить. Я ж ее только подначивал, что мне ее хоронить, а не ей меня, а она возьми и помри – вот дура.
Дед взял мой раскладной стульчик, поставил поближе к плакучей иве, сел и как-то тихо, спокойно, без надрыва и горечи заплакал.