Шак, воин Тени и бывший глава лазутчиков клана мастера Смерти, размеренной походкой шел по лесу. Он давно покинул город, потому что знал: если останется — утра ему не пережить. Мастер Хин, хоть и совершенно зря, по мнению Шака, не прислушался к советам бывалого воина и потерял способность здраво мыслить, все-таки дураком не был. Скорее наоборот, глупцом чувствовал себя Шак. Он так и не понял, что подвигло его сказать мастеру Тени те безумные слова, что вылились из него подобно потоку холодной воды из банного ушата на разгоряченного от смертельной схватки предводителя клана. Шак гордо стукнул себя в грудь кулаком и потерял разом всё: дом, семью и смертельно любимое дело.
Он уже далеко не первый год был правой рукой главы клана Теней и при известной изворотливости давно бы занял его место, но в вопросах власти был совершенным профаном. Может быть, именно поэтому он до сих пор и оставался жив, да еще владел десятками доверенных душ, что вручил ему в управление мастер Хин. Именно так — власть мастера простиралась настолько далеко, что иногда казалась безграничной, ведь даже если вдруг совершенно случайно оказаться в далеком Харане или в Солнечной Лузии, то и там, по условному жесту рук и сплетению пальцев, можно было найти последователей Тени. Они были смертельно опасным кланом, может быть, не самым сильным и далеко не самым могущественным, но связываться с ними осмеливались немногие. Да и то сказать, если такие планы начинали зреть в головах недалеких безумцев, то пара внезапных смертей всё расставляла по местам. Умные знали, что с Тенями связываться себе дороже, а остальные… Что ж, с ними обычно не церемонились. «Глупцы умирают первыми!» — частенько говаривал мастер Хин, а потому Шак и мерил сейчас своими мягкими сапогами расстояние от ворот Славного Харама до причала ближайшего портового города Сана. Он знал, что вдогонку за ним мастер пошлет лучших воинов, для которых убийство своего бывшего главы станет своеобразным экзаменом на зрелость.
Убить Шака пытались многие, но до старости никто из покушавшихся не доживал. Он обладал звериным чутьем на своих собратьев, и даже самые искусные из них не способны были противостоять ему ни группой, ни поодиночке. Он знал все их уловки, которым сам долгое время обучал прибывших из разных уголков страны неофитов, жаждущих приобщиться к славе грозного клана.
Шак на минуту остановился и вслушался в себя. Он всегда слышал тонкий голос своей интуиции и доверял ему безоговорочно. Вот и сейчас он точно знал, что первая рука Теней уже вышла на охоту за его головой. Воин внимательно посмотрел вглубь себя и ясно увидел, что они устроят ему засаду на повороте дороги, около излучины реки. Хитрые шельмы, лучшего места для засады не придумал бы и сам Шак. Но главным было то, кто доберется туда первым.
Покидая дом мастера, воин пустил лазутчиков по ложному следу. Тени знали, что он воспользуется одним из своих надежных вариантов отхода, но вот каким именно — могли только гадать. Однако и преследователи, и сам Шак понимали: в городе ему не выжить, и оставаться там значило лишить себя последнего шанса спастись. Ни одно из многочисленных тайных укрытий братства не могло быть использовано им ныне. Слухи распространяются быстро, и Шак был уверен, что в каждом из этих мест его будет ждать засада. Как только он вышел из дома мастера Смерти, игра началась. Он был обречен и знал это. Вопрос был лишь в том, какую цену заплатят Тени за его голову. Отступник считался предавшим интересы всего клана, а потому не мог рассчитывать на снисхождение. Даже самый распоследний бродяга из братства мог лишить его жизни любым способом. В ход шло всё: и грубые яды, и тонкое искусство дальнего выстрела, и обычные ловушки: вино, кости, женщины; однако Шак был неизмеримо сильнее в этой игре, а потому начал играть в поддавки.
Он сразу показал всем видом, что находится в смятении, и что слово мастера раздавило его совершенно. Казалось, вот он сам прямо на выходе из дома падет ниц, и привратнику — мастеру-убийце с большим стажем — останется просто вытереть об него ноги и даже не придется мочить в его жаркой крови кинжал.
Привратник и стал его первой жертвой. Когда убийца неслышным шагом подошел к нему со спины, Шак, не раздумывая, бросил в него тонкую ловчую сеть и, отскочив в сторону, бросил в нее, не оборачиваясь, сразу три метательных ножа. Этому умению его когда-то обучил сам хромой Ваха, тесным кулем сейчас оседавший на землю в опутавшей его сети. Удивительно, но два ножа из трех он успел отбить и только тот, что прилетел последним ему в глаз, смог поразить его.
Ваха когда-то сам показывал Шаку этот бросок с обеих рук, он же и говорил, что мастер может уйти от двух ножей, но вот от трех еще не удавалось уйти никому. Бросать третий клинок одновременно с двумя остальными Шак научился сам. Он всегда добивался невозможного в этой жизни, а потому до сих пор был еще жив. Иначе и не бывало — в клане выживали только сильнейшие, а тех, кто хоть в чем-то был хуже, можно было сразу записывать в покойники. Шак был лучшим из лучших, Ваха — лучшим из остальных, а потому Шак был уверен, что право первого удара доверят именно привратнику.
И сейчас воин, не бросив и взгляда назад, мягкой тенью скользнул мимо остолбеневших от страха смотрителей конюшен и растворился в темноте ночи. Он сразу же бросился бежать по направлению к порту, оставляя незаметные постороннему глазу, но такие очевидные Теням следы. Вот несколько капелек его крови упали на мостовую, вот сломанная от неудачного шага ветка… Шак показывал соперникам, что сильно ранен, и что его можно брать голыми руками, без подготовки. На этом и строился его расчет. Кинжал Вахи пролетел на расстоянии с палец мимо его уха, но Шак сымитировал попадание, быстро резанув себя по ладони собственным ножом и обильно полив кровью нож привратника, накрепко застрявший в деревянной колонне входного портика.
Таким же ножом, глубоко вонзившимся в опору дома Теней, вдруг представил себя и Шак, имя которого означало «острейший кхалисский кинжал», и, как знать, может, именно его удар и будет тем первым рубцом, что подрубит колонну этого страшного дома. Нож Вахи так и остался торчать в колонне. Шак не стал к нему прикасаться, поскольку знал, что привратник мочит свои ножи в настое травы слепого дурмана, привезенного из степей солнечной Лузии и называемого в народе «ласковой смертью». Это был очень болезненный яд, и вид его жертв заставлял кривиться даже самых бывалых воинов клана. Пораженные отравой обычно так долго и страшно мучились, что просили себе быстрой смерти, и если им удавалось ее получить — считали это лаской по сравнению с той болью, что им приходилось терпеть. Свои ножи Шак смачивал в менее экзотическом, но более быстродейственном яде зеленой гадюки, приготовленном умельцами с далекой родины мастера Хина. Яд был мгновенно смертелен, чего еще надо было?
Издеваться над жертвами Шак не любил, даже если и приходилось испробовать пытки на каких-нибудь упрямцах, прямо или косвенно не выполнивших волю клана Теней. «Быстрая смерть» — это было клановое имя Шака, и оно подходило ему как нельзя кстати. Клан рос, могущество его членов увеличивалось, и в последние годы стало запредельным. Тайная власть Теней пронизала своими нитями все формы общественного управления и сплела их в единый клубок. Глава лазутчиков, как никто другой из клана, знал, насколько глубоко запущена сеть, и какая рыба попадалась на крючки, умело развешенные мастером Смерти для живых властителей города.
Впрочем, и простым горожанам приходилось зачастую несладко. Вспомнить хотя бы этого зажравшегося кабатчика, попытавшегося накормить мастера Хина собачатиной! Мастер быстро покинул место позора, но все-таки успел подать глазами Шаку сигнал — наказать руку нахала, из-за которого пошла дурная слава о тайном властелине города. Шак ловко наступил на кисть кабатчика и раздробил кости руки, навсегда лишая его возможности взять в нее предмет тяжелее деревянной ложки. Наказание, по мнению Шака, было достаточным, но мастер был неумолим и хотел оторвать кабатчика от жизни постепенно, начиная с языка, но, по счастью, тот после неудавшегося обеда от ужаса сам совершенно лишился дара речи и заболел. Шак доложил мастеру, что исполнил его волю и наказал нерадивого повара за оплошность, впервые в жизни не принимая никаких реальных действий для этого. «Пусть будет, как будет», — решил он. Если кабатчику и суждено умереть, то не от его руки. И может быть, именно это непонятное ему самому милосердие по неведомой прихоти богов и спасло жизнь отступнику Шаку. Кабатчик умер сам, своей смертью заплатив за какие-то неведомые воину грехи, потому что жизнью и смертью людей, как это совершенно точно знал Шак, распоряжалась только всевластная Хозяйка Судьба, и, говорят, даже Единый никогда не оспаривал ее решений. Шак сильно рисковал: узнай мастер о неповиновении — не сносить бы ему головы, но Шак выжил тогда, выжил и теперь, даже не зная, почему.
По дороге в порт ему трижды встречались караулы Теней, и только один из них, возвращавшийся с дальней окраины города, чинно прошествовал мимо, не пытаясь вступить в схватку. Два других попробовали, но были жестоко остановлены не знавшим жалости бывшим главой лазутчиков. Первую группу воинов Шак подпустил поближе и разделался с Тенями в эффективной манере удава, продирающегося сквозь заросли лиан, потратив один удар на человека. Он и был в этот момент змеей, не ведающей ни сочувствия, ни страха. Стерев Тени из жизни, он не стал прятать тела, а, напротив, изобразил видимость равного боя, в котором сильнейшим по чистой случайности стал Шак. Он измазал в свежей коровьей лепешке ногу младшего главы лазутчиков Хима, который, якобы поскользнувшись, попал под удар длинного ножа Шака. А остальных двух воинов клана Теней он буквально впечатал друг в друга лбами, оставляя на их головах явные следы неудачного столкновения.
«Ну что ж, им просто не повезло, так бывает», — подумал глава второй группы лазутчиков, Хам, осматривая место боя. И хотя самый молодой из Теней попробовал было что-то показать, размахивая руками, он, усмехаясь, отмахнулся, страстно желая добыть голову Шака первым. Как оказалось, тем самым Хам отмахнулся не только от сопляка, но и от своей жизни тоже.
Тени бросились в погоню и попали в ловушку, умело подстроенную Шаком. Он когда-то давно приметил этот проулок между двумя домами, отгороженный с одной стороны каменным забором, а с другой безоконной стеной двухэтажного дома. Шак заметил, что кладка забора очень старая и держится на одном честном слове строителя, который когда-то пообещал скупому хозяину, пожалевшему скрепляющего раствора, что забор рухнет, если на него заберется первый встречный. На это хозяин отвечал, что проулок глухой и тут никто не ходит, поскольку выхода из него не было. То ли здесь действительно никто не ходил, но Шак был первым, кто попробовал влезть на забор, — это точно. Он приметил этот каменный карман давно и всё ждал момента, когда тот ему пригодится.
Оставляя извилистый след в пыли улиц, подобный хвосту уползающей змеи, Шак ненадолго смог оторваться от преследователей и успел добежать до заветного места. Он и был подобен раненой змее, от отчаяния сунувшей голову в каменный мешок. Беглец прямо перед самым носом главы преследователей нырнул внутрь прохода и спрятался в дальнем углу под забором. И как только вся группа просочилась в узкий проулок и неспешным шагом дошла до его середины, Шак, словно из последних сил, запрыгнул на забор и обрушил его неприятелям на головы, похоронив лазутчиков под грудой камней.
Только самый юный из Теней, молодой Рис, первый раз вышедший сегодня на дело, остался жив, благополучно избежав участи старших собратьев. Он неведомым ему ранее чутьем понял, что из этого проулка живым никто не выйдет, и на входе замешкался, пропуская вперед старших, которым при всем желании не смог бы объяснить причину своих опасений. И дело было вовсе не в его немоте — Тени особо уважали и ценили дар предвидения, почитая его одним из величайших умений, приходящих с огромным опытом, а потому даже в мыслях отказывали молодняку в праве его иметь. Но еще более они не любили трусость, а потому проводили новичка насмешливыми взглядами и нырнули в проход между домами. Нырнули, да не вынырнули, а Рис остался снаружи и выплыл из этого ужасного болота, которое чуть не затянуло его на самое дно жизни.
В тот миг Рис понял, что этот Шак ему не по зубам, да и никому из тех, кто был рядом с ним, а потому лучшего случая выйти из дела ему не представится. Рис словно почувствовал: зайди он сейчас в этот провал, и его жизнь кончена. Даже если сегодня он останется жив, вот точно так же однажды, грузом накопленных грехов и на него обрушатся камни, которые он сам сложит в стену, отгораживающую мир Теней от мира живых, если пойдет по этому пути. Путь Тени — это путь мертвых, понял он совершенно отчетливо, и это был не его путь. А потому, пока он не замочил в нем ноги, с этого пути надо было сходить. В клане его никто не знал. Лазутчик Хам только вчера вечером, напоив до смерти молодого безденежного поэта, коим почитал себя Рис, предложил ему заработать легкие деньги и пойти путем Тени, о котором не рассказал почти ничего, намекнув только о власти над жизнью и смертью. Своя жизнь немому поэту до смерти наскучила, а потому он и решился попробовать пойти другим путем. Но, как оказалось, совершенно напрасно. Рис помедлил одно мгновение и затем кинулся прочь от этого страшного места. Он справедливо рассудил, что его особо искать не будут, Тени сами говорили, что этот Шак не оставляет свидетелей, а потому мог смело рассчитывать и на дальнейшее благоволение судьбы, подарившей ему, как он отчетливо понимал, счастливый случай начать новую жизнь.
Шак бросил последний взгляд на промелькнувшую у входа тень и, хмуро улыбнувшись своим мыслям, продолжил путь в порт. Он знал, что выживший покажет, скорее всего, именно это направление, да и сам факт, что кто-то выжил в схватке с ним, лучше прочего укажет на его слабость, а потому не преследовал его. А Рис, не ведая своего счастья, быстро двинулся к ближайшим, западным воротам города, намереваясь навсегда покинуть его.
По здравому рассуждению, и Шак должен был со всех ног нестись к тем же воротам, но ему еще надо было принять новый облик и выпустить в порт ложный хвост, который хоть ненадолго, но отвлечет от него часть обозленных потерями Теней. Он понимал, что теперь за него возьмутся всерьез и ему не удастся списать на ветхость забора гибель четырех не самых слабых воинов клана.
Подумав, Шак решился на старый трюк с двойником-обманкой. Он когда-то подобрал на эту роль одного пройдоху-актера, пусть и не сильно похожего на Шака, но одного с ним роста и умеющего легко изобразить походку, движения рук и наклон головы любого человека. Пристально в него никто вглядываться не будет, достаточно было и отдаленного сходства, чтобы по нитям Теней прокатилась волна-весть о том, что беглец находится в порту. Для этого Шак оглушил в ближайшем закоулке пьяного матроса и, переодевшись в его одежду, быстрым шагом направился в известный ему Дом Нетерпения, где и служил зазывалой актер. Старик встретил Шака на пороге, провел внутрь дома, и, получив на руки увесистый кошелек, вручил воину старое платье и головной убор жрицы несвободной любви. Затем старик надел одежду матроса и спокойно отправился в обход близлежащих кабаков. А Шак перевоплотился в никому не нужную старую каргу и в этом облике покинул город через южные ворота. Рука Теней во главе с предводителем Саком вышла из них через какие-то четверть часа. И это решило всё.
Время — это тот дар судьбы, растрачивая который понапрасну, можно незаметно лишить себя жизни. Быстрее или медленнее, угасая в чахлой старости от болезней и печалей прожитых лет, или сгорая в буйном веселье вольных гуляний — всё равно, конец был един — умерший превращался в горстку пепла, развеянную на берегу океана. И только некоторые, как это совершенно точно знал Шак, могли избежать такой участи. Когда-то он случайно услышал разговор, явно не предназначенный для чужих ушей. Услышал и замолчал об услышанном навеки. Уж слишком страшной представилась ему правда, в которой избранные главы Теней следовали из жизни в жизнь, сохраняя себя и лишь меняя тела, словно змеи, сбрасывающие старую кожу.
Много лет назад путь Теней занес молодого лазутчика Шака в соседний город Сан. Он тогда в первый раз вышел на самостоятельное задание и очень гордился им. Еще бы — именно ему, сыну простого горшечника, самому молодому из послушников, Тени доверили первым сдать выпускной экзамен — вызнать, о чем говорит глава клана Теней соседнего города с людьми из своего близкого окружения. На этом задании Шак услышал, как старый мастер Тени Танк поведал своему преемнику, тогда еще только входящему в силу молодому мастеру Хиру, странную тайну, которую избранные главы кланов несли через века, неизменно служа делу Тени. Миновали года, менялись поколения живущих на Гейре людей, но Тень неизбежно присутствовала в людях. Даже более того, она росла и ширилась, и, как узнал впоследствии Шак, многократно — захватывая новые области, края и вольные страны. Всё меньше свободных народов могли противиться ей сейчас, а в будущем… об этом Шак предпочитал не думать. Ему бы выжить сейчас, как и тогда, когда он завис на кончиках пальцев над самым краем пропасти, под балконом верхнего этажа башни Теней и слушал рассказ мастера Танка. Шак только сейчас понял, что он так всю свою жизнь и провисел над бездною, из которой не было возврата, и только упорство, да еще странное чувство надежды, жившее внутри него, не позволило ему разжать руки и принять уготованную участь. Возможно именно потому, что он привык сражаться за свою жизнь до конца, ему удастся найти теперь иной выход из положения, в котором никакого другого выхода, кроме смерти, казалось, и не было.
Он висел, напрягаясь из последних сил и страстно желая узнать всё до конца, и услышал в самом конце разговора глупый вопрос молодого мастера Хира о том, существует ли иной путь.
— Для нас — нет! — таков был предельно жесткий ответ мастера Танка, рассерженно хлопнувшего окном, отрезая Шаку возможность понять и услышать большее. Впрочем, вспоминая впоследствии тот момент своей жизни, Шак был уверен, что ничего путного больше сказано не было. Но он понял главное — такой путь есть, оставалось только найти его.
Именно с того момента его жизнь словно разделилась надвое. Одна его половина, которую он по привычке именовал «тенью», рутинно, но добросовестно, выполняла порученную ему работу, а другая, которую Шак с удивлением открывал в себе, неотступно искала выход из этого замкнутого круга. Он методично собирал разную информацию об этом ином пути в бессмертие, поскольку интуитивно чувствовал, что путь, предложенный мастером Тени, ведет его в никуда. В попытках получить хоть отдаленно правдивую информацию он и проводил вторую часть своей жизни. Воин заглядывал в храмы разных богов и беседовал с приверженцами самых удивительных верований, но тщетно — Шак понял, что правда ускользает от него. Она пряталась за фальшью неискренних улыбок жрецов аристиан, сгоняющих свою паству в покорные стада скота, прикрывалась блажью о вечной жизни после смерти и всеобщему воскресению в теле после непременного страшного суда. Правда же была в том, что за всем этим враньем стояло вечное желание жрецов безгранично властвовать над душами и умами простых людей.
Впрочем, другие верования казались ему немногим лучше. Последователи Ха'Ана всерьез полагали, что в посмертии они станут удивительными животными, заботу о которых примут на себя люди. Шак всегда саркастически улыбался, выслушивая эти бредни, поскольку знал, что все заботы людей о животных обычно сводились к одному — желанию поскорее набить ими свои желудки. Дети Х'арка считали, что их жизнь продолжится в иных мирах, под сенью иных звезд, и эти воззрения были ему ближе всего среди прочих, но как найти этот путь, что вел в эти прекрасные миры, Шак не ведал. Как, впрочем, не знали его и те, кто с таким пафосом говорил об этом. Воин чувствовал или, вернее, откуда-то всегда знал, что дальнейшая его судьба решается здесь и сейчас, на этой земле, пока он ходит по ней своими ногами. А мастер Хин, кстати, любил прикинуться простачком-дурианином, свято верующим в то, что жизнь человека несут в себе его колени, а потому казнь через отсечение обеих ног была у него самой любимой. Так он считал, что лишает человека дальнейшего посмертия и обрекает его на бесконечные муки.
Однако Шак знал, что все эти верования были лишь искусной маской, за которой лживые и жадные до всего земного жрецы прятали свои истинные лица. Они с радостью облапошивали доверчивых простаков байками о своем неуемном труде в отмаливании грехов умерших и здравствующих обывателей. За немалые деньги, разумеется. Жрецы даже не отказывали себе в праве рассуждать, куда и как отправилась последняя суть умершего. По их россказням получалось, что те, у кого было много денег, что бы ни делали, после смерти всегда попадали в блаженное место, дарующее неземное наслаждение для тех, кто и так испытывал его при жизни. При условии, естественно, что все свои деньги или большую их часть они оставят жрецам, которые и будут поминать покинувшего этот мир вечно. А всех иных ждала страшная участь. Если у умершего не хватало достойных монет, чтобы купить себе неземное блаженство или просто закрыть ими глаза, то их, якобы, в ином мире вечно будут преследовать ужасные чудовища, всегда стоящие у грешников перед глазами. А у тех, у кого монет совсем не было, тем и вовсе отказывали в посмертном существовании, уверяя, что такие бедняки сразу идут на корм Матери-рыбе, живущей в бездне Великого океана. Получалось, что бедняки так и оставались никем и ничем, и здесь и там, а потому, как понял Шак, они всеми силами стремились заработать и отдать последние монеты жрецам, чтобы хоть в посмертии обрести себе лучшую участь.
Эти жрецы неплохо устроились, решил Шак, который точно знал, что большинству из них ведомо об ином мире немногим больше, чем известно ему самому. Он с самого детства считал, что отвечает за себя сам и никому не удастся отмолить его грехи, кроме него самого. Впрочем, молиться он не умел, а потому изредка совершал какой-нибудь странный поступок, по наитию, пытаясь спасти в себе то, что казалось ему безвозвратно потерянным. Он словно предчувствовал иногда, что ему надо сделать какое-то важное дело, которое и приоткроет ему этот искомый путь в неведомое.
Так когда-то он спас из лап воров девушку, случайно заблудившуюся в портовых закоулках. Другой раз оставил в живых невинных детей родителей, чем-то провинившихся перед мастером Смерти и передал их на воспитание бездетной семье. Но всему этому предшествовал удивительный случай, который что-то изменил в нем самом.
Однажды Шак кинул в корзину слепой старухе щедрое подаяние — золотую монету, которую она униженно вымаливала у проходящих мимо людей, обещая взамен дать важный совет. Впрочем, монеты она требовала далеко не у всех, с иных было достаточно и обычной пресной лепешки, но у Шака она попросила ровно то, что имелось тогда у него на руках. Это как раз и была та первая награда, что ему вручили Тени за удачно выполненное дело в Сане. Монета была единственной, а Шак, выполняя задание, перебивался только объедками, так что планировал закатить славную попойку, отметить свое первое удачное дело... Но было все-таки что-то необычное в голосе этой безглазой старухи, чему Шак поверил сразу и безоговорочно.
— Не пачкай рук, сыночек. Бросишь свою обузу * — спасешься, — запричитала она визгливым голосом, когда проходящий мимо Шак замедлил шаг. И в этот миг, он, не раздумывая, кинул ей в корзину единственную монету, которую нес, крепко сжимая в кулаке. Старуха тут же ловко накрыла золотой потрепанным, но удивительно чистым красным платком из дорогой хинской ткани.
«Откуда у попрошайки такая вещь?» — мимоходом подумал Шак, уже втайне сожалея о своем поступке, как вдруг старуха поманила его к себе. Шак нагнулся, а она неожиданно сильно толкнула его указательным пальцем прямо под сердце и сказала каким-то совершенно другим, необычно низким голосом:
— Не жалей себя, сынок. Спасен будешь, спасая других.
И пока Шак, глупо моргая, ощупывал свою грудь, она куда-то исчезла вместе со своей корзиной. К слову сказать, Шак впоследствии не раз пытался узнать, кто она и откуда, но, как оказалось, ни до, ни после этого случая ее не видели в городе. Старуха исчезла, а в груди Шака с тех пор навсегда поселилось невыразимое словами чувство, которое утверждало, что выход есть. Вот и теперь Шак точно знал, что вопреки всему он останется жив, и это знание вселило в него уверенность, позволявшую, как и ранее, найти выход из самых безвыходных ситуаций. Он падал с обрыва и обязательно цеплялся за куст, он тонул в реке и всегда под рукой находилось бревно, не дающее ему уйти на дно, а если это была не река, а океан, то непременно его подбирало какое-нибудь проходящее мимо судно, волей неведомых богов отклонившееся от своего пути для единственной цели — спасти ему жизнь.
А потому он был уверен, что выход найдется. Когда однажды на базаре Шак впервые увидел странного мастера Аста, как оказалось, с рождения жившего в этом самом городе, он понял, что его замешательству пришел конец. Он слушал и слушал, как этот невысокий человек необыкновенно звучным голосом говорит о любви, связывающей всех в единую суть. Мастер Аст рассказывал о том чувстве, что ни разу не тревожило душу Шака. Он говорил и говорил, и Шаку привиделось, что прямо перед ним из голоса мастера рождается исток неведомой реки, бурно несущей свои воды застывшим под палящими лучами солнца и измученным от жажды людям. Шак смотрел на горожан и никого не узнавал, он видел их как разную почву, что жадно впитывала воду слов мастера. Одна почва была каменной и безжизненной, и на ней, казалось, вода сразу испарялась, не успев впитаться, отчего почва оставалась сухой и потрескавшейся. Другая, наоборот, представляла собой бурый, коричневый чернозем, щедро впитывавший водяное подношение и моментально дававший ростки новых зеленых побегов-идей. Редко, но попадалась и настоящая черная земля, подобная пуху, в которой даже от нескольких капелек-слов мастера сразу вырастали и распускались чудесные цветы. Таких людей было совсем мало, но всё же почва была полита, и ростки понимания пробивались на свет. Единственное, чего не видел Шак, так это себя, но со стороны могло показаться, что на его сухой и выжженной лучами безжалостного светила земле вдруг неожиданно пробился росток нового смысла всей его жизни. Он понял, что именно в этот миг сделал выбор, который впоследствии так и не смог никому объяснить. Он сразу поверил словам мастера Аста и осознал, что дни клана Теней сочтены, а что будет с его жизнью, ему так и осталось неведомо.
Всё это пришло в голову воина, пока он мерил легкими шагами дорогу к увиденному им месту засады. Подойдя к заветной поляне, на которой Тени задумали устроить ему «теплую» встречу, Шак ясно понял, что его последняя битва состоится не здесь, но сейчас ему предстояло схватиться с одними из опаснейших убийц этого города. Он перебирал в голове лица преследователей, и вот они уже поплыли перед его мысленным взором. Он увидел в одной двенадцатой часа пути позади себя четверку Теней и пятого, предводителя клана добытчиков, — матерого мастера-душителя Сака. Они легко бежали по лесной тропинке, по которой только что шел сам Шак, и вот-вот уже должны были появиться.
Шак достал из-за спины небольшой упругий лук, склеенный из плотных ветвей чиуханской лианы и витых рогов литуранского харка-холостяка, натянул на него тетиву и вытащил из кожаного чехла пять толстых стрел с длинными наконечниками. Шак не стал прятаться. Он положил одну стрелу на тетиву, две зажал в руке, а остальные бросил на землю и приготовился к бою. Среди тех, кто преследовал его, по крайней мере двое были обязаны ему в жизни всем, а остальные — половиной того, что имели. И хотя они отправились за ним в погоню без колебаний, Шак твердо решил дать последний шанс тем, кого он считал своими учениками и кто еще мог бы решиться отступить, если не из уважения к нему, его былым заслугам и трезвого понимания соотношения сил, то хотя бы из страха. Впрочем, и того и другого было недостаточно для отступления — страх Теней перед мастером Смерти был намного сильнее, а потому схватка была неизбежна.
Время застыло, и как только из-за облаков показалась Ауна, первая из двенадцати лун Гейры, на поляне появились Тени. Они не решились подойти к Шаку ближе чем на двадцать шагов, потому что знали, что с такого расстояния он никогда не промахивался. Наконец, тонкая линия Теней дрогнула, и самый молодой из них — послушник Тик — размазался в воздухе быстрым порывом ветра и упал, подобно пронзенному стрелой листу шута **, на котором тренировались самые меткие стрелки клана. Он не допрыгнул до соперника каких-то пару локтей, а сейчас лежал у ног Шака и смотрел на него одним глазом, из другого же торчало оперение тяжелой стрелы беглеца.
«Он был очень быстр, — отметил Шак, — пожалуй, даже быстрее меня». Но в следующий миг еще две Тени звездными росчерками сверкнули в свете Красной луны и упали, пронзенные тяжелыми стрелами Шака. Он не стал ждать и выстрелил в тот миг, когда увидел над их головами движение мыслей. И затем сразу же упал перекатом в сторону, уходя от метательных ножей, брошенных в него оставшимися Тенями. Два последних противника не успели достать его и сейчас лежали, широко раскинув в стороны руки, словно всё еще пытались схватить недоступную цель. Шак успел поразить стрелой еще только одну Тень, промелькнувшую ближе всех к нему, а последняя, в которой он с удовлетворением узнал своего давнего врага — мастера Сака, — грудью наткнулась на странный гибкий меч, в который превратился пояс бывшего главы лазутчиков. Меч вошел убийце точно под сердце, и кровь толчками выплескивалась у него из груди, но пока он всё еще дышал.
— Ловок, — прохрипел мастер Сак, выплевывая с кровью едкие слова. — Но всё равно сдохнешь, — и когда Шак подошел поближе, добавил, — вам не жить!
— Кому нам? — спросил Шак. — Или вам еще кого-то поручили?
— Не нам, — проглатывал в ответ слова убийца, — а отщепенцам из Скалы. А то ты не знаешь, — вздрогнул всем телом Сак и выдавил из себя последнее признание, — этот поганец Аст тоже не переживет эту ночь. А потом они возьмутся и за тебя! — сказал он и через мгновение умер.
Шак почувствовал, как противный липкий холод пробрал его изнутри. Дело было плохо. Бойцы Скалы были самыми сильными из всех известных в этом мире и еще не знали поражений, по крайней мере, так говорили предания. Сведений о них, почитай, и не было никаких, так, иногда попадались на слух Шаку обрывки странных историй об этих тайных воителях. Тех, кто прошел испытание Скалой, называли частями или каплями. Но адепты Скалы никогда не проявляли себя явно. Это было братство преданных по духу Единому людей, делу которого они посвятили свою жизнь. Они служили Ему и более никому. Служили так, как почитали правильным, и никогда в их действиях не просматривался денежный интерес, и никто не слышал, чтобы они зарабатывали убийствами людей. Но лицом к лицу в бою с ними встречаться ему не доводилось. Ходили слухи, что они не оставляют в живых никого, и являются только тогда, когда чей-то срок жизни подходит к концу. Их считали проявлением карающей длани Единого, подвергающего смерти тех, кто преступил его закон и исчерпал свое право на жизнь. Мастер Хин когда-то очень хотел заполучить себе на службу этих воинов, но оказалось, что они скорее сами пришли бы за ним, если бы он нарушил закон Единого. Изредка попадались те, кто не прошел главный экзамен Скалы и был из нее изгнан. Именно эти воины отличались удивительной свирепостью, словно мстили всему миру за что-то, что было известно только им самим.
Очень редко, но случалось, что некоторые из воинов Скалы оступались на самом верху и маленькими камешками падали с ее вершины на земли Гейры. Поговаривали, что они не смогли побороть в себе нечто, что не позволило им стать другими — мягкими и текучими, и открыть в себе исток воды жизни, а потому они так и оставались твердыми и каменными. Осколками. Так они именовали себя сами. Отщепенцы — так за глаза именовали их немногие знающие люди. Остальные почитали их несуществующими, но Шак знал точно, что есть и те, и другие.
Воины Скалы обычно не вмешивались в дела людей, по крайней мере явно, но иногда их присутствие ощущалось, а вот отщепенцы, напротив, в последнее время активно создавали свой собственный клан, который так и назвали — «Осколки». Они принимали в него только тех, кого отвергла Скала, и с течением времени их число достигло пяти воинов. Могло показаться странным, но такую малую группу бойцов еще никому не удавалось остановить. Если они брались за дело, заказчик мог быть спокоен — его недоброжелатели или враги расставались с жизнью точно в тот срок, что называли Осколки.
Капли Скалы были поистине бесстрашными и единственными из всех воинов, кто шел на смерть не из-за денег или религиозного фанатизма, а потому, что они почитали смерть вратами в иной, лучший мир. Осколки Скалы тоже не боялись смерти, но бились за свою жизнь, отчаянно и обреченно. Словно они знали, что там, за порогом, их не ждет ничего хорошего, а потому изо всех сил старались не оказаться там, откуда выхода для них не было. Это и было самым странным, думал Шак. Получалось, что одним воинам смерть открывает дорогу в мир, в который они жаждали попасть, словно малые дети в родительский дом, а другим открывалось совсем иное место. Ведь стремления у всех людей в жизни были одинаковыми, все они до смерти хотели жить, как когда-то давно шутил Шак, но вот посмертие себе получали разное.
Воины Скалы, прошедшие последний искус, не хотели более ничего земного — об этом только вчера с горечью рассказывал Шаку один из бойцов-Осколков, приглашенный на переговоры мастером Смерти. Они стояли над желаниями тленного мира, который почитали скорее полем боя, чем местом для наслаждения. А отщепенцы жили совсем по другим правилам. И нельзя было сказать, что их не интересовали деньги или власть. Но было у них тайное знание, что ни деньги, ни любая иная власть в этом мире не является тем ключом, что открывает врата в иной удивительный мир, который они называли Домом. А потому лишенные последней надежды воины были самыми страшными противниками. Осколки бились за свою жизнь так, как не бился за нее никто другой. Они настолько сильно хотели жить и верили в это истово, что, казалось, сама смерть над ними была не властна, и сила веры делала их неуязвимыми. Вот с такими врагами и предстояло сразиться Шаку, и в этой схватке, понял он, у него не было шансов.
Шак догадывался, чем сумел прельстить этих самых опасных противников мастер Смерти. Конечно же, он открыл им глаза на перспективу долгого пути. Вот то единственное знание, что могло всерьез заинтересовать этих лишенных дома бойцов. Так мастер Хин превратил своих самых сильных конкурентов в верных сторонников, да еще не потратил на это ни единой монеты. И первым заданием у них будет он, мастер Аст. «Вернее, мы», — с улыбкой подумал воин и понял, что именно в этом слове и есть их совместный шанс на жизнь. Осколки собирались напасть сегодня ночью на мастера Аста. Шак посмотрел вглубь себя и вдруг на удивление ясно и отчетливо увидел падающего на рыночной площади со стрелой в груди человека, подарившего всем надежду на новую жизнь.
Его враги скоро добьются своего, понял Шак. И каким бы умелым воином ни был мастер Аст, ему ни за что не устоять против пятерки Осколков. «Только если в игру не включится кто-то еще», — думал Шак, а ноги уже сами несли его назад в город. Он вдруг понял, что всё в этой битве зависит только от него, и принял решение. Он вступит в бой с врагами, и это даст им двоим тот дополнительный шанс, который компенсирует неравенство сил. Осколки, которых Шак уже мысленно окрестил Тенями, охотились, а потому не ожидали, что сами станут объектом охоты. Шак был уверен, что никто из отщепенцев не ждал, что он вернется в город, и более того, решится вступить с ними в бой. Он боялся только одного, что не успеет к тому моменту, как на рыночной площади появится маленькая фигурка мастера Аста, а из башни, стоящей прямо напротив входа, вылетит длинная стрела, от которой ему не уйти. А потому и бежал теперь назад в город изо всех сил, впервые в жизни моля Хозяйку Судьбу даровать ему время, чтобы он успел предотвратить роковой выстрел.
И скоро ему улыбнулась удача. Через какую-то треть часа на дороге Шаку встретился караван, очевидно, запоздавший с выходом из города, а потому идущий ночью. Воин не успел крикнуть ни слова мастеру, прокладывающему путь каравану, как тот сам неожиданно хлопнул в ладоши и гаркнул в темноту: «Коня воину! Моего коня!» Что заставило немолодого и сильного караванщика из Кхалиссы добровольно расстаться с самым дорогим, что у него было, — вороным красавцем ахатом, тонконогим сыном степей Солнечной Лузии? Что такое увидел в глазах бегущего ему навстречу воина этот проницательный «сын ветра» ***, знали, наверное, только боги. Шак, не раздумывая, принял этот дар судьбы и, взлетев на коня, бросил в руки караванщику самое дорогое, что у него оставалось, — старый кхалисский нож, в свое время давший имя безродному приемышу и стоивший баснословные деньги.
Когда-то давно, более сорока лет назад, именно с этим ножом его и нашла жена бездетного горшечника Ниама, который с радостью назвал найденыша собственным сыном. Нож и три коротких слова «Его зовут Ша...», написанные белой краской на куске кроваво-красной хинской ткани ****, и определили всю его дальнейшую судьбу. До настоящего момента. Отныне воин чувствовал, что с ножом он словно выбросил из себя что-то лишнее и снова стал самим собой, а не безымянным подкидышем, отданным судьбой в чужие руки. Он с самого детства чувствовал, что данное ему имя — не его. Приемный отец, любивший его как родного, перед смертью открыл ему правду и сказал, что решил назвать его именем клинка, вложенного в сверток с младенцем. Он подумал, что недописанное слово «Ша» — это и есть начало его имени, и нож-шак как раз является прямым указанием на это. А Шак, когда вырос, понял, что дорогой кхалисский кинжал, с иссиня-черной сталью клинка, весь покрытый сетью паутинных полосок, был лишь щедрой платой родителям, принявшим на воспитание ребенка.
Быстрее ветра нес жеребец-трехлетка безымянного воина по темной дороге. Он отпустил поводья, доверившись коню, и ахат тотчас помчался напрямик, срезая дорогу через холмы. Вот уже перед всадником промелькнули ворота постоялого двора, в котором мастера Хина угощали собачатиной, затем показалась высокая стена городской крепости, а вот и врата города… Воин напрасно пригибался к шее коня, опасаясь быть узнанным. На него никто не обращал внимания, даже хорошо знакомый ему глава стражи Взыскующих Правое — мастер-наставник Ха'Ам мазнул по нему ленивым взглядом, в котором не было и тени узнавания. Воин подивился такому безразличию стражника, но тут же выкинул эти мысли из головы. Его ждало главное дело всей жизни, и он не мог опоздать.
Ахат быстро нес его по пустым улицам города, словно сам знал дорогу. Воин с трудом узнавал с детства знакомые ему места, как будто в первый раз вышел на ночную прогулку. Все жители города спали, и это было странно. Не гудели в питейных домах развеселые группы хмельных гуляк, не бродили по улицам города с заспанными лицами стражи, и даже ночные тени исчезли с улиц. Казалось, весь город замер в ожидании чего-то странного. Или застыл в предвкушении нового? Того, во что верилось в мечтах, или того, что сбывалось только во снах? И город заснул наяву, чтобы проснуться утром другим, обновленным, словно и не было этих долгих лет, когда в нем правили Тени...
И вот наконец воин ощутил впереди себя присутствие чужаков, настолько сильно пахнущих смертью, что их запах заставлял его зажимать рукой нос. Всю рыночную площадь окутало смрадом, словно на нем находилось зловонное болото, в котором отчетливо чувствовались точки притяжения смерти. Он мимоходом отметил, что стал видеть в темноте как днем и сразу понял, что знает, где и как расположились убийцы, поджидающие жертву. Двое из них сидели практически друг напротив друга, на входе и выходе из рынка, только находились на разных уровнях. Один стрелок сидел на втором ярусе в надвратной башне, а второй прятался за входной дверью в доме торговца мехами. Воин понял, что убийцы будут, как охотники, загонять свою жертву под выстрел одного из стрелков, а потому решил начать свой бой именно с них.
Умница ахат принес его к дальней стороне рынка, воин легко соскользнул со спины своего нечаянного друга и ласково прижался к его шее. Затем внимательно посмотрел ему в глаза и представил образ его хозяина, а потом легко дунул ему в нос. Ахат недовольно фыркнул, но тут же развернулся и легким шагом отправился в обратный путь, а воин невидимой тенью растворился в сумраке ночи.
Он хорошо знал это место — дом торговца мехами Канака, — знал и то, что у двери, ведущей в дом, есть малое смотровое окно, которое выходило на площадь. Именно там и прятался сейчас один из Осколков, который посчитал, что нашел лучшее место для засады. Причем он не остался стоять за дверью, а спрятался дальше, в уголке между двух стен, присев на маленькую удобную ступеньку, которую строители сделали не иначе как по просьбе уставших стоять охранников торговца. Точно так же решил когда-то и сам ныне безымянный воин — лучшего места для засады не найти. Но он, в отличие от застывшего в ожидании убийцы, знал и то, что в одной из стен, возле которой сидел охотник, как раз на уровне его головы, есть незаметная щель, шириной всего-то в два пальца. Эту щель и, к слову сказать, такую удачную ступеньку когда-то сделал сам Шак, подрабатывавший одно время каменщиком. Ступеньку его действительно попросили сделать охранники, а вот пустой проем в каменной кладке он оставил по собственному желанию. Воин заложил его травой и замазал тонкой корочкой раствора, чтобы при необходимости можно было нанести удар человеку, находящемуся за стеной. Он тогда не смог объяснить себе, зачем это ему понадобилось, — просто доверился внутреннему ощущению, что это нужно сделать. А сейчас воин бесшумно вышел из проулка и стал прямо напротив угла забора. Затем вполсилы, чтобы не скрипнула тетива, растянул лук, прицелился и выпустил стрелу в незаметную щель забора, пробив насквозь голову неудачливого ученика Скалы. Схватка началась.
Звук спущенной тетивы прозвучал не сильнее обычного щелчка пальцев, но Осколки его услышали, или, вернее, почувствовали, что один из них навеки покинул этот свет. Трое из них, тем не менее, остались сидеть на своих местах, а один бросился в проулок навстречу воину. Бывший глава лазутчиков славился своим умением метать стрелы, но то, что увидел он в тот миг — как легкая тень вихрем влетела в проулок и кинулась на него, — поразило его до глубины души. Он стал стрелять еще, не дожидаясь появления тени из-за угла, и как только враг появился бы, первая стрела воина должна была пронзить ему сердце, а вторая, выпущенная с маленькой заминкой, — довершить начатое. Но обе стрелы пролетели мимо цели, а третья, которую воин выпустил прямо в упор в застывшего перед ним с ухмылкой на лице убийцу, застряла у него между ладонями, не коснувшись кончика носа на конский волос. И это был бы его последний выстрел, если бы убийца, поймавший стрелу на лету и крепко сжавший ее ладонями, не укололся через перчатку о тонкие шипы иглобрюхой рыбы, смазанные ядом зеленой гадюки. Он был невероятно силен, этот убийца. Яд вызывал мгновенный паралич сердечной мышцы и немедленную остановку сердца, но желание жить у Осколка было настолько велико, что он простоял на ногах еще ровно четыре удара сердца, а потом беззвучно упал на землю бездыханным.
А безымянный воин с удивлением почувствовал у себя в правом боку острое жжение и, приложив руку к печени, ощутил, как тяжелеет от крови его куртка. Рана была смертельной, он понял это сразу. Когда убийце удалось метнуть одну из невероятно тонких спиц, пробившей ему насквозь печень, он не заметил, только понял, что у Осколка не было желания убить его мгновенно. Он намеренно выбрал такое место для атаки, поражение которого хоть и гарантировало смерть, но давало еще время насладиться агонией жертвы. И это был его шанс, понял воин.
Осколки снова каким-то невероятным образом поняли, что еще один их боец расстался с жизнью и теперь добивали его издалека. Безымянный воин едва успел упасть на землю да откатиться в сторону привычным наработанным движением, как рядом с ним в землю вонзилась стрела. А потом еще одна и еще. Он дополз до забора и спрятался за углом от стрелка, бившего с надвратной башни, а затем, резко разогнувшись, выпустил из лука пару стрел в темный проем, откуда в него летели стрелы убийцы. И, скорее всего, попал. Вернее, точно попал стрелку в правую руку, пробив ее выше локтя. Но и сам воин, на мгновение словно сквозь стену увидевший скорчившегося от боли противника, ощутил у себя в правой голени острую стрелу. Удивительно, но стрелы Осколка не были смазаны ядом. То ли он считал себя непревзойденным стрелком, этот убийца, но бывшему главе лазутчиков очень повезло. Как, впрочем, повезло и его противнику. Воин выпустил все свои отравленные стрелы в убийцу, что напал на него в переулке, и других у него не было.
«Вот теперь всё только и начинается», — подумал он, почувствовав впереди, возле главного входа на рыночную площадь, неясное свечение. От него словно веяло теплом и прохладой, и воин понял, что на площадь пришел тот, за кого он принял бой.
Пара Осколков, направившаяся было к лежащему на земле безымянному воину, резко развернулась лицом к новому противнику и немедля бросилась на него с двух сторон, зажимая того в клещи. Мастер Аст — а это был именно он, — выглянувший из-за угла на площадь, неспешным шагом направлялся прямо в расставленную ему ловушку. Он еще не вышел из портика надвратной башни, как Осколки, обежав его по кругу, отрезали ему обратный путь и стали медленно выдавливать его в центр площади, прямо под выстрел лучника, сидевшего на втором ярусе башни. Тот все-таки может еще стрелять, понял воин и потихоньку стал подбирать под себя ноги, готовясь к последнему в своей жизни рывку. Жизнь покидала его медленно, но неотвратимо. Он вдруг почувствовал непривычную слабость в руках и, собрав всю волю в кулак, вырвал стрелу из ноги, поднялся и побежал прямо на сошедшихся в смертельной схватке противников.
Мастер Аст и два его оппонента сражались в совершенно одинаковой, удивительно плавной манере. Бежавшему воину показалось, что он даже различает движение кончиков пальцев рук бойцов, которые закручивали в спирали ударов какие-то невидимые обычному глазу потоки света. Из рук мастера Аста лился мягкий голубоватый свет, похожий на яркий солнечный луч. Руки бойцов-Осколков, казалось, излучали красный огонь, яркими петлями заполнивший пространство вокруг мастера. Они были учениками одного мастера, одной школы боя — ясно увидел воин. И мастер Аст был сильнее каждого из его противников, но не сильнее обоих сразу. И это преимущество давало о себе знать. Воин увидел, как один язык пламени лизнул мастера в незащищенный бок и словно оставил глубокую проплешину-ожог на его теле. Другая нить задела его за руку и оплела ее подобно лиане, но тут же распалась под влиянием голубого света, заполнившего руку мастера. Сверкнула яркая вспышка, и один из Осколков рухнул на землю, зажимая лицо руками. Мастер остался один на один с последним противником, который стал медленно отступать к центру площади.
Именно сейчас, понял воин, и произойдет непоправимое. Ему словно на мгновение открылось будущее: он увидел, как из проема надвратной башни огненным росчерком вылетает стрела, за которой словно тянется дымный след. Она перечеркивает наискось пространство и огненной искоркой впивается мастеру Асту под левую лопатку. Воин на бегу вытащил из чехла последнюю стрелу и, наложив ее на тетиву лука, быстро выстрелил туда, откуда вот-вот должна была вылететь огненная капля разрушительного света.
Два выстрела слились в один. Стрела безымянного воина летела чуть быстрее, чем стрела воина-Осколка, а потому встретила свою соперницу ровно на половине пути к цели и расщепила ее пополам. Мастер Аст не отвлекся и на мгновение, быстрым шагом нагнал отступавшего противника и слился с ним в едином огненном вихре. А бывший воин Шак, сам не понимая зачем, бежал прямо за спины противникам, к надвратной башне, словно пытаясь довершить то, на что у него уже не было сил. Еще ничего не кончено, понимал воин, вот уже новая стрела лежит на тетиве лука стрелка-убийцы, который теперь не прятался, а стоял открыто и выцеливал мастера Аста недрожавшей рукой. На еле бежавшего воина он не обращал никакого внимания, понимая, что может убить его в любой момент. Все-таки они были поразительными бойцами, мимоходом отметил бывший лазутчик, даже со сломанной рукой убийца крепко держал лук. И пусть мышцы его свело судорогой от невероятного усилия, но кончик стрелы хищно выискивал цель — одного из слившихся в огненном вихре бойцов, чтобы нанести смертельный укол приоткрывшемуся на мгновение мастеру.
И вот этот миг настал. Воин только что подбежал к закрутившимся в вихре противникам и краем глаза увидел, как дрогнула, отпуская стрелу в полет, рука лучника. Стрела непременно найдет цель, понял он. Боец-осколок, сражавшийся с мастером, ценой собственной жизни смог остановить движение его рук и заплести их в смертельном захвате, из которого выйти живым никому бы не пришлось. Ну и пусть — он шел на это сознательно, понимая, что в одиночку справиться с мастером Астом ему не под силу, а потому решился на то, что считал для себя наиболее страшным. Уж если погибать, так обоим, подумал он и на долю мгновения неимоверным напряжением сил, порвавшим ему жилы, остановил вращение огненного вихря и принял на себя всю его силу, чтобы затем изломанным кулем упасть на землю. Он погиб, но подставил под выстрел спину своего противника, которому теперь уж точно было не уйти от смерти.
А безымянный воин, который всё это увидел за мгновение до того, как стрела убийцы слетела с тетивы, в последнем броске кинулся под выстрел и принял её себе на грудь, закрывая спину запертого в неразрывном захвате мастера. Удар стрелы был чудовищно силен, но воин вращением своего тела смог перенаправить её движение, а потому она, пробив его тело насквозь, пролетела мимо сцепившихся в захвате противников и вонзилась в центральный рыночный столб, навеки оставив в нем свой след. Воин не видел, как мастер Аст развернулся и посмотрел на застывшего с растерянной улыбкой на лице стрелка-убийцу, который почему-то опустил свой лук, а потом и вовсе пропал в темноте башни. А мастер подбежал к упавшему на землю воину и, сев на колени, положил ему руки на грудь, зажимая страшную рану.
«Ты будешь жить!» — хотел сказать ему бывший глава лазутчиков Шак, но так и не смог вымолвить ни слова. И вдруг эти же слова слетели с губ согнувшегося в поклоне мастера, только к ним были добавлены еще пара слов-ответов, которые так жаждал отыскать при жизни безымянный воин.
— Ты будешь жить вечно, ШаА'Тхат! — сказал ему мастер Аст, но на эти слова воин ничего не успел ответить, его лицо дрогнуло в последней улыбке, и он умер, так и не найдя при жизни ответ на главный вопрос, который искал. А мастер Аст смотрел в его раскрытые глаза и видел в них, как в яркий белый круг Дома Единого вошел огненный силуэт воина, смертью поправшего смерть и нашедшего наконец искомую дорогу Домой.
* Обуза — самая крупная золотая монета в Хараме.
** Шут — дерево с очень мелкими листьями.
*** Сын ветра — клановое наименование воинов могучего племени кочевников-кхалиссов Аш-Шинов, славящихся самыми быстрыми в Солнечной Лузии жеребцами-ахатами.
**** Кхалисский нож, красная хинская ткань — атрибуты царского рода А'Тхатов А'кхалиссов.