Архив. XXV. Ирина Аркадьевна

Виорэль Ломов
XXV. Ирина Аркадьевна.


— Мама, а, правда, Георгий Николаевич красивый мужчина?

— Красивый, — ответила мать.

— А эта Софья, она не такая красивая?

— Не такая.

— Нет, она вообще-то красивая, но она не любит его!

Ирина Аркадьевна даже остановилась:

— Что-что? Ты о чем это?

— Да эта, черненькая, она красивая, но она никого не любит.

— Почему тебя занимает этот вопрос? — Ирина Аркадьевна соображала, как поступить: быть приходящей домработницей или жить в квартире профессора. Профессор — ему идет это слово, оно его. Это даже хорошо, что его станут называть так немного раньше. Женщины любят расчет, а мужчины — авансы. Профессор одинок, эта женщина что-то временное, актриса, наверное. Если профессор все время занят, вторая комната ему вроде, как ни к чему, и будет очень удобно...

— Ма, она скоро уедет от него?

— Уедет-уедет.

— И он не погонится за ней?

— Что? — дочь никак не давала ей сосредоточиться. — Зачем он должен гнаться за ней?

— Ну, раз любит.

— Раз любит, значит, разлюбит.

Девочка расхохоталась:

— Раз любит, значит, разлюбит. Раз любит, значит, разлюбит!

— Ты что сегодня читала? Что у тебя за мысли в голове?

— Я сегодня читала Тургенева. «Асю».

— А, тогда понятно. Есть хочешь?

— Нет, я мандаринов наелась.

— Смотри, пятна пойдут. Наелась! Надо было картошку с огурцами есть.

— У! Этого каждый день навалом.

— Где ты взяла это слово?

— В русской классике.

— Ты можешь помолчать?

Если жить у профессора, можно сэкономить на комнате, нанять учителя греческого и латыни, накопить денег и на пару недель вывезти Надю к морю.

— Ма, а ты не помнишь фамилию этого актера из фильма, красивый такой?

— Кторов. Какого актера?

— Да ты сказала. Кторов. Правда, он похож на Георгия Николаевича?

— Это Георгий Николаевич на него похож, а не он на Георгия Николаевича.

— Нет. Георгий Николаевич ни на кого не похож!

Ирина Аркадьевна с удивлением и гордостью посмотрела на дочь. Молодец. Тринадцать лет, а уже свое мнение. И какое! Ей бы отца, подумала она, вспомнив мужа, как он сидел на колесе аэроплана. Это был ее последний приезд к нему в Одесский авиационный отряд. Он присел перед воздушной разведкой. Рядом с ним собачка сидела. Вон, точь-в-точь как та. Собачка бежит, а Алексея нигде нет.

— И при чем тут Кторов? — спросила она. — Он же маленький, твой Кторов. Меньше, чем Георгий Николаевич.

— Для меня они оба большие.

Ирина Аркадьевна больше не отвлекалась на болтовню и целиком сосредоточилась на возможно скорых переменах. Их она связывала с переездом к Суворову. Конечно же, так будет лучше для всех. Надо сразу же убедить Георгия Николаевича в том, что он в этом случае сможет заниматься научной деятельностью более плодотворно, не отвлекаясь на досадные мелочи и житейские дрязги. Она готова была составить уже сегодня с ним этот разговор. Жаль, не получилось.

Кто это такая, Софья? Щербаковы ничего не говорили о ней, странно... Надюша, однако, права, она его не любит. Это хорошо. Значит, переезжаем, занимаем маленькую комнатку. Сперва только работа, неприметная, каждодневная, рутинная, но обслуживать красивого мужчину разве рутина? Ненавязчивый уход, случайные комплименты. Глядишь, заболеет чем, лекарства, забота и прочее… Опять же Надя внесет оживление в дом, детскую непосредственность… Она у меня умница, и, кажется, его задела, а там посмотрим, думала она.


За тринадцать лет, как Ирина Аркадьевна лишилась родителей, мужа и оказалась на переломе эпох одна, с болезненной Надей на руках, без всякой поддержки и без средств к существованию, каких только мест и каких только профессий она не сменила. Благо, до семнадцати лет она успела получить достаточное образование, чтобы быть гувернанткой, учительницей французского (увы, не модного сегодня) языка, учителем музыки и танцев. Соответствующее воспитание, привитое семьей, только поспешествовало любой ее деятельности. С ее внешностью и умом Ирину Аркадьевну можно было и просто приглашать в дом для одной лишь приятной беседы.

Может, со временем обеспеченные люди сообразят, что это самый необходимый и, разумеется, высокооплачиваемый вид услуг, думала она. Увы, приходилось заниматься не только изящным, но и низменным трудом, причем в последнее время все чаще и чаще. То ли тяга к изящному упала, то ли она, Ирина Аркадьевна, потеряла свою былую привлекательность.

Она гляделась в зеркало и не находила подтверждения своему второму предположению. Она все еще была молода, сильна и, что там говорить, аппетитна (ей нравилось это слово, которое осталось в память о муже).

Ей всегда становилось тяжко, когда она вспоминала Алексея, их такие белые, такие беззаботные дни. Она доставала тогда альбомы с фотокарточками и предавалась воспоминаниям.

На женитьбу им дали десять дней. Таинство венчания совершал протоирей Иоанн Полканов. Два раза она ездила на фронт. Два раза он приезжал в Орел. Вот они в саду, под белыми зонтиками... Сколько фотографий... А вот Алексей поручик военной авиации VI авиационного отряда. Грамота от Николая II, подписанная Управляющим Капитула Орденов, гофмейстером Высочайшего Двора. Ведомость полетов, свернутая вчетверо.

У Алексея была фототехника, оттого в альбомах была масса нужных, дорогих и не очень фотокарточек. Сохранился даже старинный фотоаппарат с фотопластинами, который Ирина Аркадьевна двенадцать лет таскала с собой, будто надеялась на то, что муж когда-нибудь вернется. Столько лет прошло, а она все ждала его из небытия, как с загородной прогулки!

Тут же в альбоме лежало удостоверение от 10 февраля 1919 года за № 14, свидетельствовавшее о том, что оно выдано Технической конторой ВЭНК в том, что «Мартынова окончила курс обучения на пишущих машинках разных систем, знакома с механикой машин и формами деловых бумаг, с тем, что она может занимать должность машинистки». Ирина Аркадьевна вспомнила, как она работала машинисткой в реввоенсовете. Это позволило потом избегнуть многих лишних вопросов. Позже уже по протекции ее взяли бухгалтером-счетоводом.

Когда Мартынов прибыл с фронта, он в семнадцатом-восемнадцатом годах работал в парке технической части. Потом стал скрываться от преследования, менял имена. Скрывался, скрывался, пока не скрылся совсем неизвестно где в 1919 году. Откуда-то ей передавали записочки, убористо написанные (из-за недостатка бумаги). Писал про цветущую акацию, две рубахи, про поразивший его закат, а, оказалось, написал про свою жизнь.

Потом начались репрессии, и никого в Орле не осталось. А по линии Алексея одна из его тетушек была замужем за кем-то из Суворовых, была знакома с его родственницей, имеющей связи в новом правительстве, так она и попала к Георгию Николаевичу. Она уже приходилась дочерью учителя из Орла. Справку ей успели сделать и заверить в Орле. Тогда спешили переделать документы всем своим. В роду были художники, музыканты, известный актер. Пришлось открещиваться от всех, словно их и не было в природе. Ирина Аркадьевна встряхнула головой. Нет, хорошего понемногу. Хватит пол мыть да горшки выносить. Профессор — вот оно summum bonum — высшее благо!