продолжение глава три
Божественные книги - очень толстые книги.
Хотя это по сути для практики смерти нужно нечто вроде описания как катапультироваться в случае падения самолета в океан, мало кого в последний момент интересуют фундаментальные вопросы веры.
Человек держится за ниточку любого чувства и по мере того как гаснет сознание, чувств становится все меньше и меньше, как и узнавания людей.
Так где было это чувство, напрашивается вопрос?
Где любовь, дающая жизнь вечную и вера способная оживлять Лазарей и двигать горы.
Убывает энергия жизни, гаснет экран воображения и человек проваливается в огромное разверстое наподобие волосатого кошмара девственника, всепоглощающее Ничто.
Отец воинствующий атеист и попы в его рейтинге бесполезных паразитов занимают второе почетное место после котов.
Возможно на третье он бы поместил правительство, но не решался.
Привычка любить власть и ненавидеть начальство практически неискоренима, власть всегда права, но начальство все портит.
Попы как часть начальства - профанация власти, смертная часть бессмертной власти, соответственно подверженная всем видам порчи и тления, конечно же с головы.
Власть как и бог, равномерно распределяется на все и на всех, но практически неуловима и неопределяема.
Отец терпеть не мог власть, но поскольку замахнуться на этот монолит хотя бы даже мысленно, не решался, то во всем винил вполне человекоподобное начальство и донимал его как мог.
Он даже и не старался понять, за что так ненавидит главврача или депутата, но утробная ненависть и не нуждается в объяснениях.
Поэтому он хватался за какую - нибудь пострадавшую деревенскую санитарку и наносил врагу множество мелких булавочных уколов, метя в самое святое и больное - совесть коммуниста.
Он писал жалобы о том, что жена главврача послала в рабочее время санитарку в магазин за спрятанным от простого советского потребителя пальто, тем самым оставив свой боевой пост и орудие производства - швабру.
Обе женщины не понимали в чем дело, если все это и яйца выеденного не стоит, ну сходила, проветрилась минут двадцать, да и санитарка не в обиде, ее же никто не принуждал к измене родины.
А жене главврача и правда некогда в магазин сходить, ведь ее работа заканчивалась одновременно с закрытием магазина, нерешаемый парадокс.
Финал был комичен, на жалобу приходилось реагировать, несчастную красную, пыхтящую и плачущую коровьими слезами санитарку волокли на ковер и отчитывали непонятно за что, скорее всего просто за то, что не могла сходить тихо и незаметно.
И в итоге пострадавшей оказывалась одна только санитарка, что доказывает вечный принцип "господа дерутся, у холопов головы летят".
И на отца оказывались злы все три стороны конфликта, которым приходилось принимать чуть больше мер предосторожности и все, а санитарка еще и артачилась не по чину.
Жена главврача приходила в кабинет матери и просила слезно: "Да уйми же ты его!"
Мать только беспомощно моргала, тем более, что и сама часто навещала продавцов, а иначе не ходить мне в моем розовом детстве в немецких ярких платицах и костюмчиках.
Зерно конфликта разбухало и проростало, потому, что отец часто оперировал товарищей покруче продавщицы и имей он иной тип совести, а именно совесть домохозяина, а не латентного коммуниста, мой гардеробчик полнился бы и японскими курточками и еще множеством приятных вещей для всей семьи.
Но отец только кипятился: "ничего вы не понимаете, ничего не понмаете, у вас одни шмотки на уме, страдает идея"
- Какая идея???- вопила уже сорвавшая к тому времени голос , мать, - Какая идея!!!Этому государству скоро каюк придет, а мы как были голодранцы, так и останемся!!Ты про детей подумал, у тебя дети растут!
Отец некоторое время хватал воздух ртом, нехорошо багровея с самой шеи и тихо произносил: "Юля, ты не веришь в коммунизм?Еще недолго осталось, ты ж посмотри как страна поднялась!"
Мать со стоном и головной болью падала в кресло и замолкала.
Этот спор велся с самого начала счастливого союза и прошел с ними через всю страну, начиная с дремучей марийской тайги.
Цинизм и здравый смысл в ее голове был так же неискореним, как идеализм в его голове.
Слушая их закрадывалась нехорошая мысль, а кто в этом союзе, собственно, мужчина?
То что он любил рыбалку, еще ничего не доказывает.
Даже на рыбалке он не сидел вместе со всеми, а бурил себе луночку где то подальше от всех и таскал там своих судаков мешками.
Его индивидуализм до странности не сочетался с коммунизмом в голове.
Он органически не мог выносить людей и так и не научился ходить в ногу строевым шагом.
На детских фото он всегда на отшибе и не потому, что он был забитый ребенок, вовсе нет, просто там ему было легче дышать, там на окраине было больше воздуха и меньше начальства.
Он и место жительства выбирал по тому же принципу.
Счастлив он был только в тайге.
- Только там свобода, Юля! - говорил он, и это была истинная правда.
Даже мать со всеми своими культурными потугами и любовью к театрам вспоминала работу в тайге как самое счастливое время в жизни, когда бежишь на работу на лыжах километров двадцать, а вокруг стеной стоят вековые ели и трещат от мороза.
Однажды отец потерял в тайге сына, сын нашелся, но заболел ревматизмом, что стало первым серьезным нарывом на их сердцах.
В доме стало как будто тише.
У отца с детства гепатит, нельзя пить и курить.
У брата ревматизм - нельзя бегать, прыгать и буйствовать, только книги и оставались бедному брату, сидящему дома с неграмотной нянькой, девкой марийкой.
Мать тоже начала болеть с самого замужества, но для сравнения слудует сказать, что бабка ее болела раз в жизни и то брюшным тифом во время эпидемии в Питербурге.
Для меня всегда было загадкой почему советские семьи все такие больные.
Это были не просто болезни, это был какой то таинственный ритуал, раз нам дали бесплатную медицину, мы должны этим пользоваться, болеть, а то что, все зря.
Недавно мою догадку подтвердила знакомая с детства девушка.
- Ну ты и сволочь! - сказала она, - два врача в семье, а ты не болеешь, у тебя ни сифилиса, ни переломов, а я знаешь как с этим намучилась и сколько денег врачам отнесла, а у тебя все дома нахаляву!Собака ты на сене!
Советский человек пребывал в постоянном напряжении урвать какой - нибудь халявы из общего котла, будть то болезни или украденная с рабочего места метла.
По тому, что скапливалось у человека дома можно было безошибочно заключить, где он работает.
У нас все шкафы были забиты медикаментами, бинтами, спиртом и коньяком.
В принципе, наш дом мог вполне сойти за передвижной госпиталь, ведь на войне травмы и сифилис самый ходкий товар.
Как же радовался мой отец, когда узнал, что на даче у главврача обнаружился пропавший из кабинета реабилитации теннисный стол.
Это был серезный козырь!
Но за всеми не уследишь и отец был печален.
В тайге отец был главврачем какой - то районной больницы и в этом не было никакого противоречия, он там был единственным врачем.
Кроме него только фельдшер, который до отца лечил все и всех почти народными методами, ставя диагнозы вроде "чирий правой полужопы", а в отчете о смерти пациента лет сорока вполне могло быть написано "умер от старческой дряхлости" или "умер от старческой дряхлости с помощью медведя"...что по сути очень верно и есть закон джунглей, если тебя уже ноги не носят, так дома сиди, потому, что в тайге быстроногий и несентиментальный медведь, которому все равно кого драть, портбилет ему показывать бесполезно.
Медведям частенько приходилось драть коммунистов и фронтовиков, но это влекло за собой муторное расследование и медведя показательно казнили.
Даже ему на его территории нельзя безнаказанно валить начальство, власть обижалась и реагировала.
И в этом была суть избирательного советского правосудия.
За марийца медведю полагалось разве что проклятие родни.
Марийцы были народом нищим, еретическим и простодушным.
У большинства не было паспортов, чем они и пользовались, делая аборт за абортом.
Один молодой врач после института, чуть умом не двинулся, пытаясь их различить, ему казалось, что он из дня в день делает аборты одной и той же бабе, а доказать не может.
И тогда он решил их клеймить, для различения, ставя на попу девкам печати несмываемым веществом.
Долгое время никто на это не жаловался, пока на аборт не попала жена сельского учителя.
Он - то и поднял шум на всю республику, шутка ли, в стране победившего социализма народ клеймят как скот.
Он наполнял тайгу истошными интеллигентскими воплями недавно выучившегося грамоте крестьянина, то что у них нет паспортов было как - то привычно, но круглая печать на попе с фамилией врача - мужчины, видимо, задела его самцовую гордость.
Это понятно; как любить жену с печатью другого самца, да еще на столь вопиющем месте?
Бедолага врач прибежал к отцу в тревоге, его вызывали на ковер и вместе они выдумали разумную версию, о том, что печать на попе отпечатывалась сама во время аборта, потому что тело потело и печать с клеенки переходила на зад.
Версия сработала, но врач больше не рисковал.
Выговор ему на всякий случай все же влепили, с занесением в трудовую книжку.
Никто не может безнаказанно клеймить людей, только сам хозяин - страна.
Поклонялись марийцы идолам в тайге, там посреди густого леса стояли деревянные истуканы их национальной самоидентификации.
Да и без этого марийца трудно с кем - то спутать.
Жили они в деревянных домах на сваях, лестницей служил приваленный к порогу валун, на который зимой можно было взобраться только с ледорубом.
И рожали детей сколько бог даст, по восемь десять штук, причем отец часто был кочующий по бабам деревенский плейбой, он ходил из деревни в деревню и плодил детей бессчета.
Бессчета они и мерли, марийцы относились к смерти детей крайне философически "бог дал - бог взял".
продолжение следует..