XIII. Чем мы занимались полжизни?
Георгий крепко спал и не сразу услышал стук в дверь. Когда в дверь стали стучать ногами, он встрепенулся, прислушался к шуму, пару секунд ничего не соображая, кинулся к дверям. В дверях стоял Лавр сильно навеселе.
— О господи, Лавр, не мог подождать до утра, — недовольно пробурчал Георгий. — Который час? Три ночи. Мы в двенадцать только добрались до Питера.
— Только? — заурчал Лавр. — А мы в двенадцать только приступили к главному блюду вечера. К жаркому. Умопомрачительный барашек. С кровью... Крови еще много будет.
— Лавр, иди, проспись. Утром поговорим.
— Скоро, скоро просплюсь. Потом. А сейчас, братишка, извини, дела. Кстати, и тебя придется уж потревожить. Извини. Обещаю, впредь больше не тревожить. Честное слово.
Георгий понял, что брата преследует идея. Да, теперь до утра будет душу рвать.
— Погоди, умоюсь. Ты бы тоже умылся. А то... несвеж. Да разденься, не в вагоне же...
Когда он вошел в комнату, Лавр чертил на листе бумаги какой-то план.
— Залесского нигде и духу нет, — сказал, зевая, Георгий. — Впустую промотались. Анвар всю дорогу бормотал: «Чую, он где-то рядом. Зря поехали за город». Может, оно и так.
— Так-так, — кивнул Лавр, не прекращая своей работы. — Зря не зря, но бесполезно, это я вижу. Залесский вон, через три номера, дрыхнет без задних ног.
— Как дрыхнет?
— Молча. Пардон, с храпом, как конь. Можешь послушать. Он двери не закрывает.
— Ничего не понял. Ты это серьезно?
— Какой ты, однако, непонятливый, — раздраженно произнес Лавр. — Ну, кто это шутит в три часа ночи?
Да уж, подумал Георгий. Кроме тебя, некому.
— Смотри вот сюда, — позвал Лавр, раскладывая на столе три листа бумаги. На первом был план местности. На втором, скорее всего, план дома. На третьем — множество квадратиков, частично подписанных. — Вот, смотри. По ходу помечу, что не успел. Слушай внимательно. Может, еще разок умоешься холодной водой?
— Нет, — зевнул Георгий. — Я все-таки надеюсь еще сегодня поспать.
— Не надейся, — резко сказал Лавр. — В шесть утра едем за город...
— Очень мило.
— У меня с Залесским дуэль. Ты его секундант.
Вот это, называется, ушат холодной воды! Георгий даже встряхнул головой.
— Вижу, проснулся. Сперва слушай это, а потом про дуэль. Времени мало. Мне еще надо побыть одному, привести мысли в порядок, помолиться. Слушай. Записывать не надо. Возьмешь эти листочки. Вот тут, на плане местности, я ничего писать не буду, чтоб ни одна душа, кроме тебя, не догадалась, где эта местность. Что сейчас скажу, запомни. Спросить будет не у кого.
— Что-то у тебя, брат, мрачные мысли. С такими на дуэль не ходят.
— Ходят. Я, брат, уж семь лет на войне. Каждый день дуэль. Привык. Так вот, эта деревенька под Волоколамском. От Москвы сто верст. Красивейшие места, но угол достаточно глухой и не такой... революционный, как другие. Перфиловка — запомнишь? Вот тут, не доезжая до Волоколамска, налево. Пять верст по проселочной дороге, будет лесок, идешь прямиком в него, а там, на озерке, избушка на курьих ножках. Увидишь. Хозяин старик, еще бодрый, со старухой. Дом мой. Он при нем до конца пусть живет. Зовут его Иван Петрович. Бабку — Феней. Отчества не знаю. Изба самая обыкновенная, но есть подпол. Огромный. И вход туда не из дома, а из погреба. Вот отсюда. Чертить не стану. Запомнишь.
— Может, ты мне сперва все-таки скажешь, что это за страшная тайна?
— Скажу. В этом подвале архив. Огромный архив нашего семейства. От Александра Васильевича идет. От его сына и дочери. Много чего от наших дедов и родителей. Веришь ли, я полгода жил там, и каждый день просматривал, перелистывал, а не просмотрел и половины.
— И там все ценно?
— Все! Это единственное, что осталось от наших предков, а значит, и от части России. Да и от нас с тобой. Что останется завтра после меня?.. В Риме жили обыкновенные люди, но тысячи лет сделали из них полубогов и героев. Нас первые же сто лет превратят в ничто. Потому что нашим потомкам будет все равно. Что потомкам? Уже сейчас всем все равно. Сохраним хотя бы то, что собрали до нас. Я полагаю, заваруха в России надолго. Может, и навсегда. Надо сохранить, Георгий! Тебе постараться, твоим детям, внукам. А там, как получится.
Георгию в эти предутренние минуты, когда во всем мире была лишь синяя тишина, почудились нити, связывающие его и брата с далекой избушкой, с полководцем Суворовым, с родителями, с неведомым братиком Левушкой, умершим в младенчестве, с неведомым будущим, в котором для архива наверняка будет создан музей.
— Принеси попить. Горло пересохло. А я подпишу квадратики.
Минут десять он подписывал, а когда закончил, Георгий внимательно ознакомился с содержимым архива. Полсотни шкафов, ящиков, коробок с книгами, документами, трудами по геральдике, военному строительству и прочими свидетельствами ушедшей эпохи, предметы украшения, небольшая коллекция картин русских художников восемнадцатого—первой половины девятнадцатого века, оригинальные произведения искусства и народных промыслов.
— А вот в этом шкафу тройное дно, две планки, шурупы отвернешь, разберешься. Там икона Богородицы с документами, что смотришь? Документы не Ее, семейства Суворовых. Рукописная книга в старинном переплете. Уникальная вещь! В ней история династии Романовых, расписанная по годам их правления, расписанная ими самими или регентами. Что-то вроде дневника. Год правления — одна страница. Информация, как тротил. Будь осторожен с ней. Не проболтайся. За нее в Подмосковье всю землю на три метра сроют.
— Как удалось вести его на протяжении трех веков?
— Вот этого, брат, не знаю. Признаться, сам был поражен. Еще там дамские побрякушки, золотишко, прочий хлам. На первое время хватит. Это трать... Ну, храни тебя Господь. К шести будь, как штык. Зайди обязательно к Залесскому. Пошли, покажу, где он.
— Ты мне ничего не рассказал о нем. И дуэль — что за вздор?
— Дуэль не вздор. Все остальное вздор. Чего тебе рассказать про нее? Нечего рассказывать.
— Да, но все-таки дуэль!
— Все-таки. Ну, и что? Ужель — дуэль? Пошли. Времени уже нет. Надеюсь, о нашем разговоре...
— Обещаю, — глухо произнес Георгий.
Залесский сидел за столом и писал письма. Когда он поднял голову и взглянул на Георгия, тот понял, что впереди у Залесского и у Лавра одна общая пропасть. Оба летят уже в нее, отдавая себе ясный отчет, подготовившись к этому и честно спеша привести все свои дела в порядок. Оба, несмотря на общую для них безалаберность, не хотели оставлять на земле свои долги.
— Садись, — кивнул ему Залесский. — Пять минут.
Как ни приду к нему, все просит пять минут обождать, подумал Георгий. Он подошел к окну и смотрел на улицу, на которой не было ни души. Вот так же завтра ни души не будет в этих номерах, подумал он, и сердце сжалось от дурного предчувствия. Чья это тень, похожая на маму? Как воздух дрожит... Сколько раз не замечал при жизни маму, столько раз вздрогнешь потом, увидев ее тень. Это она пришла проводить Лавра с Залесским.
— Что встал у окна? Садись. Ты меня отвлекаешь. Не люблю силуэтов у окна. Самому хочется посмотреть. Будто в окне видна будущая жизнь.
Почерк у капитана был стремительный, и крупные сильно наклоненные буквы, казалось, сами рвались из-под пера, как кони, тянули шеи, храпели и неслись куда-то к оврагу.
— Ты то письмо прочитал? Прочитал, — усмехнулся Залесский. — Я там немного сгустил краски. Тебя я не стал бы убивать. Ты вне игры. Ты самодостаточен, а вот мы с Лавром можем существовать, только взаимно дополняя друг друга. Или взаимно исключая. Уж такая физика взаимоотношений. Закон Ньютона. Мы с ним, как никак, друзья с детства. Вряд ли есть образец лучшей дружбы.
— Мне не понять, — сказал Георгий. — Если вы друзья, зачем дуэль? Зачем этот абсурд?
— Тебе не понять. Потому что у тебя нет такого друга. И уже не будет. Семена дружбы засеваются в детстве. Потом это так, культивация. Видишь ли, Жорж, уж коль любовь не терпит измен, не буду говорить, предательства, то дружба не смеет даже помыслить об этом. Это, брат, свято. Так же свято, как и то, о чем сейчас тебе поведал Лавр.
— О чем?
— Не надо. Ты знаешь, о чем. Так вот, милостивый государь, Георгий Николаевич, — Залесский встал. — Нижайше прошу представлять меня в качестве секунданта на дуэли с вашим братом, Лавром Николаевичем Суворовым, имеющей состояться завтра, то бишь сегодня, в девять часов утра неподалеку от Царского Села. В девять часов уже будет светло, — добавил Залесский, поклонился и сел.
— Право, не знаю. Разве можно выступать секундантом против собственного брата?
— Жорж, а чем мы занимались полжизни? Только и делали, что стрелялись с нашими братьями. И потом, я прошу тебя не ради прихоти. Разве можно отказать человеку в его последней просьбе? Лавр согласился, чтоб ты был моим секундантом. Не знаю, задумывался ты когда-нибудь о роли секунданта? Секундант не просто юридическое лицо на дуэли, он лицо, я бы сказал, духовное. Ты будешь свидетелем, как моя душа отправится... куда надо, отправится.
— Почему твоя?
— А ты хотел бы брата? — усмехнулся капитан.
— У Лавра секундант Анвар?
— Анвар.
— Хорошо. Софья знает?
— Да, мы втроем были в ресторане, где и обговорили все условия. Последняя просьба. Вот письма. Передай, пожалуйста, их по адресам. Сам.
— Передам.