Собачий сёгун
Сие знаменательное и печальное происшествие случилось в те времена, когда во главе бакуфу (1) стоял Токугава Цунаёси, пятый сёгун (2) из дома Токугава. К сожалению, сведения об этих далеко не благоприятных событиях забылись быстрее, чем предание о сорока семи ронинах, случившееся в те же времена. Хотя ещё долго в столичном городе Эдо (3) ходила молва о таинственном и безжалостном убийце, оставившем свой след на улицах столицы. Начало всему послужили указы сёгуна, носившие печать сумасбродства. Эти указы возбранили убивать под страхом смерти животных – кур, кошек, змей, голубей, лошадей и, прежде всего, собак, а также строжайше запрещалось причинять хотя бы малейшее страдание каким-либо живым существам. В дополнение к данным указам было издано распоряжение, приказывающее всем жителям уступать дорогу собакам, всячески заботиться об этих животных и обращаться к ним не иначе как « дрожайшая госпожа собака». За всё это Токугава Цунаёси, родившейся в год Собаки, был прозван Собачьим сёгуном. Обнаружить причину таких указаний сёгуна достаточно сложно. Следует отметить, что детей у Токугава Цунаёси, пятого сёгуна из дома Токугава, при вступлении его в должность, не было. Один из буддистских монахов сообщил сёгуну, что причиной этого было неподобающее отношение сёгуна к собакам в одной из его прошлых жизней. Таким образом, сёгун, издавая свои распоряжения, лишь стремился, к исправлению своей кармы. Надо также сказать, что сёгуна не готовили с детства к передаче должности, которую должен был получить другой сын прежнего сёгуна. И Токугава Цунаёси в юности занимался в уединении изучением священных текстов, где говорилось о бережном отношении каждого человека ко всему живому. Не удивительно, что, получив власть, он стал исполнять этот завет благочестия особенно рьяно. Большинство подданных быстро смирилось с новыми законами. Ослушников же и в самом деле постигло жестокое наказание. Все крестьяне одной из деревень были истреблены без всякой жалости за то, что осмелились силой отогнать стаю собак, которая вытаптывала их рисовые посевы. Впредь крестьянам следовало усвоить, что отваживать псов от полей должно было только ласковыми и почтительными увещеваниями, заверяя животных в совершеннейшей своей преданности. В другой раз один из городских подмастерьев был забит до смерти палками лишь по той причине, что он осмелился поднять руку на бродячего пса. Два самурая были отправлены на тяжёлые работы после того, как они убили и съели голубя. И, наконец, ещё один крестьянин поймал рыбу леской и расплатился за это собственной жизнью, потому что, по мнению чиновников бакуфу, он причинил рыбе излишние страдания и был далёк в своём поступке от истинного милосердия.
Мучительная смерть нарушителей привела к тому, что люди уже действительно боялись подвергать животных хотя бы малейшему притеснению. Это обстоятельство пошло на пользу бродячим псам, обитающим в городах, коих расплодилось теперь великое множество. Поначалу собаки ещё относились к людям с почтением, но после оставили всякую боязнь их. И теперь уже горожане остерегались псов, а не наоборот, как повелось издавна. Ведь даже в случае укуса человека бродячим псом, первому всё также запрещалось оказывать сопротивление, ожидая соответствующего вмешательства властей. Однажды, некая собака, полная ярости, бросилась на паланкин, в котором несли знатную даму по улицам столичного города. Псу удалось укусить молодую женщину в паланкине прежде, чем один из сопровождающих эту даму самураев, перерубил животное пополам. Указы сёгуна были едины для всех сословий, и самурай был присуждён к самоубийству. Собаки же, забыв своё прежнее отношение к людям, вытворяли, что хотели. Для их всё более растущего числа на средства государственной казны были созданы специальные питомники, где псов, по распоряжению сёгуна не только кормили, но и читали им лекции по конфуцианству. А особые служители наблюдали за тем, чтобы между собаками не вспыхивало драк. Доносы же на людей, обвинённых в неподобающем отношении к животным, продолжали поступать в бакуфу. Один юноша был схвачен, когда стал кричать, будто у животных нет души. Потом, выяснилось, что он виновен не только в подстрекательстве к неисполнению распоряжений бакуфу, но и в злоумышлении, куда более тяжком, а именно в тайном исповедании христианства, запрещённого около двухсот лет назад. Несмотря, на то, что означенный юноша каждый год проходил обряд отречения в буддистском храме, попирая ногами крест, христианские заблуждения заполнили его разум, и за всё это он был подвергнут казни. В другой раз был схвачен почтенный горожанин, отец семейства, упомянувший в разговоре с соседом поговорку: « В потёмках и собачий помёт не пачкает», намекая своему собеседнику, что жена его беспутна и неверна мужу. Но собеседник и донёс на него страже, обвинив его в подстрекательстве к нарушению распоряжения бакуфу. А затем, как поговаривали в столице, сам стал захаживать к жене схваченного, а после и казнённого горожанина.
И вот теперь, когда указанные случаи доносов только укрепили всеобщий страх, тогда и начались ещё более печальные и кровавые события. Первым из них стало обнаружение ранним утром на улицах столицы собачьего трупа. Смерть же собаке была причинена путём удушения. Труп был найден мальчишкой, сыном одного из горожан. Тот сразу же сообщил о мёртвой собаке столичным стражникам, заверяя их в своей невиновности. Чиновники, явившиеся на место преступления, действительно очень быстро установили, что бедняга не мог быть убийцей – у него не хватило бы даже сил задушить пса. Поэтому, взяв с мальчишки необходимые показания, с готовностью им предоставленные, его быстро отпустили домой. Но собравшиеся чиновники также установили, что найти настоящего убийцу им будет непросто, потому что ночью никто ничего странного не заметил. Жители столицы, опасавшиеся собачьих стай, стремились не выходить на улицу с наступлением темноты. А собаки, вероятно, видели убийцу, но сказать ничего не могли. Спустя несколько дней, на другой улице столицы была задушена ещё одна собака. А потом, ещё и ещё…. лишь после этого, о случившихся неприятных происшествиях осмелились донести самому сёгуну Токугава Цунаёси. Справедливости ради, следует отметить, что, когда прошли годы, и сёгун доживал свою осень во главе бакуфу, владетельные даймё (4) устраивали у себя настоящие облавы на собак, истребляя их во множестве показывая тем самым свою неприязнь к сёгуну. Но тогда до той поры было ещё далеко, к тому же преступления произошли в самом столичном городе Эдо, что вызвало великий гнев и негодование со стороны Токугава Цунаёси. Но таинственный убийца был пока что недосягаем для высочайшего гнева, совершая убийства собак и вызывая всеобщее презрение, а иногда и зависть собственной дерзостью. Никто не мог сказать в каком квартале столицы и когда он нанесёт следующий удар. Он мог бездействовать месяцами, а мог убивать каждую ночь по несколько бродячих псов сразу. Разнообразными были и способы убийства. Точно также оставалось неизвестным и происхождение неизвестного преступника, не говоря уже о его имени. Убийца мог быть и самураем, и торговцем, и бездельником из ивовых кварталов (5) и беглым монахом. К тому же вовсе было непонятно, почему преступник истребляет собак, но обходит стороной всех других животных, названных в распоряжениях сёгуна. Некоторые видели в этом козни христиан, вспоминая юношу, кричавшего, что у животных нет души. Несколько лиц, заподозренных в христианских заблуждениях, было предано смерти по распоряжению бакуфу. Но умерщвление собак это не остановило, и со временем люди стали замечать, что собаки снова относятся к людям с опаской и ведут себя куда менее бесцеремонно. Ночная стража была усилена, но усилия властей оставались тщетными. И лишь однажды ночью двое самураев, дежуривших на одной из улиц, на случай возможного пожара, заметили странную фигуру. Когда незнакомца окликнули, он в ответ промолчал и лишь ускорил шаги, удаляясь в темноту. Один из самураев, памятуя слухи о дерзком убийце бродячих собак, бросился вдогонку. Это было непросто, потому что, как правило, самураи, нёсшие дежурство в столице на случай пожара, облачались, дабы покрасоваться в тяжёлые доспехи. Ему удалось настигнуть неизвестного и схватиться за оружие. Но преследуемый неожиданно сам вытащил меч и нанёс удар едва не схватившему его воину. Тот упал на землю, где в скорости его обнаружил товарищ по дежурству. Неизвестному же удалось скрыться. Самурай же, вступивший с ним в схватку, получил тяжёлую рану. Лицо же незнакомца он не разглядел, либо же не мог вспомнить. А утром на той же улице была найдена очередная мёртвая собака. Она была задушена, но теперь следствие знало, что убийца владеет большим самурайским мечом. Крестьянин мог получить лишь малый самурайский меч, да и то под старость и за большие заслуги. Ремесленникам, а тем паче торговцам, запрещалось иметь мечи. Таким образом, убийца, весьма вероятно, являлся выходцем из сословия воинов. Но обнаружить его было нелегко. Число самураев во времена правления дома Токугава лишь только увеличилось. Далеко не все из них имели своего господина, получив в удел судьбу человека-волны, либо же ронина. Так или иначе, власти провели проверку самураев, находившихся в столице, пробуя охватить как можно большее их число и особое своё внимание уделяя тем из них, кто дежурил прошлой ночью на улицах города. Но ничего подозрительного властям обнаружить не удалось. Некоторые из чиновников стали склоняться к тому, что убийцей мог быть и разбойник, силой отнявший меч у какого-нибудь воина и, возможно погубивший прежнего хозяина оружия. Не исключали сыскные чиновники и возможность того, что некий обедневший ронин продал свой меч постороннему.
Дерзкий преступник, тем временем, лишь увеличил тяжесть своих грехов. Однажды ночью, он ворвался на территорию собачьего приюта и убил нескольких животных. Они были зарублены мечом, и теперь убийца уже не скрывал своего оружия. Под подозрение попал один из служителей приюта, читавший собакам лекции по конфуцианству согласно распоряжениям сёгуна. Но этот ничтожный человек был найден дома мертвецки пьяным. Нашедшие его убедились, что минувшей ночью тот был не в состоянии даже держать меч, а не то, чтобы орудовать им. Таким образом, и эта нить оказалась оборванной. А неведомый убийца, между тем, перешёл к тому, что затмило все его предыдущие злодеяния.
Все поняли это после того, как однажды утром в окрестностях ивового квартала был найден труп задушенной певички. Рядом с трупом был найден клок собачьей шерсти. Через несколько дней была найдена ещё одна убитая женщина, и рядом с ней опять клок собачьей шерсти. Вот тогда многие и задумались над тем, что певичек лишил жизни тот, кто ранее убивал лишь собак. Вот с тех пор жертвами преступника становились, то собаки, а то и люди. Жертвами могли стать, то засидевшийся в гостях торговец то бродячий монах, то гейша из ивового квартала. И рядом с телом неизменно лежал клок собачьей шерсти. Таким образом, по мнению следствия, преступник не только указывал на себя, но и давал понять всем окружающим, что он уже не видит разницы между людьми и собаками.
А сёгун Токугава Цунаёси был весьма разгневан неспособностью властей изловить убийцу. Он распорядился сварить того в кипятке, когда он будет схвачен, как и велел поступать обычай с тайными убийцами. Но при дворе сёгуна ходили разные слухи. Ведь для многих не было секрета, что он, наверняка, не любит животных, в том числе и тех же собак. Во дворце подле него не было ни одного живого пса. Только маленькая фарфоровая собачка могла напоминать сёгуну об этих животных. И ещё говорили, что сёгун давно бы отменил все распоряжения бакуфу, касающиеся особого трепетного отношения к животным, если бы не страх позора, или того, что учёные-конфуцианцы называют «потерей лица». С этой точки зрения, убийства представлялись ему даже выгодными. Они могли дать ему возможность отменить свои ранние распоряжения, не ставя себя в позорное положение и действуя лишь бы не подавать повода для дальнейших безумных преступлений, поскольку было очевидно, что, совершая убийства, неизвестный публично оскорблял указы. А если исчезнут указы, то не будет смысла и их оскорблять. Но как быть теперь, когда в числе жертв оказались и люди? И разве отменить указы не значило бы пойти на поводу у преступника, а значит всё равно « потерять лицо»? Находились, тем не менее, и такие, что утверждали, будто бы сёгун Токугава Цунаёси просто безумен, что он издавал указы о бережном отношении к животным, скрывая свою прямо противоположную страсть. И эта страсть находит выход в жестоких убийствах. По крайней мере, этим пытались объяснить то, что убийца до сих пор не пойман.
Едва ли все эти мерзкие слухи доходили до ушей сёгуна. Но настроение его было подавленным, а вид – мрачным. Дабы развеять печальные мысли своего господина, один из даймё пригласил его на обед в свою столичную резиденцию. Надобно сказать, что согласно распоряжениям Токугава Иэмицу, третьего сёгуна из дома Токугава, все даймё, владеющие обширными землями, обязаны были проживать в течение года в пределах столицы в собственном дворце, а затем на год возвращаться в свои владения. Семья же их обязана была проживать в столице постоянно. Такие распоряжения отдавались, дабы обеспечить безопасность правящего дома Токугава. Близость к сёгуну, постоянные разъезды и большие расходы на строительство дворца и содержание слуг в столице делали почти невозможным злоумышления против правящего дома со стороны даймё. Сёгуны не часто посещали даймё в их дворцах. Но означенный даймё пользовался некоторым расположением сёгуна. Быть может, потому, что он, как и сам Токугава Цунаёси, был бездетен. Кроме того, передавали, что даймё поклялся встретить сёгуна и угостить его не хуже, чем сам Тайко (6) Сына неба (7)Гоёдзэя, когда тот посещал его новый дворец Дзюракудай в Осаке. И, остаётся добавить, ходила совсем уж невыносимая, как тогда казалось сплетня, будто бы означенный даймё пообещал сёгуну открыть имя ночного убийцы во время обеда.
Так или иначе, но сёгун выразил согласие посетить дворец пригласившего его даймё и остаться там на обед. Даймё выслушал сёгуна спокойно и почтительно и лишь в конце промолвил:
- Это великое счастье!
В назначенный час Токугава Цунаёси прибыл в паланкине во дворец даймё. Тот не обманул ожиданий своего господина, и обед был великолепен. Вероятно, замечая на себе милостивый взгляд сёгуна, хозяин дворца вёл себя весело и даже несколько развязно. Но самый отвратительный его поступок произошёл, когда подали жирный бульон, приготовленный специально для главного гостя. Сёгун попробовал новое блюдо.
- Весьма, очень вкусно, - похвалил он
- Это называют супом долголетия, - объяснил хозяин с довольной улыбкой.
- Я надеюсь, наша жизнь пройдёт в счастье долгие годы и без этого замечательного бульона, - проронил сёгун в ответ всё ещё благосклонно. – Потому что все поданные Сына неба блюдут законы о человеколюбивом отношении к животным, составленные при моём ничтожном участии…
Внезапно раздался громкий смех. Это хохотал даймё, пригласивший сёгуна.
- Все? - заговорил, наконец, он, стремясь предать лицу серьёзное выражение. – Нет, не все! Ваш ничтожный слуга видит среди присутствующих одного мерзкого нарушителя установленных правил.
- В чём дело?! – побледнел от ярости Токугава Цунаёси. – Кто же это?! Кто осмелился?! – закричал он, переводя злобный взгляд, то на одного участника обеда, то на другого. А все собравшиеся застыли в неописуемом ужасе. Им, казалось, ясна была цель хитроумного даймё. Он пригласил с сёгуна к обеду с единственной целью, дабы очернить в его глазах кого-либо из его свиты.
Глаза присутствующих теперь были обращены на хозяина дома. Но тот, однако, вовсе не выглядел торжествующим. Напротив, когда он заговорил, его голос был полон печали и неизмеримой усталости. И лишь на устах всё ещё оставалась неуместная улыбка.
- Этот нарушитель, вы сами, тайсёгун, - сказал даймё. – Но вас может извинить ваше незнание. Это я дал указание приготовить для вас бульон из собачьего мяса. Мой преданный слуга помог мне в этом. Но он убил лишь одну собаку. Всё же прочее…, - запнулся он - всё же прочее совершил я. Да, это я выходил ночами из своего дворца и убивал собак. А людей, - пояснил даймё, - я стал убивать, потому что больше не видел разницы между бродячим псом и человеком. Ведь это, вы, тайсёгун, заставили нас забыть об этой разнице, поставив жизнь бродячей собаки выше жизни человека. Если я могу убить пса, то почему не могу поднять руку на людей?! Тем более, что все они лжецы, мерзавцы, снедаемые корыстью… Но одного человека я любил…. Вас, тайсёгун, может извинить незнание, а меня может извинить чувство привязанности.. Я любил одну даму. Когда её несли в паланкине по улицам города, к ней подбежала собака. Мой воин убил это животное, и был наказан за это предписанием совершить самоубийство. Но собака, всё же, укусила даму, о которой я вам сейчас говорю. Её доставили в мой дворец, но она умерла. С тех пор я возненавидел сначала бродячих псов. Потом я изумился, как эти певички из ивовых кварталов могут жить, когда…
- Довольно! – оборвал его сёгун. – Довольно, - повторил он уже тише, но лицо его ещё пылало от ярости, хотя он стремился придать его чертам беспристрастность. – Я распоряжусь, чтобы вы умерли достойной смертью, - заверил он хозяина и поднялся из-за стола.
На следующий день специальный чиновник передал означенному даймё табличку, где требовалось, чтобы он совершил самоубийство в стенах сёгунского дворца, как и полагалось всем даймё высокого ранга. О подлинных причинах, подвигших Токугава Цунаёси, вынести такой приговор официально не сообщалось. Всем заинтересованным лицам было только разъяснено, что ослушник нарушил требования придворного этикета и должен за это умереть.
Даймё, приговоренный к самоубийству, совершил его и в самом деле достойно, совершив все необходимые церемонии. Лишь одно ещё оставалось непонятным в этом печальном происшествии: почему этот человек открылся сёгуну. Ведь ничто не мешало бы ему совершать убийства и дальше, потому что никому не пришло бы в голову подозревать сиятельного даймё в столь низких преступлениях. Думается нам, что он сам не мог уже выносить свою пагубную страсть, перекинувшуюся уже и на людей, и решил таким способом всё прекратить. Быть может, он хотел также отомстить сёгуну, коего считал главным виновником своих бед, показать перед всеми его сумасбродство пусть даже ценой собственной жизни. Так или иначе, даймё сохранил себе доброе имя. А вот сёгун Токугава Цунаёси, как сказали бы, был достоин всякой жалости. У него так и не было детей, и он передал свою должность племяннику. Умирая, он потребовал от своего преемника, чтобы все распоряжения, касающиеся запрета на дурное отношение к животным, оставались в силе вечно. Но минуло лишь десять дней после того, как скончался сёгун Токугава Цунаёси, пятый сёгун из дома Токугава, и все указанные распоряжения были отменены следующим сёгуном.
Примечания:
1.Бакуфу – название правительства Японии
2. Сёгун – титул фактического правителя Японии Токугава Цунаёси правил 1680-1709 гг.
3. Эдо – современный Токио
4. Даймё – князь, глава местного феодального дома
5 Ивовый квартал – особый квартал, отведённый для устройства увеселительных заведений
6. Тайко ( экс-канцлер) так называли Тоётоми Хидэёси, одного из правителей Японии
7. Сын неба – титул императора Японии.