X. Голос Бабановой.
Когда вернулись из свадебного путешествия, Елена думала, что вечером это дело как-то отметится. Настал вечер, но движений никаких. Елене показалась странной атмосфера всеобщей занятости. Георгий Николаевич весь в своих неустанных трудах, а вот Надежда Алексеевна, хоть и не в трудах, но вид у нее такой, что не подступись. Николай же, и вовсе как не муж, сел на диван и часа два задумчиво листал философский справочник.
— Соскучился по книгам, — сообщил он ей радостную весть.
— Может, отметим как-то? — робко спросила Елена.
— Что? — Николай отложил справочник.
— Ну, наш приезд... и вообще...
— Это излишне. В нашей семье отмечаются семь дней: Новый год, Пасха с Рождеством, День Победы да три дня рождения. Теперь будет четыре.
— А Первое мая, Женский день? — недоуменно спросила Елена. — Вся страна отмечает.
— Вот и хорошо, что вся страна отмечает. Нам тогда зачем?
— Ты словно и в комсомоле не был.
— Не был. Это важно для семейной жизни?
— Нет, — неуверенно ответила Елена. — А как же тебя тогда на кафедре оставили?
— Суворовых не оставляют, Суворовы остаются сами, — однотонно произнес Николай.
— Может, еще скажешь, что и Георгий Николаевич беспартийный?
— Скажу, — засмеялся Николай. — Не жена, а отдел кадров!
— А жена и есть отдел кадров, чтоб ты знал.
— Хорошо, раз ты заняла такой ответственный пост, надо это дело как-то отметить.
Николай пошел к отцу, и они вдвоем осадили мать. В зале стол накрывать не стали, но и на кухне сойдет, для начала. Елена торжествовала — это была ее первая маленькая победа. Коньяк три звездочки, колбаса, сыр, шпроты, яблоки — джентльменский набор стола заказов советской интеллигенции — что еще надо?
— Какой у Лёли чудный голос, — Георгий Николаевич начал свой тост так. — Правда?
Николай кивнул головой. Надежда Алексеевна держала в воздухе рюмку.
— Какой у человека голос, такой и он сам. Помните актрису Марию Бабанову? Пьесу «Таня»? Вот голос! Я знал людей прекрасных душой, у которых был замечательный голос.
Надежда Алексеевна опустила рюмку на стол.
— И мне кажется, среди нас ваш голос, Лёля, самый чистый, самый звонкий и самый красивый. Так что вам в нашей семье и запевать. Prosit.
— И самый молодой, — добавила Надежда Алексеевна.
— Да, и самый молодой! — обрадовался Георгий Николаевич, но, взглянув на жену, несколько помрачнел.
Елена поддержала тост свекра:
— Если продолжить, Георгий Николаевич, вашу мысль, в хоре (а семья это хор) важны также слаженность, темп, художественный вкус, а это зависит в первую очередь от хормейстера. Я в вашей... в нашей семье сегодня фактически первый день и мне кажется, что у нее есть прекрасный дирижер. За вас, Надежда Алексеевна.
Надежда Алексеевна от неожиданности выпила свою рюмку, не чокнувшись ни с кем. Георгий Николаевич иронично улыбнулся и чокнулся своей рюмкой с рюмкой невестки и сына, а потом прикоснулся к пустой рюмке жены:
— Свекровь от здравицы никак не оправится, — заметил он. — Надежда Алексеевна, вам повторить?
После ужина, довольно непринужденного, Надежда Алексеевна, как истый дирижер, предложила Елене на правах запевалы убрать со стола, а Николаю выбросить мусор. Георгий Николаевич в приятном расположении духа ушел за свой стол, где стал несколько иронично, под слегка изменившимся градусом, смотреть на то, что написал два часа назад. Надежда Алексеевна уселась перед телевизором. Она не пропускала никаких новостей.
Когда Елена управилась с посудой, Георгий Николаевич позвал ее и сына к себе.
— Хочу показать вам портрет одной моей хорошей знакомой. Она была любовницей Лавра, моего брата. Он погиб в двадцать первом. Так у нее, Лёля, голос, не поверите, один к одному ваш. И тембр, и высота, и окраска. И смеетесь вы, как две сестры.
— У меня сестры нет, только братья, — засмеялась Елена.
— Вот, пожалуйста. Фотопортрет.
Елена с любопытством стала рассматривать старую фотографию, на которой была выхвачена навеки из унесшегося непонятно куда потока времени черноглазая красавица с красиво изогнутым тонким носом. Но какие печальные глаза! У Георгия Николаевича потеплел взгляд, а на лице появилась легкая грусть. Сейчас появится Надежда Алексеевна, подумала Елена.
— Фотографию все показываешь? — зашла в кабинет свекровь. — Папанову народного артиста СССР дали.
— Ему не дали, — пояснил Георгий Николаевич. — Он его сам получил.
«Вот оно откуда — Суворовых не оставляют, Суворовы остаются сами», — подумала Елена и положила руку на плечо Николаю.
В первый же вечер по возвращении молодых из свадебного путешествия, положение гувернантки француженки Жаннет стало двусмысленным, и она исчезла через два дня, а обязанности гувернантки были переложены на домработницу Евгению Петровну. Через пару месяцев, под тем предлогом, что теперь женщин в доме хватает, Надежда Алексеевна рассталась и с Евгенией Петровной, к которой и Георгий Николаевич, и Николай привыкли, как к родному человеку. Когда вечером они поинтересовались, где Евгения Петровна, Надежда Алексеевна ответила, что теперь придется жить без домработницы, так как та слишком слаба, чтобы вести хозяйство. «Пора ей на покой», — сказала она. Все обязанности Евгении Петровны свекровь свалила на плечи Елены, оставив себе стратегию, маршальский жезл свекровей.
Разумеется, Надежде Алексеевне домашнее хозяйство доставляло тоже немало хлопот, но она ни разу не попросила мужа помочь ей в чем-либо. Николай же положительно не знал слов «домашние дела», поскольку в эстетике, которой он посвятил жизнь, их просто не было.
Елене было не привыкать управляться с хозяйством. У Гусевых оно было тоже не малое. Но вот чистить зубным порошком столовое серебро, которым пользовалось семейство Суворовых, и отстирывать и крахмалить кружевные салфеточки, которые лежали везде, как листья в осеннем саду, было ей горше пареной редьки. Тем не менее, она предложила как-то:
— Хотите, Надежда Алексеевна, я сошью и вышью новые салфетки?
— Новые? — спросила свекровь. — Да и эти еще не старые. Этим салфеткам, Елена, скоро шестьдесят лет, а они переживут еще и нас. Не надо новых. Старых достаточно. Займитесь лучше столовым серебром. На двух вилках третий зубчик почернел, — в этой реплике главным было «займитесь» — множественное число снох означало крайнюю степень неудовольствия снохой единственной. — Да, пока не забыла, — вспомнила свекровь. — Николенька, наверное, запамятовал. В нашем доме заведен определенный порядок. Мы одна семья, pro tanto , единая касса.