Игра в пелеле. Последняя версия

«Я видел сон…  Не всё в нём было сном».    
                Байрон.

1


        Эта история, которая началась с Фёдором З. уже далёким  маем 198... года, похожа на сказку, но давно людьми наблюдательными и  проницательными замечено: многие передряги – вершина айсберга, где под водой наши  мечты, давно забытые слова и прочая эфемерная мишура...

        Весна в том году выдалась ранняя, но какая-то блеклая и засушливая. Фёдор шалопайничал в силу своего темперамента и в недавнем письме знакомому писал: «Веду академический образ жизни – тачки, бабы, папиросы» Конечно, это была цитата из  фольклора, пресловутое красное словцо; в действительности же и по-большому счёту он кривил душой, за внешней бравадой и показной удалью скрывалась давняя озабоченность и перманентная неудовлетворённость сложившимся положением дел. Подспудный и перезрелый нигилизм, случайный набор стереотипов – вот и весь духовный багаж и опыт приобретенный за тридцать лет безалаберной жизни. Однажды Фёдор ясно понял это, но что-то поменять, что-то предпринять получалось, увы, только в помыслах и в упованьях… В самые, самые тяжёлые минуты духовной невзгоды он успокаивал себя примером Ильи Муромца. Лежал же человек тридцать три года на печи, а потом сколько подвигов совершил! Но той весной приступы ипохондрии были чаще и продолжительней, и даже былинный образ воспринимался уже в укор. Вообще-то Фёдор раннюю весну не любил. За два, три случая глубо-кого восхищения картиной пробуждающейся природы, какое-то постоянное, до мелкой дрожи возбуждение. Его флегматичную натуру эта весенняя лихорадка мучила до первого тонкого аромата распустившихся соцветий сирени. Скорее всего это было слепое совпадение, или какая-нибудь сезонная аллергия, а это так прозаически; и Фёдор придумал теорию по которой Сирень была его тотемом и так благотворно проявлялась родственная связь. Это было романтично, и развёрнутая версия нравилась наивным особам. Русские девушки любят красноречие. Иное дело поздняя весна – вот здесь Фёдор был в своей тарелке: в смятённую душу возвращались благодушие, уверенность и этакое ленивое барство.
      И вот, ближе к лету, выпал ветреный и с утра хмурый день. Не то чтобы бликов, даже порядочной светотени не было – серо, холодно и скучно. Но к обеду стало разъясняться, повеселело, и Фёдор с удивлением замечал то, что вчера было скрыто солнечным великолепием: сладостная тягость молодых листьев, деревья радостно размахивающие потяжелевшими ветвями невпопад порывам ветра, а наверху на небе грандиозное представление облаков и туч, в разрывах которых  сияющий свет и лазурь! И во всём этом движении просто физически  чувствовался пульс таинственной энергии – энергии жизни. «Такие дни сулят самые удачные дела! Самые умные мысли!» –  Так думал Фёдор.


2


        В три часа по полудню Фёдор с видом человека поставившего точку над «i», заплатив кругленькую сумму в кассе комиссионного магазина, заполучил старую, более чем двадцатилетней давности, модель фотокамеры. Среднеформатная камера в неплохом состоянии, вдобавок чемодан фотопринадлежностей. Он давно к ней присматривался, всё представляя себе старушку-вдову сдавшую от непроходимой нужды эти памятные вещи. Забытая богом и людьми мыкается бедная со своими старческими заботами и проблемами, а вырученные-то деньги от продажи, небось пойдут на ремонт обветшалой могильной оградки дорогого супруга, несомненно чьим когда-то и был фотоаппарат, или же на крайне необходимые лекарства.
        Нафантазировав себе такую безотрадную картину Фёдор сразу захотел прикупить уже припылившуюся камеру, ибо всё равно, лет через пять, она станет музейной ценностью. Но денег не хватило, чувства поостыли, и получилось как в той присказке: «И хочется и колется…».
Иное дело сегодня: заняв денег Фёдор с лёгким сердцем осуществил задуманное. Ему, как кровь из носа, понадобился аппарат на сто двадцатый тип плёнки; не для коллекции, а для дерзкого проекта сулящего известность и преуспеяние. Проект вынашиваемый давно и уже имевший одну неудачную, даже комическую попытку осуществления. Но! сейчас новые обстоятельства давали еще один оригинальный шанс, насколько призрачный, настолько и фантастичный. Были, правда, некоторые сомнения морального толка, но желание испытать этот таинственный фотоматериал в конце концов, победили. И Фёдор решил действовать. Уже к вечеру того памятного дня он имел необходимый материал спешно отснятый новой камерой. Теперь предстояло самое главное – подобрать нужный режим и рецептуру проявления. Предстояла интересная ночь, за ночь Фёдор думал управиться.


3


        Коротки летние ночи. Кажется только петухи пропели полночь, а уже упала утренняя роса предвещая погожий день. Фёдор стоял на балконе с чашкой кофе в руке наблюдая за пробуждающейся улицей. Жизнь в провинциальном южном городке ещё не потеряла социалистической безмятежности и некоторой размеренности, хотя над страной уже реяли ветры перемен; суля: кому трагические потери, кому надежду и желанные приобретения. Великий зигзаг истории начинался очередной большой смутой; а пока тугой сдобный запах из недалёкой пекарни кружил голову, звук гулких в предутренней тишине шагов выдавал редких прохожих: кто-то рано спешил к заботам нового дня, а кому-то не хватило и прошедшей ночи. Нежно прильнув друг к другу фланировала влюблённая парочка. «Совсем ещё молодые, первая фаза, – определил Фёдор, – такого заряда нежности, преврати её в электричество, хватило бы наверное на весь город... Или мир?..» – грустно улыбнулся он своим мыслям. Появился и «отрицательный» персонаж, нахохлившийся молодой человек с подпрыгивающей не-верной походкой, видимо, переночевал где бог «послал» после обильного возлияния, и вот теперь продрогший, поторапливается, настороженно озираясь и сторонясь встречной пары. Со смешанным чувством взирал Фёдор на уличную сценку; в маленьком спектакле отразился и его ранний романтический период, с необузданностью чувств и безоглядностью поступков, когда всё так легко давалось и, увы, многое, многое безвозвратно ушло...
        И тут во всей полноте вспомнилась та, уже далёкая томная ночь, с мелодичным piano цикад и необыкновенно близкими лучистыми звёздами; долгий глубокий взгляд, когда всё понятно без слов, и то чувство необыкновенной легкости и счастья, когда она бесконечно родная и близкая впервые пошла рядом с Фёдором рука об руку, так трогательно держась чуть влажной и такой покорной ладошкой...
Воспоминание прервал противный писк таймера – вышло время, пора менять растворы. И ещё всеми чувствами там, в августовской ночи, Фёдор  допустил ошибку, вынул плёнку из проявителя не отфиксировав её. И только увидев характерный «засвеченный» молочный цвет осознал это. Катарсис пережитый им в считанные минуты перед этим досадным промахом превратил всенощный эксперимент в какую-то суетливую, ненужную затею. На смену лихорадочному ожиданию пришло равнодушие и усталость. Предыдущие пробы искомого не дали, даже не позволили определить верного направления. Все, кажется, известные себе варианты Фёдор использовал, в общем исчерпался; и беззлобно ругая своё простодушие и доверчивость, наскоро разобрав постель, оставив все склянки и химию как есть «до завтра»,  улёгся спать. И уже засыпая, в полузабытье, он отметил промелькнувшую мысль: «Неплохо бы попробовать позитивную схему... на засвеченном-то кадре...»
Спал Фёдор плохо, мешали то ли остатки ночного возбуждения, то ли яркий дневной свет. Путались какие-то обрывки снов, но перед пробуждением отчётливо приснилось, как попал он в какой-то канал, ровное, но полное скрытой мощи течение, крутой скользкий глинистый берег, хоть и рядом, но никак не выбраться, не зацепиться; сил хватало только бороться со струями змеиными кольцами обхватывающими руки и ноги... И вдруг на берег выбежала Эльвира, прижав руки к груди она беззвучно что-то кричала Фёдору вслед, а течение вынесло его уже на середину и впереди был виден поворот, за которым слышался нарастающий грозный гул. Фёдор понимал, надо бы грести к пологому берегу, там спасение, но всё ближе и ближе поворот, всё больше и больше отчаянье...
        Короткий отрывистый звук вернул Фёдора к действительности. Душная комната и сбитая постель были самым надёжным, самым желанным сейчас для Фёдора местом. Окончательно поняв, что ему ничто не угрожает он сбросил с себя одеяло и лениво соображал: «Что же мне могла кричать Эльвира? От испуга? Или пыталась что-нибудь подсказать? Успел бы я выгрести?..» Фёдор хотел было употребить заклятие от кошмаров: «Куда ночь – туда и сон», – которому в детстве научила его мама, но не решился, ведь там он видел Эльвиру...
Со стола что-то часто закапало, а потом и вообще полилось. Кинувшись к нему он увидел разлившуюся лужу отбеливателя, лопнувшую пополам ванночку, подмокающий справочник и всякий хлам оставшийся после ночных экспериментов: «Так вот, что это так трахнуло, – удивлялся Федор сбрасывая в другую кювету подмокшие бумаги и негативы, – вот это я намутил отравы». Пока он придумывал чем бы вытереть ядовитый раствор, лак под ним зеленел и покрывался сыпью мелких пузырьков, но Фёдор как зачарованный смотрел на оставшийся в луже тот самый засвеченный негатив. А на нём всё явственней проступало то, чего он не мог добиться ночью.   


4


       «От малых причин бывают весьма важные последствия»..!..!..!..! Так говорил классик. Теперь также думал и Фёдор. Он даже попытался выстроить хронологическую цепочку тех, вроде бы случайных событий, но сегодня, сейчас, ему было не до кропотливого анализа и размышлений. В некотором роде он был вне себя, этакая сплошная эйфория. Он и не предполагал, что удача может вызвать такое сильное чувство душевного подъёма. В голове же всё время звучала какая-то причудливая смесь самых мажорных, самых забойных мелодий всех времён и народов. Напевая и насвистывая их Фёдор умудрялся выделывать танцевальные  «па» даже сидя.
       Но надо было закрепить успех! Теперь-то он знал, что может получиться и как надо фотографировать. Теперь это будет целенаправленная работа, а не блуждание в потёмках. В тот же день Фёдор снимал уже по-новой. На съёмке у него всё ладилось и спорилось, и всё ему благоволило; а ещё, попутно, он сделал для себя одно важное открытие  –  оказывается, что люди охотно общаются и доверяют человеку довольному и счастливому. На радостях Фёдор пошёл на философские обобщения и классифицировал новый тип человека: «Человек достигнувший». Таковым он себе и казался!
        Но, опережать события дело неблагодарное, зачастую это наказывается. Второй раунд эксперимента поубавил у него пыла. Не всё оказалась так безоблачно, как хотелось бы. Во-первых, он не добился повторяемости результатов; получалось, что разные кадры снятые и обработанные в весьма схожих условиях вели себя совершенно по-разному. Более того, что уж совсем обескуражило Фёдора, так это то, что на групповых снимках, эффект так поразивший его, в разной степени проявлялся на разных людях. Тут бы набрать статистики, дабы осмыслить феномен, но у Фёдора уже не было фотоматериала, у него кончилась плёнка. А во-вторых, третьих и четвёртых, Фёдора снедало неистребимое желание скорее, скорее явить миру свои шедевры. Трезво рассудив: «Главное я застолбил тему, а в технических деталях, если что, помогут разобраться. Вот возьму в соавторы какого-нибудь кандидата, и дело в шляпе. А пока – вперёд за орденами!».
И уже третью ночь корпел Фёдор в своей импровизированной фотолаборатории. Шедевры следовало, конечно, явить миру в виде фото высокого качества. Фотопечать с обращением – процесс, по началу, тонкий и капризный. Да и главное – это завышенные требования. Всё ему казалось, что в деталях можно что-то улучшить и подправить – этакое самоедство педанта. Но, переведя в мусорную корзину свой стратегический запас фотобумаги, он поневоле был вынужден согласиться с ехидной доктриной: «Лучшее – враг хорошего». Осознав это и поуспокоившись, Фёдор методично принялся печатать. В общем-то, после отладки, печать довольно обычная, рутинная работа: экспонирование, перекладывание фотобумаги по сигналу таймера из раствора в раствор и так далее, действия бесхитростные и доведённые до автоматизма. Обычно, в минуты ожидания сигнала, Фёдор зачастую предавался каким-то по-детски наивно-утопическим мечтам; то он изобретал вечный двигатель, то концептуально необычный самолёт, то грезил политическими или социальными реформами сулящими счастье и процветание всему роду человеческому. Так ни к чему не обязывающие красивые измышления. Но в этот раз, и пожалуй впервые, особенно долго и смачно мечталось о дорогих домах и машинах, женщинах и ресторанах... В минуту просветления, озадаченный такими несвойственными и беспардонными прожектами, Фёдор подумал: «Наверно, я повзрослел и стал добропорядочным обывателем...» Вот так, под видения шикарной светской жизни и закончилась очередная бессонная ночь. В итоге, к утру, получилась приличная пачка фотографий. И уже потом, днём, отоспавшись, он долго и любовно сортировал её. И к его вящему удивлению удалось собрать неплохую тематическую подборку. Это был хороший знак. С этим не стыдно было и свет покорять!


5


        В тот же день чисто вымытый, чисто выбритый Федор, торжественно облачившись в парадный костюм, любовно упаковал в свой видавший виды кейс заветные фотографии, и страшный дефицит по тем антиалкогольным временам – бутылку водки из старых запасов; мысленно благословясь – тронулся в путь. Выйдя на улицу, поколебавшись, двинулся в сторону автобусной остановки. Фёдор не любил общественный транспорт. В маленьком городке это была несерьёзная контора, да и расстояния позволяли обойтись без него. Но, сегодня был особый случай; имея на руках такое сокровище нужно было опасаться любых превратностей судьбы. Поэтому-то Фёдор и не рискнул идти пешком. А вдруг его, не дай бог, собьёт какой-нибудь шальной рокер, или же угораздит упасть в открытый люк колодца. А потому, покрепче сжав ручку, он подумал: «А ведь предложи мне кто-нибудь сейчас за этот обшарпанный кейс чемодан денег я, пожалуй, откажусь!» Настолько честолюбивыми были его планы, настолько он верил в грядущий успех!
        Наконец, дождавшись громыхающего драндулета, Фёдор кротко погрузился в облезлый салон. В автобусе было жарко, пыльно и вдобавок разгоралась какая-то склока на перестроечную тему. Перебравшись на заднюю аполитичную площадку, Фёдор осмотрелся и заметил неподалеку двух девушек, с любопытством на него поглядывающих. «Еще бы, – думал он, – женщины, как и жулики всех мастей, имеют обострённое чувство на везунчиков, на вариант где можно поживиться; но сегодня, милые мои, номер не пройдёт – это точно, – дал себе зарок Фёдор, – я при исполнении важной миссии, некогда мне с вами турусы на колёсах разводить».
Такими напыщенными категориями мыслил он. И только выйдя из автобуса, обнаружил расстёгнутую молнию на брюках, рассмеялся и понял истинную причину «переглядок». А инцидент только повысил настроение,  уж такой был чудесный день!
        И вот цель путешествия была уже близка. Сегодня Фёдор направлялся к косвенному виновнику успеха, человеку который подал идею и своим скепсисом, как ни странно, вдохнул в неё жизнь. Ему-то и предстояло первому оценить результаты того стародавнего пари.
        На третий, уже отчаянный звонок, дверь распахнул высокий, под два метра гренадёрского сложения русоволосый молодой человек.
        – Ёрш твою медь! Ну ты, и мёртвого достанешь!  – Без обиняков выпалил тот выходя навстречу Фёдору.
        – А! отсидеться хотел, хлябь твою твердь! – Фёдор, радостно улыбаясь, пожимал протянутую руку.
        – Ладно, давай заваливай старый синкопщик! Куда же от тебя? – Так «любезно» приглашал в гости Фёдора Женя.
        – Кто?.. кто?.. синкопщик? Не понял! - Фёдор недоумевал. От всегда мягкого, деликатного и вежливого Жени он никак не ожидал такого экспансивного приёма.
        – Проходь, проходь – узнаешь, – отвечал тот с довольной улыбкой. В центре однокомнатной чисто прибранной холостяцкой  берлоги стоял праздничный стол накрытый на две персоны. Цветы, шампанское, шикарный заказной торт. Даже при всех Жениных трубадурских замашках это было что-то.
        – А-а, – разочарованно и окончательно теряя инициативу протянул Фёдор, – романтическое свидание.
        – О-очень романтическое с-свидание, – повторил Женя. Когда он волновался, то невольно начинал заикаться.
        – Теперь  понял, – горестно констатировал Фёдор, – значит, я играю поперёк такта. – И после короткой паузы добавил,  – но ведь это не означает, что я персона нон грата? Хотя бы полчаса у тебя есть?
        – Только строго до семи, и ни минутой больше, –  и Женя  красноречиво погрозил указательным пальцем.
        – Ба! – оживился Фёдор, – да это же целая уйма времени. И сразу же без лишних экивоков заявил, – у меня две новости, с какой начинать?
        – С плохой, вестимо, – ухмыльнулся Женя.
        – Тогда знай, ты проиграл пари! – С пафосом объявил Фёдор.
        – Это какое такое  пари? – С показным пренебрежением вопросил Женя
– Забыл! забыл! – торжествовал Фёдор, – вспомни, вспомни старый склеротик, –  подначивал он Женю.
        – Вспомнил, вспомнил, – передразнивая интонацию отвечал Женя, и добавил, – ты, наверное, без приключений, как без пряников или битому неймётся?..
– Сегодня твоя ирония неуместна, братец, – изображал из себя вальяжного господина Фёдор, – сегодня ты увидишь таакое, –  и не договорив засуетился. Куда только делась его напускная вальяжность? Видно было как он заволновался, и как неловко открыл кейс, откуда сверкнув стеклянным боком выкатилась бутылка.
– Ух, ты! «Пшеничная», – делано удивился Женя, – один ноль в твою пользу.
– Подожди, сейчас будет десять ноль, – лихорадочно потроша пакет заявил Фёдор, и, наконец, достав пачку фотографий, сорвавшимся на фистулу голосом объявил:
– Фокус-покус, – откашлялся в кулак и уже своим почти что нормальным голосом изрёк. - Тысяча голых женщин!
Женя даже и бровью не повёл.
– Опять фотомонтаж?
        – Ну, дарагой, – переходя на местный диалект начал придурашливо коверкать слова  Фёдор, – ты меня за кого держишь? – И уже серьёзно, – ты же меня знаешь, повторяться не в моих правилах. Это ноу-хау! Открытие века, если хочешь! – торжественно изрекал Федор потрясая пачкой фотографий. И, наконец, снизошел – на, смотри!
Флегматичного Женю трудно было чем пронять, Фёдор это знал, но сегодня, сейчас ему так хотелось увидать его восхищение, его удивление. Женя же, задумчиво рассматривая фотографии, молчал. И Фёдор не выдержал:
        – Помнишь про наш уговор? Помнишь? – возбуждённо заговорил он, – так вот я сфотографирую, к примеру, колонну физкультурниц на первомайской демонстрации и у меня будет тысяча голых женщин в одном кадре, в одном кадре! А?.. что и требовалось! – Торжествовал Фёдор.
        – Ну, не совсем голых, – задумчиво не соглашался Женя.
        – Так в этом и есть особая прелесть, это же метафора! Это намёк! Это... – и не найдя нужного слова выхватил у Жени фотографии принялся сам их перекладывать. – Ты только посмотри, это же Ван Гог! Больше! Где ты видел точность объектива и мазок гения?! Смотри какое буйство света!
Возразить Женя и не пытался. Действительно, все фотографии были в высоком ключе, с чётко очерченными абрисами и короткой мягкой растушевкой подчёркивающей объёмность притемнённых мест. Фигуры людей, пейзажи, принимали какую-то иррациональную праздничность, будоражили необычайной пластичностью и лучистостью.
 – Так фотограф я или не фотограф?! –  Ведь я даже перевыполнил твоё условие, – с пафосом вопрошал Фёдор. – Одно дело тысяча «пупсиков», а другое – человек во всей своей красе! С Божьей искрой! Люди-Боги!.. А?!
        Фёдора несло. И он скороговоркой рассказал Жене, как недавно, по случаю, польстился на сомнительное предложение подозрительного типа и
купил необычную плёнку. По заверениям того контрагента получалось,
что  предлагалось не абы что, а секретный астрофизический материал с фантастическими свойствами. Слушая его болтовню, Фёдор скептически ухмылялся,  принимая это за типичную легенду афериста, но после пары наводящих вопросов, засомневался в своей проницательности, а затем и вообще уверовал таинственному незнакомцу. Рассказал про свои бессонные ночи и наполеоновские  планы... Но тут, наверное, от всех этих треволнений голос у Фёдора стал стремительно «садиться» и он взмолился:  «Женя, воды пожалуйста», –  и устало откинулся на спинку дивана. В закрытых глазах его куда-то плыли бесконечные круги, а в ушах стоял чистый мелодичный звон. Фёдор припомнил, такое чувство он испытывал в раннем детстве, когда днём набегавшись до изнеможения, вечером обласканный и накормленный засыпал в счастливой уверенности чуда следующего дня...
        Ну, а дальше пошло-поехало. Женя по такому случаю угостил Фёдора пивом, да и сам соблазнился, пригубил. Слово за слово, открыли и бутылку «Пшеничной». За беседой «усидели» и её. Как водится вспомнили минувшие дни недалёкого ещё прошлого, когда жили они в одной комнате рабочего общежития, общих знакомых и друзей.
        Незаметно время приблизилось к семи вечера. Фёдор начал было уже собираться, но Женя «подобревший» уговорил его остаться. Мол познакомлю, посмотришь, покажем твои чудные фотографии. Последний аргумент показался Фёдору особенно убедительным, прихвастнуть он любил, тем более когда было чем. Только пробило семь, как раздался звонок.
 «Пунктуальна», – отметил он про себя. И вот радостный Женя под локоток вводит девушку. Девушка стоила всех Жениных праздничных хлопот. По-южному яркая, упитанная, дорогая самка. В те времена Фёдор придерживался ломброзианских взглядов, поэтому и был в наблюдениях несколько категоричен и безжалостен.
        – Познакомьтесь, – мой старый друг Фёдор... Мрачный и непостижимый король фотоавангарда. – Так «скромно» отрекомендовал его Женя.
        – Лика, – кивнув головой, с лукавинкой назвалась девушка.
        – Лиза? – сделав круглые глаза, переспросил «мрачный и непостижимый». Это он так начинал задираться.
        – Лика, Лика, – поправила девушка Фёдора мягким контральто и понимающе улыбнулась.
Присели за стол. Пока Женя откупоривал и наливал шампанское возникла минутная пауза. Лика, поймав изучающий  взгляд Фёдора, сказала:
       – Какое у вас звучное имя, и редкое!
       – Да, сейчас так не часто называют, – поддержал Фёдор, – если  только в чью-нибудь честь. И помолчав, добавил, – меня, так в честь деда.
Опять возникла пауза. Теперь же Фёдор немел от восхищения. Его впервые так просто и элегантно подкупили.
        – Ну, давайте выпьем за встречу, за знакомство, – подавая бокалы заговорил Женя. А Фёдор принимая его думал, что в присутствии такой девушки нельзя говорить так буднично и банально, тут нужен речитатив, дифирамбы…
Сдвинули бокалы, Фёдор залпом выпил до дна. Лика же с Женей только чуть пригубили. Поболтали о том о сём, – типичная светская беседа. Выпили ещё по одной. Вернее выпил Фёдор. Парочка хитро переглянувшись, опять только имитировала. Фёдор заметно хмелел. Женя начал рассказывать о проигранном им Фёдору пари и какой чудесный результат из этого получился. Лика от души смеялась и шутливо вопрошала:
– Неужели так бывает?
– А то, –  важно отвечал Фёдор, – под сомнения были поставлены мои творческие потенции, вот я и ударился в амбицию.
        – Нет, нет, – не соглашался Женя. – Сначала ты меня раздраконил, ты раскритиковал мою шнягу «Dance with me, touch me».
        – Ребята! хватит препираться! ну, покажите, пожалуйста, фотографии!  Глаза Лики горели как свечи, на щеках играл густой румянец.
        – Хороша, –думал Фёдор, – вот это темперамент!
        – Фёдор! ну что же ты? Показывай, показывай! – Лике не терпелось, как маленькой капризной девочке. Казалось, откажи ей сейчас и она горько заплачет.
        «Актриса, талантливая актриса, какой дар перевоплощения!» – восхищался про себя Фёдор. И пытаясь ей подыграть стал изображать из себя американского гангстера.
        – Ну ты, блин, и мёртвого уговоришь, детка! Добренький  папа не в силах тебе отказать.
Как ни странно, но фотографии на Лику впечатления не произвели. Или она конкретно ожидала увидеть тысячу голых женщин, или ещё невесть что, но то, что она разочарованна было видно ясно. После просмотра Лика каким-то скучным голосом спросила Фёдора, что он думает делать со своим изобретением.
        – Брошу работу и буду фотографировать билеты моментальной лотереи «Спринт» на предмет выявления выигрыша, я уже пробовал, отменный получается результат, – выдал тираду Фёдор. Теперь в его сторону последовал долгий пристальный взгляд. В диалог вмешался Женя. Он уже вновь наполнил бокалы и объявил третий тост:
– За любовь!
Фёдор не любил символизм и картинность этого тоста и при случае всегда пытался его опошлить, но на этот раз отмолчался.
– Только до дна! – пафосно провозгласила  Лика. Потом, по предложению Фёдора выпили за хороших людей, которых осталась так мало.
 И, по его настоянию, опять до дна. Женя откупорил ещё одну, невесть откуда взявшуюся бутылку. В общем, вечеринка скатывалась к привычному стереотипу. Фёдор уже дошёл до поговорочной кондиции: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке», – начал двусмысленно каламбурить, но спохватился и начал упрашивать Женю спеть какую-нибудь из своих песен.
  Женя сочинял нежные и лиричные баллады, но у них, на взгляд Фёдора, зачастую  был существенный недостаток. Неплохие сами по себе текст и музыка как-то обособлялись, жили порознь, и никак не могли слиться в то, что называется настоящая песня. Не единожды раскритикованный им  этот недостаток сделал Женю осмотрительным, и в его, Фёдора, присутствии, он старался не петь, памятуя старые «обиды».  Но на этот раз легко согласился, видно не хотел предстать перед Ликой уж  совсем бесталанным, однако предварив согласие витиеватой просьбой о снисхождении. Это уже было совсем несвойственное Жене кокетство. Фёдор тут же подсуетился и передал ему гитару. Женя взяв пару аккордов поморщился и принялся подстраивать её. Делал он это тщательно, даже с каким-то благоговением. Фёдор же закрыв глаза, моментально погрузился в мир звуков. То ли прирождённая сентиментальность тому причиной, то ли винные пары, а может и то и другое, но Фёдору в этом нехитром переборе, в первых тихих аккордах, вдруг, почудилась древняя дорога длинною в миллионы лет…

«С ночи припухшие веки
Утром счастливый свет глаз,
Шепотом: «милый, мой милый
Как же нас балует жизнь...»

Пел чуть виноватым голосом Женя. Но Фёдор не слышал слов, он был далеко-далеко, там, где миром правит большое и светлое чувство, там, куда всегда стремятся наши измученные души...
        «Приход» кончился так же внезапно, как и начался, но время прошло наверное много. С кухни неразборчиво прослушивались вкрадчивые интонации, верно, голубки сочли, что Фёдор уснул, вот и уединились... А Фёдор продолжая сидеть с закрытыми глазами и думал, что нельзя так легко впадать в экзальтацию, что пора идти домой, и вообще пора браться за ум и начинать размеренную жизнь человека добившегося большого успеха и уважения. Быстро собравшись, он тихонько прошёл в коридорчик, собираясь таким же манером покинуть квартиру, но остановился, призадумался. Не резон было тащить глухой ночью кейс, которым он так дорожил днём. Мозолить глаза сладкой парочке Фёдор не испытывал никакого желания. Оставался вариант пристроить поклажу в укромном месте, что он и сделал. Засовывая кейс на антресоль и стараясь не шуметь, Фёдор подумал: «Уж завтра утром я припрусь, как бы это не выглядело…»
        На улице задувал порывистый ветер, тревожно вспыхивали далёкие зарницы, слышались отдалённые раскаты грома. Несмотря на приближающуюся грозу, Фёдор не торопясь шёл пустынными улицами полной грудью вдыхая воздух напоенный электричеством. Алкогольной тупой «тяги» как и не было. Кровь теперь волновало предчувствие стихии, предчувствие борьбы… И на полпути ливень во всей своей первозданной силе обрушился на город. Гнулись и ломались ветви деревьев, а Фёдор, как тот легендарный буревестник парил в секущих потоках и что-то в экстазе кричал в разверзнутые хляби, но этого никто не слышал, всё заглушал шум шквала. И уже промокший до нитки Фёдор сумел выразить свой восторг: «О счастье! счастье!  что сегодня только десятое, а завтра будет только одиннадцатое и что ждёт меня много хорошего и доброго впереди!»


6


        Утро одиннадцатого было банальным и будничным. После вчерашней презентации Фёдор подавленный и бледный кое-как отбывал день на работе. То, что вчера казалось таким  простым и естественным, сегодня решительно не представлялось возможным. А потому вчерашнюю свою «угрозу» – прямиком, с утра, зайти к Жене, Фёдор исполнить не решился, отложив это на «после работы». Но смутная похмельная тревога заставила его под надуманным предлогом отпроситься, и он тотчас двинул к Жене. По дороге в движении и на чистом воздухе настроение у Фёдора улучшилось. Купол неба поднялся, атмосферный столб не давил, шагал Фёдор легко и споро; подстать были и мысли – простые и приятные. У уличного торговца за последние деньги сторговал коробку конфет – «Лика любит сладкое» – припомнил вчерашний торт Фёдор и радостно улыбнулся. Но чем ближе подходил Фёдор к Жениным апартаментам, тем учащённей билось сердце: «Застану – не застану». И опасения оправдались, видимо сегодня события развивались по пессимистическому сценарию. Ни Жени, ни тем более Лики к великому своему сожалению Фёдор не застал. А может они не хотят меня видеть и не открывают? Одного этого предположения хватило дабы испортить настроение на весь оставшийся день. И теперь, уже понуро и грустно плетясь восвояси, Фёдор подумал: «наверное это и к лучшему? – Да, конечно! к лучшему», – повторил он вслух.
        Дома, дабы вернуть расположение духа, Фёдор учинил большую приборку. «С потом, – грустно размышлял он, – выходит адреналин, да и бытовые заботы помогают иногда наполнить хоть каким-то смыслом бездарно прожитый день. А пока, давай-давай! Паши негр, солнце ещё не село».
К вечеру изрядно умаявшись, но завершив задуманное, Фёдор достал из «НЗ» и заварил хороший чай, на стол положил чистый лист бумаги, и аккуратным подчерком написав,

love story

1).

положил ручку и глубоко задумался.
        Свои отношения с противоположным полом, тут уместно именно это определение, Фёдор теперь вспоминал начиная со всем известных игр в «папы-мамы». Что двигало малолетними участниками: пробуждающийся инстинкт? смутные озарения? Сказать трудно, но игры проходили с достаточной степенью правдоподобности, с полным обнажением и имитацией акта. Их было трое – два мальчика и девочка. Правила были просты: «Кавалеры» добивались расположения «дамы», она же выбирала фаворита. Фёдор «катал» даму на закорках и угощал похищенной на кухне жареной рыбой. Дружба продолжалась несколько дней. За это время «шведская» семейка претерпев эволюцию стала классической: Фёдор и дама, имя которой он уже, ну! никак не мог вспомнить. Оставшись без конкурента, Фёдор кружил голову даме планами постройки дома, за что ему и было позволено попи'сать на лоно. Это был апофеоз. Дружба так же внезапно кончилась, как и началась.
        Следующий эпизод был полон светлых чувств и печали. Любовь к учительнице в первом классе. Да этот этап прошли, наверное, все ребята, если конечно она, учительница, не  предпенсионный божий одуванчик.
        Во втором классе новое поветрие, новая игра. Называлась она «пастьба». Ребята «пасли» девочек, чаще одноклассниц, реже ровесниц из параллельных классов, но только хорошо знакомых. После уроков девочки сбивались стайками для похода домой, тут же увязывались и «пастухи», когда один когда и два. Главное условие – девочек должно быть раза в два больше, иначе  игра не получалась и все разбегались в разные стороны. И вот эта шумная стайка кочевала замысловатым путём во время чего «пастух» оказывал знаки внимания любимой «козочке»: дёргал за бант, за ранец, подгонял прутиком, а заодно успевал отбиваться от товарок встающих на защиту подружки. Стойких форм эта игра не принимала, так засвидетельствовал почтение и будя, иначе – моветон. «Общественное мнение» зорко следило за соблюдением приличий и за неадекватное поведение следовала суровая объява – «жених и невеста», и как следствие поражение в правах.
Позже, лет в десять, стали случатся детские эрекции. Фёдор смутно
догадывался, что  наступает какая-то новая ступень в развитии его организма, но ни особой радости ни особой тревоги это пока не вызывало.
  Правда был случай, который Фёдор уже не мог вспомнить без улыбки. В школьном хоре, в те далекие времена, был он запевалой, как тогда говорили. И вот на каком-то ответственном конкурсе, перед которым Фёдор по своей псевдоначитанности наглотался сырых яиц (для силы голоса)  произошёл этот казус. Во время сольной партии то ли от напряжения, то ли от тесных штанишек униформы случилась эта ещё невинная штука. Фёдор занервничал и целомудренно скрестил ладошки перед «тем самым местом», разволновался, съёжился и не взял нужную ноту. Больше Фёдор на конкурсах не запевал, а вскоре и вообще покинул не простивший его коллектив. С артистической карьерой было покончено, хоть и прочили ему лавры Робертино Лоретти.
 «Да! Давно всё это было, настолько давно, что вроде как и неправда. Нет, нет – это необычайно важно, – сам с собой вступил в дискуссию Фёдор, – ведь это бесценные детали для психоанализа... Пора, пора разобраться со своим поведенческим репертуаром. Что заставляет меня так импульсивно влюбляться и не менее резко остывать? Синдром Дон Жуана? Какая-нибудь интимофобия? Но ведь это не так. Ведь были, были  глубокие чувства эхом живущие и сейчас! Так почему такая противоречивость и непоследовательность? Когда и где был тот критический период в моей жизни наложивший такую печать на поступки и восприятие?» И Фёдор опять погрузился во вспоминания, в прошлое.
        В отрочестве, в той поре, когда считаешь себя таким взрослым, таким умным и таким непонятым, у него было два характерных и несколько похожих по идее случая, но имевших совершенно разные последствия. Первый был виртуальный – дело было во сне. Снилось ему, как зрелая женщина, прилюдно, в школе искушала  и преследовала его. И Фёдор не в силах терпеть такой позор перед одноклассниками и учителями на одной из перемен, сняв топор с пожарного щита, устроил засаду. До смертоубийства дело не дошло, как водится в последний момент он проснулся. Но впечатления были такие острые, что целый день он не мог без содрогания смотреть на все без исключения особи женского пола. Но вот реальный случай, когда его ровесница, красивая, примерная в учёбе и поведении девочка в благодарность за то, что Фёдор покатал её на велосипеде, ничтоже сумняшеся предложила ему посмотреть на её шрам от недавней операции аппендицита. Это было похоже на лобовую атаку, и Фёдор не выдержал, покраснев до корней волос, буркнул насколько можно было безразличным голосом: «Что я шрамов не видал…» Потом, потом он эту девочку старательно избегал, да и всех остальных тоже стал сторониться; ему стало казаться, что заслужить их внимание и благо-склонность можно лишь необыкновенными подвигами, неземной красотой и умом. А сам же вздыхал и грезил любовными победами, но чем больше грезил, тем больше был скован и косноязычен в общении... Что было причиной этому: Врождённая стыдливость? Инфантильность? Неправильное воспитание? Среда? Эпоха в конце концов? Он с вновь пережитой досады задал себе столько вопросов, что отпала всякая охота разбираться в дебрях и хитросплетениях собственной психики. Азарт пропал, Фёдор поскучнел, и допивая очередную, уже холодную чашку чая, наконец, сформулировал резюме. И за цифрой один сделал запись. Она состояла из одного короткого слова: Идиот.


7


        Прошло уже несколько дней после той доморощенной попытки психоанализа, а за сокровенным кейсом Фёдор всё не шёл, хотя ох! ох! как подмывало. Боялся ли он чего или самоутверждался таким образом выдерживая характер? Этого он не мог определить сейчас и сам. Но то, что его лишили душевного равновесия не было никакого сомнения. И как ни крути, причиной тому была  она – Лика. Такой нелепой ситуации у Фёдора ещё, пожалуй, не случалось. «Ну вот, не хватало мне ещё дожиться до любовного треугольника со старым товарищем», – грустно обобщил он печальные обстоятельства.
Но временной фактор великая вещь. Ещё через три дня Фёдор решил «закатать» губы и не выдавать желаемое за действительность, ибо треугольником и не пахло. С чего это он решил, что Лика ему благоволит? Просто есть люди которые со всеми ведут себя ласково и любезно, и не надо путать простое расположение с чем-то особым или большим. «Ну повезло Жене – встретил красивую, умную, добрую. Когда-нибудь повезёт и мне, – успокаивал себя Фёдор, – а пока, пока займись-ка делом, Казанова ты недоделанный».  Этим неблагозвучным эпитетом он и поставил точку на всей этой истории. Так тогда ему казалось…
Улучшив момент Фёдор всё-таки забрал у Жени свой кейс. Визит был стремительным и почти официальным. И уже на следующий день обуреваемый жаждой деятельности Фёдор предпринял поездку на расположенную вблизи астрофизическую обсерваторию. Сублимированные влечения заставили его проявить недюжинную прыть и несвойственную себе предприимчивость. А ещё говорят, что неразделённое чувство – это плохо. Но несмотря на такой запал и порыв экспедиция не удалась. Не без труда  найдя общий язык и взаимопонимание,  ну, с очень «компетентным товарищем», Фёдор попал в «закрома» сего храма науки. Увы, несмотря на широкий ассортимент, поиски желанного фотоматериала результатов не принесли. Вдобавок Фёдора напугали возможной принадлежностью его предмета поиска к закрытой военной тематике, со всеми вытекающими последствиями. Чем это «пахнет», Фёдор, как работник военно-промышленного комплекса знал не понаслышке и счёл за благо спешно отбыть восвояси.
«Ну, что же, отрицательный результат тоже результат, –  философски рассудил Фёдор, – по крайней мере теоретические шансы ещё есть. Поздно или рано я всё же раздобуду эту таинственную плёнку. Ибо слишком велика цена успеха, слишком желанна цель, и никакая сила не заставит меня бросить этот проект на полпути».               
        В те же дни произошло своеобразное прозрение, и образ Лики потерял свою привлекательность и обаяние. Фёдор даже удивлялся, как это ей удалось так резко вскружить ему голову. «А Женя? Каково ему? – Думал Фёдор, – она будет вить с него верёвки. Нельзя женщинам показывать свою эмоциональную зависимость, нельзя. А он ведь весь, как на ладони – этакий великовозрастный Ромео. Надо бы при случае ненавязчиво развить при нём эту доктрину, так сказать, в превентивных целях...» Но случай всё не представлялся и не представлялся,  Фёдор же за это время поостыл, а после двух мимолётных встреч утвердился во мнении, что Женин роман  успешно продвигается, и всё у него вполне серьёзно и основательно, а потому решил не лезть со своими выкладками и наблюдениями. Влюблённый юноша запросто мог воспринять их как издевательство, или хуже того принять за интригу завистника, что было категорически для Фёдора неприемлемо и совершенно не по-дружески.
Сам же Фёдор в это время пребывал в какой-то вялотекущей депрессии. Идея фикс – эффективно обнародовать свои фотографии не менее эффективно провалилась. Местной газетой он был отвергнут, как чужеродный и подозрительный элемент. А Фёдор возлагал большую надежду на плюрализм рубрики  «Творчество наших читателей». Фотографической общественности, не считая нескольких шабашников от фото, как таковой в их городке не было, и по достоинству оценить его достижение просто было некому. Некоторое количество фотографий Фёдор рискнул послать в центральные издания, но оттуда, как водиться, ни привета ни ответа... И Фёдор наконец осознал, что никто с распростёртыми объятиями его не примет. Ну, а осознать, как говорят, значит наполовину овладеть ситуацией. И Фёдор сделал вывод: «Не подмажешь – не поедешь». Отсюда напрашивался и стандартный ход, но Фёдор после недолгих раздумий проявил принципиальность, он захотел до конца пройти этот, своего рода, нелёгкий экзамен, дабы всё же убедиться, значат ли чего на самом деле его работы или нет? Пока он раздумывал с какой ещё стороны идти на штурм стены неприятия, как, вдруг, на горизонте замаячил новый многообещающий вариант. Совершенно случайно у коллеги по работе, своего старого доброго знакомого, Фёдор обнаружил кипу великолепных, профессионально отснятых и отпечатанных фотографий. Фотографии хранились чуть ли не в мусоре и Фёдору не стыдно было их выпросить. Из дальнейшего разговора он выяснил, что это невостребованное наследство какой-то фотовыставки, оставшееся от близкого родственника его знакомого, который был не абы кем, а председателем популярного и авторитетного фотоклуба, известного своей активной деятельностью на всю страну. Такой шанс было бы грех упустить. Заручившись рекомендациями Фёдор стал активно готовиться к поездке в далекий и большой исторический северный город. Срочно собрал всю доступную информацию о знаменитом клубе и его активных членах, много читал литературы по истории фотографии, заново отпечатал в одном формате все свои заслуживающие внимания работы. И всё это он делал весело, с энтузиазмом человека наконец-то взявшего верное направление и предчувствующего скорый успех. Большое всё-таки дело работа с огоньком, с ней кажется неведомо чувство усталости и уныния. Наверно, именно такой труд и превратил обезьяну в человека… «Осенение» такой мыслью Фёдор почёл за хороший знак. В завершение недельного марафона он оформил очередной трудовой отпуск и перед отъездом устроил на работе маленький фуршет. Благо на военном заводе,  где он трудился, проблем со спиртом не было. В разгар гульбища Фёдор сославшись на срочный телефонный вызов и, не вдаваясь в подробности, решительно откланялся. И через полчаса с припасённой бутылкой спирта оживлённый и довольный был уже у Жени. Хоть визит и был заранее оговорён, приятель, не в пример  ему, был удручён и чем-то тяготился. Это Фёдор видел ясно, несмотря на все старания Жени выглядеть беззаботно. Не расшевелили его ни первые ни вторые пятьдесят грамм выпитого спирта. По-народному – «писюрики». Из осторожных расспросов Фёдор уяснил причину – какая-то экстравагантная выходка Лики, но распространяться на эту тему Женя категорически не захотел.
– А не бери в голову, – дежурно успокаивал его Фёдор, – барышни они такие, любят «ндрав» свой показать.
У самого же в душе шевельнулось какое-то подленькое чувство тайного удовлетворения. Фёдор не любил себя в такие минуты раздвоения личности, стыдился, и старался  побыстрее поменять мысли, обстановку.
– Женя, у тебя депресуха, айда на люди, на воздух - это, говорят, помогает, –  начал нести околесицу Фёдор.
– В кино что ли? – со всей богом отпущенной иронией спросил Женя.
– Ну зачем же так? – по-отечески возразил Фёдор, – можно, к примеру, в богоугодное заведение. А заодно обмоем и мой отъезд.
Фёдор имел в виду ближайшую пивную, известную в народе под чудным названием «Чешуя». По тем приснопамятным временам огульной борьбы с пьянством пиво там подавали преимущественно безалкогольное – пресловутый «Солодок», но иногда, если сильно повезёт, можно было нарваться и на настоящее и единственное в своём роде  –  «Ячменный колос».            
– Понимаешь, – видя постную физиономию Жени продолжал со-блазнять его Фёдор, – в пивных хорошая аура, это тебе не кино. Там нет фальши, чувства обнажены и все делают то, к чему стремились целый день.
– А некоторые и целую жизнь… – Грустно добавил Женя. Он мог иногда быть ехидным. Однако же, подумав, согласился:
– Пошли  уговорил, чёрт языкатый.
– И это правильно! – довольно констатировал Фёдор. 
Но, в тот  раз их тайным надеждам не суждено было сбыться. Шалман встретил их безалкогольным репертуаром. Несмотря на сей прискорбный факт, вокруг мельтешили подвыпившие и даже пьяненькие клиенты.
– Я же тебе говорил, тут сама атмосфера пьянит, – шутил Фёдор.
Заказав два бокала «солодка» и два  «фирменных» бутерброда  больше известных в народе  под метким названием «загрызки», Фёдор с Женей, испросив разрешение,  пристроились в уголок к одиноко сидящему мужчине с красивым лицом ковбоя Мальборо.
– O tempora! O mores! – Картинно посетовал Фёдор доставая початую бутылку спирта предусмотрительно прихваченную с собой. Залихватски подражая киношным барменам, перекинув её из руки в руку,  вопросительно посмотрел на Ковбоя. Тот отрицательно мотнул головой, Фёдор же с инфернальной улыбкой плеснул спирта сначала в Женин, затем в свой бокал:

«Чтобы метко муху бить,
Надо Кола-локу пить!».

  – Ага! Был «Солодок», стал солидол, – в свою очередь  ехидно прокомментировал деяние Женя.
– «Веселись, юноша, в юности твоей... – С пафосом начал Фёдор, – И удаляй печаль от сердца твоего...»
– «Только знай, что за всё это Бог приведёт тебя на суд». – Продолжил с невозмутимым видом Ковбой. У Фёдора, что называется, глаза полезли на лоб. Чтобы вот так, с ходу, продолжить слово в слово священное писание в стране повального атеизма!..  Это было что-то.
– Простите, а вы случайно не служитель культа? – Наконец, нашёлся Фёдор.
– Культы бывают разные, – уклончиво заметил Ковбой.
– А вам в эрудиции не откажешь, – пытаясь завязать разговор, льстил ему Фёдор.
– Вам тоже. – Сухо ответил тот и, извинившись, пожелав, приятного отдыха величественно удалился
– Э… мужик, а поговорить? – вслед  деланно возмутился Фёдор.
– Не приставай к посторонним людям, поскромнее, поскромнее надо быть – нравоучительно заметил Женя.
– Прелюбопытный тип, и слишком колоритный для нашего небольшого города.  Ну, да фиг с ним, лишний рот для нас трагедия, – обобщил ситуацию Фёдор. Женя же, вполне освоившись, и, отхлебнув добрый глоток «солидола», заявил:
– Чихать он хотел на твой гидролизный спирт…  Любитель абсента.
– Да уж скорее Лимонадный Джо, или нет, ты обратил внимание на
его фейс, прям, как с пачки сигарет сошёл, только шляпы не хватает. Ковбой Мальборо и всё тут!
– А ты обратил внимание, какую он ложечку в руках вертел, в свою очередь спросил Женя.
– Ну, и что за ложечка?
– А ложечка-то не простая, а с дырочками, ма-аленький такой дуршлаг.
– И нафига он ему сдался, твой  дуршлагчик, дурашливо ухмыльнулся Фёдор.
– А через этот дырявый атрибут, с положенным в него кусочком рафинада, наливается в воду абсент. Вот так!
– Вот как?! а ты откуда это знаешь?
Женя было замялся, а потом ответил:
– Поэтов надо читать… которые декаденты.
– Ой ли?.. Давай колись, любитель декадентской поэзии, где почерпнул познания?
– Где, где… в тюрьме вестимо! Где же ещё…
– Упс! «торчат» же люди. Век воли не видать!
– Не завидуй!  Это не для простых смертных, а для избранных!
– Ну мы тоже не лыком шиты. Давай-ка, лучше нашего, родного! 
Женя с готовностью согласился. Фёдор отмерил солидную порцию спирта сначала Жене, себе извинившись и сославшись на уже выпитое – поменьше. Взяли стаканы. Фёдор же молвил слово:
– Наш ответ всем декадентам и дегенератам: чистым чимергезом – огонь!
– Огонь! – бодро поддержал его Женя, но сделал паузу уступая «пальму первенства» Фёдору. Коротко выдохнув, тот осторожно приложился к стакану. Плохо пьётся чистый спирт. Почти что невесомая жидкость струится по уголкам губ на подбородок, перехватывает дыхание, вышибает слезу. Типичное пижонство, которому, впрочем, всегда есть в жизни место. «Кола-лока», после спирта, вообще воспринималась, как желтоватая жидкость без вкуса и запаха. Позлословили на этот счет, но по полкружки отпили, дабы пищевод оклемался и не скукожился окончательно. Лошадиная доза пойла благотворно повлиял на Женю, глаза его заблестели, он  оживился и повеселел. Фёдор же от крепких напитков «деревенел» и впадал в состояние близкое к наркозу. Сей синдром был последствием одной супервыпивки и это, наверное, был жест отчаяния организма, пытавшего остановить неразумного хозяина.  Но тщетно. В силу сложившихся общественно-личных отношений тех времён и собственного полублатного мировоззрения Фёдор воспринимал разные возлияния, чуть ли ни как активную гражданскую позицию, ни больше и ни меньше! А потому, вскоре, научился обманывать своё тело. Побольше крашенной жидкости на запивку примиряли организм с алкоголем, но это было чревато сильным опьянением. Сегодня же, накануне отъезда, напиваться  Фёдор не имел никакого права. И потому, когда Женя предложил «сделать» ещё по «писюрику», Фёдор плеснул себе только на самое донышко.
– Ну-ну, не стесняйся, – воспротивился обычно ненавязчивый Женя, – у меня хорошее пожелание.
Фёдор со страдальческим выражением молча долил.
– Ну, давай, за твою заветную дверцу, за твой золотой ключик… –   торжественно-высокопарно, размеренно заговорил Женя, но запнулся, призадумался, и после мхатовской паузы, по-доброму улыбнувшись, потеплевшим знакомым голосом завершил тост, – за тебя, Буратино! 
– Ты это на что намекаешь? Что я совсем-совсем деревянный «Буратина», делано обиделся Фёдор. Нет, нет – я только по пояс, и то сверху, хотя лучше было бы снизу, – он притворно вздохнул, – но, тогда ходить будет неудобно…
– А по нашей теперешней жизни, вообще лучше быть стопроцентным Буратино! Да ещё из чугуна.
– Вот тут я с тобой полностью согласен, а насчёт ключика не сглазь, постучи по дереву, у меня его еще нет.
– Есть, есть, – отвечал Женя, – тебе осталось потрудиться самую малость – открыть свою заветную дверцу, – и Женя сел на своего конь-ка. Это была его теория, рассматривать личные достижения каждого, как удачно подобранный ключ к секретной дверце. И жизнь по этой версии – трудный поиск этих пресловутых комплементарных пар. Да так он и выражался. Они уже как-то дискутировали на этот счёт, и Фёдор, несмотря на всю цветастость выражений, не принимал такую упрощенную трактовку, но в этот раз спорить не хотелось, ключик так ключик, лишь бы подошёл. На Женю же видно нашёл полемический задор и он не унимался.
– Вот станешь ты к примеру знаменитым и удачливым  «Буратином», появится у тебя деревянный животик, сделаешь пластическую операцию на носу, скажи, проще тебе станет жить?  Как ты думаешь?
– Я думаю, что да. Достижение цели всегда благотворно влияло на человека. Это особенный, ни с чем не сравнимый кайф… теперь-то я это точно знаю… 
– А я думаю, что нет – это гонка… но, развить свою мысль Женя не успел. В зале зашумели, раздался звон разбитой посуды, люди повскакивали, стулья попадали. Дебош устроила молодежная шумная компания, но конфликт быстро локализовали и драки не случилось.  «Капелла» забияк к всеобщему облегчению быстро удалилась.
– Пора и нам сваливать, как бы менты не нагрянули, – высказал предположение Фёдор.
  – Не боись, со мной не тронут, – самоуверенно ответил Женя, – в кои-то веки выбрались и сразу разбегаться, нет, так не пойдет!
Фёдор знал эту черту Жени, если что делать, то делать основательно и конкретно, поэтому и не стал перечить, хотя на душе было неспокойно и смутно.
– Ты им что, свою «ксиву» покажешь? – с надеждой спросил он.
– Ещё чего не хватало. Смотри, я при галстуке и при шляпе, – Женя любовно погладил лежащий на соседнем стуле головной убор в стиле «a’la охотник за ведьмами», – да и у тебя вид отнюдь не затрапезный. Сейчас я ещё прикуплю пару порций «синей птицы» (так шутя называли цыпленка табака местного приготовления) и тогда загребут весь этот балаган, а нас не тронут.
– Вот оказывается, для чего умные люди галстуки и шляпы носят, – притворно удивился Фёдор.
– Век живи – век учись. Не скучай, – ответил Женя и направился в буфет. Фёдор же коротая время отвернулся и уставился в уличное витринное окно. «Одеревенение» он своё все-таки поборол, пришло «второе дыхание», алкоголь приятно кружил голову, а это было уже чревато.
 «Надо меньше пить, надо меньше пить, буду больше закусывать», – гипнотизировал себя Фёдор с глуповато-ироническим выражением лица. За окном в это время возникли две фигуры, из той драчливой компании. Фёдор сначала и не обратил на них внимание, так, обычные пьяные дела, не допили и теперь колобродят в поисках приключений. Одного из них, более высокого и  нескладного вида юношу, он часто встречал утром по дороге на работу. И вот новая встреча в новом месте. «Рановато начал он у заведения круги нарезать», –  только успел осуждающе подумать Фёдор, как тот, второй, пониже,  но крепко сбитый, коротко без замаха тыльной стороной ладони неожиданно ударил по лицу своего попутчика. У него вскинулись рука,  вроде, как для ответного удара, но он не посмел этого сделать. И тут же получил второй раз, наотмашь, теперь уже по другой щеке, на этот раз открытой ладонью. Звук от хлёсткого «леща» услышал и Фёдор. Это была не драка, это была экзекуция, циничное  показательное унижение слабого более сильным. Фёдор сызмальства не мог спокойно наблюдать сцен насилия, а ударить человека, тем более по лицу, долгое время для него было немыслимым святотатством, глубочайшим кощунством. Но жизнь обкатала, и он уже вполне мог постоять за себя. В это время за окном произошли перемены. «Крепыш» по-дружески положив руку на плечо «Малышу» что-то участливо ему говорил. И если бы не распухший и покрасневший нос последнего, сцена вполне могла бы сойти за доверительную беседу наставника и питомца. Но идиллия продолжалась недолго. «Наставник» еле уловимым профессиональным ударом в печень отправил «Малыша» в нокаут. Видеть безуспешно хватающего разбитым ртом воздух, то складывающего пополам, то пытающего выпрямиться «Малыша», – было выше всяких сил.
– Да он его замордует, гад, – с этими словами Фёдор решительно пошёл к выходу. Его охватило злое веселье  – несправедливость будет наказана!
«Крепыш» узрел Фёдора лишь тот направился в его сторону. Он повернулся вполоборота не упуская из вида ни «Малыша» ни приближающего незнакомца. Фёдор с первого взгляда узнал в «Крепыше» тот тип людей, которые при внешней простоте и бесхитростности отличались безжалостностью и бульдожьей хваткой, и если вступали в прямую конфронтацию, то ни себя, ни противника ни жалели.
– Привет, мужики. Пару слов «Малышу», – молвил Фёдор. Пока «Крепыш» считал варианты, Фёдор тут же проскользнул к «Малышу» развернул его к калитке в недалёком заборе; по-отечески подтолкнул и подчеркнуто грубовато, как в американском кино сказал:
– Быстренько домой, да вытри сопли.
Но, не успел тот сделать и шага, как сзади раздался бесстрастный голос:
– Стоять!
Фёдор резко, всем корпусом развернулся. Таких злых глаз, как у «Крепыша» ему ещё, пожалуй, не приходилось видеть.
– Если ты сейчас не испаришься, –  вещал по слогам «Крепыш», – то я за себя не отвечаю.
– Всё, драки не избежать, – ясно представил себе ситуацию Фёдор. Ему давали шанс, но это была западня; воспользоваться им означало показать свою слабость, и тогда «Крепыш» был бы неукротим. Пренебречь, значило проигнорировать «жест доброй воли», что опять же давало тому моральное превосходство. Теперь Фёдор лихорадочно считал варианты, но «Крепыш» уже овладев инициативой и подойдя безбоязненно вплотную к Фёдору дал ему лёгкую пощечину. На столь театральный жест Фёдор не менее театрально звезданул «Крепыша» кулаком в челюсть. У того лязгнули зубы, и он, отскочив метра на два, прошепелявил:
– Ну что, начали, сука?
Первый удар Фёдор пропустил. После двух, трёх ложных движений сбивших его с толку «Крепыш» с разгону ударил Фёдора прямой ногой в пах. Тот успел только интуитивно сложиться и отскочить назад, чтобы смягчить удар. Второй удар – прямой правый в голову настиг его, когда он уже почти что выпрямился. Но, тут и «Крепыш» допустил ошибку, он неправильно выбрал дистанцию. И Фёдор, уже падая назад, извернулся и вложил всю энергию падающего тела в могучую подсечку. Ноги «Крепыша» взлетели выше головы, и он пластом, не успев сгруппироваться, со всего маху грохнулся на бетон. Теперь всё решали доли секунд. Через мгновение Фёдор сидел на оглушенном падением «Крепыше» и со словами:  «Проси прощения, гад!» – отмеривал звучные оплеухи. Но насладиться законной местью Фёдору не дали. «Сняли» его ударом ноги сбоку. Целили в голову, но Фёдор, звериным чутьем почувствовав опасность, успел поставить блок; это смягчило удар, но кувыркнулся он эффектно, заехав при этом ногой в то самое злополучное витринное окно. Грохот падающего стекла показался оглушительным. Фёдор лежал в позе эмбриона, закрыв голову руками, и ожидал неминуемой погибели. Видимо, на грохот выскочил и Женя, во всяком случае он первым оказался у Фёдора.
– Ж-живой? – услышал он страшно родной голос. Женя прикоснулся к его руке, – вставай, п-пора с-сваливать.
Но, сваливать уже было некуда. Затравленно осмотревшись, Фёдор понял – все пути к отступлению блокированы. Пять или шесть человек, с олимпийским спокойствием преграждали путь. Вот тут, впервые за всю катавасию, у Фёдора ёкнуло сердечко. Похоже, что дело оборачивалось уже непростой уличной дракой. По-видимому Фёдор преступил невидимую границу, где за каждый проступок полагается жестокое наказание и примерное унижение.
Развязка наступила как в древнегреческой трагедии: Deus ex Machina. Появился «Ковбой». Два, три слова вполголоса сказанные им, этим «шкафам», буквально преобразили их в обычных граждан, вышедших полюбопытствовать в чём тут собственно дело, и не нашедших ничего заслуживающего внимания лениво удалившихся восвояси. Теперь над Ковбоем сиял ореол Большого Босса. Он и поступил, как босс, капризно махнув рукой, призывая Фёдора и Женю к своей персоне. Тут уж было не до приличий и не до чести мундира, в данной ситуации артачиться не было смысла. Друзья подошли. Ковбой внимательно, как вроде первый раз видя разглядывал подошедших и после внушительной паузы, голосом не терпящим возражений заявил:
– Инцидент исчерпан. Ноги в руки и чтоб духу вашего здесь не было!
Большому Боссу следовало беспрекословно подчиняться, что Фёдор и Женя сочли за благо сделать.




8


Следующим днём произошло то, чего Фёдор и не ожидал совсем. Проворочавшись всю ночь с боку на бок, утром Фёдор встал злым на себя
 и весь белый свет. Получалось, что так тщательно подготавливаемая поездка срывалась.
– Куда ни кинь – всюду клин, – рассматривая себя в зеркале невесело, вслух обобщил ситуацию он. Небритый  «face» украшал конкретный фингал и левый глаз совсем заплыл.
– За малым в висок не угодил, змей траншейный, – продолжал свой невесёлый монолог Фёдор. В это время в дверь два раза требовательно позвонили.
– Кого там хрен принес с утра пораньше? – не очень «ласково» отозвался он. - Нет меня дома, нет… – А сам же крадучись подобрался к дверному глазку. Какого же было его удивление, когда на лестничной площадке, в пыльных столбах утреннего света он увидел по-озорному склонившую голову улыбающуюся Лику.  Первое замешательство прошло, и Фёдор, тяжело вздохнув, решил всё же явить себя в таком неприглядном виде.
– Привет! – Радостно и энергично поприветствовала она Фёдора, как только он открыл дверь. – Доктора вызывали?
 Фёдор осторожно приложил руку к заплывшему глазу.
– А чепуха, до свадьбы заживёт… – И лишь поняв, что Лика шутит невесело подыграл ей, – проходите, доктор, мы вас заждались. Несчастный случай. Типа фейсом об тейбл.
Она погрозила ему пальчиком:
– Хулиган! Я всё знаю!
 Вошла Лика уверенно, и скинув в прихожей туфельки уже восхищалась в комнате:
– Какая у вас уютная квартирка!
– Это служебная берлога, – уточнил Фёдор.
– Да-а, – разочарованно протянула она, – все равно уютно, я хотела сказать аура хорошая.
– Угу, южная сторона, – невпопад, задумчиво отвечал он и всё пытался сообразить, чем обязан этому столь неожиданному визиту, ведь не просто побалагурить и полицезреть его перекошенную рожу с утра пораньше прилетела эта пташка.
– Фу, больной! – Как бы читая мысли насмешливо сказала Лика, – вы о чем думаете? Садитесь, сейчас я окажу вам помощь.
– Только укол не делайте, я их с детства боюсь, – пытался острить Фёдор.
– Будешь много разговаривать, – переходя на «ты», – сделаю, – пригрозила она. Усадив Фёдора, Лика  профессиональными движениями осторожно ощупала лицо, голову, внимательно осмотрела гематому.
– Не тошнило? сейчас не тошнит? герой! – То ли с участием, то ли с иронией спросила она.
– Нет, – завороженный ласковыми прикосновениями односложно отвечал Фёдор.
– А голова, голова не болит? – продолжала настойчиво выспрашивать.
– Теперь уже нет, – Фёдор действительно вставший с головной болью, пообщавшись с Ликой, почувствовал себя лучше.
– А ты что и вправду врач?
– Любая женщина в душе врач, – уклончиво отвечала она.
– Или палач? – нашёл ехидную рифму Фёдор.
– Ладно. Поменяем тему. – И тут же спросила, – ты сегодня уезжаешь?
– Нет, в таком виде нет. – Категорически отверг такую возможность Фёдор.
– Вид у тебя что надо. Да и за трое суток пока доедешь твой синяк сойдёт на нет, успокаивала его Лика.
– Ага, рассказывай сказки, что у меня синяков ни разу не было. За трое суток у меня сойдёт только опухоль, а бланш станет синей чернил.
– Да, если пустить всё на самотёк, –  нравоучительно заметила Лика, – а мы не будем лапки складывать, не будем пускать всё на самотёк –  в том же нравоучительном духе продолжала она, – сейчас я окажу тебе первую помощь; скажи, ведь ты не против принять от меня первую помощь? – таинственно понизив голос спросила она.
– Я согласен даже на операцию, усекновение и вивисекцию.
– Ну-ну, раздухарился! Обойдёмся банальным втиранием.
… Прикосновение её рук кружило и дурманило голову. Лика наносила какую-то патентованную мазь, осторожно массировала щёку и что-то рассказывала, а Фёдор мучительно пытался вспомнить, что же будет дальше? Ведь он помнил – всё это уже когда-то было с ним: точно так кружилась голова и он жаждал этих прикосновений ещё, ещё, ещё…
– «Алё», ты меня слушаешь ли? – вдруг насмешливо усомнилась Лика.
– Ага, – шумно сглотнув слюну, хриплым голосом ответил Фёдор.
– Да ты совсем сомлел, – засмеялась она, – видон у тебя слеганца чумовой.
Как ни блаженствовал Фёдор, но эта манера, эти приблатнённые словечки его покоробили, вроде его уличили в чем-то неприличном и постыдном. Он чуть обиженно отстранился в сторону.
– Нормальная реакция, можно сказать адекватная (это в пику её жаргону), я же мужчина, – и потом, – последовала небольшая пауза, – откуда ты всё это знаешь?
– Что это? – Невинным голосом спросила она.
– Ну, что я уезжать должен сегодня, и всё такое?
– Ты может будешь сердиться, но всё это я выведала у Жени.
– А зачем, вдруг, всё это тебе? – с вызовом и гримасой неприятия спросил Фёдор; иногда он мог быть резким и что называется брать быка за рога.
– Ну, сначала пресловутое женское любопытство, – застенчиво улыбнувшись, начала Лика, – а узнав детали, я подумала, что могу рассчитывать на твою помощь, на твою маленькую услугу.
Виноватый вид, покаянные речи всегда трогали Фёдора, и он улыбнувшись в ответ, пошутил.
– Да-а, любопытство не порок, а…– и многозначительно замолчал.
– Молчи несчастный, – в контекст вскричала Лика, потрясая маленькими кулачками. И они, довольные полным пониманием, дружно рассмеялись.
– Ладушки, один момент прояснили, – отсмеявшись и всё ещё лукаво улыбаясь заговорил Фёдор, –  а поручение? Привести сувенир? парфюм, подвески… колготки?
– Но-но! Я думала ты воспитанный юноша, – строго нахмурила брови красавица, - про это ни слова, - и она приложила пальчик к губам.
– А-а, понимаю, –  продолжал веселиться Фёдор, – контрабанда:  оружие, наркотики, порнография, или … подумать страшно… спирт? Бутлегерство значится.
– Фантазёр! Всё проще и банальней. Надо всего лишь передать письмо. Даже не передать, а позвонить, как устроишься по приезду. И его заберут. Вот и всё. Это тебя не обременит?
У Фёдора навёртывался на язык простой вопрос про почту, но Лика уже достала из сумочки тоненький стандартный конверт.
– Видишь ли, конечно можно отослать и по почте, но мне, очень, очень нужно чтобы это сделал ты.
– Ну, допустим, я возьмусь за это, – начал неспешно рассуждать Фёдор, –  а если форс-мажор? Вдруг никто трубку не берёт? Или меня попросту не хотят слушать и отсылают на «третий километр», да мало ли чего?»
– Нет, это исключено, такого не будет, – уверенно ответила Лика и принялась подробно инструктировать Фёдора…
– Подожди, подожди, но я ведь не решил окончательно, ехать мне или нет, – попытался дать задний ход Фёдор.
– И думать нечего, ты же мужчинка или нет? Мы с тобой толкуем битый час, я тебя просто не пойму!
– Знаешь, я конечно всё сделаю, как ты рассказала, – начал рас-строено Фёдор, – но только ты не злоупотребляй жаргоном. Хорошо?
– Дурачок, – она подошла и ласково притронулась губами к его щеке, – это задаток, и давай собираться, самое время.
– Ничего себе, – промелькнуло у Фёдора в голове, – что-то красавица слишком мягко стелет, что-то здесь не так,  впрочем, – успокоил он сам себя: «Дают – бери, бьют – беги».
Но вслух усомнился:
– Да ещё не факт, что я сегодня уеду. Ведь у меня и билета нет.
– Ты веришь в чудеса? 
– Сегодня?.. После этого, – и он указал себе на щёку, в которую его только что чмокнула она, – во что угодно поверю!
– Тогда получи! – и Лика из сумочки извлекла билет.
– Так это что ж такое получается? ты всё  решила за меня?! – в недоумении протянул он.
В ответ её глаза лишь хитро блеснули.
Элегантный и отстранённый сидел Фёдор в автобусе следующего в соседний город, с большой железнодорожной станцией, где ему и предстояло пересесть вечером на поезд.
В очередной раз он был лишен душевного равновесия, в очередной раз он снова и снова пытался проанализировать ситуацию и понять, чего больше в Ликином поведении: отчаянного кокетства или нечто большего и серьёзного?  «Чёртова кукла, видали мы таких», –  подумал про себя Фёдор, а сердце тревожно замирало под звуки мудрой и печальной мелодии льющейся из магнитофона водителя.
«You keep on moving far away, far away», –  звучал и звучал как заклинание рефрен песни.
К вечеру погода испортилась, начал накрапывать дождь, по-осеннему унылый и промозглый. У Фёдора болели ноги натруженные новыми туфлями, и он считал минуты дожидаясь когда же объявят посадку. Уже окончательно стемнело, когда её наконец объявили. Фёдор погрузился с одной мечтой – залезть на свою полку и заснуть сном праведника. В купе уже расположились попутчики… вернее попутчица, девочка лет шести-семи, по-видимому присматривала за принесенными вещами.
– Маленькая леди путешествует одна? – едва заметно улыбаясь спросил Фёдор.
– Спасибо за леди, – с серьёзным видом ответила девочка, –  меня зовут Тата, а дедушка и бабушка сейчас придут.
Маленькая Тата с нескрываемым интересом смотрела на необычного
 дядю с перевязанным глазом. Фёдор потрогал повязку, как бы проверяя на  месте она или нет, принял строгий вид, представился:
– Капитан Флинт. Пират.
Тата заулыбалась в ответ... и не согласилась.
– Пираты только в мультиках и книжках бывают.
– Тс-с, – Фёдор конспиративно приложил палец к губам, – мир полон пиратов и разбойников, только в наше время они прячутся и просто так себя не выдают. Поэтому маленьким девочкам надо быть осторожными. Слушаться и родителей, и дедушек, и бабушек, и братиков, и сестричек… и… – он замолчал не зная как закончить сложную нравоучительную конструкцию.
– Да вы не беспокойтесь, – пришла ему на помощь Тата, – я уже не  маленькая девочка! я же маленькая леди? Так же?  – Озорно улыбаясь спросила она.
Фёдор в ответ только озадаченно хмыкнул.
Вскоре появились «обещанные» дедушка и бабушка. Честно говоря, язык бы не повернулся их так назвать. Мужчина и женщина по возрасту больше походили на родителей. Сухо поздоровавшись они с ходу принялись раскладывать многочисленную поклажу. Тем временем поезд плавно тронулся и покачиваясь стал набирать скорость. Фёдор занял своё место на верхней полке и стал смотреть в окно. На перроне происходила обычная для отправления суета. Кто-то с чувством выполненного долга торопился покинуть площадку, кто-то всё ещё растроганно прощаясь махал и махал рукой вслед уносимых поездом родных, любимых,  близких людей.

«Расставанья и встречи,
Две главные части,
Из которых когда-нибудь,
        Сложиться счастье…»

Припомнились Фёдору когда-то давно прочитанные строки. Немая пантомима закончилась. За окном уже давно мелькали пригородные постройки, а Фёдор всё смотрел и смотрел с грустью в окно исчерченное тоненькими чёрточками  капелек дождя. «Да, настроение момента – великая вещь» – подумалось ему. Прошло ещё какое-то время. Фёдор задремал прикрыв лицо самоучителем английского языка, когда извинившись, к нему обратился мужчина:
– Молодой человек, не составите ли компанию?
Семейная чета  разложив припасы собралась ужинать.
– Слезайте, слезайте, не чинитесь… ничто так не сближает людей, как совместный приём пищи, не правда ли? - Это уже женщина тихим мягким голосом присоединилась к предложению мужа. В этом простом, бесхитростном приглашении было столько домашнего участия и тепла, что Федор без всяких церемоний откликнулся на него. Достал из сумки припас давно минувших дней – бутылку «Токая». Мужчина при её виде оживился, поднял указательный палец и изрёк:
– «In vine veritas».
Фёдор рассмеялся, и предложил:
– Давайте познакомимся.
Познакомились. «Дедушка» – жгучий брюнет с запущенной эспаньолкой и со смеющимися глазами за линзами очков в роговой оправе назвался  Артуром. «Бабушка» –  блондинка, внешне безмятежная, но с напряжённым взглядом представилась красивым именем Галина.
 Выпили за знакомство. Портвейн был настоящим: красивого золотистого цвета, в меру сладкий, с мягким послевкусием грецкого ореха. Возникла минутная пауза.
– Три пятьдесят когда-то стоило, – молвил Артур.
– Что три пятьдесят? – видно, витая в своих мыслях уточнила Галина.
– Вино, вино.
– У вас феноменальная память, - польстил  Артуру Фёдор.
– Хорошее долго помнится. Да и я, не к ночи будет сказано, как раньше говаривали, «пленник Бахуса», в некотором роде.
– Нашёл, что афишировать! Смотри, доиграешься с огнём! – вдруг довольно резко воспротивилась Галина. Снова возникла пауза.
– Замечательная у вас девочка, – кивнул Фёдор на уже спавшую Тату. – Тьфу-тьфу, не сглазить бы, – и постучал по дереву.
– Хм, – начал Артур, – да, хорошая, умница, но с характером,  принципиальная, спасу нет, вся в этого… папу, – со всем богом отпущенным сарказмом Артур произнес последнее слово.
– А это разве плохо? – невинным голосом спросил Фёдор.
– Хорошо, очень хорошо! когда это в меру, – категорично уточнил Артур. Похоже разговор склонялся к философским критериям, и Фёдор решил его поддержать.
– Человек мера всех вещей, – индифферентно заявил он.
– Вот-вот! – аж подпрыгнув, горячо отозвался Артур, – но тому балбесу, в рот ему ноги, разве это докажешь?
От интеллигентного на вид Артура Фёдор никак не ожидал такой резкой реакции.
– Артур! Артур! – пыталась остановить супруга Галина. Но того уже понесло. И последовал безрадостный и сбивчивый рассказ о разбитом семейном очаге их единственной дочери, о коварном и бесчувственном её «муженьке» помешанном на принципиальности и патологической чистоплотности, которой он и отравил жизнь всем окружающим.
– В общем, конченый солипсист… – констатировал Артур. –  И теперь, – продолжал он, –  накануне развода, возымел чудовищное намерение отсудить ребёнка, лишив их дочь материнских прав. И это тоже голимый демарш, ребёнок ему совсем не нужен, как впрочем и никто другой…
– А ведь как у них всё хорошо начиналась! – печально вздохнул Артур, – как он ухаживал, классически, сейчас так и не принято, как мы за них радовались. Свадьба образцовая была… А дальше всё через пень-колоду, как кто сглазил… И как мы не пробовали им помочь, всё напрасно. Глаза Артура теперь выражали растерянность и непонимание.
– Артур, не распыляйся! успокойся! – Воспользовавшись паузой вмешалась Галина. – Всё будет хорошо. Тату мы конечно не отдадим, а остальное уже не поправишь, да и вряд ли это стоит делать.
– Что делать?.. Сакраментальный вопрос, – очнувшись от глубокой задумчивости вздохнул Артур.
Фёдор повидал много семейных коллизий. И несмотря на столь эмоциональную аргументацию ему не хотелось безоговорочно принимать чью-то сторону, кого-то осуждать или же защищать, и он решил помочь Галине, плавно поменять тему и дать успокоиться расстроенному Артуру.
– А давайте-ка выпьем за жизнь, - предложил он, – просто за жизнь. «Ибо как мы к ней относимся, так и она к нам», – на оптимистической ноте завершил тост Фёдор. Но это только раззадорило Артура.
– Вот тут, Фёдор, вы глубоко заблуждаетесь! – не согласился Артур. – Жизнь, сложней и многообразней, чем большинство из нас может представить. Лично я в этом глубоко убеждён. И простая экстраполяция типа: «ты мне, – я тебе», тут глубоко ошибочна.
– Возможно, я не спорю, – начал Фёдор, – но вы знаете, у меня есть друг, он кинолог, прекрасно устроенный в жизни человек, может поладить с кем угодно, и всё такое. Так вот, он весь людской, и извините, собачий род, не мудрствуя лукаво  делит на четыре темперамента. И в соответствии с этим строит отношения. Утверждает, что проколов не было. Может в этом и есть сермяжная правда?
– Охотно верю, конечно, инстинкты и рефлексы учитывать стоит, но переоценивать их по меньшей мере неразумно. Кроме стихийного начала у человека есть и разумное. А ваш друг много потеряет, если так однобоко будет трактовать жизнь. Но если, – продолжал Артур, – он примитивный гедонист, то по крайней мере честный малый, ведь чтобы вволю, пардон, пожрать, поспать и потрахаться, достаточно одних здоровых инстинктов не отягчённых утончёнными размышлениями.
– Да, да, – деликатно поддержал Артура Фёдор, – я слышал, есть такая старая добрая версия, что миром правит любовь, голод и страх. Но где же тогда место для утончённых размышлений? И для чего они нужны простым смертным? И не кажется ли вам, что, зачастую, человек под философскими размышлениями прячет свою беспомощность и неприспособленность к жизни? Вот, как я например. Вместо того чтобы конструктивно чего-либо порешать, начинаю умничать и выискивать такие изощрённые объяснения, что сам себе, потом, диву даёшься!
– Ну не вы один, – расплылся в довольной улыбке Артур, – это пресловутая черта истинного интеллигента.
– Хм-м… ну я то лично скорее кустарь-одиночка, – усмехнулся Фёдор. – Я чужд рафинированным интеллигентным замашкам, мне чудится в них что-то показное и даже масонское…
– Ну, обособленность, чувство стаи, корпоративность, это качество врождённое, оно свойственно большинству людей и не стоит его бояться. К примеру любая общественная организация от пионерии и так сказать выше – это тоже корпорация, корпорация единомышленников.
– И КПСС тоже? – деланно наивным голосом задал «невинный» вопрос Фёдор.
– В хорошем смысле конечно да, хотя тут особый случай. Действия партии большей частью направлены вовне, это не ширма и не масонское общество, как некоторые полагают; она заряжена на выполнение сверхзадачи – строительство нового общества… – тут Артур сделал многозначительную паузу. – И не всегда, надо признать, всё идет гладко, но за ёлками надобно суметь разглядеть лес. И потому поздно или рано коммунистические идеи победят! – Уверенно, с повышением голоса завершил свою мысль Артур.
– Вот это динозавр! – Про себя восхитился Фёдор. В те позднеперестроечные времена шёл процесс массового осуждения и отречения от дискредитированных на корню идей социализма. И потому так откровенно заявленная позиция была свидетельством или крайней упёртости, или крайней недоразвитости.
– Даю руку на отсечение – вы партийный работник, ещё той, старой закваски, – заявил Фёдор.
– Не горячитесь, заберите свои слова обратно… и останетесь о двух руках. Я историк, преподаватель истории и обществоведения в средней школе, а вот она, – Артур кивнул в сторону Галины, – партийный работник среднего звена, да, – заговорчески  понизил голос он. Помолчали. Теперь Фёдору стала понятна некоторая нравоучительность в речах собеседника – так сказать издержки профессии. Но вот, скромнейшая Галина и вдруг партийный работник среднего звена. И всё-таки Фёдор был не так далёк от истины, чего он и не преминул с ехидцей заметить:
– Но, говорят – «муж и жена одна сатана».  Изрекая это,  он боковым зрением наблюдая за реакцией Галины. Она еле заметно повела плечами, как бы стряхивая назойливую руку.
– Так, и наверное, к счастью бывает не всегда… – В ответ промолвила Галина.
– Это точно. Легкий антагонизм здоровой семье не помеха, – с готовностью согласился  Артур. И дальнейший вечер явил всю прелесть антагонизма семейных отношений. Когда вино было допито, Артур несколько раз выходил в тамбур покурить, настойчиво приглашая и Фёдора. Но тот решительно отказывался, ссылаясь на свою недавнюю  «завязку» и боясь соблазна. Во время третьей Артуровой отлучки на перекур, спустя некоторое время за ним выскользнула и Галина, что там произошло между супругами Фёдор не видел, но вернулись они возбуждённые явно не лучшими чувствами. У Галины на скулах проступили красные пятна, а Артурово бешенство выдавал мутный блуждающий взгляд. Не стесняясь Фёдора Галина спрятала в сумку конфискованную у Артура  карманную фляжку полированной стали.
– Ложись спать, тихушник, – вполголоса, но требовательно отчеканила она.
Недовольно вздохнув Артур повиновался, и уже накрывшись одеялом с головой  явственно произнес:
– Медуза.
Проникнувшись ситуацией и Фёдор быстренько улёгся. Банальное пожелание  спокойной ночи, тут было явно неуместно и он мысленно помирил супругов: «Милые ругаются – только тешатся».
Утром следующего дня ничто не напоминало о супружеской стычке. Артур был само добродушие, Галина такой же учтивой и вежливой. Зато Тата блистала во всей своей красе детского очарования. Ребячья непосредственность и уже женская кокетливость переплетались самым причудливым образом. На незатейливое предположение Фёдора:
– Тата, ты наверное будешь актрисой?
Последовал незамедлительный ответ:
– Нет, велосипедистом.
– Но почему? – изумился нестандартному ответу Фёдор.
– Мне нравиться кататься на велосипеде. Когда на нём быстро-быстро едешь, то кажется, что летишь.
– Да-а… – озадаченно поддакнул Фёдор. Ведь именно это чувство испытывал и он в детстве.
– Только очень жаль, что у меня пока нет велосипеда, – огорчённо вздохнула Тата, – но я скоро куплю, вот накоплю денег и куплю! И решительно тряхнула блестящим каре волос.
– Правильно! – Поддержал её Фёдор, – я в детстве тоже копил деньги на ружьё.
– А как вы копили? – Заинтересованно спросила Тата.
– Так по-разному, по-разному, детка, – снисходительно усмехнулся Фёдор. Когда в кино не сходишь, когда мороженное не съешь, а когда,  и выцыганишь.
– А я могу станцевать или стихи рассказывать, – она слегка покраснела и смущённо взглянула на Фёдора, – вот давайте я вам за десять копеек стишок прочитаю.
– А сколько тебе, девонька, осталось-то собрать? – отечески вопросил он.
– На складной, с красными колёсами,  – нараспев начала Тата, – ещё тридцать рублей.
И печально вздохнула.
– Ложу тебе «гонорару» рубль за стихотворение, – по-купечески назначил цену Фёдор.
– Да вы что?! Она же разорит вас! – всполошилась сдержанная Галина.
        – Давай, давай Татуля, крути дядьку на машину! – шутил весёлый Артур-барбудос. В общем, после недолгих препирательств проголосовали предложение Фёдора, и оно с минимальным преимуществом прошло. Голоса разделились так: Два – за, один – против, один – воздержался.
– Хорошая штука  демократия, – удовлетворённо констатировал Фёдор.
Потом Фёдор долго вспоминал этот маленький спектакль. Читала девочка отменно, но больше всего Фёдора поразил подбор; начав с совсем ясельного «Идёт бычок качается», закончила следующим фольклорным:

        «У меня трусы в горошек,
Хороши так хороши!
Все ребята пристают,
Покажи да покажи. 
        Ну, а ты, дурак большой!
Что не приставаешь?
У меня трусы в горошек!
Разве ты не знаешь?»

Уже потом, когда на своей станции сошли случайные попутчики, Фёдор углядел – и был в этом уверен – эвентуальный умысел. В каждом стихотворении были одна, две строки, которые могли примерить на себя большинство мужчин. Они были полны иронии и тонкого лукавства.

9


Вскорости прибыл в пункт назначения и Фёдор. Он немного волновался; большой город, сомнительная затея, в общем, неизвестность томила его. Дабы снять все сомнения он пообедал в станционном буфете. Под обед (вольный город!) можно было заказать сто грамм. Ну а дальше всё пошло по плану. Фёдор с третьей попытки устроился в гостиницу, тогда были такие проблемы, и тут же мысленно благословясь рискнул набрать домашний телефонный номер «небожителя». Фёдор имел представление к кому он звонит. Он видел его и в телепередаче, видел и его суперальбом избранных фотографий. Честно говоря, избранные фото не понравились. Несколько ранних подборок были отменны и оригинальны; сделав на них себе «имя», автор в последующих напустил такой декадентской жути, что оторопь брала.
Наконец, трубку сняли. Напористый голос с вызовом, не произнёс, а выкрикнул:
- Да!
Фёдора несколько смутила такая экспрессия, но, собравшись с духом он тоже громко произнес условные слова. Рандеву назначили через два часа, и Фёдор подумал, что такое энергичное начало – это хорошая примета. Он в этот день был как-то особенно суеверен и осторожен. Во-преки своей извечной привычке постоянно опаздывать, в этот раз на кнопку звонка сподобился нажать в строго уговоренное время.
 Внешне мэтр выглядел как и на телеэкране: поджар, с проседью, под пятьдесят. Но разговор, интонация, разительно отличались. Если с экрана он говорил с мягкими модуляциями и слегка запинаясь, то в домашних стенах – это была речь пророка знающего истину в последней инстанции.
 Передав ему увесистый пакет и приветы родственников с юга, Фёдор от себя присовокупил редкий букинистический фотосправочник с бутылкой экзотического спиртного. Мэтр со словами: «Я же не пью», всё  же принял подношение. После этого ему позволили присесть. Фёдор замялся, не зная как приступить к главному, тогда его поторопил мэтр.
– Молодой человек, существо вашей проблемы.
– Видите ли, мне кажется, что я некоторым образом… открыл новую технику в фотографии. Не могли бы вы оценить?
Коротко хохотнув мэтр согласился.
– Ну-ну, показывайте. 
Фёдор, как сомнамбула достал заветный альбом. Мэтр быстро, и как показалось Фёдору небрежно полистал с таким тщанием выверенный и вымученный альбом; скептически хмыкнул и, небрежно захлопнув, вынес вердикт:
– Хорошо обыгранная соляризация, – не более того. Приём должным образом мотивирован и это плюс. Но – это никак не новая техника, должен вам заметить!
 Профессиональный жаргон смутил Фёдора. Он понимал, что надо бы возразить, но это не Жене было баки забивать, тут надо выбирать выражения и постараться быть на уровне. Однако, фотожаргоном он не владел, а потому ангельским голоском кротко вопросил:
–  Вы что-либо похожее  видели?
– И не единожды! Разница может быть в деталях. Ведь что такое новое? – И не дождавшись от Фёдора подсказки, продолжил, – правильно, хорошо забытое старое.
– А я не видел, – совсем грустно и тихо ответил Фёдор. Метр  пропустил эту реплику и по-деловому перевёл разговор в другое русло.
– Вы, извините, где-нибудь печатались? – вдруг участливо спросил он.
Фёдор припомнил лощёный фолиант мэтра и свой, один-единственный снимок тиснутый в местной газете. Но какой это был снимок! Это была репортажная удача; злоба дня и метафоричность – вот главное его достоинство.
– Да, – уверенно ответил Фёдор и стал доставать из кейса уже пожелтевшую газету. – Вот орган горкома КПСС позволил себе напечатать этот снимок.
Мэтр, как показалась Фёдору, брезгливо принял газету и стал читать  под указанным снимком: «Первый секретарь горкома товарищ N. Во время митинга на строительстве …»  И не дочитав текст, мельком  взглянув на снимок, порывисто вернул газету.
– Теперь это не актуально.
– Тут метафоричный подтекст, тут примечательна тень товарища N, – как можно мягче попытался возразить Фёдор.
– Ну, и что тень? Придумал!  Бильд-редактору за это по рукам надо дать! 
Получалось то, чем Фёдор так гордился, требовалось просто отретушировать, стереть и уничтожить. Прелесть этого снимка действительно заключалось в тени товарища N. Стоявший на крылечке перед прорабским вагончиком он картинно взметнул руку над головой в немом приветствии, а чуть в стороне на стене, под лозунгом: «Партия и народ едины», в косых лучах солнца тень руки чётко отпечаталась рогами над тенью головы. Зловещий мефистофельский атрибут большого партийного начальника заметили и в редакции, но после того, как газета вышла в свет. И судя по всему оргвыводы последовали. Какие? Фёдору об этом не сообщили, но то, что его там объявили персоной нон грата – это было точно. И его это весьма обрадовало. Надо же так подкузьмить насквозь пропитанный идеологией показушный партийный орган! Это дорогого стоило!  Потом воодушевлённый  такой находкой он решил сделать большую серию фоторабот «Люди и тени», но кроме двух, трёх чего-либо значащих снимков у него ничего не получилось. Это оказалось не так-то просто. Конечно, тут напрашивались технические ухищрения – коллаж, фотомонтаж, постановка, но опускаться до них Фёдор не хотел и не мог, ибо в те времена принимал и ценил только «чистую» фотографию; и проект был оставлен до лучших времён, а значит потихоньку и позабыт.
В эту судьбоносную поездку Фёдор потрудился выбрать и взять все свои лучшие работы, даже газету прихватил, но получалось, что хвастать было нечем, эксперта он явно не впечатлил.
Мэтр встал из-за стола, сделал и Фёдору приглашающий знак. И пока он собирал свои вещички, тот, глядя куда-то поверх Фёдора, внушал ему дежурные истины:
– Надо вам молодой человек больше работать, учиться. Вот при нашем клубе есть заочные всесоюзные курсы, записывайтесь. У нас есть опытные методисты. Подучитесь и присылайте работы; мы посмотрим, возможно, чем и поможем.
У Фёдора першило в горле. Вот так, в одночасье, не оставить камня на камне от его суперпроекта… И ведь обидного по существу ничего не было сказано, отмахнулись, как от назойливой мухи: «У нас есть опытные методисты». Фёдор морально был готов к критике, к горячим спорам, но вот так, чтобы просто проигнорировали и всё… Это не укладывалось в голове. Так в состоянии грогги Фёдор и очутился во дворе. Он бесцельно колобродил по незнакомым улицам и проулкам, пока не наткнулся на киоск союзпечати. Обошёл его вокруг, внимательно рассматривая газеты и журналы, постоял, подумал, и купил самых дорогих сигарет. После первой затяжки у долго не курившего Фёдора приятно поплыло в голове. «Ну вот, Артур,  всё-таки ты меня соблазнил», - подумал он.
Выкурив полсигареты и поуспокоившись, Фёдор обращаясь к недавнему собеседнику высказался вслух:
– Тоже мне мастер визуальных метафор. Я «грузить» не хуже тебя могу, но твоё фуфло вообще ни в каких комментариях не нуждается.
Выплеснув таким образом самое наболевшее, Фёдор отправился на осмотр города. На самом деле ему просто надо было выходиться, остыть и осмыслить своё фиаско. Дальнейшее течение событий подтвердило одно бесхитростное и давнее наблюдение:  плохое, увы, зачастую, тяготеет к плохому. Так начинается чёрная полоса.
Около неприметного магазинчика  у Фёдора попросили двадцать копеек, он дал рубль. «Вот человек!» – С чувством произнёс подпитый гражданин. «Утёр я старине Диогену нос, подобрее к людям оказывается надо быть и не будет надуманных проблем…» – отрешённо подумал Фёдор. И эта тема вскоре получила дальнейшее и неожиданное развитие. Судьба свела его в тот богатый событиями день с разнесчастным молодым человеком. Очередная размолвка со строптивой женой заставила его идти по улице и громко разговаривать с самим собой. Фёдор из лучших побуждений имел неосторожность заметить на опасную симптоматичность этого признака. Конечно, это была шутка, но молодой человек воспринял её всерьёз и вцепился в Фёдора, как репей в собаку. И тот понял, что оставлять разнесчастного один на один со своим горем, ну, никак нельзя!
Они сидели в каком-то запущенном пыльном скверике допивая очередную бутылку дешевого портвейна. Когда Филиппа(так назвался новоявленный товарищ) уже рассказавшего про все свои семейные коллизии, потянуло на философские обобщения.
– Понимаешь, вчера я сделал одно совершенно случайное открытие, – с глубокомысленным видом заявил он. – Вот ты, к примеру, знаешь значение английского слова: «Base?» 
– Напиши, я по прозношению ещё плохо шарю. – «Умничал» Фёдор.
– Пожалуйста, – любезно ответил Филипп, старательно выписывая по земле пальцем.
– База, – ясен пень!
– Правильно. Основа, база – это первое значение, а вот второе, держись крепче, а то упадёшь – это подлость, низость. Представляешь насколько людям легче жить, когда они это с молоком матери впитали. Никаких тебе иллюзий! Человек человеку – волк. И точка.
– Ну, так и мизантропом можно стать, – примирительно заметил Фёдор.
Филипп молчал, видно витал где-то далеко в своих мыслях. Вдруг он встрепенулся.
– Ты не подумай, я жизнь не упрощаю, но розовые очки надо снять. Человек создан на паритетных основаниях силами зла и добра, вот он потом и мечется, пытаясь что-то выгадать то с той стороны, то с этой, как хитренькое дитяти…
«Эка тебя занесло», – с удивлением подумал Фёдор. Он и сам когда-то, после крушения очередного идеала, пытался разобраться в этих мировоззренческих хитросплетениях, и поэтому решил исчерпать тему применив домашнюю заготовку.
– Видишь ли, добро, на мой взгляд, всё-таки первично. Если по-другому – оно самодостаточно, и по-большому счёту может обойтись без зла. Зло же паразитирует на добре. А паразит без хозяина жить не может. Поэтому и существует такое понятие, как справедливость…
– Нет, нет, ты меня не путай, – досадливо поморщился Филипп, –  про справедливость давай не будем. И потом, ты меня совсем не убедил. Вот зло, – и он небрежно поддел ногой пустую бутылку, – ни на йоту во мне не нуждается, а я, увы, нуждаюсь и во всё больших и больших количествах…
Фёдор дурашливо поднял руки, – сдаюсь, сдаюсь, тебя голыми руками не возьмёшь, вопрос о первородстве временно остаётся открытым.
– То-то и оно, – как-то неоднозначно высказался Филипп, потом подумав, добавил, – ладно Заратустра, ты подожди меня тут чуток, только не уходи, я мигом.
Фёдор был в том расслабленном состоянии, когда не то что уходить, но и говорить не хотелось, поэтому он и не стал выяснять чего затевает Филипп, а согласно кивнул головой.
 Вечерело. Не по-южному долго и как-то особенно тоскливо. Фёдор, вдруг, представил себя со стороны. Незнакомое место, окраина чужого города и он совсем один, с обидой и опустошённой душой.
«Что я тут забыл, зачем я тут? – растерянно думал он, – чухать надо подобру-поздорову и чем скорей, тем лучше». Но сам сидел и чего-то покорно ждал. Взгляд его упал на пустую бутылку, полуободранная этикетка с названием знакомым с детства: «Портвейн № 15». Да именно от этого вина Фёдор впервые познал чувство опьянения. Сколько их потом было, и вроде путных и совсем беспутных? Но тот первый помнился в деталях и особенно отчетливо.
Случилось это давно. Было Фёдору одиннадцать или двенадцать лет. Рос он в рабочем посёлке-спутнике большой стройки, которые в изобилии плодила набирающая тогда мощь социалистическая экономика. Люди собирались там со всей страны: кто в поиске лучшей доли,  кто был просто романтиком или искателем приключений. Нравы в те времена были простецкие, чувства открытые. Тогда не считалось зазорным крепко выпить и вид пьяного никого не пугал и не удивлял. И вот, как-то жарким летним днём, «сник» в тени дворовой беседки очень пьяный человек. На столике рядом с поникшей головой гордо и символично возвышались две бутылки вина. Ватага пацанов изнывающая от избытка бесхитростного досуга, посовещавшись, порешила: «дяде» и так хорошо, а потому вино надо «забрать». Что с ним делать пацанов учить не надо было. Фёдор в той гоп-компании был самым младшим, но чтобы позорно не отставать пил со всеми наравне. И сейчас, по прошествии стольких лет,  он явственно ощущал ту склеивающую липкость вина на пальцах и привкус пережженного сахара во рту. Детский организм как мог сопротивлялся первому враждебному вторжению алкоголя. Желудок перехватило предрвотным спазмом, и Фёдор явственно ощутил болезненную тяжесть выпитого вина. Старшие ребята закурили. Чувствуя нарастающую дурноту Фёдор тоже сделал затяжку, и это помогло. Спазм прошёл, вино проникло в кровь, ударило в голову ошеломив и обезоружив. Это напугало мальчика. Пытаясь справиться с опьянением он некоторое время побродил в одиночку, но вскоре новый приступ дурноты заставил его спешно ретироваться домой. И этот первый поучительный опыт надолго отбил у него всякий интерес к запретной теме. Потом, следующее сильное опьянение случилось с ним по демобилизации из армии. Тот случай запомнился  ярко выраженным страхом перед наркологическим эффектом. Возвращаясь чудной лунной летней ночью с дружеской пирушки в самой оптимальной степени подпития, Фёдор, сквозь эйфорию винных паров, всю дорогу доказывал себе, что опьянение это ненормальное состояние, что это западня и тупик; и что он, Фёдор, впредь обязуется это дело контролировать и впредь не допускать подобных случаев. Это, наверное, был голос инстинкта самосохранения и подкреплённый доводами разума казалось раз и навсегда снимал эту проблему. Но! несмотря на такой мощный врожденный антиалкогольный заряд, он постоянно попадал в какие-то пьяные переделки, и лишь потом, значительно позднее,  понял – алкоголь очень коварен и не терпит запанибратского отношения, а зарвавшегося поздно или рано безжалостно накажет. Но это будет потом, а пока Фёдор сидел, лениво курил, жалея себя несчастного, и думал: «Ну, и денёк мне выпал сегодня. Один напыщенный индюк камня на камне не оставил от им выстраданной затеи. Другой, философствующий выпивоха, небрежным движением ноги откинул, нет, не пустую бутылку, а его же, Фёдора, оригинальное суждение о природе справедливости.  И что мне сегодня ещё «светит?» Надо, надо, пока ещё при памяти уносить ноги-то… И Фёдор решительно с размаху щелчком закинул окурок далеко в кусты. Вопреки опьянению, или благодаря тому, он почувствовал краем сознания, как поток событий неумолимо захватывает его и выносит на стремнину; и можно ещё не принимать вызов, увильнуть, но азарт, его азартная натура уже сделали выбор, и он решил дождаться новоявленного приятеля.
Филипп появился внезапно и совсем с другой стороны, нежели уходил. Был он оживлён и радостен. С видом победителя потрясая полиэтиленовым пакетом, в котором угадывались две солидного размера бутылки.
– Античное приключение! Ты извини, что я так задержался.
Фёдор, чтобы поощрить и потрафить Филиппу деланно изумился:
– О! Это круто! Победителей не судят. Ещё больше он удивился, когда Филипп достал бутылку. Это была не промышленная тара, это было своего рода произведение искусства. Чёрный, блестящий сосуд в тисненых наклейках и с плетением по горлышку золотистой соломкой. Таких на своём веку Фёдор ещё не видел. Конечно, это было не простое вино! И он сразу представил благородных мужчин и женщин, респектабельный ресторан, красивый интерьер, тонкие речи, шикарные вечерние наряды…
… Матюгнувшись, Филипп наконец справился «народным» способом с непослушной пробкой, загнав её во внутрь бутылки.
– Приголубь, то есть пригуби, – скаламбурил Филипп протягивая Фёдору бутылку. Тот с некоторым благоговением взял сосуд, понюхал горлышко, но через миазмы портвейна ничего не разобрал. На вкус же он определил:
– По-моему, сухое красное вино.
– Кисляк, оно самое, – согласился, отхлебнув вина Филипп, – играем на понижение.
– Это как? – не понял Фёдор.
– Градус понижаем, – завтра голова будет вава, во рту кака, нельзя так делать. «Минором» называется.
«Ну, чистый андеграунд начался» – про себя подумал Фёдор.
– У нас такой обычай «полировкой» называется и весьма распространен, – вслух ответил Фёдор.
Вот так за обменом мнениями об особенностях и тонкостях культуры потребления они и прикончили один нарядный «фугас». И этого оказалось достаточно. Филипп опьянел резко, и человек незнающий подумал бы, что он придуривается. Фёдор же знал – так «рубятся» алкоголики, люди легкомысленно пренебрегающие закуской и психически надломленные. Его и самого развезло порядочно, но он вполне контролировал ситуацию. Первым делом, конечно, надо было определить Филиппа, который пытался тут же на лавочке поспать. Вступив в подобие диалога Фёдор всё-таки выпытал адрес бедолаги. Тот, широкая душа, приглашал Фёдора в гости и всё больше и больше вис на нём. Время от времени, когда товарищ по несчастью совсем переставал шевелить ногами, Фёдор взбадривал его короткой фразой:
– Филипп, менты!
Филипп взбадривался, приосанивался, но через короткое время вновь безнадёжно повисал на Фёдоре. Наконец, они выбрались на авто-бусную остановку. Тут новая напасть, расхристанных в долгой дороге друзей в упор не хотели замечать водители всевозможных авто. Тогда Фёдор пошёл на хитрость; он спрятал Филиппа за столб, строго-настрого наказав ему не высовываться, а сам принялся энергично «голосовать». Но! как говорится – не поминай лихо на ночь. Первым остановившемся автомобилем был милицейский уазик. Фёдор, узревший знакомую символику, попятился, как будто и не он только что размахивал руками, но было поздно.
– Давай, давай грузись! и товарища прихвати! – Раздался вполне доброжелательный голос из чрева уазика. У Фёдора мелькнуло шальное: «а вдруг!». Но, чудес не бывает. Открыто противиться роковому предложению – Фёдор знал из печального опыта – не имело смысла. Оставался шанс приватно договориться. Поэтому он бесстрашно откликнулся на «приглашение». Пока Фёдор собирался с мыслями, Филипп подсаженный под микитки, как говорится, и почуяв себя в лоне автомобиля, повелительным тоном объявил:
– Шеф, Шеболдаевка, поехали!
– Совсем обнаглели, – отозвался сержант-водитель и резко тро-нул с места. Но ехали медленно, менты внимательно всматривались в лица, походку каждого припозднившегося человека. Охота продолжалась. За это время Фёдор безуспешно попытался тронуть чёрствые сердца бойцов правопорядка на ходу сочиненной мелодрамой. Но то ли сюжет был не на уровне, то ли Фёдор пожадничал и не той суммой убеждал, но амнистии не последовало. Попались они с Филиппом в так называемую «раколовку», по официальному же – в машину спецмедпомощи. И конвоировали их в печально известное заведение с лукавым названием «медицинский вытрезвитель». Когда-то давно изобретенные и задуманные с толикой здравого смысла, эти заведения со временем превратились в жупел для всего мужского населения во всех городах и весях всей страны. Фёдор знал одного человека, который за один вынужденный визит, кроме приличного штрафа был наказан по четырём номинациям по месту работы. Включая такую болезненную, как исключение с многолетней очереди на жильё. Работники спецмедучереждения знали истинную ценность своих «услуг» и потому норовили «прижучить» человека поприличней, с положением, дабы с лихвой окупить свой «неблагодарный и тяжкий труд». И Фёдор, в свою бытность, имел неосторожность пару раз попасть в эти теннеты. Знал он обычаи и порядки, а потому надежда выйти из воды сухим его не покидала. Суд был коротким и несправедливым. Присев не покачнувшись приказан-ное число раз, правильно ответив на нехитрые тестовые вопросы, Фёдор всё же был признан пьяным, раздет до плавок и помещён в камеру. С Филиппом вообще не церемонились. Для острастки пару раз стукнули, насильно содрали одежду и бросили в ту же камеру. Очутившись на кровати, тот ни к кому не обращаясь, объявил:
  – Энергетические вампиры, им хорошо когда другим плохо, – свернулся калачиком и заснул.
Фёдора же душило бессильное чувство порушенной справедливости. Он знал содержание неафишируемой служебной инструкции этих заведений, ни по одному из её пунктов он под задержание не проходил.
 «Возможно, тут местная, особенно драконовская инструкция? Или просто беспредел? – пытался анализировать ситуацию Фёдор, – и какие тогда возможны репрессии?»
На него опять накатила волна острой обиды. Вот так, ни за что ни про что, схватить человека и бросить за решетку. Иначе чем глумлением, издевательством над здравым смыслом и законом он объяснить это не мог. Прирождённый идеалист, Фёдор, долго и болезненно терял по жизни свой запас праведности. И даже благоприобретенный, здоровый (?) цинизм не всегда позволял переварить иную ситуацию. Вот и сейчас он метался по камере не обращая внимания на нескольких таких же горемык, рассыпая проклятия по всем властным инстанциям и их порядкам.
– Вы безусловно правы, – отозвался не выдержав такой безутешной экспрессии один из «страдальцев», – законы подмененные понятиями поздно или рано отомстят за себя.
– Кому отомстят? – оторопело вопросил Фёдор.
– И им тоже, – загадочно ответил собеседник.
– Тоже мне псих-аналитик, – про себя чертыхнулся Фёдор. И решив вывести на чистую воду новоявленного собеседника задал ещё один вопрос.
– Так что же прикажите делать?
– Ждать, – последовал лаконичный ответ, – и собеседник по-смотрел на часы, – многие вещи требуют выдержки.
– Странно, – подумал Фёдор, – часы не изъяли при задержании. Кто он? блатной? так блатных сюда не сажают, больной? тогда какого фига я с ним разговариваю?!
И всё же, что бы прояснить ситуацию он продолжил напористо задавать вопросы.
– Нет, вы конкретно, вот сейчас, можете чем-нибудь помочь? – Фёдора этот никчемный разговор начинал раздражать, – связи? деньги? явки наконец!
Он  пристально посмотрел на собеседника пытаясь определить степень его опьянения. Но в неверном свете тусклой лампочки тот выглядел совершенно трезвым. Средних лет мужчина, среднего роста, средней комплекции, как говорится, без особых примет. «С такой внешностью только в разведке служить», – подумал Фёдор. Хотя была, была одна характерная деталь сразу бросающаяся в глаза – часы. Почему-то были надеты на правую руку…
– Только добрым советом, – лаконично отозвался «разведчик».
– Страна советов, – буркнул в ответ Фёдор, – а толку нету. Воз-никла пауза.
– Вот этот бедолага, – продолжил разговор собеседник, – твой товарищ, сразу видно распространенный типаж.
– Какой ещё типаж? мы, что в театре или цирке?
Собеседник пропустив  реплику «мимо ушей», продолжал:
– Типаж начинающего спиваться человека. Простодушный, открытый и эмоциональный он лёгкая добыча для порока. А в ближайшем окружении всегда найдутся «доброхоты» которые этому поспособствуют. Дворовая компания ли, иные коллеги на той же работе, да мало ли кто не подтолкнёт пошатнувшегося. И зачастую, увы, вольно или невольно это бывает близкий человек – жена. Да, да. Казалось бы, ей то какой резон? Но всё до безобразия просто. Таким человеком можно легко манипулировать, понукать и третировать. Чувство вины у мужика с похмелья, что может быть более  благодатного для властных жён, начальства и «власть предержащих?» Крути с него верёвки, он всё стерпит. А будет буянить, так добить, доконать – это же как сладостно доказать своё превосходство! Увидеть поверженного, растоптанного и укрепиться в своей правоте.  Это у многих людей в крови, как охотничий инстинкт. Это общество поощряет. Это торжеством  морали называется!
– А вы, извините, случайно не метафизик? – Со всей отпущенной природой иронией уточнил Фёдор. Ему вдруг стало совершенно очевидно, что случайный собеседник  просто-напросто перенес свой выстраданный жизненный опыт на них с Филиппом. Вот и весь сказ. Да, по пьяным философским выкладкам на сегодня был явный перебор.
– Про личности не будем, – сухо ответил собеседник, – я старше вас по возрасту и бывал в некоторых передрягах, куда как хлеще чем сегодняшняя.
Фёдор в ответ с некоторым пренебрежением, давая понять, что диалог закончен сел на свою кровать спиной к собеседнику.
«Да, –  думал Фёдор, – похоже, что очередной раз влип. Тут ещё этот «Бывалый» на уши присел. Как тут заснёшь? если каждая минута лишения свободы кажется нескончаемой».
 И он принялся барабанить кулаком в окованную железом дверь. За дверью его стук упорно игнорировали. Фёдор не хотел сильно буянить, всё ещё надеясь откупиться, но поняв, что деликатность тут не проходит принялся колотить ногой и громко призывать «власть придержавших» в открытое окошко «кормушки». Наконец, сержант появился. Сама важность и начальственность. Но в переговоры вступать наотрез отказался, лаконично пригрозив:
– Будешь шуметь посажу в холодную.
Фёдор за малым не обматерил эту вальяжную ступу, но сдержался и смиренно попросился в туалет.
– Давай-давай. И желающих прихвати, ночью шастать я вам не дам.
Желающих не оказалось. И Федор брезгливо перебирая босыми ногами по затоптанному полу пошёл в указанном направлении. Сержант, как в кино, поигрывая увесистой связкой ключей лениво его сопровождал. Уже закрывая за собой дверь, Фёдор боковым зрением увидел, что служивый резко завернул в сторону дежурной комнаты на раздавшийся телефонный звонок. То, что дальше он выкинул, было полной неожиданностью, как для сержанта, так и для самого Фёдора. Выждав несколько мгновений не отходя от двери он тихонько приоткрыл её и осторожно выглянул. Коридор был пуст. А в его торце, в открытом проёме наружной двери заманчиво светилась цепочка уличных огней. Раздумывать было некогда. И он в три прыжка, набрав скорость, ласточкой пронёсся мимо дежурки, где его недавно раздели и допросили; но коридор оказался длиннее, чем можно было предположить. Фёдор изо всех сил бухал пятками, а он всё тянулся и тянулся… и уже выскакивая в дверь, он услышал истошное: «стой», и дружный топот кованых сапог. «Поймают – убьют», – мелькнула паническая мысль; и Фёдор представил, как его пинают по ничем не защищённым рёбрам, выцеливая самые уязвимые места. Такая картинка придала ему прямо-таки животную силу и ловкость. Кинувшись в ближайший проулок он на повороте рыбкой перемахнул подвернувшийся забор, подскочил, зацепился ногой за какую-то проволоку и упал – въехав лицом в свежевскопанную грядку, тут же свернулся в клубок и затих. Рядом предательски светил уличный неоновый фонарь. Фёдор представлял, как контрастно белеет его тело в этом мертвящем свете, но боялся пошевелиться. И только когда рядом пробежали два человека, он  всё ещё не веря, что ушёл от преследования, настороженно озираясь и прислушиваясь, перебрался в укромное место под тень стены какой-то хибары. Отдышавшись присел на корточки упёршись в ещё тепловатые со дня кирпичи, обхватил голову руками.  Только теперь до него дошла вся трагикомичность его положения. В одних плавках да в чужом и незнакомом городе… было от чего схватиться за голову. Но кручинился Фёдор недолго. Винные пары всё ещё кружили голову и план созрел сам собой. Дерзкий и простой: «Вот сейчас осмотрюсь, приценюсь да и постучусь в первую приглянувшеюся дверь, – думал он, – расскажу всё как на духу! Неужели не поймут, неужели не посочувствуют? А там, как поучал «Бывалый»:  «Утро вечера мудренее». Сейчас главное не запаниковать и определиться с ночлегом». Сказано – сделано. Первым делом Фёдор осмотрел хибару, под стенами которой он нашёл приют, но видно она была нежилая; запущенная и убогая стояла без признаков жизни. Фёдор внимательно прислушался, стараясь определить верное направление. Издалека приглушённо доносились ритмы большого города, окраина же была пустынна и тиха.
– Хоть бы собака какая залаяла, – чертыхнулся в полголоса Фёдор. И тут где-то  по соседству хлопнула дверь.
«Ага, есть жизнь и в этих палестинах!», – приободрился он, и стал пробираться на звук. За хибарой и стоял подававший признаки жизни домишко. Входная дверь его была неплотно прикрыта и пропускала лучик света и зычные звуки ТВ-политики.
        – Что ж ты умотался? Ты что, совсем глухой? – Неожиданно раздался ещё более громкий женский раздражённый голос. Но риторический вопрос повис в воздухе. Промелькнувшая тень энергично сделав неприличный интернациональный жест «по локоть», бесшумно растворилась в потёмках. И Фёдору расхотелось стучаться в эту скромную обитель. Ему вообще расхотелось куда-либо стучаться. И вернувшись в своё укрытие он принялся перебирать всевозможные и не совсем возможные варианты своих действий. Вскоре Фёдора начало знобить, алкоголь выдыхался, наползали осенняя сырость и холод. Новая волна безнадёги вызывала то ярость, то жалость. Надо было что-то предпринимать, а он всё медлил и медлил, ругая то ментов, то себя, то весь безучастный и равнодушный мир.
Помощь пришла, мир не без добрых людей,  и совсем с неожиданной стороны. В ночной тишине вдруг грянул пьяный хор:

        «Мы идём по Уругваю,
Ночь хоть выколи глаза.
Слышны крики попугая:
«Раздевают до гола…»

Фёдор на радостях хлопнул себя ладонью по лбу: «Пьяницы всех стран объединяйтесь!» – и кратчайшим путём двинулся наперерез горлопанам.

«Нас поймают папуасы,
  Будут жарить над костром.
  Чтоб вы черти подавились
  Моим сломанным ребром…»

Продолжала выкрикивать невидимая капелла дворовые куплеты. Последний забор и вот он опереточным чёртом возник перед опешившей компанией.
– Ой, откуда таких выпускают? - игриво прозвучал женский голосок.
– Попугайчик голенький, – вторил ей другой.
– Братки, меня обидели, – игнорируя неуместные женские замечания стучал себя в голую грудь Фёдор. И вкратце поведал честной компании свою горестную историю. Что и говорить, алкоголь, наверное, имеет и свои плюсы. Ибо понимание Фёдор встретил полное. Тут же ему поднесли початую бутылку вина, заботливо накинули куртку. И под шутки-прибаутки весёлая компания двинулась дальше. Новое вино на старые дрожжи приятно кружило голову, и Фёдору казалось, что нет душевней людей, чем эти ребята-студенты, празднующие то ли чьи-то проводы в армию, то ли чьи-то именины, то ли то и другое слившееся в одну непрерывную череду.
Долго ли, коротко – Фёдор плохо ориентировался во времени – тёмными улицами и буераками новостроек, тёплая компания наконец подошла к студенческой общаге, куда ребята брали его на постой. Фёдор уже был в бессовестно позаимствованном с уличной бельевой верёвки трико, однако же босиком. Пройти в таком виде через бдительную вахту шансов не было, но был проверенный и испытанный вариант – по газовой трубе до второго этажа. Что Фёдор и сделал. События развивались пока благоприятно, и на горизонте даже замаячил happy and. По дороге Фёдор сподобился придумать и уже заручился поддержкой в осуществлении плана по вызволению своих пожиток. Весёлый парень Дима взялся ему помочь. В его же комнату определили Фёдора и на ночлег. Но спать в эту ночь не пришлось. Заводной Дима организовал партию в преферанс, уговорили принять участие и Фёдора. Фёдор играл небрежно, но карта ему шла, да и расклад чаще был на его стороне.
– Интеллект против фарта бессилен, – всё грустнее говаривал Дима – хозяин «горы». Фёдор же думал: «Эх! мне бы завтра чуточку этого везения…»
Та ночь показалась Фёдору бесконечной. Студенты оттягивались, как могли: анекдоты, дружеская пикировка, сухач и сигареты. Фёдор на какое-то время забывался, смеялся над остротами, сам рассказал анекдот в тему, но порой всё это вдруг представлялось дурным сном. Прокуренная комната, бледные лица, и он, Фёдор, в чужих рубашке и трико… Всё чужое! Чужой город! Чужая планета! Фёдор украдкой ущипнул себя, так, для проформы, для очистки совести, невесело усмехнулся: «если бы все проблемы этим решались. Чуть что не так – шлёп себя по лбу, или ущипнул за руку и очнулся в тёплой кроватке; чертыхнулся, повернулся на другой бочёк и вот ты уже паришь в сонной невесомости над лугами и полями беззаботный и счастливый. Но чудеса бывают только в сказках, в жизни же, как не крути, похоже  правит железная предопределённость – Фатум, Рок». И Фёдор с немой тоской вперился в казённое окно.  А за его немытыми стёклами  забрезжило хмурое утро.


10


«Будет день – будет пища».  Эта мудрая сентенция, ну, никак  не успокоила Фёдора. Изрёк её Дима, перед тем как завалился спать. Сладко потягиваясь он добавил:
– Вот покемарю часика два и смотаюсь в трезвяк, а сейчас, сам понимаешь, никто мне твои вещички не отдаст, да ещё и самого свинтят…
Фёдор всё это отлично сознавал, но он не находил себе места, ибо чувствовал себя  пресквернейше. Пьяный кураж прошёл, и по обыкновению наступило утреннее обострённое чувство вины и раскаяния. Тут бы побыть одному, собраться с мыслями скрывшись с людских глаз, но не тут-то было…
Общага просыпалась шумно и суматошно. Заглянул какой-то тип и потребовал зубной пасты, его послали в три голоса. Кто-то принёс чайник, попили чаю. Какие-то хождения, музыка из хрипящего магнитофона, череда новых и совершенно безучастных лиц. Но вскоре утреннее шоу закончилось: «цирк» уехал и только редкие голоса нарушали тишину ставшего вдруг гулким и пустынным здания. В комнате остались безмятежно спящий Дима и не находивший себе места Фёдор. Вспоминая вчерашний день он всё пытался и пытался определить где же была допущена роковая ошибка. Но выстраивалась такая длинная цепочка, что разбирательство теряло всякий смысл. Тогда усилием воли Фёдор попытался прекратить эту похмельную рефлексию, понимая всю бесполезность и даже вредность этого псевдоанализа, а по сути же являвшего собой обыкновенное самобичевание. Дабы обмануть реявший над ним Рок, Фёдор мысленно пообещал, что если повезёт и его пронесёт без серьёзных последствий, то быстренько и в тот же день «свалить» из столь недоброжелательного города. А пока предстояло скоротать несколько часов полных мучительной неопределённости. Успокоив себя таким образом, Фёдор взяв первую подвернувшуюся книжку, попытался сосредоточиться на её тексте, но вскоре заклевал носом и чуть не упал со стула. Перебравшись на свободную кровать он забылся тяжёлым и беспокойным сном. Но поспать не довелось, чей-то требовательный стук в дверь Разбудил Фёдора. По началу он решил не реагировать, мало ли кого там нелёгкая принесла. Но стук настойчиво повторился и второй и третий раз, видимо стучавший знал о том, что комната не пуста. Фёдор попытался растолкать Диму, но тот похоже впал в летаргию. И когда из-за двери раздался возмущённый девичий голос: «Димка, открывай паразит паразительный, иначе дверь сломаем!» Фёдор понял, что отсидеться не удастся, приняв насколько возможно бодрый вид, двинулся  выполнять ультиматум. За порогом оказались две девицы. Цыганистая брюнетка, едва Фёдор открыл дверь, решительно устремилась в комнату, следом тактично прошла вторая – светленькая и худенькая. Нимало не смущаясь брюнетка принялась трясти и щипать сонного Димку. Тот попытался проигнорировать навалившуюся напасть, но не тут то было. Девица чуть не уронила его с кровати. Поняв, что в покое его не оставят, Димка перехватил инициативу и теперь уже пищала брюнетка призывая на помощь Лену. Лене же, по-видимому, было крайне неудобно, она то изучала вид за окном, то замызганный подоконник. Фёдор тоже стоял истукан-истуканом не зная каким боком повернуться к пылкой парочке. Он хотел уже предложить Лене выйти и дать возможность разобраться им наедине, но изрядно потрепанная брюнетка сподобилась вырваться из Диминых объятий. Отскочив подальше, она через сбитое дыхание запальчиво заявила:
– Димка-дуралей такой, тебя же Аида Францевна вызывает.
Возбужденно блестевшие глаза его враз померкли, тяжко вздохнув, трагедийным голосом изрёк:
– Ничего себе?! – И немного подумав, глубокомысленно добавил, – теперь у меня есть два пути: или я становлюсь образцовым студентом, или вылетаю, как пробка из бутылки!..
– Дим, а как же мои вещички? – Понимая всю неуместность вопроса всё же робко спросил Фёдор.
– Извини, старичок! Старушка «Извергиль» шутить не любит, у меня самого возникла куча проблем. А твою просьбу кому-нибудь да перепоручим. Не пропадёшь!
 Вскоре троица покинула совсем удрученного и опечаленного Фёдора. Оставшись в одиночестве он ясно понял, что действовать надо самому и сейчас же. Сидеть и чего-то ждать он уже не хотел и не мог. План был прост; имитировать глубокий порез ноги, покаяться и сдаться на милость властям, им, небось, скандал тоже ни к чему.  В конце концов в тюрьму за это не сажают, успокаивал он сам себя. Ну, и приплатиться придётся, само собой разумеется. Приняв план, как немедленное руководство к действию, Фёдор предприняв попытку раздобыть бинт, беспардонно исследовал студенческие тумбочки. Увы, бинта он не нашел. Но обнаружил пузырёк корвалола. «Верну», – дал себе слово Фёдор, и в один глоток наполовину опустошил бутылочку, скривился и вторым глотком допил содержимое.  Запив водой пахучую микстуру Фёдор решил идти сдаваться как есть. Без всяких ухищрений и обмана. Но тут в дверь вкрадчиво постучали. На этот раз нежданный визитер оказался кстати. Фёдор осторожно приоткрыл дверь и удивился, на пороге стояла Лена. В короткой последующей беседе выяснилось, что она берётся помочь Фёдору.
– А ты не боишься, что они и тебя задержат? От них всего ожидать можно. Посадят и не выпустят, пока ты не скажешь где я, – выпытывал её настроение Фёдор.
– Я сама не пойду, у меня есть влиятельный знакомый, – пообещала она. Уговорившись в деталях и символически перекрестив девушку благословляя на дело, Фёдор со спокойной совестью завалился на кровать. Сон был коротким, но освежающим. Лена не подвела. Она действительно вскоре привезла все вещи, а также оплаченные счёт за вытрезвитель и квитанцию штрафа.
– Фурор ты там произвёл, – коротко сообщила Лена, – злые они на тебя, только со второй попытки вещи вернули.  Фёдор на радостях по-братски поцеловал девушку в щёчку, быстро переоделся спрятавшись за шкафом, и лишь тогда почувствовал себя в своей тарелке. Депрессия сменилась безудержной эйфорией. Фёдор острил, в лицах показал вчерашний побег, был что называется в ударе. И в конце своего повествования, разоткровенничавшись, Фёдор сказал:
- А знаешь, Лен, что было самое ценное и за что я больше всего боялся из своих вещей?
Она молча покачала головой. И тогда он специально, без комментариев и пояснений показал свои фотографии. Лена с любопытством долго их перебирала и, наконец, вынесла резюме заставившее Фёдора совсем по-другому взглянуть на неё.
– Мне кажется, что эти фотографии старые-старые… На них есть патина времени… Мне кажется – я их когда-то – давно-давно, видела… Они печальны и оптимистичны, как хорошая музыка…
Вот это: «печальны и оптимистичны» поставили Фёдора в тупик. Он сам чувствовал какую-то многозначность, но не до такой же степени. Пристально посмотрев, на Лену-пигалицу  задумчиво сказал:
– Нам надобно получше познакомиться. Ты говоришь неординарные вещи.
Они сидели в пустынном дневном кафе, скромно укрывшись за колонной и пили шампанское. Фёдор опять много говорил. Лена то ли от выпитого, то ли от Фёдоровых комплиментов раскраснелась и, видимо, окончательно освоившись часто смеялась. Со стороны они выглядели старыми добрыми влюбленными встретившимися после долгой разлуки.
День плавно перешел в вечер. И всё складывалось как по-писанному. Лена одна жила на квартире какого-то своего влиятельного родственника, то ли консула, то ли посла пребывающего в перманентной командировке. Как само собой разумеющее, они приехали на квартиру вместе. У Фёдора по дороге хватила ума купить цветов и вручить ей скромный букет. Приняв цветы она, вдруг, стала тихой и задумчивой, и только сильней сжимала его руку. Наконец, они прибыли. Фёдор выросший в простой рабочей семье, в глубоко провинциальном городке, впервые попал в посольские хоромы. Он даже вначале несколько оробел осматривая антикварную мебель, фолианты многотомных изданий тисненных золотом; и даже, украдкой, взялся за эфес большого клинка, чуть ли не меча висевшего в ножнах на огромном ковре. Прикосновение к оружию всегда оказывало на Фёдора мистическое действие – чувство возросшей собственной значимости одновременно завораживало и пугало. Лена в это время успела переодеться, распустила свой «конский хвост», и стала совсем маленькой и такой домашней. Она накрыла небольшой столик – горячие бутерброды и что-то непонятное в замысловатом кувшинчике, оказалось, что крюшон. Тут же стояли подаренные Фёдором цветы, в углу мягко светил торшер. Вот тут Фёдор смутился, его всегда смущало безграничное людское доверие. Ему тогда казалось, что он не оправдает его, что там заложен какой-то особый смысл ещё им не понятый, и он сделает что-то не так. Так он и поступил. Схватил программу телевидения и принялся углублённо её «изучать», уставившись в одну точку. Лена выждав минутку, мягко со смехом её отобрала, пообещав: «кина» не будет. И после короткой паузы попросила:
– Расскажи про это, – и прикоснулась пальчиком к кисти его руки, где между указательным и большим пальцем красовалась лаконичная татуировка: «ЭТО-ТАМ». Да, это была история. Пятилетняя история несчастной любви. Где в конец разуверившийся в справедливости Фёдор вынес свой категорический вердикт. Но теперь это уже не имело первоначального смысла, и Фёдор не задумываясь коротко ответил:
– История одного разочарования.
– Странно… Знаешь, я эти слова видела во сне, мне в детстве часто снился один и тот же сон. Но я его боюсь рассказывать, вдруг он сбудется… Поэтому не выспрашивай у меня, ладно? – По-детски трогательно попросила она.
Честно говоря Фёдора не заинтриговало это сообщение, жизнь полна совпадений и превратностей,  поэтому он с лёгкостью согласился на столь простенькую просьбу. Но от одного вопроса все-таки не удержался.
– Я поэтому сейчас с тобой?
Она молча наклонила голову. Потом они пили крюшон. Вернее пил Фёдор. Лена, попробовав, и отпив несколько глотков, расстроено заметила:
– Кажется я перебрала, голова кругом идёт.
Фёдор её по-простецки успокоил:
– Да у тебя же ни в одном глазу!
 Но она стала остерегаться, так и не допила свой стаканчик. Они немножко поговорили о музыке. Фёдор с известным  умыслом упомянул композицию «I need love» заявив, что это  «вещь» всех времён и народов. Лена понимающе смеялась:
– Да ну… И в каком же контексте?
– Ну, и так понятно, - с видом мальчика-колокольчика отвечал он: «стучите и вам отверзнеца».
В ответ Лена застенчиво улыбнулась и погрозила ему пальчиком.
Потом перешли на литературу. И в конце беседы Лена заметила, что любое произведение больший или малой формы написанное не механически, а с душой и сердцем всегда найдёт своего благодарного читателя. Вот только почему-то писать стали меньше… Фёдор наморщил лоб и изрёк:
– Душевные траты – деньги на ветер. Писать стали не меньше, только на других лошадок ставят: рекламные трюки и игра на низменных чувствах, – вот типично успешная литература в данное время. На его взгляд умно получилось.
Чувствуя, что вечер окончательно погрязнет в туне высокоинтеллектуальных разборов, Фёдор заявил, что на ночь глядя умничать вредно, и они порешили поиграть в карты. Лена прибирала со стола, а Фёдор по-барски откинувшись бесцеремонно наблюдал за ней. Несмотря на миниатюрность, Лена имела сложившуюся фигуру. Короткий халатик только подчеркивал плавную линию бедра. Фёдор вдруг представил её обнаженной и ментоловая невесомость стала разливаться  в солнечном сплетении... В карты они так и не сыграли. Когда Лена села рядом, Фёдор доверительно положив ей руку на плечи, спросил:
– Лен, ты не обидишься если я тебя поцелую?
Она чуть потупившись молчала. Фёдор как-то неловко обнял её и поцеловал в полураскрытые губы. Они были мягкие и податливые. Потом он поцеловав её в щёку, в мочку уха, в шею. Самое интересное, что Фёдор сам боялся Лены. Он боялся обидеть её излишней резкостью и боялся показаться этаким неумехой.
– У тебя очень нежная кожа, – беря паузу, хриплым тихим голосом сказал он, – я буду осторожен. Последовал быстрый испытывающий
взгляд. И ему стало понятно, он получил согласие. И тогда они начали ду-
рачиться. Он прижимал её ладонь к своей груди и горячим шепотом требовал, – послушайте, послушайте, как бьётся сердце, правда бьётся?
– О, да! да! – отвечала Лена, – это сила двух сердец! Когда Фёдор стал слишком настойчив, Лена попросила:
– подожди, я устала, полежи спокойно. И через минуту добавила, – я постелю постель.
Уже потом, под одеялом, в тот самый момент, Лена с каким-то напряжением в голосе сказала:
– Фёдор, извини, я не девушка.
Фёдор же опьяненный гормонами, парировал:
– Я тоже не мальчик…
Лена была нежна, покладиста и робка. Во всяком случае для Фёдора это было не совсем обычно и он подумал: «Пусть Лена раскрывается постепенно, буду подстраиваться под неё». Вообще-то, он имел вспыльчивый характер, и это, увы, распространялось и на интим, но два дня обильной выпивки примораживали эту «вспыльчивость» и получалась, что влияли в благоприятную сторону на специфическую функцию. Потому сегодня Фёдор был уверен в себе…  Этой ночью Фёдор показал себя великолепным животным, самцом, но совсем не галантным, как зарекался, влюблённым. Утром Лена рано встав и накинув халатик попробовала незаметно для Фёдора забрать сбитую и смятую простынь. Он же, хитрюга,  попытался  поймать её, но она оказалась ловчее, избежав его объятий. Свежую простынь Лене постелить так и не удалось, она просто накрыла ей по диагонали раскинувшегося Фёдора, обозвав его «нудистом задиристым». С какой-то усталой,  грустной интонацией. И Фёдору вдруг стало стыдно своей откровенной, на показ наготы. Он завернулся в простынь с головой и понял, что она – нагота на показ – это как доверенная, но не сохранённая тайна. А он просто-напросто легкомысленный плейбой, щегол и фанфарон.            
        Когда  Фёдор окончательно проснулся, свежий и отдохнувший, Лены дома уже не было. На кухне он нашёл записку: «Щи в котле, каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах». Это была цитата из детства, из любимой Фёдором книжки.
– Надо же, – удивился он, что умудрилась красавица  вспомнить. И настроение без того хорошее, стало просто радужным. В записке был постскриптум, почему-то на английском языке он вопрошал: «sex is love?» А рядом лежала связка ключей – этакий концентрированный знак доверия.
– Голова на плечах, секс из лав –  задумчиво повторил он, – а ведь
это скрытый упрёк, но тонко и элегантно сделанный. Но почему она так
вчера себя повела?  Хотя чему тут удивляться? Женский рационализм за
частую плавно перетекает в иррационализм, и было бы значительно хуже, ежели бы наоборот, философски успокоил себя Фёдор.
        Во время завтрака Фёдор составил примерный план на день. Во-первых, надобно срочно занять денег. Найти ближайшее отделение связи и… У кого просить? Вариантов было немного, а попросить хотел Фёдор довольно много. Ведь теперь у него есть Лена, не в альфонсах же ему пребывать.
– Ладно, война план покажет, – задвинул проблему он. Пока не вернется из института Лена, он запланировал  два верных дела. Это снять с души груз и выполнить обещанное Лике – передать её таинственное «лично в руки послание». А потом, всё-таки, заскочить в фотоклуб, посмотреть чем там можно «поживиться». 
 – Не зря же я сюда пёрся… тьфу, дурак, – тут же поправил себя он, – это провиденье, судьба меня сподобила здесь оказаться. И он суеверно скрестил пальцы.
Фёдор, не сделав предварительного звонка, как ему советовала Лика решил сразу отправиться по указанному адресу. Этакая индейская хитрость напополам с наивной хамоватостью провинциала. Там Фёдора встретил величественного вида старик, представившемся Иваном Егоровичем. Фёдора удивило, по квартире он передвигался не в банальных тапках-шлёпанцах, а в начищенных до зеркального блеска штиблетах и в костюме-тройке. Великолепно ухоженные  длинные седые  волосы аккуратно зачёсанные назад, безусловно, выдавали в нём человека творческого пошиба. Иван Егорович не впадая в маразм задал несколько наводящих вопросов; забрав принесённый конверт, извинившись удалился в смежную комнату, а перед этим угостил по-старомодному чаем с колотым рафинадом. Откуда-то возникла грациозная кошка, посмотрела на Фёдора ясными глазами и откинулась в замысловатой позе олицетворяющей вечный кайф. И самое необычное стало казаться Фёдору обычным: удивительная комната заставленная старинными вещами, картины тёмной голландской палитре в тяжёлых рамах. Из них импрессионистским контрапунктом выделялся портрет маленькой девочки в белом накрахмаленном платье. Она внимательно всматривалась в стеклянный шар лежавший в её вытянутой руке, а над ней в голубом бездонном небе парил белый голубь, эффектно раскинув крылья. Фёдор мог поспорить, что нечто подобное он уже видел. Художник нетривиально опустил линию горизонта, и потому во всей красе предстал  бездонный купол неба… и Горний свет! Горний свет!
Вернулся хозяин, взгляд его был намного благожелательней. Он похвалил Фёдора.
– Вас, молодой человек, очень хорошо рекомендуют, и видимо неспроста.
Фёдор с удивлением посмотрел на собеседника. Тот невозмутимо продолжал:
– Я же в свою очередь убедительно хотел бы попросить вас об одной очень важной для меня услуге. Впрочем, вы вольны отказаться, я ни в малейшей степени  не претендую на вашу отзывчивость.
  Пауза затянулась. Фёдор выжидающе кашлянул. 
– Это ответственная просьба, – как бы очнувшись от задумчивости продолжил дедушка, – это должно помочь ей, Лике.
Фёдор представил, что его сейчас попросят пожертвовать какой-нибудь орган для трансплантации или на подобии того, но какого же было его удивление, когда оказалось, что речь идёт о простой доставке груза – всего-навсего этакого чурбанчика-саквояжика тщательно упакованного в обёрточную бумагу. Ещё больше удивился Фёдор, когда ему предложили за эту мелочную услугу три купюры самого большого достоинства. Это с лихвой покрывало его путевые затраты. Фёдор по простоте душевной хотел отказаться, но старик  настоял на своём.
 «Отдам, честное слово отдам, дал себе слово он, беря деньги – вот только разживусь».
Фёдор шёл по улице, ехал в метро, пристально всматривался в старых и пожилых людей, но кругом видел только озабоченные, усталые лица, несущие печать невзгод, лишений, пережитых страданий…  А из головы не шёл тот величественный старик. И Фёдор всё думал: «Как же надо было так прожить долгую жизнь, чтобы в старости иметь такой светлый образ?.. Кто он? Философ-одиночка? Очарованный странник? Просто счастливый человек?..»
На следующий день Лена не пошла на занятия в институт. Утром они долго нежились в постели. Лена, казалась, совсем освоилась, она уже не стеснялась обнимать Фёдора. Фёдор же возлежал в монументальной позе на спине и лениво думал: «Нет, какого? Какие в жизни метаморфозы бывают! Кто бы рассказал – не поверил! А если бы я терпеливо ждал, как советовал «Бывалый» в трезвяке? Разве случилось бы всё это со мной?  То-то и оно». И он прикоснулся губами к её виску. Она внезапно оторвала голову от подушки, приподнялась на локотках, с полусонной улыбкой   плутоватым голосом вдруг спросила:
– Скажи, о чем ты сейчас думаешь?
– Я думаю о тебе, – копируя её интонацию ответил Фёдор.
– Что ты обо мне думаешь? –  В её голосе уже было больше серьёзных ноток. И Фёдору вдруг припомнились Женино четверостишие:

«С ночи припухшие веки,
Утром счастливый свет глаз.
Шёпотом: «милый, мой милый,
Что же нам дарует жизнь?»

В котором он последнею строку переиначил на свой, как ему казалась более удачливый лад.
     – Не отмалчивайся, говори, – настаивала Лена.
Фёдор не стал цитировать эту строфу, вроде бы и в тему, но с надрывом, а ему хотелось просто пошутить.
– Ты самая нежная, ласковая, чудная, – самым проникновенным, самым вкрадчивым голосом произнёс он.
– Ещё, – мечтательно попросила Лена.
И тут Фёдор обидел Лену, не задумываясь брякнул:
– Ты самая мягкая!
– Да?.. – недоуменно протянула она, и глаза её начали постепенно  наполняться влагой. Еле слышно шмыгнув носом, уткнулась лицом в подушку. Фёдор принялся её тормошить, что-то блеять про мягкий характер, но Лена сохраняла свою отстранённость.
– Извини, я не думал, что ты такая сентиментальная, – наконец, сказал он.
– Ты меня с кем-то сравнил, – обиженно, в подушку, заявила она.
– Ну вот, типичный образец женской логики, – продолжал изворачиваться Фёдор. Лена повернулась к нему и с грустными интонациями, прерывающимся от обиды голосом, заговорила:
– Знаешь, когда меня обижают, я всегда представляю себя раненой птичкой, которая скрылась в кустах неловко неся поврежденное крылышко…  Но потом я клювиком поправила пёрышки и улетела… а нехороший мальчишка с рогаткой поцарапался в кустах и ничего не нашёл, -  уже веселее, усмехаясь уголками губ закончила она.
– Нет, нет, – не согласился Фёдор, – тот мальчишка нашёл одно пёрышко от птички, поцеловал его, попросил прощения у птички, поломал  рогатку и сказал:
– Вернись ко мне моя дорогая птичка, я тебя буду беречь и лелеять, холить и пестовать!»
– Правда? – восхищенно спросила Лена.
– Честное пионерское слово, – торжественно произнёс Фёдор и отсалютовал.
– Я тебе не верю… пока не верю…   Продолжала делано сердиться девушка, а глаза её смеялись и сияли.
В тот же день они предприняли совместный выход «в город, на люди». Фёдор с интересом наблюдал за её поведением. Это было продолжением их знакомства. И он пару раз «ненароком» поймал её оценивающий взгляд. 
– Ну, и как я?  Соответствую высоким стандартам?
– Угу! А также глубоким и широким!
– Ой, ли?
– «Жуб» даю!
– Ты это… поосторожнее с зубами-то…
 Они дружно рассмеялись, довольные.
 И вот на улицах города можно было наблюдать ещё одну влюблённую пару, взявшись за руки они брели среди людского шума погружённые в свой, нонвербальный, еле уловимый мир.
 На следующий день Лена снова не пошла на занятия. Фёдору это ужасно льстило, но он стращал Лену:
– А не боишься? Старушка «Извергиль» не предаст тебя остракизму? 
– Не посмеет, у меня влиятельные родственники, – отшучивалась она. В тот день, по предложению Фёдора, они подались на мероприятие в фотоклуб. Мероприятие претенциозно называлось фестиваль фотоискусства, и как обещал плакат предусматривал сенсационную программу. В другое время Фёдор бы посчитал великим счастьем побывать на таком фестивале, но не сегодня. Может реклама  плохую шутку сыграла, может Фёдор был немножко не «в себе», но чего-то нового, концептуального, он для себя не открыл.
– Вот, пожалуйста, перестройка в действии. Сплошной пессимизм. Если раньше людей потчевали добротным портретом токаря, комбайнёра или заботливого наставника, то сейчас засилье «актовой»  фотографии, – недовольно говорил он Лене. Осмотр экспозиции закончился в местном буфете. Тут надо отдать должное фантазии устроителей. Отдельные кабинки в полутьме, стилизованные под «тёмную комнату», с подсвеченными фотографиями в стиле софтпорно. Подали закуску, и вино такое кислое, что Фёдор невольно насторожился, не фотореактив ли какой по ошибке. Лена с любопытством осмотрев «барышень» невинным голосом спросила:
– С чего это так художников и фотографов тянет на обнаженную натуру?
– Рыночные отношения, всё в духе времени, – отвечал Фёдор, – есть спрос – будет предложение.
– Да, так просто? А как же служение высокому искусству? Воспевание красоты, гармонии, пластики?
 Не верь. Никакого служения, во всяком случае тут. Созерцание такого образа имеет определенную окраску, а создание тем более. Фёдор ошалел от кислого вина и весь заряд скептицизма безоглядно тратил на подвернувшуюся мишень.
– Заставить женщину обнажиться, а затем лишить это покрова интимности, это… суррогатный половой акт для некоторых фотографов-недоучек и прочих озабоченных.
– Но женщины это делается добровольно, – возразила Лена.
– Когда добровольно, а когда и под давлением… Может ты обратила внимание на многих фотографиях до полусмерти перепуганные девицы? Так условно называемые модели. То-то и оно! Этот фотограф-щегол ни о искусстве, ни о судьбе женщины не думает. Ему лишь бы заявить о себе: «Я тоже фотограф, я тоже голых женщин фотографирую».
Дальше последовал коварный вопрос.
– А ты фотографировал обнаженных женщин?
Фёдор чуть не поперхнулся вином.
– Только честно, – по-своему истолковав замешательство добавила она.
– Ну, эта фаза… и у меня была… К счастью закончилась только контрибуцией, – тщательно подбирая слова отвечал Фёдор.
– А могло и плохо закончиться? – Беспристрастным голосом, как бы нехотя спросила Лена. Но Фёдор уже почувствовал её крайнюю заинтересованность, она вся обратилась в слух.
– Вообще-то интрига была ещё та, но съёмки, как таковой  не было. Был фотомонтаж, моя шалость помноженная на череду невероятных совпадений и – как принято – наказание. Вот и всё. Бубнил Фёдор.
– А вот здесь поподробнее, пожалуйста, поподробнее, – с какой-то строгой учительской интонацией  настаивала Лена.
– Хм-м, – озадаченно хмыкнул Фёдор. – Ну ты  уже слышала, как я говорил – бытует шутливое мнение, что настоящий фотограф это тот, кто фотографирует голых женщин. Вот я и решил доказать свою состоятельность перед одним товарищем. А так как моя благовоспитанность, – Фёдор сделал круглые глаза, – не позволяла приставать к женщинам с непристойными  предложениями, то я был вынужден пойти на хитрость и сфальсифицировать съёмку. У меня есть очень редкое издание анатомического атласа-пособия для художников, вот я оттуда и наснимал. Изгалялся я довольно долго, но получилось правдоподобно. Оппонент был посрамлен, я воодушевлен, и на радостях дал посмотреть одному разгильдяю. Тот из неизвестных мне причин показал моё творчество на своей работе. А дольше начался сон, бред, галлюцинация! На одном из снимков опознали беспутную дщерь одной из его сотрудниц. Все бы ничего, но она была в бегах, и это усугубило мою вину. Была большая разборка, мне пришлось сознаться в своих «изысках», предъявить как алиби пособие, но дело приняло непредвиденный оборот. При ретуши я прилепил этой лупоглазой модели для большего шарма родинку-капельку на манер… ну, знаешь, как у индийских красавиц на лбу между бровями. Бинди называется, символ мудрости, между прочим. Таков был мой каприз. Вот этот каприз и сослужил мне плохую службу. Мне потом показали фотку этой беглянки, особое сходство подчеркивал именно этот символ мудрости.  Дело начало принимать плохой оборот, но тут, к моему счастью, блудная дщерь возвернулась. Радовался я, наверное, больше чем её родители. Ну, а в милиции, а дело дошло и до неё, вопрос решился, как всегда в её пользу. Меня там так напугали, что я с легкостью расстался с энной суммой и был ещё доволен. Вот такой казус.
– Занятно, – коротко прокомментировала услышанное Лена. – А теперь тебя на экстремальные виды съёмок не тянет?
– Ты знаешь, как-то нет, – коротко, чтоб закрыть тему ответил он. Про свой суперпроект он совсем не хотел распространяться. Да собственно он его уже таковым и не считал. Одно претензионное название чего стоило. Блажь какая-то и только. И чтобы окончательно исчерпать опасную тему Фёдор принялся абстрактно рассуждать о трудностях самовыражения художника, о трудном и длительном поиске своего пути.
– Ну, у тебя-то я думаю, что проблем нет. У тебя свой стиль, оригинальные решения, то ли шутя, то ли всерьёз заявила Лена.
– Да какой это стиль?.. Технические ухищрения, фаза, не более того! Неопытный фотограф похож на фальшивомонетчика, – продолжал сеанс самобичевания Фёдор, – и их надо сажать в тюрьму, но поняв, что переборщил, с улыбкой добавил, – суток на пятнадцать.
– Откуда же тогда опытные возьмутся? – с деланным возмущением спросила Лена.
– Оттуда, из камеры.  Выйдут и не будут свои случайные кадры за шедевры выдавать, кичиться и раздуваться от тщеславия. Ты знаешь, – понизив голос, – продолжил Фёдор, – то что я раньше говорил – так шелуха и чепуха, главное, я столкнулся с такой вещью, которая меня сильно озадачивает. К примеру: портреты одного и того же человека, с разных ракурсов, в разных интерьерах  не так уж сильно и рознятся. У другого же, опустишь камеру сантиметров на двадцать-тридцать, поменяешь чуть поворот  головы, и вот!.. из Иванушки-дурачка получается совсем другой человек – Иван-царевич! Вот тебе и объективность объектива! И я никак не поймаю закономерность, мистика, да и только!  А ведь общепризнанный признак мастерства – это высокая повторяемость результата, а у меня дальше наблюдений и редких кадров, увы, ничего и нет. Получается недоучка я, – совсем упавшим голосом закончил саморазоблачающий монолог он.
  Лена положила свою маленькую горячую ладошку на руку Фёдора, и тем, утренним,  грудным альтом попросила:
– Я хочу, чтобы ты меня сфотографировал…
Фёдор долго, задумчиво смотрел на Лену. Хорошо, наконец, ответил он, мне кажется, что я нашёл верный образ. Только, только… ты согласилась бы взять на руки маленького ребёнка? Младенца?
Она недоверчиво улыбнулась,
– Какого  младенца? А где мы его возьмём?.. – И запунцевев прижавшись к нему, прячась от насмешливого взгляда. 
Прошла неделя. Обычно пишут стремительно прошла неделя. «И был вечер, и было утро: День седьмой». За это время Фёдор и Лена сотворили свой маленький, но, увы, несовершенный мир. Дальнейшую жизнь они казалось не могли представить друг без друга, но вдруг выяснилось, что жизненные обстоятельства сложились так, что им придётся расстаться. Лена училась на последнем курсе педагогического института, Фёдору же предстояло ещё отработать два оставшихся года из десяти на производстве, чтобы ведомственную квартиру обратить в свою законную. Фёдор чуть похохорился, мол брошу всё, гори оно синем пламенем, но Лена рассудила просто:
– Ты к своей цели шёл восемь лет, а я четыре, и если кому что и бросать, так это мне. Конечно, Фёдор об этом и слушать не захотел. Он уже знал, как много значит для Лены учёба, знал её планы на будущее, это был наверно один из тех редких случаев, когда человек счастливо и увлеченно шёл своей стезёй, и перейти ему дорогу Фёдор посчитал бы последней степенью эгоизма.
– Ничего, ничего, – успокаивая то ли себя, то ли Лену говорил Фёдор, – год, конечно, срок большой, но это не десять… и потом, мы испытаем наше чувство, совсем грустно закончил тираду Фёдор. То, что будет через год он представлял весьма смутно. Лене настоятельно советовали по окончании института поступить в аспирантуру, но он надеялся, что что-то изменится, и через год они всё-таки встретятся, чтобы уже не расставаться. А про два года он и слышать не хотел. Но если бы он знал, как скоро его чаянья им же самим будут жестоко порушены...
Лене в тот последний день перед расставанием тоже было не по себе, она была тиха, малоразговорчива, и во взгляде её больших глаз сквозила какая-то отрешенность. Вечером Фёдору так и не удалось её расшевелить; ни забавные случаи из жизни рассказанные и показанные Фёдором в лицах, ни чтение вслух книги, ни кроссворд, ничто не возымело нужного действия, и они рано легли спать. Лена спала беспокойно, среди ночи она, вдруг, проснулась, села на кровать тревожно поводя головой. Фёдор тоже проснулся, наверно её тревога передалась и ему.
–Ты что не спишь? – хриплым, со сна голосом спросил он.
– Тихо, –  она конспиративно приложила палец к губам. Фёдор приподнявшись на локте тоже начал напряженно вслушиваться, но кроме шума в ушах ничего не услышал.
– Ты чего-нибудь слышишь? – почему-то переходя на шёпот спросил он.
– Ребёнок. Маленький ребёнок где-то плачет, тихо и жалобно.
Фёдор опять прислушался, но тишина была абсолютной.
– Ничего не слышу, да тебе это приснилось, –  успокаивал он Лену, – ложись, будем спать, – через зевоту с умиротворённой интонацией произнес он. Лена чуть помедлив легла, тесно прижавшись к нему. Фёдор обняв её, неловко ткнулся губами в лицо и с удивлением почувствовал на своих губах соленую влагу.
 – Глупенькая, ты сама как ребёнок, –  шепнул он ей и протяжно  вздохнув, тут же погрузился в прерванный сон.
– Фёдор, Фёдор, ты не вернёшься ко мне. Мы поторопились, мы прошли мимо чего-то важного, главного, необходимого… и в этом виновата только я...
Эти слова произнесённые скороговоркой и шёпотом Фёдор уже не слышал. Он безмятежно спал.
– Мне это снилось, – продолжала Лена, – мне часто снился сон, что я куда-то иду по незнакомому красивому городу, вокруг множество оживлённых и весёлых людей в нарядных одеждах, но они заняты только собой, не замечают меня, не обращают никакого внимания и на мои вопросы. Я изгой, я одна, я отвергнутая! Мне становится всё страшней и страшней, я начала метаться,  побежала, споткнулась, упала. И тут, когда казалась помощи прийти неоткуда, когда казалось, что надежда вернуться к людям погибла навсегда, ко мне протянулась чья-то рука, рука помощи. Она тянулась ко мне, а я к ней, со сладостным замиранием сердца. Ближе, ближе, и вот наши ладони соприкоснулись, но вместо теплоты и поддержки – пустота и холод… Это был фантом, это был призрак… И на ней, точно так же, как у тебя была начертано: «ЭТО–ТАМ». Скажешь смешно? Но я про-сыпалась от отчаяния и в слезах…
Отпуск заканчивался. Время оставалась в обрез, только на дорогу домой.  В день отъезда резко похолодало, город окутала какая-то мгла, грозившаяся просыпаться первым снегом. Фёдор пытался было уговорить Лену не провожать его до вокзала, но куда там, она решительно с этим не согласилась. Закинув вещички в купе они до последнего момента были на перроне. Но вот уже скрипнули тормоза, вагоны плавно и бесшумно начали набирать скорость. Фёдор порывисто обнял Лену и приник к её губам. Поцелуй был коротким, но он в полной мере ощутил запах и вкус ставшие такими близкими и родными.
– Беги, отстанешь, беги, – торопила его Лена прерывающимся голосом, лицо же её было искажено волнением. Заскочив в тамбур он ещё успел помахать ей рукой, но был оттеснён не в меру ретивым проводником спешившим закрыть дверь вагона. Бросив прощальный взгляд Фёдор словно сфотографировал Лену, такую он её потом часто вспоминал: в легком плащике, с прощальным жестом  руки, трогательную и беззащитную в своей простой красоте… 


11


Родной городок встретил Фёдора пряным воздухом юга, мягким поздним теплом, особым осенним благодушием. События двух прошедших недель Фёдор теперь воспринимал как сон наяву. И даже ему само-му приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы поверить в произошедшее. Для себя он решил, что никому про Лену не расскажет, не время и всё слишком тонко, интимно, необычно. Через пару дней Фёдор наведался к Жене, но не застал его. Именно через него он и надеялся передать саквояж Лике. Хотел ли он с ней встретиться? Скорее нет, чем да. Чего-то Фёдор подспудно опасался, да к тому же он и не знал её адреса. После второго неудачного визита Фёдор позвонил Жене на службу, и выяснилось, что его только-только заслали в месячную командировку в какую-то тьмутаракань. После этого он с чистой совестью задвинул «чурбанчик» в дальний угол, по-простецки рассудив: «сено за коровой не ходит». В то время Фёдор пребывал в радужном ровном настроении, пока не произошёл маленький инцидент, омрачивший его ясные матримониальные планы. Во время его второго звонка Лене – а первый он сделал сразу же по приезду – телефонную трубку, к великому его удивлению, взял какой-то мужчина; потом выяснилось, что это был дальний родственник, заходивший погостить раз в год, но Фёдора сначала насторожила, а потом и спать не давала подслушанная его фраза: «Елена, опять тебя». Самым возмутительным  был его тон: пренебрежительный, ироничный, вроде как Фёдор по пять раз на день звонил. Он весь тот разговор пребывал в лёгком недоумении, Лена видно это почувствовала, и пытаясь исправить ситуацию много шутила, но это только усугубило положение. Ревность исподволь, не спеша начала свою разрушительную работу. Через трое суток, перебрав все мыслимые и немыслимые варианты, Фёдор уже всерьёз склонялся к мысли тайной «инспекционной» поездки. С каким-то садо-мозахистким  сладострастием он воображал сцены внезапного разоблачения и позднего не прощенного раскаянья.… В редкие минуты просветления, а они случались, Фёдор не уставал удивляться чудовищности наката этого слепого, нелепого  чувства, когда самое хорошее, самое памятное, самое светлое, превращалась в издевку, пытку и проклятие. Через некоторое время он получил от Лены нежное и грустное письмо, и ему стало стыдно за свои тупые подозрения. Это помогло побороть тёмную страсть, но, как оказалась не изжить, не искоренить окончательно…
Вскоре, совершенно случайно, Фёдор встретил Лику. В один из погожих выходных дней он, как бы от нечего делать, забрёл в городской парк. Когда-то это была великолепная естественная роща в пойме реки, с мощными раскидистыми столетними деревьями, живописными полянами, чистыми ручьями. Как водится, люди попытались природную красоту испохабить, но даже у них это получилась только местами. Фёдор любил этот парк, особенно осенью. Здесь порой можно было абстрагироваться, и вернуться к истокам, к лону природы. Время от времени, устав от движения и суеты, мы все нуждаемся в этом. Когда-то поняв это, Фёдор полюбил одиночные прогулки. И вот спускаясь по длинной каменной кладки лестнице, он в самом низу заметил Лику. Она была одна. С изящным наклоном головы  не спеша поднималась навстречу. Ей это стоило трудов. В облегающей мини-юбке, устремив глаза долу и поддерживая коротенькие полы, дабы уж совсем не заголяться, красавица была целомудренна в своём смущении и от этого ещё сексапильней. У Фёдора при таком явлении ёкнуло в груди, перехватило дыхание. «Ничего себе», – удивился он про себя, но быстро совладал с собой и стараясь шагать бесшумно двинулся навстречу. Они почти что столкнулись, когда Лика вскинув глаза, покачнувшись, неловко отступила на ступеньку вниз. Фёдору показалось, что она сейчас потеряет равновесие и упадёт, и он поторопился взять её за руку.
– Мадам, извольте опереться, – манерно выразился он.
– Фу, – перевела дыхание она, – напугал! Только что о тебе подумала, и вот ты, как снег на голову… долго жить будешь, – с радостной улыбкой закончила она. И тут же без паузы принялась выспрашивать:
– Куда ты пропал? Я волнуюсь, жду его не дождусь, а от него, видите ли, ни привета ни ответа, – но тут же спохватившись, невинным голосом спросила, – а ты разве не знаешь мой телефон?
– Подожди, – рассудительно отвечал Фёдор, – мы так посреди лестницы и будем… и он замялся, выбирая подходящий синоним слову «торчать».
– Нет конечно! – пришла ему на помощь Лика, и взяв его под руку, скомандовала, именно скомандовала: 
– Веди меня наверх!
Через полчаса они уже были у Фёдора на квартире. Он первым делом продемонстрировал саквояж, попутно, шутя заметив, что в детективных фильмах в такой экзотической таре перевозят большие материальные ценности.
– Здесь круче, здесь духовные ценности, – смеясь отвечала она. И тут же без обиняков спросила, – ты меня проводишь домой?
– О чём речь, – не задумываясь отвечал Фёдор, – но может, сначала, отметим успешное выполнение миссии?
– Отметим, но только у меня.  «Надо бы отказаться», – мелькнуло у него в голове, но какое там, он почувствовал, как его понесло, и осклабившись самой довольной улыбкой поспешно выпалил:
– Конечно!
Фёдора, доморощенного психолога, всегда интересовал интерьер чужого жилища. Внешность человека, манера поведения – очень изменчивы и могут ввести в заблуждение. Обстановка в квартире, по-видимому, обладает кумулятивным свойством и может точно и доступно охарактеризовать своего хозяина, если проявить некоторое внимание и наблюдательность. Посему Фёдор навострился, как лазутчик за линией фронта. Первое, что кинулось в глаза –  квартирка-то чистотой не блистала, нет. И это обнадёживало. «Истинная куртизанка никогда не будет размениваться на домашний уют. Её стихия сильные страсти, в этом её суть и предназначение. Женщина-цветок не должна ронять своё достоинство кухонной суетой, стиркой и прочими атрибутами заботливой хранительницы семейного очага». – Знавал когда-то Фёдор одну ляльку с таким рассуждением и образом жизни. Что и говорить, мужики ложились штабелями в её никогда не заправляемую постель, ибо сладка и притягательна для них такая философия в хорошенькой кукольной головке.  Пока Фёдор предавался воспоминаниям, Лика быстренько накрыла стол: Два бокала, расфуфыренная бутылка импортного ликёра, коробка шоколадных конфет. Всё это она делала споро, даже порывисто и из этого следовал вывод: она, по-видимому, энергична и вспыльчива.
– Ты не будешь против, если я тихонько-тихонько включу музыку? – прервала молчание Лика.
– Конечно, конечно, – обрадовано согласился он. Сам же подошёл к книжной полке. Среди полутора десятков разномастных книжек он увидел великолепно изданный альбом Ф. Гойи. Фёдор наугад открыл взятую книгу.
  – О!.. вырвался у него возглас удивления. На открытой странице он увидел репродукцию знаменитого гобелена «Игра в пелеле». На ней четыре грациозные и игриво настроенные девушки подкидывали на полотне большую куклу мужчины. Расфранченная и нарядная, с идиотской улыбочкой, она была полностью лишена воли. Это было четко видно по нелепому положению рук, ног, головы…
– Смотри, –  поспешил он поделиться своим наблюдением, – как женщины забавляются нами, мужчинами.
Лика, посмотрев на картинку, на Фёдора, улыбнувшись ответила:
– Да, мы такие!
– Это что! – воодушевлённый Фёдор продолжал развивать тему, – это раньше, в средние века надо было четыре женщины, чтобы вскружить голову мужчине, а теперь одна жонглирует четверыми.
– Скажи пожалуйста, и как это у нас получается? – кокетливо спросила она.
– Рецепт прост, как два пальца, впрочем,  возможны некоторые варианты. Капельку строптивости, капельку нежности, и вот наш герой – о! святая простота! – мнит себя единственным и неповторимым... Со всеми вытекающими последствиями.
– Да? Скажите пожалуйста, какие же вытекают последствия?
– Самые, самые  печальные, – понизив голос продолжал Фёдор, – ослеплённый неимоверным чувством благодарности, наш герой на-чинает своей «писсии» заносить хвост налево и направо.
– Кому, кому? – Уже совсем удивлённо переспросила она.
– Ну, «писсия» – это производное от «пассия», – это женщина заставившая мужчину смотреть на мир через призму своего «передка».
– Фу! как грубо и вульгарно! – Поморщилась Лика, – впрочем, что же дальше?
– И вот тут то некоторые особы, – он многозначительной интонацией выделил слова «некоторые особы», – особо злостные особы, – теперь порицающее помахал указательным пальцем, – начинают игру в пелеле!..
– Ну-ну, знаток женских душ, – ответила она, – видно по жизни досталось тебе от женщин лиха. И подойдя, решительно поцеловала его в губы.
Той ночью, уже под раннее-раннее утро, несмотря на все «дон-жуановские» ухищрения, Фёдора, что называется, выставили за порог… Сначала они танцевали, потом целовались, потом барахтались на диване и Лика многое чего ему позволяла, но невидимую грань, которую она очертила, Фёдор так и не переступил. Что и говорить, ушёл он взвинченный и ошарашенный. Такого «облома» с ним давно уже не случалось. Но через полкилометра пути поуспокоившись, принялся здраво рассуждать: «Итак, дорогу мне туда не заказали и даже вполне определённо намекнули на гостеприимность в следующий, вполне уместный визит. Так  чего же я кипячусь, как холодный самовар? Но с другой стороны, зачем так мужика драконить? Чего здесь больше: холодного расчёта, наивного целомудрия или меня просто-напросто подкузьмили за теоретические выкладки?  Таким болваном, как я, «пилюлей» надо выписывать побольше за длинный язык. «А впрочем, пауза в любом случае не повредит, – продолжал рассуждать поостывший Фёдор, – и за это Лике надо сказать спасибо».
Дорога его лежала через городской бульвар и Федор уже окончательно успокоившийся присел на подвернувшуюся лавочку. Рассеянный свет уличного фонаря, ни одной живой души в обозримом пространстве, что ещё надо интроверту, чтобы почувствовать себя в своей тарелке? Небрежно откинувшись и распластав руки на спинке Фёдор прислушался к ночному городу. Тишину нарушали только придыхание ветра в кронах деревьях да звук густо падающих листьев. Фёдор и предположить не мог, что листья могут с таким громким звуком падать. Совсем недавно они что-то нежно лепетали ночному ветерку, днём наполняли деревья солнечной энергией, но пришла пора и тот же ветер помогает деревьям освободиться от ненужного бремени.  Весной же появятся новые: молодые, свежие, зелёные. А в память о прожитом, у дерева останется годовое колечко. Всё просто, понятно и… грустно. Пожалел опадающие листья он.
Придя домой Фёдор быстренько улёгся спать, но не тут то было, сон не шёл. Он включил радиоприёмник стоявший у него в изголовье на старый, добрый средневолновый диапазон. Покрутив ручку верньера, нашёл в уже умиротворённом утреннем эфире какую-то далёкую-предалёкую станцию, звуки грустной блюзовой композиции задержали его внимание. Мелодия то торопливо, как бы боясь что её не дослушают, перебьют, захлёбывалась короткими нотами, то начинала протяжно жаловаться тихими печальными… Капризный эфир унёс исповедь погибающей любви и Фёдор заснул. Проснулся он часа через три на удивление бодрый и отдохнувший. Было раннее субботние  утро. Не выключенный приёмник еле потрескивал, ловя редкие атмосферные разряды, как бы напоминая о реальности уже вчерашних событий. Но не зря говорят: утро вечера мудренее. Отдохнувший Фёдор уже знал как себя вести. И то, что случилось вчера, он теперь классифицировал не более чем как эпизод, просто минутную слабость.
В этот субботний день он обещал позвонить Лене. И Фёдор с чистым сердцем сделал это. Ближе к вечеру окончательно убедив себя в правоте своих выводов, он подался на переговорный пункт. Говорил Фёдор много и убеждённо. Лена большей частью только слушала. Он взахлёб рассказывал, что страшно соскучился и как медленно тянутся дни, что на работе возможна командировки в её края, и он будет искать любую возможность, чтобы  она непременно досталась ему, и что по любому, на новый год, набрав отгулов, он непременно приедет к ней, хоть на несколько дней. Лена во всём соглашалась, но в конце разговора спросила:
– Милый, извини меня пожалуйста, что ты такой возбужденный? Наверно выпил?
И хотя вопрос был шутливый, с шутливым окончанием «ай-я-я», Фёдор неожиданно для самого себя согласился:
 – Да, самую малость. – Уже потом, выходя из переговорного пункта, Фёдор искренне удивлялся: «И зачем я на «ровном месте» соврал?»
Две последующее недели Фёдор весь световой день «пахал» на работе. Бригаде, в которой он работал, перепала на первый взгляд удачная шабашка. «Сосватали» их на нехитрую, но физически трудную работу, посулив хорошие деньги. Предстояло проложить несколько километров кабеля по старым коммуникациям. Кабель заводили в колодец, и группой человек пять, шесть  выстроившись гуськом, протягивали пролёт. Кабель шёл туго и часто «клинил», а потому работа требовала полной отдачи. К концу пролёта, бригада взмокшая и уставшая, переводила дыхание и опять за работу. Но пара человек умудрялась сохранять и довольно ровное дыхание и бодренький свежий вид. Конечно, это наводило на мысль о недобросовестности, но как напрягается человек в общем строю не проконтролируешь, а вид ни о чём не говорит, физические-то кондиции  у людей разные. Работа, как говорится, была  на полном доверии. Конечно, для себя Фёдор сделал выводы. Первый,  полушутливый – это с кем он не пойдёт в разведку, в пивную, и даже в кино. Второй, вполне серьёзный. Получалось, что обезличенный коллективный труд, в одной бурлацкой упряжке, дело неблагодарное. Всегда найдутся желающие сачкануть, а дурной пример, как известно, заразителен. А это в полшаге до раздора и склоки. Вот тут-то Фёдор пошёл дальше и сформулировал в чём заключалась различие между социалистической и капиталистической экономиками. Капитализм – это параллельный старт и работа, когда каждый отвечает сам за себя. Все на виду, ни за кем не спрячешься и не скроешься. Кто отстал – тот отстал. Социализм же  – одна упряжка, но вклад каждого субъекта попробуй ещё оцени. Все двигаются гуськом и с одинаковой скоростью. Вырваться или отстать тут невозможно. И кто напрягается, а кто прохлаждается, попробуй ещё определи. Впрочем, это было мимолётное наблюдение, сформулированное в короткие минуты отдыха. По-большому счёту тяжёлый физический труд был для Фёдора сейчас благом. Ибо ему сейчас просто необходима была пауза, чтобы привести смятённые чувства в порядок. Фёдор приходил домой уже затемно, наскоро ужинал и валился спать. В это напряжённое время он всё же сподобился и позвонил Лене. Было уже за десять часов вечера, вроде как не совсем урочное время, но Фёдору, что называется, приспичило. Но какого же было его разочарование, когда кроме длинных гудков вызова он нечего не услышал; и это была ещё одна преславутая капелька, которая, как известно, камень точит…
Вскоре по окончании шабашки бригада закатила импровизированный банкет. Нет, это была банальная пьянка с большим количеством спиртного и минимумом закуски. Фёдор схитрив,  заявил, что идёт на очень важное свидание и просит его отпустить. Но не тут то было. Его уговорили выпить одну, потом вторую рюмку. На этом следовало остановиться, но Фёдор уже припьяневший выпил ещё две или три и только тогда, когда все стали громко разговаривать разом, перебивая и не слушая друг друга, он и ещё один предусмотрительный товарищ воспользовавшись всеобщей неразберихой ретировались восвояси. Некоторое время они брели по улице вместе, но вскоре распрощались. Фёдор вышел на большой перекрёсток. Здесь он с удивлением обнаружил классическую суперальтернативу: Пойдёшь налево – попадёшь домой; пойдёшь прямо – попадёшь на переговорный пункт; пойдёшь направо – придешь к дому Лики. Стоял Фёдор в задумчивости недолго. Закрыв глаза, он покрутил перед собой указательными пальцами, свёл их, но промахнулся, пальцы не встретились: «Один раз не п.…с», –  остро, вслух, скаламбурил он и повторил попытку. Та тоже не увенчалась успехом. В третий раз он тщательно прицелился и пальцы, наконец, встретились: «То-то и оно!» – удовлетворённо заметил Фёдор и уверенно двинулся направо. Шагал он споро. Фёдор был в той редкой поре опьянения, когда человек полностью доволен жизнью, окружающими, и самим собой. Чтобы сократить путь он срезал угол улицы, пошел через двор дома предназначенного на снос. Там в куче мусора, под какой-то доской Фёдор и увидел маленького котёнка. Слабенький и беззащитный он всё же с таким любопытством и старанием смотрел на этот необъятный мир, что  растрогал сердце самодовольного человека.
– Малыш, тебе, пожалуй, одному тут не выжить, – заговорил он, – где твоя мамка? Не видно её. Ну, подожди, придёт покормит, – на ходу успокоил  он то ли его, то ли себя. Но пройдя метров десять всё же вернулся – Ну, что глазастенький? прогуляешься со мной? Пошли, пошли не обижу!
Тот, почувствовав тепло рук, сразу же замурлыкал сотрясаясь всем маленьким и худеньким телом. Фёдор, засунув его за пазуху ветровки, довольный продолжил свой путь. Вот, наконец, показался знакомый дом. Скромненько прошмыгнув мимо «общественности» представленной тремя строгого вида пенсионерками, Фёдор взволнованный, с часто бьющимся сердцем, коротко нажал на кнопку дверного звонка, прислушался. Как-никак шёл он без предупреждения, а посему возможны были сюрпризы. Но к счастью обошлось. Лика встретила его радушной улыбкой, а когда увидела котёнка, так и вообще растрогалась.
– Ой, какая прелесть, – и взяв его на руки, принялась тормошить и рассматривать. Фёдор в свою очередь жадно рассматривал её. Футболка с короткими рукавами открывала чуть тронутые загаром чудной красоты руки. Словно почувствовав пристальный взгляд, Лика спохватилась:
– Что это я тебя на пороге держу? Проходи! проходи, сейчас я вас буду кормить.
 Сказано это было по-домашнему буднично и доброжелательно, вроде Фёдор не первый раз приходит после работы усталый и голодный, а заботливая хозяйка торопится окружить теплом и уютом своих домочадцев. Надо ли говорить, что такой приём не оставит равнодушным ни одного мужчину. После плотного ужина, устроив неимоверно довольного Василька, так за голубые глаза она назвала котёнка, на ночлег в «домике» из обувной коробки, они подались в гостиную. Лика включив телевизор,  выключила свет, удобно устроившись на диване  похлопала рядом с собой.
– Не стесняйся. Будем кино смотреть.
 На экране замелькали кадры слащавой индийской мелодрамы. Лупоглазые персонажи пока только знакомились – это была экспозиция – это было начало фильма. Фёдор с изрядной долей скептицизма относился к перипетиям этого жанра. Воспитанный в лучших традициях соцреализма, он не верил бутафорским  страстям лишённым пролетарской основательности и правдивости. Об этом он иронически и сообщил Лике, но не нашёл понимания.
– Это, конечно, сказка, но к ней так и надо относиться, и не более того, – здраво возразила Лика. Фёдор не стал вступать в дискуссию, ибо сказочный сценарий для него развивался здесь и сейчас!  Где все помыслы принадлежали ей, и только ей… По ходу «пьесы» Фёдор делал неуклюжие попытки оказывать знаки внимания. Осторожно брал её за руку, гладил волосы, она же не отрываясь от экрана, мягко, но решительно пресекала неуклюжие попытки заигрывания. Но Фёдор упорствовал. Он лёг на диван и потянул за собой и Лику.
  – Давай приляжем, – приглашал он её, – чтобы в полной мере сопереживать таким фильмам, проникнуться нюансами чувств, надобно пребывать в горизонтальном состоянии.
– Но-но-но! – воспротивилась она еле заметно улыбалась, – нескромное предложение от скромного влюбленного? Я так понимаю? – Сама же неожиданно встала, – подожди, я только принесу подушки.
Когда они легли у Фёдора совсем пропал интерес к экрану. Он лежал боком к ней и внимательно, вроде, как в первый раз увидев, изучал её лицо. Конечно, оно было красиво, нет прекрасно! Фёдор тщетно пытался найти хоть какой-нибудь изъян, и к великому удовлетворению мог честно себе сказать –  лицо её безукоризненно! Он перевёл взгляд ниже. Шея красиво продолжалась треугольным вырезом футболки, который прямо-таки акцентировал взгляд на два заветных холмика. Фёдор, осторожно положив  руку ей на грудь, спросил:
– Это правда?
– Что? правда, – невозмутимо спросила она.
– Правда, что здесь вышито? – он медленно и нежно повёл рукой по надписи «HIGH ENERGY». Лика молчала. Фёдор еще раз провёл рукой по её груди и сквозь тонкую ткань явственно ощутил увеличившийся бугорок соска. Она явно была без лифчика. Дальнейшие действия Фёдор совершал как сомнамбула. Он запустил руку под футболку, и в его ладони, как испуганная птица, затрепетала маленькая упругая грудь. Лика повернула лицо к нему, глаза её были широко раскрыты, неестественно блестели; гипнотизируя глубиной зрачков. Фёдор приблизился вплотную и прикоснулся к её губам. Она закрыла глаза, но была безучастна. Целовал её Фёдор долго, пытаясь вызвать ответную реакцию, но тщетно. Уязвлённый таким равно-душием, Фёдор «охамел» и потянул с Лики футболку, она послушно подняла руки вверх. Не веря своему счастью, Фёдор, моментально сдёрнул её. И тут, в мелькающем свете телевизора, он увидел такое ослепительное зрелище, что у него запершило в горле. Теперь было не до раздумий. Лика безропотно позволила себя полностью обнажить.
– Теперь сам, – тихо, но требовательно сказала она. И пока Фёдор, как вертолет, размахивая руками спешно разоблачался, она с головой юркнула под невесть откуда взявшееся одеяло. Фёдор раздевшись, сознательно сделал паузу, замерев над постелью. Ему надо было успокоиться, но сердце предательски стучало и стучало усиленно гоняя разгорячённую кровь. Так и не вернув самообладания, Фёдор рывком, в изножье постели откинул одеяло. Лика целомудренно лежала свернувшись в клубочек.
– Ты голая, как пупсик, – первое, что пришло в голову, хриплым голосом сказал он.
– Не прикалывайся, – грубовато ответила она. Фёдор тут же, стремглав улёгся рядом с ней, но Лика, с ловкостью пантеры, перескочив Фёдора,  убежала со словами: «Я сейчас».
Действительно, минутки через две, три она пришла. Подала ему сложенное полотенце:
– Теперь ты, – коротко выдохнула ложась на ложе.
– Чего я? – не понял Фёдор.
– Иди помой руки и не только…
Фёдор в точности исполнил «предписание» и даже плеснул холодной воды в лицо, но этим ли было тушить распаленную страсть. Вернувшись в комнату, Фёдор к великому своему удивлению не обнаружил Лики в уже аккуратно приготовленной постели. Не веря своим глазам он подошёл к ней и тут же получил приличный толчок в спину, но удержался на ногах, не разворачиваясь сумел поймать Лику за кисть; по-борцовски прижав её предплечье плотно к себе, он резким поворотом туловища бесцеремонно опрокинул её и себя на постель. И уже лёжа на Лике спиной, Фёдор попытался развернуться, но не тут-то было. Она с недюжинной силой удерживала его на себе.    
– Я амазонка, а не пупсик, – серьезно звучал её голос, – ты это понял?
– Чувствуется, – с неким удивлением ответил он.
– Тогда будем делать по-моему, без телячьих нежностей, – смягчив хватку сказала она. Наконец, развернувшегося Фёдора Лика попросила:
 – Ложись, только не спеши.
И когда они стали одним целым, Лика тихонько ойкнула.
– Тебе больно? – встревожено спросил он.
– Немножко, – с глубоким придыханием отвечала она, и попросила, – полежи чуть-чуть спокойно.
  Сама же положив ему руки на бёдра, стала потихоньку побуждать его к движениям. Надо сказать, что Фёдор впервые попал в такую ситуацию, в роль ведомого. Это его до такой степени озадачило, что он даже забыл про свои валюстические ощущения. Дальше – больше. Когда Фёдор попытался проявить капельку нежности его просто проигнорировали. Она старательно отводила свои губы не позволяя себя целовать. Он, похоже, был для неё бездушным предметом, инструментом самоудовлетворения. Лика же тем временем разошлась не на шутку; и Фёдор теперь был озабочен лишь одним, как бы позорно не слететь на пол; но, вдруг, Лика охнув, замерла, и с силой прижалась к Фёдору. Только сейчас она позволила себя поцеловать. Губы были мягкими и послушными, слюна же обильна, вкуса самой чистой родниковой воды. Тело её теперь расслабилась до такой степени, что Фёдору стала казаться, ещё чуть-чуть, и он просто-напросто растворится, утонет в ней. Через какое-то время открыв глаза,  она каким-то медоточивым голосом сказала:
– Теперь ты можешь творить со мной всё, что захочешь, – и как бы окончательно раскрываясь запрокинула вытянутые руки за голову. Фёдор такое приглашение принял вызовом и с силой прижал её руки, как у поверженного соперника в борьбе… Сейчас он желал только одного, чтобы Лика признала его превосходство, попросила снисхождения и пощады. И он добился этого. Правда, этому помог комический случай. Сдвинувшись на край дивана они всё-таки его опрокинули. При особо резком движении, тот внезапно наклонился и свалил на пол «непоседливую» парочку, сам же  оглушительно грохнулся на место. Внезапное падение привело их в чувство. Лика освобождаясь от цепких Фёдоровых объятий, наконец, через сбитое дыхание, призналась:
– Всё, я больше не могу, я  устала от тебя. Отстань. Но Фёдор распаленный был неумолим, он просто и без слов продолжил на полу своё дело. И он сумел добился главного: сбил с Лики её флёр. «И никакая ты ни амазонка, ни валькирия, и ни железная дева, – самодовольно думалось ему, – а вот я да, явил себя суперменом!»
Потом, под утро, они сблизились ещё раз. И Фёдор был уже намного нежней и внимательней; и то, что он увидел в неверном свете раннего утра поразило его больше всего – это её мимика. Игра её мимики. Приподнявшись на локоть Фёдор целомудренно, почти что по-братски поцеловал её, как бы приглашая принять участие в действе. Она ответила таким довольным выражением лица, что ему просто захотелось ущипнуть её побольнее, или толкнуть погрубее. Но, сдержавшись он продолжил свои бесхитростные ласки. И вот лицо её, на глазах, наполнилось такой одухотворённостью и кротостью, что хоть картину мадонны  пиши. Следующая фаза – это один немой вопрос, сплошное недоумение: «Да что же это такое со мной происходит?..» И в завершение: черты лица её настолько исказились, что просто-напросто превратились в маску дауна. Фёдор даже на секунду напугался: «Она ли это? Не подменили ли тёмные силы девушку?..»
  Весь следующий день Фёдор пребывал в некоторой раздвоенности чувств. Что бы он не делал, в голове постоянно всплывали картинки вчерашнего свидания, вспомнилась  отрывки диалогов, отдельные слова. И то, что  это было в высшей степени необычно, нестандартно, нетривиально он мог поручиться перед кем угодно. И он всё не мог решить, чего больше было в Ликином поведении: целомудрия или искушённости? Человек охотно верит в то, во что ему хочется верить. Это даже не самообман – это просто слепая вера, этакий экзистенциализм. И Фёдор поверил в её целомудрие. Он даже после первого их раза, когда она ушла в ванную, внимательно исследовал простынь на предмет пресловутых примет, но и их отсутствие не поколебало в нём зародившеюся веру; он читал, что не всегда первое соитие обозначается на постельных принадлежностях. И с каждым часом крепло его убеждение, что он у Лики первый, и это наполняло его необычной эмоцией. Смесью гордости собой и благодарности ей. И наверное, поэтому он сегодня  с полным равнодушием, даже некоторым высокомерием, смотрел на всех встреченных женщин: молодых, красивых, и не очень. Теперь они были абсолютно лишены для него какого-нибудь обаяния и интереса.
Женя… Ещё одна головная боль, но с ним тоже более или менее прояснилось. Вчера Фёдор очень осторожно намекнул Лике про любовный треугольник. Она, недоуменно пожав плечами, отвечала: «Что за треугольник? Никакого треугольника! У нас был недоразвитый служебный роман, вот и всё. Теперь, как говорится, мы остались друзьями». От неё же Фёдор узнал, что Женя вообще собирается переезжать в другой город и его командировка – этап подготовки. С чем был связан намечающийся Женин переезд Фёдор уточнять не стал, только воспринял он это известие с большим облегчением. 
И только одного Фёдор боялся в этот день – это вспоминать о Лене. Но как он не старался не думать о ней, нет-нет да и всплывали в памяти немым укором ещё совсем недавние события. В печальный закатный час Фёдор понял, что он должен сделать свой нелёгкий и окончательный выбор. В тот вечер он один маялся дома. Лика утром попросила его не приходить. «Знаешь, такой ещё один эксцесс я просто не переживу. Слишком хорошо тоже не хорошо, ведь правда?» Фёдору всегда импонировала прямая без обиняков речь. Сказано это было с какой-то виноватой улыбкой, при прощании в прихожей. И когда она стала поправлять ему воротник рубашки, Фёдор с удивлением заметил мелкий тремор пальцев её рук и обозначившиеся тёмные круги под глазами. Тогда он совершенно отчетливо понял всю степень своего ночного эгоизма, и ему стало прямо не по себе. Он взял её руку за кисть, поцеловал в раскрытую ладошку, и в тон ей ответил: «Конечно, дорогая!» – Вложив в этот банальный оборот всё тепло пробудившейся нежности. Договорились они встретиться через два дня, и Лика попросила его предварить свой приход телефонным звонком. «Так мне будет сподручней», – напоследок просто объяснила она. На том и попрощались.
Вечер выходного дня, поздний печальный закат; Фёдор сидит у окна в одиночестве наблюдая медленное угасание красок и звуков. По таким вечерам у него случаются приступы острой ипохондрии и сама жизнь кажется ему лишённой всяческого смысла. В эти часы особенно болезнен ход времени. Вот и сегодня, восторг и ликование от первой близости с Ликой царившие весь день, к вечеру потихоньку снизошли на нет. И теперь лезли всякие непрошеные мысли. То, что днём подспудно дремало где-то там, на самом краю сознания и не принималось всерьёз, вечером приобретало право на жизнь. Всё чаще вспоминался холодный северный город и образ Лены во всей укоряющей остроте.
 «Ну почему, почему, я несу людям только несчастье и разочарование? – С патетическим отчаяньем вопрошал он себя. – А она сама… – пытался найти себе оправдание Фёдор, – разве она не подтолкнула меня к этому? Что за тип там обретался? брал трубку и пытался иронизировать? Почему её поздно не бывает дома?» – лукаво во множественном числе пытался обобщить единственно известный ему случай Фёдор… Но эта неуклюжая уловка, конечно, никоем образом не могла служить ему оправданием или утешением. А ему надо было, ох как надо было найти идеологическое оправдание своей измене. По своей натуре простой и прямой он сам всегда стремился быть искренним, и потому не терпел обмана ни с чьей стороны. Но иногда был способен на самый иезуитский поступок, если тот, на его взгляд, был должным образом мотивирован.
Вскоре Фёдору стало уж очень неуютно в родных четырёх стенах. Разболелась голова, что случалась с ним чрезвычайно редко. «Надо походить, развеяться, – решил он, – ещё полчаса рефлексий и я тихо тронусь». Но и на улице ему не полегчало. Фёдор тихо брёл не замечая редких прохожих и всё соображал, думал, перебирал. Ему вспомнилось, как Лена однажды вдруг, что называется в лоб, спросила: «Фёдор, извини, а почему ты до сих пор не женат?» Поставленный в тупик прямотой вопроса он хотел было отделаться шутливой «домашней» заготовкой: «Молодой ещё! С бабой не справлюсь», но после паузы вполне серьёзно отвечал: «Наверное, я очень противоречив. Мечтал жениться с двенадцати лет, а вот до сих пор не угораздило».
Сам же припомнил свою идиотскую восторженность сопровождавшую всякий раз новую сердечную привязанность, и то резкое разочарование и охлаждение, когда на горизонте возникали фантомы love story его новой пассии. Он имел наглость, другого слова тут не подберёшь, чувствовать и принимать эту женщину с Ветхозаветной предопределённостью. Этакий Адам с эксклюзивными правами! Но, увы, земля не Эдем, искусителей полным-полно, и его Ева уже вкусила от запретного. И тут Фёдор-идеалист начинал комплексовать. Итог был один – короткая агония чувств и разрыв…
  С Леной, с Леной всё было по-другому. Фёдор решил, что обязательно свяжет с ней свою судьбу, ведь она несмотря ни на что, каким-то образом вернула то, что он долго искал и не мог найти – искренность и чистоту первой любви.
Глубоко погружённый в свои мысли Фёдор довольно далеко отошёл от дома. Пора было возвращаться. Повернувшись и пройдя пару шагов он с удивлением заметил, как его продолжает разворачивать. Потом и тротуар почему-то стал приподниматься, грозя принять вертикальное положение. Озадаченный таким ходом событий, он остановился и ухватился за стену дома: «Ничего себе! такого ещё со мной не случалось», – подумалось ему. Голова продолжала идти кругом. Осторожно, боясь упасть перебрался к ближайшей лавочке, присел, посидел, чутко прислушиваясь к своим ощущениям. Ни боли, никакого дискомфорта. Просто слабость и головокружение. «Вот посижу чуть и на такси домой», – решил он. Так и поступил. Такси, раздрыганная Волга, долго ждать себя не заставила.  «Октябрьская», – удовлетворённо произнёс Фёдор садясь в салон. Но тут острая боль полосонула по сердцу. – Нет-нет, – поспешил поправиться он, – давай заедем на скорую». Наверное, он чем-то напугал водителя. Гнал тот быстро, не жалея своё старенькое авто. У Фёдора же каждая ямка, каждое сотрясение отзывалась болезненным толчком в сердце. На станции скорой помощи ему померили давление, дали каких-то таблеток и принялись выспрашивать симптомы. Он вяло отвечал, чувствуя как сознание покидает его. И чтобы не упасть с кушетки прислонился к стене и закрыл руками лицо. «Уберите руки! уберите руки!» – слышал он всё глуше и глуше требовательный голос врача…
Очнулся Фёдор на той же кушетке, но уже лежавшим, вытянутым  во весь рост. Он почувствовал себя до крайности виноватым в происшедшем, и его неуклюжую попытку сразу же встать решительно пресекла женщина-врач: «Полежи спокойно, сейчас снимем кардиограмму».
Старенький переносной кардиограф капризничал, и ни в какую не хотел рисовать испуганные ритмы его сердца. Вскорости  убедившись в тщетности своего намерения, врачица померила ещё раз давление и сделав укол предложила Фёдору отправиться домой на машине скорой помощи. «Домой так домой», – безразлично согласился он. Им овладела полная апатия и безразличие, страх прошёл, сердце почти ничем себя не выдавало, и Фёдор не дожидаясь машины решил вернуться восвояси пешком. Он потихоньку шёл ни о чём не думая, время от времени растирая немеющую левую часть груди. Через полчаса, уже на пороге своего дома, произнёс вслух, как бы печально констатируя: «Ну, вот, дожился! Первый сердечный приступ… Что ж, заслужила каналья…»

12


Прошёл ещё один месяц. Стояла переменчивая  кавказская зим: то чуть приморозит, то чуть пригреет, то обложит дождём, то припорошит снегом. Может, кому это и по нраву, но Фёдору, когда-то знававшему морозное постоянство зимы на «северах», всегда не хватало той суровой ясности и конкретности.
Фёдор уже вторую неделю проживал с Ликой у неё на квартире. Как это получилось? Подкупающе просто. Слишком просто. В очередное свидание под раннее утро, в полусне, в полудрёме, Фёдор скорее угадал, чем услышал тихие её слова:
– Давай жить вместе, всегда, всегда… 
Фёдор улыбнувшись в темноте, одной рукой обнял её за плечи, нежно прижал к себе и так же тихо ответил:
– Какой чудный, какой волшебный сон!..
В ответ на своём плече почувствовал мимолетное, как дуновение ветра прикосновение ее губ…
Позднее, когда они окончательно проснулись, Фёдор рассказывал про свой «сон», раскрасив деталями, и, нафантазировав про гордую и прекрасную китайскую принцессу, про её признание в любви и клятву в вечной верности.
– Так уж в вечной? – таинственно улыбнулась Лика, – какая-то Турандот прямо!
Фёдор довольный засмеялся, его намёк был правильно понят. Они лежали, глядели друг на друга и улыбались, улыбались, улыбались... Внезапно прекратив улыбаться, Лика серьёзно, даже печально сказала:
  – Ты знаешь, а ведь у меня есть тайна…
Фёдор напрягся, женские тайны не сулили ничего хорошего. И он решил взять паузу, не задавать вопроса в лоб. «Если сказала, «а», то пусть уж потрудится скажет и «б», – подумал он. В слух же индифферентно ответил:
– Да, да, конечно, у каждого из нас есть свой скелет в шкафу, – и многозначительно добавил, – мы это проходили. 
Лика улыбнулась. Теперь её улыбка была грустна и печальна. Легонько щёлкнув указательным пальцем Фёдора по кончику носа, спросила:
– А ты, всезнайка, знаешь к примеру самую распространённую ошибку мужчин?
Фёдор отрицательно помотал головой. На него опять вдруг накатило тревожное чувство, что он попадает в неведомый поток событий, что он делает какую-то маленькую ошибочку с неизвестными  последствиями уходя от откровенного разговора.
– Так какая самая распространённая ошибка мужчин? – с деланным интересом спросил он.
– Самая распространённая ошибка мужчин, их наивное заблуждение и роковое предубеждение заключается в переоценке интимной жизни. Бедолаги почти поголовно полагают, что с началом половых отношений с женщиной достигнута кульминация – ни больше ни меньше! А сами они этакие покорители, повелители и вообще… неотразимые герои! – И помолчав добавила, – но ведь это только начало пути! Трудного, длинного, извилистого пути… 
– Это и есть твоя сокровенная тайна? – С облегчением переведя дыхание спросил он.
– Нет, это так, общие рассуждения, маленькая ремарка к недописанной пьесе.
Теперь Фёдор, что называется, расплылся в ехидной улыбке.
– Можно и я добавлю свой штришок в это величественное полотно?
Лика вся ещё там в своих помыслах не задумываясь согласно кивнула головой.
  – Теперь я понимаю за что мужчины ценят жриц любви.
– ?!
– Там всё просто и понятно. Без длинных извилистых дорог. Деньги – товар и скатертью дорожка. Каждый получил то, что хотел. Всё по-честному.
Лика с невинной улыбочкой посмотрела на него.
– Ходите узкими вратами, обалдуи! – проникновенно, ласково прозвучал её голос. Фёдора множественное число «обалдуи» покоробило. Что это?  Оговорка по Фрейду или тонкая шпилька? Ведь это он и только он мог быть для неё обалдуем, дуралеем и старой водовозной клячей! И никто другой!  Нахмурившись и искоса взглянув на Лику, заявил:
– Ты, это… поосторожней-то со множественным числом!
А в ответ получил озорной взгляд и воздушный поцелуй.
К вечеру того же дня, собрав всё самое необходимое он переехал к Лике на постой. Довольно скоро у них сложился и своеобразный стереотип нехитрого досуга, но Фёдора-домоседа он вполне устраивал. Ужин после работы, «фиеста на двоих» , так вздумалось Лике называла час вечерних утех и, собственно, свободное время, которое занималось всякими бытовыми мелочами и неспешными беседами. Лика, к вящему удивлению Фёдора, оказалась интересным собеседником и рассказчиком. Любопытный ли случай из своей жизни,  что-то памятное из прочитанного или увиденного она могла рассказать увлекательно, в лицах, с живой мимикой, сдержанной жестикуляцией.  Потом, в конце рассказа, словно спохватываясь умолкала, и с мягкой улыбкой, словно извиняясь смотрела на Фёдора. Но был, пожалуй, один случай, когда чувство меры могло изменить ей. Слабостью её и коньком одновременно была поэзия. Нет, стихов она, слава богу, не сочиняла, но на память знала великое множество и могла декламировать долго и упоённо, только задень.

«Бобэоби пелись губы
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови
Лиэээй – пелся облик».

И тут же для контрапункта без всякого перехода:

«По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух».

Под влиянием её выступлений и он, прежде всегда относившийся к  любимцам муз с прохладцей, стал почитывать подвернувшуюся литературу. Фанатеющим любителем поэзии он не стал, но поэтов «серебряного века» для себя выделил. За их смелые эксперименты со словом и формой, за мятежный дух и часто трагические судьбы.
 Ещё у Лики оказалась одна характерная особенность удивившая и задевшая его. Когда он попытался сесть теперь уж на своего конька и предложил ей маленькую фотосессию, описывая это как приятный, занимательный спектакль для двоих, то вдруг натолкнулся на её решительное  «нет».  На его недоуменное:  «Но почему?» Она привела в пример каких-то аборигенов из тьмутаракани, полагавших, что фотограф завладевает душами фотографируемых и потому всячески избегавших этой процедуры. «И я верю, ведь во мне течет первобытная кровь», – с таинственным прищуром, то ли шутя, то ли всерьёз заявила она. Тогда задетый за живое Фёдор запустил убийственный аргумент:
– Ведь на паспорт ты же фотографировалась?!
– Фотографировалась! И не только на паспорт. Но это считай принуждением, – в тон, так же эмоционально ответила она. Фёдор озадаченно хмурил брови – ему припомнилось: «Пиээо пелись брови», – вслух же сказал:
– Да ладно тебе, не сочиняй. Я надеюсь когда-нибудь заслужу твоё доверие и ты сама попросишь об этом.
– Ага! После дождичка в четверг, – улыбалась она.
Через несколько дней, уж очень заинтригованный таким отношением к целой стороне бытия, Фёдор стал выспрашивать у неё на просмотр домашний фотоальбом. Первая попытка оказалась неудачной. Она сославшись на занятость отказала. Вторая – та же история. Третья была тщательно подготовлена. Фёдор начав разговор издалека, утверждал, что каждые семь лет человек не только полностью меняет все клетки тела, но и приобретает новую энергетическую структуру, а значит и выглядит совсем, совсем иначе.
– Вот я, например, в раннем детстве был ужасно важным и строгим, не зря же у меня кличка была – директор. А ты, мне кажется, была замухрышкой и гадким утёнком. Угадал? – Ехидно вопрошал он.  Лика поняла куда он клонит, но не спешила соглашаться.
– Хитёр, хитер. Но не ты ли мне когда-то утверждал: «Любопытство не порок, а большое свинство». Припомни.
– Помню. Но мы тогда остановились на первой половине поговорки, и не прогадали. Давай, девочка, не тяни, давай! – торопил он её.
– Эко тебя разобрало. Хорошо. Вразумительно можешь объяснить зачем это тебе? Ну, зачем?..
– Как это зачем? – с пафосом вопросил он, и в ответ со значением процитировал заготовленный пассаж: «Видимость обманчива; поэтому прежде чем жениться на девушке, посмотри сначала её фотографии…». Вот так, чтобы добиться желаемого Фёдору и пришлось обозначить пресловутую матримониальную тему. Наверное, она была важна для Лики, это он уяснил по вдруг заблестевшим глазам, зардевшемуся румянцу и напускному равнодушному тону.
– Хорошо, – смиренно согласилась она, – смотри на здоровье, а то подумаешь невесть что.
Наконец, заполучив в руки желанную вещь, Фёдор принялся не спеша перелистывать страницы. Альбом, как альбом.  Как большинство из  когда-то им виденных. Стандартный набор фотографий, опять же, по стандартным, приличествующим случаям. Были и пустые места изъятых ранее фото, и такое видывал Фёдор. Он показал Лике на одно из пустых мест и спросил:
– Следы сердечных разочарований?
– Работа над ошибками, – с усмешкой ответила она и попыталась, шутя, отобрать альбом. Фёдор не уступил и продолжал просмотр с короткими комментариями. Весьма озадачили его фотографии самой Лики. И ведь действительно, от одной карточки к другой её образ так сильно менялся, что он вполне серьёзно заявил: «Похоже у тебя все клетки меняются два раза в год». Но не было пределу его удивления, когда на одном из фото он увидел ни больше ни меньше, как Тату, ту самую Тату, с которой познакомился  в недавней поездке. Такой же озорной вид, глаза с лукавинкой и взрослое каре блестящих волос. И эта, по заверениям Лики, была она, собственной персоной, только давным-давно, как она выразилась: «Во дни оны». Образ Лики-Таты, уже поздно вечером, когда Фёдор в одиночестве абстрагировался за чашкой чая, всплыл ещё раз, и его осенило: «Чуть-чуть фантазии, чуть-чуть проницательности, маленькое усилие и можно будет проникнуть в замысел неизвестного режиссёра, предугадать какая и ему отведена роль в этом многосерийном фильме, сделать осознанный выбор и… Но благодушное настроение того вечера взяло верх, он от души потянулся, зевнул и решил: «Пусть будет, как будет». И ему вспомнилось запавшая когда-то в память строка: «Не надо заглядывать за кулисы. Там можно увидеть, как ваш любимый актёр-трагик избивает свою жену…».
Вскоре, по прошествии нескольких дней, Лика стала готовить некую ответственную миссию. Предлагалось в ней поучаствовать и Фёдору. Как он понял, подразумевался визит к некой очень важной персоне. В детали его не посвящали, из этого он заключил, что функция его будет больше представительского плана, этакий чичисбей, при гранд  даме. Вопросов он не задавал, всё ожидал, когда же его просветят. Но не дождался, а Лика вдруг перекрасила волосы, и это уже задело Фёдора. «Могла бы и посоветоваться», – про себя подумал он. Ей же, по этому случаю, самым ехидным голосом задал вопрос:
– Что за фурор? может и мне побрить голову наголо?
– А что! Это хорошая идея, – смеялась она, –  видок у тебя будет ещё тот! Я же буду тебя по вечерам, на сон грядущий, целовать в темечко, по утрам протирать блестящую макушку бархоткой, а шампуни-то сколько сэкономим, ужасть!
Это был её стиль. Малейшее напряжение элегантно сводить в шутку. И Фёдор поддержав её, согласился.
 – Уговорила, но тебе придётся купить чёрные очки, чтобы блики от моей сиятельной лысины не слепили тебя.
На этом недоразумение и было исчерпано.
И вот в пятницу, после полудня, Фёдору впрямь по-военному поставили задачу: «Найти и подогнать такси к подъезду». Заказать авто по телефону во времена развитого социализма можно было только по большому везению или же блату. Пришлось бежать на улицу, и после нескольких попыток поймать частника, ему повезло, он отловил приличного вида автомобиль.
 Путь их лежал в престижный дачный район. Вышли они загодя, как выразилась Лика: «Прогуляемся, подышим». По дороге ему и объяснили, что в саквояже ценный, очень ценный презент – старинная редкая икона.  И везут они её очень нужному человеку. «Оказывается я не зря чувствовал какой-то  пиетет к саквояжу,  интуиция однако», – про себя усмехнулся он. Во всей этой истории ему отводилась роль то ли курьера, то ли телохранителя, но время на выяснение деталей уже не было, путь их упёрся в глухие художественной ковки ворота. Их запустил какой-то тип с настороженным взглядом, он же быстро провёл ухоженным двором мощённым какой-то заморской, очень красивой  плиткой. Показал на дверь и тут же бессловесно исчез. Лика держалась уверенно, смело потянув ручку на себя с улыбкой посмотрела на Фёдора, мол не тушуйся. В прихожей их встречал, Фёдор от неожиданности  вытаращил глаза, тот самый злосчастный первый секретарь обкома, которого когда-то он запечатлел с дьявольской рогатой тенью. Фёдор был удостоен равнодушного взгляда выпуклых глаз, застывшей мимикой крупных утрированных черт лица. Подобие участливой улыбки и неуклюжее пожатие руки – это Лике. Фёдора представили, опять казённый взгляд, взгляд попусту отвлечённого начальника. Вскоре Фёдора под благовидным предлогом разговора коллекционеров тэт-а-тэт оставили одного. Лика же была увлечена под ручку за одну из тяжёлых бархатных портьер.
 Он сидел на краешке большущего кожаного кресла не зная, как себя вести. В душных чертогах время тянулось медленно, невообразимо медленно. Первая робость прошла и Фёдор внимательно изучал интерьер помещения. Его внимание привлёк помпезный письменный прибор выточенный из какого-то поделочного камня. Он припомнил, что видел недавно такой же в комиссионном магазине, и его поразила цена, чуть ли не в стоимость престижного автомобиля.  Ещё он тогда подумал: «Неужели найдётся дурак, который его купит?» Как видимо нашёлся. А впрочем, это могла быть и взятка – так сказать борзыми щенками. Томимый неопределённость  Фёдор поймал нагло вылезшего таракана и подверг его заточению в одном из многочисленных ящичков шикарного письменного прибора. Потом подумав, освободил. «Ты тут не причём … Плодитесь и размножайтесь», – по-отечески напутствовал он цитатой из Библии быстро улепетывающего насекомого. Заглянул Фёдор и в комнату за портьеру. Заглянул и ахнул. Стены пустынной комнаты сплошь и рядом были увешены картинами. Разные по формату, от миниатюр до больших полотен, они были заселены целым народом уродцев:  длинноносых, с птичьими профилями, с пустыми глазницами вместо глаз. Неизъяснимое чувство тревоги, нет, опасности охватило его и он поспешно вернулся назад. Вскоре полы портьеры распахнулись и оттуда появилась с довольной миной Лика, следом косолапя и сопя вылез и «Секретут», – так успел его окрестить про себя Фёдор.
– Да, ты права, Лил, такое бывает раз в триста лет! сейчас время действия, время энергичных, без комплексов людей, – не говорил – изрекал Секретут. Фёдор при их виде коротко и  нервно хохотнул. На что и получил два непонимающих взгляда.
– Простите, это я про своё, задумался, – неловко оправдывался  Фёдор.
– Так это ты был одержим, – это уже «товарищ» первый секретарь обратился к Фёдору, – значится тысячу голых женщин сфотографировать.
Фёдор покраснел, как будто был уличён в чём-то постыдном и не-приличном. «И кто Лику за язык тянул, – с досадой подумал он, – теперь оправдывайся, как школьник».
– Было дело, – просто ответил он, – но перерос.
– Так уж перерос? – ехидно-недоверчиво вопросил Секретут.
– Видите ли, я понял свою ошибку, – Фёдор решил поскорее закрыть эту тему в казуистике встречного вопроса, – я пытался объединить людей по внешнему признаку, но обезличивал отсутствием идеи, цели; а цель, ради цели – это самоцель, тупик. Не так ли?
И улыбнулся. Наивно так наивно. Фёдор знал, большие начальники  терпят вопросы только от людей более высокого статуса, для всех остальных это табу, это нарушение святая святых, и карается немедленно.
– Амбиций я вижу у тебя не меряно, – прищурился Секретут, – Но мне такие кадры нужны, и  ты ещё мне сгодишься, сгодишься угрожающе помахал скрюченным указательным пальцем.
Фёдор ответил мистической улыбкой сфинкса. Видали мы мол таких – оракулов.
Через пять минут они уже брели по пустынной промозглой улице. Лика ни к кому не обращаясь, посетовала:
 – Мог бы распорядиться подвести, машина то вон у ворот стаяла. Не каждый день такие раритеты обламываются.
Фёдор отозвался:
 – А ведь «товарищщ» первый секретарь тобой недовольный остался, водишься со всякой шпаной, вот и ходи пешком.
– А ты бы вёл себя поскромней, я тебе такие хорошие рекомендации дала…
– Интересно кем же ты меня отрекомендовала? – Напористо перебил её Фёдор.
– Кем, кем?.. Надёжным деловым человеком и партнёром!
– Спасибо, постараюсь оправдать доверие партии и правительства, – дурашливо ответил Фёдор. – Да, этот Секретут, – продолжил уже раздражённо он, – с чего это тебя Лил называет?
– Не придирайся, – кокетливо ответила она, – это уменьшительная форма моего имени. Вот и всё.
– Нет не всё! Продолжал заводиться он. В литературе, в мировой литературе есть такой образ портовой проститутки. Звали её между прочим Лил. Умница Лил. Может это совпадение, а может быть и намёк. Улыбка медленно гасла на её лице.
– ЕБМ, он и в Африке ЕБМ! – с презрительной мимикой выговаривала она, – Но книг он не читает и аналогий проводить не умеет.
– Ой, ли? Похоже он похитрее, чем выглядит. Этот тип, по моим прикидкам, ещё тот сухофрукт.
– Давай не будем, проехали, – в голосе её зазвучал металл.
– Хорошо. Только один уточняющий вопрос. Почему ЕБМ?
– ФИО у него такое похабное. Народ это заприметил, так за глаза и обзывают... А за проститутку извинись, а то поссоримся.
Уже вечером, когда они окончательно примирились, Лика за бокалом вина посвятила Фёдора в свои планы и объяснила все перипетии последних дней. Фёдору открылась ещё одна из её ипостасей – целеустремлённость и деловая хватка. Вино развязало Лике язык, и она, начав издалека, рассказывала про свою комсомольскую молодость, секретарство в комсомольской организации местной трикотажной фабрики.  В ту бытность она обзавелась многочисленными знакомствами и связями.  И вот теперь, когда союз молодёжи фактически распался, КПСС тоже дышала на ладан, а повсюду нарождалась суррогатная форма экономики – всевозможные кооперативы, Лика решила не мелочиться и по существу прибрать ту самую фабричку к рукам. Она на правах «старого» партайгеноссе имела несколько приватных бесед с ЕБМом на эту тему, но безуспешно, он был или слишком осторожен, или вёл свою игру, и всё тянул и тянул время. Склонить чашу весов в свою пользу Лика надеялась используя тайную, почти что преступную страсть сего государственного мужа. Он, подумать только, коллекционировал иконы, и картины религиозного содержания. И сам не чурался кисти. Но знали об этом ограниченный круг людей и Лика в том числе. Теперь узнал и Фёдор.
– Ага! видел, видел я его мазню. Жуть. Аж страшно стало, – подтвердил Фёдор. – «Дитиктива», однако! Первый секретарь, местный царь и бог, он же главный атеист, и вдруг, коллекция икон?! Смахивает на какое-то извращение. Не зря он у меня на фотографии с рогами получился, не зря! Только зачем «рогатому» иконы? Сдаётся мне, что он не молится на них… ох не молится.
– Извращение это или не извращение, а человек он опасный, – ответила погрустневшая Лика, – это точно. Всегда, любыми средствами  добивается своего – ничто, ничто его не остановит, – после длинной паузы добавила, – и жалости он ни к кому не имеет. Прими к сведению, между прочим.
– Да ну его! Нашли персону, – зевая отвечал Фёдор, – хотя я заметил, ты перед ним заискиваешь и лебезишь, – а подумав, решительно добавил,– значит так. Я туда больше не ходок. И тебя не пущу.
– Что это ты так раздухарился? Тоже мне собственник нашёлся! – В ответ раздражённо бросила она.
– Раздухарился?.. – глухим голосом переспросил Фёдор и демонстративно отвернулся. Остаток вечера он усиленно изображал обиженного, и   только на ночь глядя не удержался и пару упрёков всё же высказал. Мудрая женщина спокойно выслушала, а когда почувствовав, что обличительный пыл угас приложила пальцы своей руки к губам Фёдора.
– Молчи. – И стала потихоньку, ласково и чувственно поглаживать, повторяя их рисунок. Фёдор стал ей подыгрывать, сначала губами, а потом и зубами захватывал пальцы, покусывая их, сам же всё больше и больше пьянел от ударившего в голову кровотока, от вдруг захлестнувшей волны её запаха. Это был диалог тел, пантомима чувств. Фёдор заметил увлажнившиеся глаза Лики, её взгляд, в своей глубине вместивший весь мир, и то выражение лица – полуобиды, полурастерянности, которому, наверное, никто ещё не нашёл названия… Потом, потом когда всё кончилось и Лика слегка отчужденная лежала отвернувшись к стенке, на Фёдора напала такая истома и расслабленность, что он незаметно и для себя тихо задремал. Это было то пограничное состояние между сном и бодрствованием, когда сон и явь переплетаются самым причудливым образом. Но что-то было не так, что-то мешало и настораживало. Как от толчка Фёдор резко открыл глаза. И первое, что он увидел – это её испытывающий взгляд.  Развернувшись, она в упор пристально рассматривала его, как какое-то необычное явление, как редкую пугливую зверушку, вдруг оказавшуюся на  расстоянии вытянутой руки.
–А, извини, задремал, – хрипловато произнёс Фёдор и потянулся к ней. Но Лика уже видно была настроена только на вербальное общение.
– Подожди, подожди дружочек, – она уперлась кулачком ему в грудь продолжая гипнотизировать фосфорическим светом глаз. – Ты не представляешь, как я хочу тебя задушить…
– ?!
– Да, да задушить. – Она разжала кулачок и он превратился в хищную птичью лапку угрожающе нацеленную на его грудь острыми коготками.
– Из твоих рук приму любую смерть, – включаясь в игру мужественно заявил Фёдор, – пытаясь всё же заключить Лику в объятия.
– Ты не шути, у меня не заржавеет  – отталкивая его руки продолжала она. – У меня был случай, давно в детстве, когда вот такое же возбуждение кончилось убийством.
– Да, и кого же ты убила? – заинтриговано спрашивал он.
– Утят, маленьких утят… Я жила у бабушки в деревне тогда. И однажды она принесла в коробке утят. Такие маленькие, жёлтенькие, живые комочки. Они были такие забавные; тонко попискивали и быстро-быстро двигались. Мы ими полюбовались и покормили; поставили плошку с водой, а  когда бабушка ушла, накрыв коробку пологом, я просунула туда руку и со мной что-то случилось, вместо того, чтобы гладить, я их стала душить… Я до сих пор с содроганием вспоминаю это чувство. Смесь восторга с ужасом. Потом, когда я убила несколько утят, со мной случилась истерика… С тех пор я иногда сама себя боюсь. Как ты думаешь, может это какое-нибудь психическое расстройство? Ликантропия? И мне надо лечиться, – грустным голосом подвела итог она.
Фёдор шутливо нажал на кончик её носа,
 – Пиип… улыбнись и не заморачивайся,  это не повод ставить себе диагнозы, это не ликантропия или ещё чего, – участливо успокаивал её Фёдор, – дедушка Фрейд сказал бы, что твоё либидо столь велико, что перехлестнуло через край и просто-напросто превратилось в мортидо. Ты же знаешь, крайности сходятся.
– Правда?.. – недоверчиво, через навернувшиеся слёзы  улыбнулась она.
– «Истинно тебе говорю», – монументально изрёк библейскую фразу Фёдор. 
И она, по-детски трогательно вздохнув, уткнулась ему в грудь.
– Поспи, милая, – вложив в эти простые слова всю свою нежность, он заботливо поправил одеяло.
Вскоре случилось то, чего Фёдор так тайно боялся, чего так он не хотел. Он, что называется, нос к носу столкнулись на улице с Женей. Встреча была случайной, разговор короткий. Женя был в изрядном подпитии, и всё что он сказал Фёдор воспринял как пьяные измышления, густо замешанные на обиде.
– Я знаю, что ты живёшь с Ликой, – заикаясь на каждом слове начал свою речь он. Последовала длинная пауза, Фёдор отмалчивался.
– Больно ли мне? – уже более слаженно продолжил он, – да, конечно же нет, и потому враждебности я не испытываю. Поздно или рано она от меня ушла бы… Наверное, уйдёт и от тебя…
– Поживем увидим, – ответил Фёдор сдавленным голосом.
Женя пропустив Фёдорову реплику, продолжал свой монолог:
– Мне кажется, что Лика просто не приспособлена к нормальной жизни. Эта женщина… эта женщина несущая шторм… Для неё люди, как игрушки. Она влезет в душу, поиграет на тонких струнах в своё удовольствие и бросит. Хорошо если ещё не подставит по-крупному, с неё и не такое станется.
– «Не суди и не будешь судим». – Спрятался за библейскую истину Фёдор.
– А-а... так, да, – разочарованно махнул рукой Женя, – флаг вам в руки, бронепоезд навстречу!
 На этом короткий разговор и закончился. Женя видно сказал всё что хотел, Фёдор вообще не был расположен к каким-либо обсуждениям.
Домой Фёдор не шёл, а скакал вприпрыжку, земное притяжение на него не действовало. Он понял – зла на него не держат и большое чувство вины, исподволь отравляющее ему жизнь, словно свалилось с плеч. Дома по простоте душевной Фёдор радостным голосом рассказал Лике о встрече, хорошо хоть догадался не упомянуть мрачные Женены прорицания. Она же Фёдоровой радости не разделила.
– Я же тебе, кажется, говорила, что у нас ничего не было, – резким тоном заявила она, – и нечего меня с кем попало обсуждать.
– Да не было никаких обсуждений, – обескуражено оправдывался Фёдор, – минутку-то всего и виделись.
В воздухе повисла длинная пауза. Лика как-то вкрадчиво, по-кошачьи обошла и внезапно со спины плотно прижавшись обняла его. Фёдор хотел развернуться к ней лицом, но она не отпускала. И только когда он примирительно похлопал по крепко обхватившим рукам, она позволила ему развернуться, но из объятий не выпускала и уткнувшись лицом в его грудь, каким-то глухим голосом попросила:
– Фёдор, если тебе кто-то про меня будет говорить плохое, наговаривать и сплетничать – не верь! Хорошо?
– Что за глупости? Кто позволит себе о тебе плохо говорить, тот сразу же сильно пожалеет, – с угрожающей интонацией зазвучал его голос. Лика в ответ с благодарностью посмотрела на него и самым проникновенным голосом произнесла:
– Всё, пошли пить чай.
Пока Фёдор колдовал над заваркой, она достала бутылочку редкого ликёра, быстро собрала нехитрую снедь. И был тот вечер у них особенно умиротворённым. Это было что-то новое в палитре их отношений, этакое более зрелое чувство, вызывающее полное доверие и единение. Уже опустились сумерки, а они продолжали сидеть в полумраке ведя неспешную беседу.
– Интересная штука любовь, – говорил Фёдор. – Есть четыре классических, ещё известных от древних греков разновидности, но то, что сегодня испытываю я, не подлежит никакой классификации. Это что-то тонкое и невыразимое… поэтому, поэтому я немею, – виновато улыбнулся он.
– Милый! Женщины любят ушами, ты же знаешь! не молчи! Вот скажи дорогой, – Лика так впервые его называла, – за что ты меня полюбил?
 Фёдор был поставлен в тупик прямотой вопроса.
– Трудно, трудно просто так, коротко ответить.
– А ты попытайся, ну ты же можешь! ну! – лукаво наклонив голову продолжала настаивать она.
– Это такое объёмное чувство, – неуверенно начал Фёдор, – вот за что жизнь любят? – уже уверенней продолжил он, – за это люблю тебя и я.
– Не-е, – это слишком обобщённо, разочарованно протянула она.
– Зато правда и только правда, – решительно настаивал он. И, подумав, добавил:
–Тебя не полюбить – это надо быть бесчувственным чурбаном, поленом, бревном…
– Прямо-таки в рифму, – довольно улыбнулась она, видимо теперь ответ ей пришёлся по душе. Потом, согнав улыбку с лица, с самым серьёзным видом спросила:
– А знаешь мои любимые слова про любовь? И между прочим тоже в рифму. 
– Ну ежели в рифму, то давай-давай, – улыбался Фёдор.
Лика как-то сосредоточилась, подобралась, и прищурив глаза, тихим, но твёрдым голосом продекламировала:

Громыханье оставьте,
я учёный малый,
Если молния меня любила,
То гром ей богу не  страшен…

Он ожидал услышать какую-нибудь дамскую лирику, или что-нибудь жутко нравоучительное, а тут, вдруг, по-мужски хлёстко и угрожающе.
– Да ты не так проста. Боюсь я тебя недооценивал, – не найдя ничего лучшего ответил пораженный Фёдор. А в груди ёкнуло сердечко: «Ох! уж очень это похоже на намёк… эта переделанная на свой лад строфа Маяковского».
– Простота хуже воровства, – улыбнувшись кончиками губ мягко заметила Лика, и после короткой паузы, как бы спохватившись, добавила, – хочешь знать почему ты мне понравился?
– Пожалуй, – насколько можно безразлично ответил он.
– Ты можешь удивляться, можешь считать меня несерьёзной, но когда я тебя увидела в первый раз, сразу поняла, что поздно или рано мы всё равно будем вместе. Вот так. И она для убедительности кивнула головой.
– Любовь с первого взгляда? –  спросил  Фёдор. Лика опять улыбнулась.
– И да и нет. А вообще-то – это старое, выстраданное чувство.
Лика замолчала, как бы собираясь с мыслями, молчал и Фёдор.
– Это было давно, – наконец начала Лика, –  к нам, пятиклашкам, пришёл новенький ученик. Класс у нас был маленький и дружный, отношения ровные, отъявленных забияк не было, но мальчик дичился и держался замкнуто, особняком, даже слишком. И тогда наша классная, опытный учитель, видимо, чтобы растопить лёд отчуждения всего-навсего стала чаще вызывать его к доске. И повод нашла достойный. Мальчик, оказывается, знал множество русских народных сказок. Не поверишь, он не просто их рассказывал, он погружал всех слушателей в волшебную атмосферу повествования, может это сродни гипнозу, но дело было именно так. Я до сих пор до дрожи, до мурашек, вспоминаю его голос:

  «Горят костры высокие,
Кипят котлы чугунные,
Точат ножи булатные!
Хотят меня зарезати!»

 Это про закланье невинной души. И чем круче был зачин, тем желанней была праведная развязка. Это трогало до слёз, добро торжествовало на наших глазах. Естественно, он стал кумиром всех девочек нашего класса, он был олицетворением самой справедливости. А это, поверь, очень сильное чувство, пожалуй сродни основным инстинктам!
– Ты такие вещи говоришь, – воспользовавшись возникшей паузой удивлённо произнёс Фёдор, и тут же торопливо добавил, – продолжай, продолжай.
Но Лику уговаривать не надо было. Погружённая в свои воспоминания она, похоже, и не заметила его реплику.
– Прошло какое-то время и мальчик вполне освоился, перестал сторониться шумных детских забав и казалось бы ничем особенно не выделялся. Впрочем, своеобразного шарма и обаяния у него было не отнять. С виду мечтательный, с застенчивой улыбкой, он в играх и на занятиях проявлял азарт, сметливость, а когда надо упорство и настойчивость. Такое вот необычное сочетание. И так получилась, что моя симпатия в итоге переросла в первую влюблённость. Я пыталась по-детски обратить на себя внимание, но он упорно игнорировал моё робкое чувство. А потом произошёл случай окончательно лишивший меня душевного равновесия.  Я помню этот день во всех подробностях, даже по прошествии стольких лет. Это был последний учебный день перед летними каникулами. Мы возвращались из школы. Довольная и радостная ватага школяров шла к автобусной остановке частным сектором, и наши громкие голоса переполошили всех дворовых собак. Мальчишки принялись их дразнить, пока из-за одних ворот, прямо на меня, не выскочила рассвирепевшая псина. Я буквально обомлела до такой степени, что не могла сдвинуться с места. И быть бы мне покусанной, если бы не мой спаситель. Он рванул меня за руку и оказался между мной и псом. Тот и не преминул цапнуть его за ногу, но получив в ответ увесистого пинка, с визгом скрылся во дворе. Мы не стали больше испытывать судьбу, быстренько ретировались. На остановке  перевязав рану носовым платком он сел на так некстати подошедший автобус своего маршрута. Я успела только сказать невнятное спасибо, но разве оно могло выразить ту благодарность, нежность и восхищение влюблённой девочки. А вечером того же дня меня ждало ещё одно, не менее сильное потрясение. Ложась спать, я на своих трусиках обнаружила кровь – это были следы менархе. Теперь- то я думаю, что эти два события между собой были как-то связанны. Тем летом меня на все каникулы отправили к родственникам, в южный приморский город. Я там поправилась и похорошела. На меня стали засматриваться взрослые ребята, уже юноши. Но все мои помыслы были заняты только им и только им одним. С каким нетерпением я ждала окончания каникул, и с каким великим огорчением узнала, что мой герой не будет с нами учиться. Оказывается их семья летом внезапно куда-то переехала. На память мне осталась только выпускная фотография нашего класса. В первом ряду сидят девочки, за ними стоят мальчики. Попарно. И что характерно – из шести полных пар, две впоследствии поженились. Представляешь? Так вот, – продолжала Лика, – мы были третьей парой. А звали его, между прочим, как тебя – Фёдор! Да! Прошло много лет и вдруг встречаю тебя. Можешь верить, а можешь не верить, но в тебе я узнала свою детскую потерянную любовь…
– А, флэшбэки детства! Ужасно занятная, но и опасная вещь, – вступил в беседу Фёдор, – они зачастую сильно отвлекают и мешают жить сегодняшним днём.
– Что, что? – удивилась Лика, – а по-русски.
– Ну, все мы родом из детства. Есть такое мнение, что поведение взрослого человека во многом определяется детскими впечатлениями-переживаниями. А из первой любви никогда ничего путного не получается. Это известная всем истина. Вот так!
Возникла пауза.
– Не обижайся, – Лика потянувшись  к Фёдору прижалась к его плечу, – мужчины часто уходят от легко завоёванных ими женщин. А у нас теперь богатая романтичная история с внезапными потерями и со счастливыми находками. Мы искали друг друга, искали и, наконец, встретились. Это кульминация! Мы заслужили половодье наших чувств, правда? Правда? Лика заглядывала Фёдору в глаза. В ней было столько обаяния и непосредственности, что трудно было не согласиться. Фёдор обнял её, приник губами к шелковистой коже виска и закрыл глаза. Голова его пошла кругом. «Она делает со мной что хочет», – вдыхая тонкий, горьковатый аромат её духов подумал он, а вслух сказал:
– Ты чудо, – и нараспев повторил, – Лика, ты чудо!
Поздний вечер. Фёдор лежит на спине положив ладонь под голову. Тут же на его согнутой в локте руке покоится и голова Лики. Она лежит лицом к Фёдору и в струящимся свете уличных фонарей ему видны её закрытые глаза, высокие брови, доверчиво приоткрытые губы. Безмятежный крепкий сон безмятежного человека. Федор чуть потянувшись нежно, еле заметно притрагивается губами к её щеке и закрывает глаза. Голова его пошла  кругом и он явственно ощутил ровный и мощный полёт. «Это полёт земного шара, – догадался он, –  это то, что называется счастьем…»
А под утро было ему видение… Лика и Ковбой в объятиях друг друга. И между ними было нечто такое непостижимое и утончённое, что оставалось только немое восхищение. И Фёдор понял – такое глубокое чувство по неисчерпаемости и искренности он никогда не испытывал и навряд ли когда испытает. Оно просто так не даётся, до него расти и расти, идти и идти длинной дорогой в миллион лет... 
Следующим днём Фёдор сделал то, что давно собирался и никак это у него не получалось. Он всё-таки написал письмо Лене. Покаянное письмо. Получилось оно в высшей мере невразумительным и путанным, в нём Фёдор пытался метафорично объяснить суть разницы между женщиной-цветком и женщиной-злаком, а в итоге сознался, что безнадёжно запутался и не хочет никого лишать счастливого будущего. Банальный мужской ход. Бросив письмо в почтовый ящик, он бодро произнёс: «Рубикон перейдён!»
А в груди щемило и давило сердце.


13


Наступил новый год. Страна раздираемая противоречиями разваливаясь на глазах со скрипом вползала в мутные девяностые годы. Бытовала невесёлая шутка: «Перестройка – кончится перестрелкой», но люди хотели, жаждали, перемен. А десятилетиями раскрученный идеологический маховик не потерял обороты и грозил порушить каждого, кто решился бы на лобовую атаку «неприлежных  истин». Супердержава построенная на беззаветной вере и энтузиазме одних, неимоверных лишениях и страданиях других, явившая миру образцы высоких достижений и средневекового мракобесия надорвалась и лишилось самого главного – доверия миллионов своих граждан. Как же так получилось, что красивые и справедливые принципы заложенные в основу государства в итоге завели страну в тупик?.. Как?!
Фёдор лежал на диване и лениво по диагонали просматривал свежий номер газеты. Но в голову ничего не лезло. Вот уже как три часа Лика задерживалась от условленного времени возвращения. Это было впервые, без предупреждения и на такой длительный срок. Фёдор стал заметно волноваться. «Ещё пять минут, – уставившись невидящим взглядом в газетную страницу решил он, – и я иду её искать». Но чего-то мялся и тянул. Прошло ещё полчаса в томительных раздумьях, когда, наконец, заявилась пропавшая. Фёдор с большим облегчением встретил её у дверей, помог снять верхнюю одежду. И напустив, насколько было можно равнодушный вид, не стал торопился с расспросами, отдавая инициативу в разговоре ей. То, что она была взволнована он понял сразу – это состояние выдавало характерное для неё красное пятнышко в подгорловой ямочке и неестественно блестящие глаза. Пригубив поданную чашку чая она без обиняков заявила:
– Ты знаешь кого имеешь честь лицезреть?
Федор мягко усмехнувшись, молвил:
– Ну-ну.
– Не иронизируй. Ты имеешь честь лицезреть председателя торгово-закупочного кооператива «Гамма», собственной персоной, – и переведя дыхание, добавила, – прошу любить и жаловать!
– Впечатляет, – безучастно ответил Фёдор. Теперь он заметил, что Лика была слегка под шефе и ему стало совсем грустно.
– Если бы ты знал, каких мне это стоило сил, – не замечая его обиды продолжала она, – но сейчас я просто счастлива: Планов громадьё! Новые возможности!  Новая жизнь! – восклицала она.
– Лика, ты пожалуйста, предупреждай о своих задержках, если это возможно, – мягко упрекнул её Фёдор. Ведь я даже толком не знаю где тебя искать.
– А меня искать не надо! – с толикой возмущения зазвучал её голос, – я уже большенькая!
Фёдор задумчиво потёр переносицу – это был характерный жест растерянности.
– Почему «Гамма?»
– На пишущей машинке легко печатать, «буковки» рядышком. Видишь, какая я у тебя умненькая! – довольно улыбаясь по-детски похвасталась она. И он не смог сдержать ответную улыбку, и это исчерпало возникшую было напряжённость. 
С этого дня начался новый этап в их жизни. Она не жила – горела. Идея кооператива захватила все её помыслы. Фёдор втайне ревновал, сердился, но выступить в открытую, «угомонить», не решался. Вскоре нашлось дело и ему. Военный заводик, где он проработал не один год, хирел не по дням, а по часам, а потому можно было неделями не приходить на работу. Вынужденное безделье стало его уже тяготить. Лика порадела ему, как родному человечку, и стала «сватать» на место реализатора готовой продукции. Но когда Фёдор узнал, что ему предлагается торговать шарфиками на городском рынке, то всерьёз воспротивился. Настолько ему была чужда рыночная психология. Лика смеялась: «Давай, давай! Не боги горшки обжигают». После сомнений и борьбы принципов, взвесив все «за» и все «против», Фёдор скрепя сердце согласился. В оплату ему назначили определённый процент, и какого же было его удивление, когда за полдня не самой пыльной работы он «срубил» сумму превышающую его месячный оклад! Куда только подевалось его амбициозное эго? Стыдливость и стеснительность? Все рыночные треволнения стоили этих денег. В течение дня он несколько раз украдкой пересчитывал такую осязаемую пачку купюр не самого маленького достоинства. Он быстро втянулся в новую работу. Оказалось – многие страхи были напрасны, ему понравилось быть на людях, участвовать в процессе торга. Но торговых дней в неделю выходило когда один, когда два, не больше и это уже вызывало его сожаление.  После каждого удачного рабочего дня Фёдор шёл в продуктовые ряды рынка и долго бродил выбирая немыслимые по прежним доходам разносолы и деликатесы. Делал он это со вкусом, ему нравилась суета не избалованных вниманием продавцов и свои манеры состоятельного человека. Покупал Фёдор и хорошего домашнего приготовления вина из полудикого винограда «Изабелла». Густое и сладкое оно пилось легко, радуя тонким букетом и мягкой эйфорией. Вечером они устраивали маленький праздник – романтический ужин, и о ужас… со свечами!  Но что поделать? Желание дамы священно для галантного кавалера. Фёдор от такой вольготной жизни прибавил в весе, стал медлительней и вальяжней. В это время ему казалась, что жизнь бесповоротно повернулась к лучшему. Да, в магазинах было пусто, а редкое появление какого-либо товара в свободной продаже сопровождалось ажиотажем, километровыми очередями и скандалами. Да, уже прокатилась по окраинам страны череда националистических погромов и бунтов, но всё это представлялась ему, и многим, многим другим неизбежной платой за плюрализм, гласность и в конечном счёте – торжеству демократии. Но много, ещё очень много людей боялись этих перемен, видя в них угрозу устоям общества, а зачастую и личной безопасности. Преимущественно это были люди старшего поколения и Фёдор, в лучшем случае, видел в них или ортодоксальных коммунистов, или просто недалёких затурканных обывателей. И если раньше наблюдая их изнеможённые лица, неизбывную тоску в глазах, их сирость и убогость, он испытывал жалость и сочувствие, то теперь, какое-то барское снисхождение граничащую с самодовольством. Однажды, обнаружив такую метаморфозу в своём мировосприятии, Фёдор был нимало удивлён, ведь это уже  попахивало комплексом супермена. Этим наблюдением он и поделился с Ликой, но она не стала вникать в его рефлексии, просто заметив, что в суперменстве нет ничего плохого, ибо неуверенного в себе мужчину кусает даже случайная собака, и многозначительно добавила: «Есть такое мнение». Что же касается жалости и сочувствия к таким людям, то они, по её мнению, этого не заслужили, ибо ещё древние подметили: «Каждому - своё!». Фёдору понравилась её логика и он не стал вступать в дебаты, а ведь раньше всегда, по возможности, радел за слабых и обиженных и почитал это за большое человеческое достоинство и моральное совершенство. «Переоценка всех ценностей», – про себя процитировал он Ницше, и душевный мир был восстановлен.
Прошло ещё какое-то время. Короткая кавказская зима кончалась. Днём солнышко пригревало впрямь по-летнему, радуя столь желанным ультрафиолетом флору и фауну. Естественно, народ потерял всякий интерес к зимнему гардеробу, и к шарфикам с шапочками в частности. Суперприбыль растаяла как снег, грозя перейти в убытки. И Федор, несмотря на пробуждающее влияние весны, приуныл. Но только не Лика. Её обуревали, другого слова тут не подберешь, всё новые идеи, другие масштабы кружили ей голову. Фёдор не то чтобы не верил, ведь он уже уяснил её возможности и хватку, но перспективы были весьма туманны, риски существенны и требовались большущие, по его понятиям, деньги. Она же часто любила повторять: «Такая ситуация в экономике бывает раз в триста лет, куй железо пока Горбачёв». Суть её идеи была проста и понятна: Выйти на качественно новый уровень, оторваться от нарождающихся конкурентов и перейти от полукустарного производства к промышленному, освоив при этом новые рынки сбыта. Фёдор открыто не возражал, отделываясь скептически-нейтральным: «Мечтать не вредно», или ещё чем-нибудь в таком роде. Он и не воспринял всерьез, когда однажды вечером Лика объявила:
– Готовься! нас ждут великие дела.
– Всегда готов, – не отрываясь от экрана телевизора вяло ответствовал Фёдор. Лика решительно встала между ним и экраном.
– Ты меня не понял, – возмущённо, неожиданно высоко прозвучал её голос. Фёдор нехотя встал, выключив телевизор, пристально посмотрев на Лику, спросил:
– Теперь понял?
Утвердительно кивнув, она поведала следующее:
– Я нашла человека готового ссудить необходимые нам деньги на год, под приемлемый процент. Это шанс. И упускать его никак нельзя.
Фёдор сделал круглые глаза. Он знал, какой суммой грезила Лика.
– Неужели ЕБМ всё-таки раскрутился? – удивлённо спросил он. Лика капризно махнула рукой.
 – Его время ещё не пришло, не пришло… А в городе итак достаточно состоятельных людей, готовых выгодно вложить деньги.
Федор, несомненно, видел когда-то этот характерный жест, жест очень влиятельного человека, но особенно не вникая, ответил:
 – Людей-то достаточно, а как не справимся, не отдадим? По головке потом не погладят. А если и погладят, то утюгом горяченьким… Вот по телевизору показывали недавно…
– Будешь меньше диван мучить, в телевизор пялиться, и справимся, и отдадим, - сардонически прозвучал её голос.
– Тебе ирония не идёт, – парировал ехидную реплику он.
– Ты смотри… обиделся! - с удивлением протянула Лика. По лицу Фёдора пробежала тень недовольства, но он промолчал.
Буквально через сутки бледный от волнения сидел Фёдор в салоне самолёта, с тем самым дедушкиным чурбанчиком-саквояжиком доверху набитым деньгами. Проведенный без посадочного досмотра и устроенный в самый последний момент в переполненный самолёт, он ещё раз убедился во всесилии денег, больших денег.
 «Вот тебе тысяча голых женщин, вот тебе чемодан денег, вот тебе рейс в город, где живёт Лена … Что-то ещё будет?» – размышлял он в набирающем высоту самолёте.
Северный город встретил не по-весеннему холодной погодой,  полураскисшим снегом на привокзальной площади, безучастной суетой людского муравейника. Опять же за мзду Фёдор устроился в аэропорту в служебную гостиницу. И сделал это он специально, ибо знал нравы пресловутого городского сервиса, где в скромной гостинице, в тесноте и убогости селили по пять человек в номере, а в более-менее хорошей доставали с навязчивыми соблазнами и всякого рода сомнительными предложениями. Расположившись в маленьком одноместном номере, Фёдор никак не мог определить безопасное место для саквояжа, но спрятать его было негде. С чертыханьем он засунул его под кровать, а на прикроватную тумбочку выложил свой пухлый бумажник, в качестве ложной цели. Невесть какая хитрость, но на душе стало спокойней. Последующею неделю Фёдор затемно уходил и затемно возвращался. За это время он купил партию импортных вязальных машинок и целую машину пряжи, безукоризненно оформил все документы. Чего это стоило Фёдору? красноречиво говорила постройневшая  фигура, теперь брючный ремень приходилось застёгивать на две дырочки уже.
Машина была снаряжена в дальний путь и всё готово к отъезду. Теперь, когда груз ответственности спал, перед Фёдором во всей полноте встал образ, который подспудно преследовал всю эту суматошную неделю. И хоть он решительно пресекал  попытки памяти воскресить всё то, что  было с ним связано, но дома, улицы, сам воздух этого города постоянно напоминали - Лена где-то здесь, она совсем рядом...
В укор вспоминалось прощальное письмо, отправленное ей в прошлом году, и на которое он так и не дождался ответа. Да и что могла ответить по существу брошенная девушка? Поплакаться в жилетку? Попросить снисхождения? Потребовать объяснений? В конце концов выплеснуть эмоции какой-нибудь резкостью или колкостью? А ведь Фёдору было бы намного легче, если б последовала какая-нибудь реакция. А так, полная неопределённость и глухое чувство вины.
Фёдор лежал поверх покрывала на гостиничной кровати, в одежде, обутый, чуть только свесив ноги в сторону и пытливо изучал потолок. Что он там хотел увидеть? Таинственные письмена с готовым ответом? Или просто пытался абстрагироваться в надежде, что подсознание подскажет, как избавиться от всех тех сомнений мешающих вздохнуть полной грудью. Наконец, решение созрело: «Звони, дубина стоеросовая!»
«Но что я смогу ей сказать?» – возникло сомнение. Минуту поколебавшись, Фёдор решил: или сейчас или никогда!.. С замирающим сердцем слушал он долгие гудки вызова, но ни первая, ни вторая, ни третья, попытки дозвониться не увенчались успехом. Вздохнув то ли с огорчением, то ли с облегчением он решил повторить попытку вечером. Откуда он мог знать, что в это же время красивая молодая женщина с грустными тёмными глазами безуспешно жала на кнопку его дверного звонка, там, в его родном городке, за две тысячи километров к югу.
У Фёдора, на этот последний день, было запланировано ещё одно важное дело – проведать  Ивана Егоровича. И эта забота отодвинула нахлынувшие было чувства. Сделав предварительный звонок, накупив на рынке фруктов, Фёдор отправился в гости. Поначалу все складывалось, как в прошлый раз. Величавый старик, чай с неспешной беседой, та же картина «Девочка и голубь» так поразившая его в первый визит, грациозный кот Мурзик не сводивший глаз с Фёдора, особая атмосфера благожелательности, внимания и доброты. Дедушка  в разговоре был афористичен, оригинален в мыслях и суждениях. Эта беседа, занятная и содержательная, кончилась поразительной, если не шокирующей новостью для Фёдора. А началось всё с безобидного наблюдения, которое он сделал вслух:
– Какой кот у вас глазастый, всё смотрит и смотрит на меня, как бы не сглазил,  – пошутил Фёдор и кивнул на Мурзика пристроившегося рядом.
– А, Мурзилка, он вам благоволит, животные, говорят, безошибочно видят  ауру человека и знают кому доверять, а кому нет.
Фёдор, потрепав Мурзилку за холку, шутливо добавил:
– Мне бы чуток твоего провидения, а? Мурзик! Поделись умением.
– Представьте себе, у людей точно так же, только видим мы это в разных абстрактных образах, – продолжал развивать свою мысль Иван Егорович.
– Ну, уж у меня-то такой талант начисто отсутствует, – не согласился Фёдор.
– Вы просто молодой и этого не замечаете, а к старости, когда человеку торопиться некуда, это чувство весьма сильно обостряется. Не сочтите сей пассаж за рамоли, но вот мой личный пример: Я людей, зачастую, воспринимаю как музыкальный образ. Да, да, – продолжал он, – человек это музыка: один звучит двумя нотами милицейской сирены – пронзительно-повелительно, второй тремя – чистым тихим аккордом, третий – какая-то какофония, набор случайных звуков, четвертый плывёт пятой Бетховенской – это человек-бог…
Возникла пауза.
– А можно нескромный вопрос? – наконец, заинтриговано подал голос Фёдор, и восприняв молчание как согласие, спросил:
– А меня вы можете классифицировать? По вашей музыкальной шкале.
Иван Егорович внимательно посмотрел на него поверх очков, чуть улыбнулся и то ли шутя, то ли всерьез ответил:
– Много музыки. Длинные протяжные ноты в piano и приближающие раскаты грома…
Фёдор озадаченно повел головой, такой характеристики ему ещё не давали. И как бы желая убедиться в достоверности сказанного, задал новый «контрольный» вопрос:
– А Лика, Лика как звучит? Какая у неё музыка?
– Музыка? – Иван Егорович усмехнулся, – два неудачных брака и ветер в голове. Вот такая свирель. Вот такая музыка.
Потом, подумав, добавил:
– Она натура эмоциональная, а для натуры эмоциональной, ровная жизненная дорожка далеко не безболезненна… Дедушка кашлянул, прерывая затянувшиеся молчание. – Лика, просила не говорить, не обсуждать её проблемы с тобой, но я возьму грех на душу, спрошу, – Иван Егорович неожиданно перешёл на «ты» и Фёдора это обрадовало. Не любил он официального обращения на «вы», тем более в домашней обстановке. – Хорошо ли  друг друга вы изучили? Достаточно ли искренни между собой? Обсуждали ли серьезно перспективу совместной жизни?
Фёдор несколько был озадачен таким резким поворотом в беседе, потёр указательным пальцем переносицу, пытаясь выиграть время. Честно говоря, эти вопросы несколько напрягли его. Помня о дедушкиной проницательности, Фёдор подумал, что тот узрел его душевную раздвоенность между двумя женщинами, и таким образом хочет выяснить всю серьезность намерений относительно его внучки. Пауза затягивалась, надо было что-то говорить.
– Живем хорошо, ни в чём не нуждаемся, – начал бодро перечислять достижения совместной жизни Фёдор, – вот новый проект задумали… В перспективе думаем пожениться, уже на выдохе, как-то неуверенно закончил он.
– Пожениться?.. Не хочу быть банальным, повторяться про ответственность, но я надеюсь это решение было принято не с бухты-барахты? 
– К чему он клонит? –  напряжённо соображал Фёдор. И решил ответить индифферентно:
– Так общие цели, взгляды, симпатия наконец – аргументов я думаю более чем достаточно.
– То, что касается вас двоих, вполне, – задумчиво начал дедушка, и вдруг, ошеломляющее продолжение, – но готовы ли вы взять ответственность перед ребёнком?
У Фёдора полезли глаза на лоб.
– Каким ребёнком?
– У Лики после второго брака есть ребёнок, разве она вам, – Иван Егорович опять перешёл на «вы», – ничего не говорила? 
Фёдор часто-часто заморгал пытаясь отогнать зароившихся перед глазами мушек.
– Так вы что же… не в ведении событий?
–Да нет, в общих чертах, общих чертах – уклончиво отвечал Фёдор. – Сейчас некоторые боятся ответственности перед детьми! – Неожиданно эмоционально заговорил дедушка, – особенно неродными. Иные же не представляют всех трудностей, и поэтому, я думаю, что если вы собрались пожениться, то решили все нравственные аспекты для себя! То есть, готовы ли вы взять ответственность за ребёнка в полном объёме? Я не жду немедленного ответа, но он должен быть, и ребёнок не должен попасть в заложники сиюминутного, скоропалительного решения!
 Надо ли говорить, что после такого ушата холодной воды Фёдор под благовидным предлогом срочной подготовки к отъезду откланялся. Дедушка в душу больше не лез и сделав несколько тёплых напутствий на дорогу отпустил потрясенного Фёдора восвояси. Выйдя на улицу Фёдор у первого же прохожего «стрельнул» сигарету, сломал три спички пытаясь спешно прикурить и только после первой глубокой затяжки вместе с клубами дыма выдохнул: «Ни фига себе!» Ещё несколько затяжек и уже вполне осмысленная тирада: «С клёна падают листья ясеня!» А затем щелчком, с широким замахом руки, далеко забросив окурок, произнёс сакраментальную фразу: «Карету мне, карету!»
За три дня в пути на тряском грузовике Фёдор не только осмыслил всю интригу ситуации, но и нашёл её весьма пикантной. Первый день он угрюмо молчал, уставившись невидящим взором на набегающую дорогу. На второй он уже приобрёл душевное равновесие и они вовсю болтали с водителем обсуждая дорожные темы: проблемы с бензином на заправках, повсеместность поборов на постах ГАИ, и множество жриц любви на обочинах дорог. На его удивленный вопрос:
– Всегда ли на дорогах паслись стада проституток?
Он, ещё не старый человек, ненадолго задумавшись, ответил:
– Да, встречались, но значительно реже и намного старше, а теперь… И матерно прошёлся по перестройке, её зачинателю и всех власть предержащим. Фёдор, убеждённый адепт перестройки, не стал вступать с водилой в открытую полемику о целесообразности нововведений, но за женщин на обочинах, которых сам недавно назвал проститутками вдруг заступился.
– Понимаешь, – говорил он, – мужики, по своей сути полигамны, и некоторые женщины, может быть особо чувствительные к нашей особенности, идут нам навстречу, ублажая тёмные инстинкты, мы же, неблагодарные, в ответ за всё хорошее даём им всякие оскорбительные определения. Я думаю, что это не очень хорошо и попахивает фарисейством.
– Да если бы они ублажали мужиков ради спортивного интереса, или себе в кайф – были бы честными давалками. А так, ****и они и в Африке ****и! Вынес безапелляционный вердикт его собеседник.
Против такого убийственного аргумента Фёдор не стал возражать.
Дома Фёдора встретили как триумфатора, он был обласкан по всем канонам монаршей милости. В заключении был ужин с шампанским и излишествами. Но что-то неуловимо поменялось. Трепета, не было прошлого душевного трепета. Так, технический экстаз и не более того. Фёдор списал это на дорожную усталость, хотя это был самообман и причина гнездилась гораздо глубже. Ещё по дороге он решил, что пока Лика не даст повода, выяснять её семейное прошлое он не будет. Присмотреться  в свете новых данных повнимательней, осмыслить узнанное и не пороть горячку – вот такую задачу он себе определил. Но одно дело что-то решить, другое ис-полнить. Его так и подмывало хоть как-то обозначить эту тему…
 Они лежали рядышком. Фёдор на спине, Лика на боку, закинув на него ногу и прижавшись щекой к его плечу. Фёдор не спеша рассказывал все перипетии своей поездки. Рассказал и про визит к Ивану Егоровичу. Несколько интригующе, с многозначительными как ему казалось паузами.  Но никаких признаков волнения, напряжения он не уловил. Вся та же безмятежность и расслабленность.
– И ещё, – продолжал Фёдор, – я видел одну юную леди, наклон головы, осанка… так на тебя похожа, – опять пауза, – можно подумать, что это ты маленькая, или твоя дочь… Молчание. Конечно, это была провокация, прямая провокация и действие оно своё возымела. Лика встрепенулась, перевернулась на живот и близоруко прищурившись посмотрела на Фёдора.
– Ты это про кого?
– Не про кого, а про что, – поправил её Фёдор. Про большую картину, «Девочка и голубь». Что у Ивана Егоровича на стене висит.
Она усмехнулась краешками губ.
– Да это тебе привиделось, абсолютно никакого сходства. Какой ты впечатлительный, Но – эта картина украшение и гордость его коллекции… И моя головная боль. Лика задумавшись, замолчала.
– Почему? – прервал затянувшееся молчание Фёдор.
– Обхаживают его там одни доброхоты, на предмет дарения музею. Дескать искусство принадлежит народу, и прочую ересь несут в таком же духе, а дед, похоже ведётся, он же не от мира сего – бессребреник! 
В ту ночь Фёдор заснул в уверенности, почти что в полной уверенности, что историю с музеем Лика придумала и красиво ушла от нежелательной и опасной темы.
На следующий день у Фёдора наступили буржуазно-трудовые будни, без «выходных и проходных». Но вскоре, как назло, родной заводик урвав какой-то сторонний заказ, срочно вспомнив о своих работниках. Перед Фёдором стала непростая дилемма: Под чьими знамёнами ему остаться. По настоянию Лики он всё-таки уволился с завода, хотя как мог противился. С увольнением его лишали служебной жилплощади, которая вот-вот должна была стать его собственностью. Но Лика разрешила этот спор очень просто.
– Если ты так зациклился на собственном гнёздышке, то через пару месяцев я тебе куплю гораздо престижнее. Фёдора покорёжило это её: «Я тебе куплю», но спорить ни по существу, ни по форме не стал. Как и ожидал Фёдор, его увольнение обусловили немедленным освобождением квартиры. Оставшиеся пожитки он перевёз к Лике, а нехитрый скарб просто-напросто решил раздать соседям. Вот тут-то его и поджидал сюрприз, ещё одной зарубиной отметившей сердце. Первый же сосед, к которому он обратился, что-либо брать отказался. Хитро посматривая на Федора, сказал:
– За предложение спасибо, ценю. А вот ты от моего предложения навряд ли откажешься. С этими словами он и вынес полиэтиленовый пакет.
– А кто, кто передал? –  спросил Фёдор, достав и рассматривая тщательно упакованный свёрток.
– На неделе, барышня, волновалась, – по-военному лаконично отвечал отставной военный.
Фёдор больше не докучал, поблагодарил и в высшей мере заинтригованный поспешил к себе. Развернув пергамент, Фёдор откинувшись на спинку дивана какое-то время сидел с отсутствующим взором. Потом порывшись в шкафу, нашёл старую заначку – пачку дешёвых сигарет без фильтра. Закурив и сделав несколько затяжек, глухо сказал: «Какие крепкие сигареты, слезу вышибает». И вытерев кончиками пальцев глаза, взял в руки книгу. Это был альбом избранных работ Зинаиды Серебряковой. Когда-то купленный, в ту первую поездку и  забытый Фёдором у Лены. За обложкой он нашёл неподписанный конверт, а в нем одинарный листок на котором ровным Лениным подчерком было написано:

Здравствуй, Фёдор!
Ты, наверное, будешь нимало удивлён, но так получилось. Проезжая через ваш город, я не могла, я должна была зайти к тебе. Понимаю, что своим поступком могу создать тебе какие-нибудь сложности, но искус увидеть тебя превысил все доводы разума. Зачем мне это нужно? Сейчас вразумительного ответа у меня нет. Считай это капризом сентиментальной женщины.
Если у тебя есть новая сердечная привязанность, то это строки не воспринимай всерьёз – так минутная слабость. Но всё что было, всё что случилось между нами, оставило самый глубокий, самый яркий след в моей жизни. За это тебе спасибо. А книгу ты забыл когда-то у меня, пользуясь случаем возвращаю.
Лена.

На ночь Фёдор остался в своей старой квартире. Забылся коротким сном он только под утро, когда стало рассветать, а вскоре пришла и Лика.
– А накурено, накурено, – начала она с порога возмущаться, – что за шалман тут открылся?
Видно, что пребывала она в хорошем расположении духа и не прочь была пошутить.
– Соседям отходную ставил, – вяло соврал Фёдор.
– Да, вид у тебя, – покачала головой она, – жёлтый, как лимон. Что всю ночь не спали?
– Угу, – невнятно подтвердил он.
– Ну вот что, иди домой, отсыпайся, сегодня тебе выходной, а вечером я тебе чуть попеняю, за то, как оставлять меня в неведении, за все мои треволнения.
И по-хозяйски чмокнув Фёдора в щёку, стремительно удалилась.
Фёдор разорвав пустую сигаретную пачку, к своей радости нашёл завалившуюся на дно полупустую сигарету, прикурил и щурясь от дыма поднёс спичку к письму. Оно быстро взялось пламенем, а когда в пепельнице ещё по-живому шевелились и корчились невесомые останки листа, глухо произнёс: «Так надо, иначе у меня начнётся раздвоение личности».


14


Тем летом Фёдор работал как никогда много. И не мудрено, на него замкнули всё снабжение и сбыт. Постоянные командировки, разъезды, но этим он совсем не тяготился. Новые люди, новые встречи, калейдоскоп событий властно завертел его не давая времени иногда банально выспаться. Пару раз по неопытности Фёдор, как говорится, «влетал на деньги», но Лика к этому отнеслась благосклонно, утешила: «Наклад с барышом угол об угол идут». Работать приходилось с «чёрным налом». Фёдор пообвык и уже не боялся крупных сумм, носил их чуть ли не в авоське. Как-то после очередной командировки Фёдор похвастался перед Ликой удачной на его взгляд покупкой – профессиональным фотообъективом «фиш ай». Конечно, раньше такой объектив был не по его деньгам, но сейчас это было вполне заурядное приобретение; реакция Лики было неожиданно резкой и жёсткой: «По мелочам можно все деньги в распыл пустить, мы ещё долг не отдали, а ты позволяешь себе такие вещи!»
И что Фёдора задело и обидело, так это то, что не скажи он про покупку, никто и никогда не догадался бы, чёрный нал давал большие возможности для сокрытия сумм. Об этом Фёдор без обиняков и заявил. Лика присмирела, потом извинилась, мол, это я тебя приревновала, у тебя ещё детство, а за наше дело ты не болеешь, я же тут из кожи лезу, стараюсь… В общем, Фёдор всё равно получался виноватым. Так они и расстались перед очередной поездкой окончательно не примирившись.
Вскоре по его приезду Лика торжественно объявила:
– Поздравь, долг мы полностью отдали, по этому случаю маленький междусобойчик. Ты, я и человек который ссудил нам деньги.
– Может без ростовщика обойдёмся?
Она вспыхнула:
 – Ты бы выражения подбирал или у тебя есть беспроцентные варианты?
– Ничего у меня нет, – уныло ответил Фёдор.
– То-то и оно, – снисходительно, по-барски согласилась Лика.
В ближайшую субботу они подъехали на такси к загородному ресторану. Недавно открытое заведение уже получило в народе меткое прозвище: «Вдали от жён». Удалённость от города и непомерная дороговизна сделали его своего рода элитарным; здесь спускали халявные башли всякого рода взяточники, нарождающая мафия и трудовая прослойка – жуликоватые кооператоры. Они подошли к заказанному столику, расположились. Фёдор огляделся, здесь он был впервые и потому проявлял живой интерес. «Аляповато. Кич с потугами на оригинальность», – оценил он интерьер. Официант получивший заказ надолго исчез в чреве заведения. Не было и «благодетеля». Фёдор налил нарзан и попивая мелкими глоточками принялся исподволь изучать пока ещё редкую, разношёрстную публику. Ковбоя он заметил сразу, как только тот зашёл. Сердце неприятно ёкнуло, встреча с ним не сулила ничего хорошего. По-хозяйски оглядевшись он направился к ним. Теперь его заметила и Лика, она оживилась, заулыбалась и подобострастно помахала ему ручкой. Наверное, у Фёдора был такой ошалелый вид, что подошедшему Ковбою ничего не оставалась сделать, как подтвердить своё появление:
– Да, да, это я, ты не ошибся.
– О, я вижу вы знакомы, – притворно удивились Лика.
– Да, были в одной переделке, – усмехнулся Ковбой.
За столом он повёл себя в высшей степени уверенно. Рассказал в тему какой-то анекдот про ресторанный сервис, сгонял подвернувшегося официанта за стаканом простой воды. Было видно, что человек предвкушает приятный отдых и полностью расслаблен. Фёдору от той памятной прошлой встречи он показался постаревшим и несколько обрюзгшим. Ковбой тем временем с видом фокусника достал маленькую изящную фляжку полированной нержавеющей стали, ложечку, ту самую, с дырочками, о которой когда-то рассказывал Женя, и кусочек рафинада. Положив рафинад в «минидуршлаг» и держа его над бокалом с водой, Ковбой медленно, тонкой струйкой стал поливать сахар изумрудно-зелёным напитком. На Фёдора повеяло знакомым запахом анисовых капель. Напиток же в рюмке стал мутно-белым.
– И мне глоточек, – попросила Лика. С таким же тщанием Ковбой налил и ей. Посмотрел на Фёдора.
– «Зелёная фея», рекомендую, стимулирует творческий процесс, любимый напиток поэтов-экзистенциалистов.
Фёдор отрицательно мотнув головой, с вызовом ответил:
– Я без изысков, нам татарам всё равно: что водка, что пулемёт, лишь бы с ног валило.
Ковбой сделав крупный глоток, отрешенно блаженно зажмурился. Было видно, что он полностью погружён в свои чувства, в своё восприятие. «Умеют же люди расслабляться», – с толикой зависти подумал Фёдор. Себе же он налил водки, сам и выпил. Когда Ковбой открыл глаза, то это был уже другой человек: доброжелательный, с мягким просветлённым взором, тонкой улыбкой.
– Хорошее время наступило, ребята! Вы уж извините меня за менторский тон, – прервал молчание Ковбой, – то, что раньше преследовалось системой, за что сажали в тюрьмы и ломали судьбы теперь возведено в ранг государственной политики. Было дело, мотал и я срок за незаконную частнопредпринимательскую деятельность. А вот вам теперь ничего такое  не грозит, другие времена, другие нравы! Но расслабляться не стоит, золотую жилу вы нарыли, тема очень перспективная, а там, где большие деньги, всегда найдутся желающие покуситься на чужой каравай. Это я не понаслышке знаю.
Ковбой опять отхлебнул солидный глоток и снова какое-то время витал в своих эмпиреях.
– Мы тут с Ликой предварительно посоветовались, – это Ковбой обратился к Фёдору, – и она не против взять меня в долю.
– Извините, а в каком качестве вы входите в долю? 
– Скажем так – старший эксперт по экономической безопасности. Устраивает?
– Надо полагать будет и младший? – съехидничал Фёдор.
– Угадал! Будет, будет, дадим тебе персонального помощника; толковый парень, кстати твой старый знакомец, повздорили вы как-то крепко. Но надо заметить хороший урок ты ему преподал, а он правильные выводы сделал.
– Что, перестал маленьких обижать?
Ковбой коротко хохотнул.
– Как бы не так! Сделал татуировку: «killing is no murder» и  постоянно торчит в спортзале,  коронный удар отрабатывает.  Одним словом – зверюга! Задирается почём зря, только на телеграфные столбы не прыгает.
Фёдор понял, его запугивают. Сам же ответил безразличным тоном:
– Несерьезный мачо, видно головку сильно зашиб.
Настроение у него испортилось окончательно и безнадёжно. «Вот и пересеклись пути-дорожки. Город маленький и когда-нибудь это должно было произойти,  – думал Фёдор, – похоже, местная мафия брала в оборот «Гамму», и если Ковбой не пошутил, ему и в самом деле навяжут в напарники того супостата. Чем это может кончиться? Да уж точно ничем хорошим, тут и провидцем не надо быть... Надраться, что ли?» – Под эту шальную мысль он одним глотком лихо влил в себя содержимое полной рюмки. Потом была и третья и четвертая. Но алкоголь не брал. Ковбой видя такое усердие подмигнул и пошутил: «Две хорошо, три мало!»
Фёдор шутку не поддержал, и вообще он держал себя очень чопорно. Зато Ковбой и Лика были в ударе; рассказывали анекдоты, острили, смеялись и зачастую невпопад. Их поведение Фёдор объяснил себе действием таинственного эликсира. Поняв, что водка его не возьмёт Фёдор заказал себе лошадиную дозу «Северного сияния», но к счастью или несчастью выпить его не успел. Не в меру развеселившееся Лика, сделав неверное движение, умудрилась вылить на себя весь бокал. Светлый тонкий шёлк вечернего платья обильно смоченный пролитым коктейлем плотно прилип к её телу предательски проявив контрастно чернеющие трусики. Она растерянно переводила взгляд то на Фёдора, то на Ковбоя. Фёдор себя еле сдерживал, чтобы в голос не засмеяться.
– Ну, ничего, – с плохо скрытой ухмылкой и озорным блеском глаз успокаивал он Лику, – где пьют, там и льют. Ну, с кем не бывает?
– Как же так? – сокрушалась Лика, – как кто под руку толкнул!
– Не стоит так убиваться по мелочам, – это уже Ковбой участливым голосом успокаивал её. Но вид его был не менее довольный, чем у Фёдора.
Лика с подозрением посмотрела на одного, потом на другого и словно почувствовав заговор, заявила тоном не терпящим возражений:
– Домой! Срочно домой!
Таксист ожидавший их на стоянке, удивился:
– Что так рано? Не понравилось?
– Авария, – коротко ответил Фёдор.
– Бывает, – понятливо ответил тот. В машине Лика села на переднее сиденье, Фёдор вольготно откинулся на заднем. Напряжение вечера спало и Фёдор чувствовал себя вполне уютно. Ехали молча, но перед городом, когда переезжали мост, молчание прервал голос Лики. Ни к кому не обращаясь, куда-то в пространство она заявила:
– Вот если бы у меня… всё, всё отобрали, бросили на том берегу в одном платье, а через мост не пропускали, то я канал переплыла бы и через год имела то же самое, а то и больше.
Хвастливое заявление повисло в воздухе. Чтобы как-то разрядить обстановку Фёдор продолжил:
– А если бы меня там бросили и не пускали через мост, я бы развернулся, да как чухнул в другую сторону, столько бы меня и видели.
– Какие всё же люди бывают разные, – это уже водитель то ли поддержал, то ли деликатно осудил заявление Фёдора. Но лучше бы он этого не говорил. Лика словно взбеленилась.
– Остановите машину, – голосом не терпящем возражения потребовала она, – сейчас же остановите! Водитель с визгом затормозив, выполнил категоричный приказ. Лика проворно выскочив, открыла дверцу со стороны Фёдора.
 – Считай, что мост закрыт, – зло, с каким-то пришепетыванием заявила она. Фёдор понял – это не шутка, так не шутят, но чего-то медлил.
– Для тебя мост закрыт, понятно?! – Уже громко, голосом срывающимся на фальцет повторила она. Выяснять отношения при чужом человеке? попытаться перевести свою версию в шутку? как-то оправдаться?.. Все эти варианты молнией промелькнули перед Фёдором, и все они не подходили, тут нужен был неординарный ход, что-то из ряда вон. И Фёдор полез. Со словами: «Горят мосты с весёлым треском» – нарочито неуклюже полез в открытую дверь.
Вскоре габаритные огни машины мелькнули и пропали окончательно. Оставшись в одиночестве, посреди пустынной дороги, Фёдор нервно засмеялся; смеялся долго, то весело от души, то грустно и тихо, пока не выступили слёзы. Аккуратно промокнув их платком, глухо сказал:
 – Вот он, вот он момент истины!
Через час Фёдор был у Жени. Да и куда ему было идти? Часовая прогулка по свежему воздуху благотворно повлияла на него. Он почти что вернул душевное равновесие. Правда сердце саднило, вроде в него снизу грубо воткнули что-то холодное и тупое. «Какое же глупое у меня сердце», – думал Фёдор нетерпеливо нажимая на кнопку дверного звонка.
Женя, как всегда был внешне невозмутим и спокоен. Расположились они на кухне. Женя налил по стопке водки, чокнулись.
– С-со-свиданьецем, – сказал он. Выпили, молча закусили.
– Знаешь, – прерывая молчание сказал Фёдор, – я сегодня отказался от абсента.
– А я в своё время не отказался, – отозвался Женя.
– Но итог у нас похоже один, – сделал вывод Фёдор.
– Уж чего-чего, а она не только носик умеет пудрить, – грустно усмехнулся Женя. Так слово за слово они разговорились. Женин роман с Ликой, по его собственному выражению, напоминал скоротечную чахотку. И опять же фигурировал Ковбой, Кем он ей приходился? Можно было только предполагать.
–А вообще-то Лика меня использовала в личных целях, как только я свою миссию выполнил, мне дали от ворот поворот, – рассказывал Женя, –  но что удивительно, – продолжал он, – теперь я зла на неё не держу.
– Да припомни, на кого и когда ты зло держал? – Иронически спросил Фёдор. Выпили ещё по одной. Потихоньку водка взяла своё и Фёдор прихмелел.
– А что за миссия, если не секрет? – уставившись невидящим взглядом в стол, спросил он.
Женя вздохнул.
– Ну, теперь можно и рассказать. В свое время сидел у нас Ковбой под следствием. А Лика навещала его. Ну и вышла на меня, мол родственника конопатят за чужие грехи, просила содействия… Как отказать такой женщине?
– Так вот, как ты службу нёс, бляха номер шесть, – почти что в рифму, перебил его Фёдор. Женя поморщился. Не нравилось ему такое прозвище. Так, когда-то на правах старого друга его обозвал Фёдор, когда Женя поступил на работу в следственный изолятор контролером, а по существу тюремным надзирателем.
– Теперь уже не бляха, уволился я.
– Умница, я всегда был против такой работы.
– Ну ты же знаешь для чего я это делал. Фёдор знал. Женя мечтал стать журналистом. И чтобы жизнь знать не понаслышке, коллекционировал, как он сам выразился, экстремальные профессии.
– Теперь ты наверно станешь ассенизатором? –  Не успокаивался Фёдор.
– Теперь я, наверное, уеду в Америку. Возникла пауза.
– Женя, ты извини меня, что-то я сегодня в ударе; обижаю всех налево и направо, веду себя как последний поросёнок.
– Не кручинься, меня ты не обидел. Ещё по одной?
– Ох, мне впору валерьянку хлебать, – Фёдор потёр левую часть груди, – ну да ладно, плесни на донышко.
Но выпить они не успели. Только Женя разлил, как в прихожей раздался звонок.
– Кому обязаны? – подняв бровь удивлённо вопросил Женя. И чертыхнувшись пошёл открывать дверь. Но больше всего удивился Фёдор, когда в дверном проёме увидел Лику. Горячечный блеск в глазах, плотно сжатые губы. Молча подойдя к Фёдору вплотную, она уверенно взяв его за кисть, чуть потянула на себя.
– Пошли домой, – то ли попросила, то ли потребовала она. Фёдор повиновался. Молча вышли, Фёдор успел только кивнуть на прощание онемевшему Жене. Ехали в том же такси в полном молчании. По приезду Фёдор попытался расплатиться, но водитель замахал руками:
– Нет, нет, ничего не должны, –  и на прощанье добавил, – добра вам, молодые люди!
Дома Лика сразу по приезду шмыгнула в ванную, Фёдор включил телевизор, хотя его совсем не интересовало происходящее на экране. Он понимал, что сейчас, именно сейчас, судьба дала шанс расставить все точки над «i». Боль в сердце прошла и оно билось в каком-то тревожно-радостном ритме, в предвкушении какого-то значимого и долгожданного события. Скрипнула дверь, вышла Лика. Она уже умылась и переоделась в халат. Подойдя вплотную к косяку двери плечом оперлась на него, и как-то по-усталому склонила голову. Она смотрела на Фёдора чужим, совершенно незнакомым взглядом, так смотрят перед тем, как сообщить нечто очень, очень важное. Поэтому Фёдор и выжидал, поэтому и он смотрел не отрываясь во все глаза. Мгновение и Лика покачнувшись, стала стремительно оседать. Фёдор успел её подхватить, когда она уже была на коленях. Голова её бессильно мотнувшись завалилась ему на плечо, глаза закрылись. Он в горячке попытался поставить Лику на ноги, приподнял, встряхнул, но она обмякнув всем телом совершенно ни на что не реагировала. Тогда изловчившись и подхватив её под коленками и за спину, с трудом оторвав,  вдруг ставшее таким тяжёлым тело, уложил её на диван. Фёдор конечно растерялся, ну не приходилось ему ещё видеть обморока. Все остальные действия он делал на «автомате». Попытался нащупать пульс на руке – безрезультатно, потом на сонной артерии, но и это ему никак не удавалось, приложив ухо к груди, пытался услышать её сердце, но что он мог услышать? если своё стучало так, что чувствовал всем телом. Поняв, что от него толку мало, стремглав кинулся к телефону. К счастью ноль три ответил сразу, но когда его спросили адрес, Фёдор с ужасом вдруг понял, что он его забыл. В стрессовой обстановке адрес просто-напросто выскочил из головы.  Осознав всю смехотворность ситуации, он всё-таки сумел собраться и выдрал из глубин сознания по крупицам нужные данные. Потом были лихорадочное ожидание и, наконец, долгожданный приезд бригады скорой помощи. Лике померив давление сделали укол, дали понюхать нашатырь и коротко проинструктировав стремительно укатили. Проводив врачей Фёдор на цыпочках зашёл в комнату, присел на край дивана. Лика виновато улыбнувшись, попросила:               
  – Накрой меня пожалуйста, мне холодно. Федор накрыв её пледом, заботливо поправив подушку, участливо спросил:
– Ну как, лучше?
Она кивнув головой, тихо произнесла:
– Слабость и  хочется спать.
 Он погладил её по голове, поправляя сбившиеся локоны, прикоснулся губами к щеке и тихонько, самым нежным голосом произнёс:
 – Поспи милая, я буду рядом.
Постелил он себе рядом, на раскладном кресле-кровати и выключив свет, долго прислушивался к её тихому дыханию. За ночь Фёдор несколько раз просыпался, опять прислушивался и опять забывался неспокойным сном. В одно из таких пробуждений у него появилась мысль лечь рядом с ней, но подумав, что его могут неправильно понять отказался от этой затеи. Утром Фёдор был особенно заботлив и предупредителен, Лика необычно тиха и немногословна. Этакая идеальная пара. По молчаливому уговору они не обсуждали вчерашние события и только в одном Лика позволила слегка укорить Фёдора:
– Почему ты ночью не пришёл ко мне?  Мне было так одиноко и я  так ждала тебя.
Фёдор честно признался:
– Я был напуган, сильно напуган и, потом, подумал, что ты меня превратно истолкуешь, внимание примешь за притязания… 
Теперь она погладила его по голове.
– Глупенький – и грустно улыбнулась.
Острая эйфория от примирения длилась несколько дней. Это было восхитительно, это было, как в первый раз. Но в очередной понедельник Лика обрела свой прежний облик: властная, деловая, энергичная. «Пора, пора нам дорогой выходить на новый качественный уровень! Нас ждут великие дела! Новый офис европейского типа – это я беру на себя, – убеждённо говорила она, –  ты же, во что бы то ни стало должен выйти на надёжного, постоянного поставщика пряжи – это альфа и омега  на данный момент!»
 С этим напутствием Фёдор и приступил к ответственной миссии. Но сказать легко, а сделать трудно. Дело заколдобило. На комбинате производящем пряжу ему рассказывали про большой дефицит всего и вся, пресловутые лимиты, в общем цену ломили безбожную. Пришлось идти в «народ». В ближайшей от проходной комбината пивной не составило большого труда выйти на подпольный канал торгующий ворованной пряжей. Колоритный тип, удивительно похожий на первого президента СССР, попросил неделю на «всё про все», так он сам выразился. За вполне приемлемую цену он грозился всё организовать в лучшем виде. Оставалось набраться терпения и ждать. Но что было делать ему одному, да ещё  в незнакомом городе? Ну, сходил на концерт модного и популярного в то время исполнителя, – эмоций никаких, жаль потерянного времени. Хуже было с футболом, Фёдор вообще ушёл в перерыве между таймами. Смотреть на посредственную игру заштатных команд было выше его сил, он чувствовал себя белой вороной среди кричащих, свистящих и топающих зрителей. Вот не лежала у Фёдора душа к зрелищам, его обуревало чувство деятельности, бурной деятельности и праздность сейчас претила ему. Что теперь с ним стало? Кармический поворот, или азарт от удачи? Куда делись вечные его спутники – скепсис и уныние? Впервые Фёдор чувствовал себя так уверенно, так устроено в этом мире. Деньги, любовь красивой женщины, головокружительные перспективы – это кого хочешь воодушевят. Но долог и труден был путь к этой стезе. Теперь, когда случился вынужденный затяжной досуг, Фёдор сумел внятно сформулировать причины такой необычной метаморфозы. Истоки он усмотрел в раннем детстве. Спокойный и флегматичный с младенчества, он, тем не менее, был очень требователен к людям. Занянченный с рождения Фёдор воспринимал себя центром мироздания. Однако жизнь быстро расставила точки. К первым обязанностям мальчик адаптировался трудно, а потому с недетской серьёзностью решил: «Раз игра идёт не по моим правилам – играйте-ка в неё сами, и не требуйте от меня никаких результатов!» Конечно, отрешиться полностью от бренного бытия он не мог, да и не хотел, более того отличался редким жизнелюбием и азартом, но это пока к нему не предъявляли каких-либо требований. В случае же возникновения оных пытался игнорировать их до последнего момента отчаянно сопротивляясь и только загнанный в угол выполнял требуемое с возможно наименьшим тщанием, как бы отдавая дань неизбежному. Так «спустя рукава» прошли школьные годы, армия, да и работа опять же воспринималась как нечто постылое, унизительное, но, увы, необходимое. Со временем он понял ущербность такого мировоззрения, ведь на его глазах была много примеров, когда люди жили полнокровной жизнью, и пусть многие из них не хватали звёзд с небес, но они во что-то вкладывали силы и душу, и был труд для них призванием и благом. Но была масса примеров и другого плана, так сказать товарищи по несчастью. Отчаявшиеся люди пустившиеся во все грехи тяжкие. И не они ли пополняли в своё время ряды нигилистов, разночинцев, а потом уже в наше время хиппи и панков?  Не они ли влачили существование  алкоголиков и наркоманов? Не они ли просто существовали, существовали по принципу: ни богу свечка, ни чёрту кочерга?..
Были, были у Фёдора попытки себя реализовать, но они носили такой амбициозный характер, а старания вкладывалось так мало, что получалось как в пословице: «Размах на рубль, а удар на копейку». Но вот теперь он почувствовал вкус и азарт к жизни, нашлась точка приложения сил, и кто бы мог подумать? что он, всё время ставивший духовное выше материального, всегда презиравший мещанский стереотип благосостояния вдруг добьётся успеха именно на этом поприще. Это в ясной форме он осмыслил поздно вечером в одиночном гостиничном номере. Чрезвычайно довольный такими умозаключениями Фёдор достал записную книжку, поставив дату того «судьбоносного» дня и записал: «Время собирать камни».
В назначенный день Фёдору выполнили заказ.
– Тютелька в тютельку, – пересчитав деньги, заявил  двойник президента. Фёдора это покоробило. В то время он ещё не разочаровался в перестройке, а потому живое воплощение президента и банального воришки в одном лице рождало глухую досаду.
– Далеко пойдёте с такой внешностью, – скрывая раздражение в ответ заметил ему Фёдор.
– Вам шуточки, а я такого наслушался… А пьяные, так те вообще прохода не дают, угрожают физической расправой, уроды! Удружил мне двойничёк, нечего сказать, ну, да прорвёмся, не такое видали.
– Да, менталитет у нашего народа своеобразный, не любят у нас реформаторов, – это Фёдор выдал тираду в защиту президента.
– Не то слово, – охотно поддержал его собеседник и продолжил, – как говорится: Нет пророков в своём отечестве.
«Философ хренов, – подумал про себя Фёдор, – на нём, видимо, клейма ставить негде, а он про пророков рассуждает. Мамона ваш пророк!» Заклеймив оппонента и таким скромным образом выразив гражданскую позицию, Фёдор переведя разговор в деловое русло стал договариваться о деталях следующей сделки. Тронутый «душевным участием и взаимопониманием» подельник пообещал Фёдору скидки, как надёжному деловому партнёру и чуткому человеку. Расстались они вполне дружелюбно, каждый довольный по-своему: один вор, другой его клиент – два радетеля перестройки.
Дома Фёдора ждал тёплый приём. Выгодная сделка, богатый ассортимент привезённого товара и перспективы сотрудничества столь растрогали Лику, что она поцеловав Фёдора, и пристально посмотрев ясным взором, многозначительно сказала:
– С меня причитается, одно твоё желание, – и кокетливо, нараспев добавила, – лю-ю-юбое.
 Фёдор улыбнулся и недоверчиво спросил.
– Любое-любое?
– Любое-прелюбое!
– Самое сокровенное?
Лика, включаясь в игру состроила удивлённые глазки, сама же энергично кивая подтвердила:
– Самое! самое сокровенное!
– Тогда знай, завтра никаких дел, никакой работы! Пикник на лоне природы. И баста!
– Да-а? Несколько разочарованно тянула она, а я то «ужо» размечталась… И обиженно надув губки демонстративно отвернулась. 
 – Я тебе обещаю, ты не пожалеешь! – шёпотом на ушко выложил последний аргумент он.
Но если бы Фёдор тогда знал, как вскоре придётся жалеть ему самому!..
На следующий день, благо выпал чудесный солнечный день, они поехали на пикник на велосипедах. Лика смотрелась очаровательно: яр-ко-красный байкерский велосипед, синяя спортивная форма эффектно подчёркивающая прелести статной женской фигуры, а в завершении – по-детски восторженное выражение лица. Мысль об обладании такой женщиной наполняло Фёдора-собственника неимоверной гордостью, со стороны он выглядел этаким павлином, свысока посматривающего на встречных особей мужского пола. Те же, демонстративно игнорируя надутого спутника красотки, самым откровенным образом пялились на её соблазнительные формы, каждый второй водитель почитал своим долгом «фафакнуть» им во след, тем более, что «рулила» она самым безобразным образом; то беспричинно меняла полосу движения, то, приглашая Фёдора на перегонки, набирала такую скорость, что он с трудом за ней поспевал. Казалось, что она получает наслаждение не от езды, а от многочисленных нарушений правил дорожного движения. Фёдор с облегчением вздохнул только тогда, когда они свернули на просёлочную дорогу, но не тут то было, не полегчало. Лика разошлась вовсю: то шутливо атаковала его пытаясь столкнуть с дороги, то обняв за шею требовала везти её на буксире. Так, с такими пируэтами, приехали на место. Это была старая лесополоса с живописным видом мощных раскидистых тополей, заросшая кустарником ежевики и волчьей ягоды. По другую сторону была маленькая запруда, по-местному ставок с удивительно чистой и тёплой водой. Еле заметной тропинкой они вышли к водоёму. Стали располагаться. Где-то вверху невидимая птаха нараспев спросила их:
– Чьи-и вы? чьи-и вы?
– Ме-е-естные, ме-е-естные, – подражая ей, шутя отвечал Фёдор. Лика поняв этот диалог от души рассмеялась.
– Ты умеешь с птичками разговаривать? – раскладывая провизию спросила она. 
– А то! – Теперь на Фёдора нашло дурашливое настроение, – я уверен, что поздно или рано все люди будут разговаривать птичьими трелями. Красиво, ёмко, волнующе! И Фёдор насвистал пришедшую в голову музыкальную фразу.
– Что, что ты сказал? – подыграла ему Лика. 
– Я признался тебе в своей  любви, пообещал златые горы  и реки полные вина.

«Соловей мой, соловей,
голосистый соловей!»

Улыбнувшись, пропела ему в ответ Лика.
– Ага? Я угадала?
– Ну, да! В хорошем смысле, – уточнил он.
Пока Фёдор откупоривал бутылку с вином, Лика разоблачившись, осталась в одном купальнике.
– А мне кажется, что если люди и будут разговаривать по-птичьи, то не соловьиными трелями, а по вороньи карканьем – «Канкрэтный базар. Панимаешь, да?!» 
– Да, – согласился Фёдор, – птички разные бывают.
Тем временем Лика вплотную подошла к Фёдору и потянула его за футболку.
– И ты, давай, скидывай одёжку.
Он покачал головой.
– Я маленький мальчик, раздень меня. 
Внешне безучастный, он с замиранием сердца наблюдал, как с не-го сняли футболку, затем кроссовки, носки, джинсы. Всё это, Лика делала не спеша, проникновенно, чувственно. Когда он остался в одних плавках, она вдруг отступив на два шага, быстро скинув купальник кинулась в воду. Фёдор не мешкая последовал её примеру. Они весело плескались в горьковото-солёной воде степного ставка, как два беззаботных дельфина на морских просторах. Потом они собирали ежевику и Лика пообещала вечером испечь круглый ежевичный пирог. И это было нечто! Фёдор и не подозревал о её таких кулинарных изысках. Они, как по сговору, не торопили события, как бы понимая, что это некуда не уйдёт. Ведь ожидание зачастую более остро и волнующе, чем вожделенное событие. Вскоре Лика сделав «губы бантиком» пожаловалась:
 – Я устала и хочу пить. Теперь она  разыгрывала  из себя маленькую девочку. 
– Пошли, моя хорошая, – это Федор, принимая правила игры, позвал её. Сейчас я тебя напою и приласкаю.
– Правда? Ты меня не обманываешь?
– Правда, правда, – успокоил её Фёдор, и, взявшись за руки, они пошли к бивуаку.
Пили они бархотно-красное кьянти и закусывали крупными темно-фиолетовыми ягодами ежевики. Лика, надкусывая их смеялась:
 – Какие крупные, они целиком не помещаются у меня во рту.
Красный сок остававшийся у неё на губах, она не спеша, демонстративно слизывала, глаза же её искрились озорством и весельем. И тут, совсем вне контекста, из дремучих фрейдовских глубин у Фёдора вырвался вопрос:
– Лика, между нами кто-то стоит?
– ?!
Куда только подевалась живая мимика, игра чувств? Недоумение и разочарование сквозило теперь в каждой её черте.
– Не нравится мне этот самозваный компаньон, – продолжал Фёдор, – уж как-то он слишком по-свойски себя ведёт. И помолчав, добавил, – лично я поводов не давал. Это был не просто намёк, это было уже обвинение. Её глаза стали наполняться влагой. Вот и первая слезинка покатилась по щеке, вторая… Третью Фёдор снял кончиками пальцев. Этот непроизвольный жест участия вызвал цепную реакцию чувств. Лика всхлипнув, уткнулась Фёдору в грудь содрогаясь всем телом от беззвучных рыданий. Федор обняв её одной рукой за плечи, другой гладил по голове и как мог несвязанно успокаивал:
– Ну, что ты? что ты? Перестань! Я совсем не хотел тебя обидеть. Ну, сморозил, прости мою бестактность. – Но чем больше он её успокаивал, тем больше она предавалась своему горю, тем больше слёз проливала ему на грудь.
– Ну, будет, будет, хватит, а то я утону в твоих слезах, – пытался шутить Фёдор, уже понимая, что дело, видимо, лежит не только в его бестактности. Наконец, рыдания поутихли. Лика всё реже и реже всхлипывала, иногда беззвучно, крупно сотрясаясь всем телом, но все также плотно прижимаясь к нему.
– Уже успокоилась? – отстраняясь от неё спросил Фёдор. Лика же продолжала к нему льнуть, старательно пряча лицо. И вот, видимо, справившись со своими чувствами, она совсем затихла. Неожиданно куда-то в пространство она сказала:
– Это страшный человек.
Фёдор молчал.
– Он ни перед кем, ни перед чем не остановится. Он и тебя и меня убьёт.  После этих слов Лика опять зашмыгала носом. Накат какого-то дурного бессилия испытал Фёдор. Тут и гадать не надо было о ком идёт речь.
– Ну, это мы ещё посмотрим… Во всяком случае, тебя  в обиду не дам, – каким-то противным фальцетом ответил он. После этих слов воз-никла долгая пауза. Каждый из них чего-то выжидал. Первой молчание нарушила Лика.
– Подожди меня, я сейчас; схожу умоюсь и поедем домой, хорошо?
– Хорошо, – печальным эхом отозвался Фёдор. Пока она приводила себя в порядок, Фёдор спешно сворачивал бивуак, это было похоже на бегство, только вот в какую сторону бежать он не знал. Вскоре появилась и Лика. Она успела не только умыться, одеться, но и наложила лёгкий макияж. Только чуть припухшие глаза и виноватая улыбка выдавили недавнюю бурю чувств.
Дорога домой была длинной и унылой, Фёдор не спеша ехал впереди, за ним постоянно отставая тянулась Лика. Казалось, что она тяготится им. Фёдор же поймал себя на мысли, что больше всего ему сейчас хочется прибавить скорости, оторваться от неё и скрыться, раствориться среди городской толчеи и всех таких беззаботных и безучастных людей…
Сразу по приезду состоялся долгий и сумбурный разговор. Опять были слёзы, признания, утешения. Выяснилось то, о чем Фёдор смутно, интуитивно догадывался, но относил это к своему  игривому воображению. Лика призналась, что у неё есть дочь Таня (Вот тут-то Фёдор вспомнил её слова о том, что у неё есть тайна) и дальше всё совпадало: И мужинёк-солипсист, он же ковбой Мальборо в одном лице, и папа Артур, и мама Галя, и всё, всё, всё. Узнай это Фёдор в других обстоятельствах, в другое время, непременно голова пошла бы кругом от такого количества невероятных совпадений, но не сегодня, не сейчас. Из путаного повествования Лики вырисовывался довольно противоречивый образ Ковбоя. То он хладнокровный и расчётливый, ни перед чем не останавливающий человек, то сентиментальный пастушок наигрывающий на дудочке мелодию о разбитом сердце. В дополнение Лика показала их свадебный альбом и уж совсем некстати заявила, что в её жизни он был первым мужчиной.
– Попытка номер один, – рассеянно заметил Фёдор.
– Что за попытка? – не  поняла Лика.
– Спортсменам для выполнения упражнения даётся три зачётных попытки, – всё таким же бесстрастным голосом пояснил Фёдор. Лика пристально посмотрела на него.
– Извинись.
– Извини. – Устало выдохнул он.
– Хорошо. И ты меня извини.
Потом они допили вино, посмотрели телевизор и рано легли спать. Федор было заснул, но вскоре проснулся. Было жарко. Лика лежала вплотную, чуть ли не на нём, обняв и закинув согнутую в коленке ногу ему на живот. Он стал осторожно освобождаться от её объятий. В призрачном свете уличного фонаря увидел сонную довольную улыбку. Потихоньку выбравшись, Фёдор прошёл на кухню. В шкафчике нашёл её сигареты, какая-то ментоловая дрянь в красивой пачке. Курил он кажется бездумно, время от времени стряхивая пепел в чайную чашку. Только третья подряд выкуренная сигарета выдавала его сильное душевное смятение.
 «Чего она добивается?» - думал он. То запугивая его, то пытаясь вы-звать чувство ревности, то отстранённая, то жадно льнущая? Чему верить, чему нет? С её слов получалось, что Ковбой, как разбуженный вулкан в любой момент мог взорваться. Финансовый успех бывшей жены вызвал к жизни его былые чувства, и навряд ли он теперь будет терпеть соперника. А заодно, имея в высшей степени неуравновешенный характер, мог наломать дров по полной программе. Фёдор вполне мог допустить такое развитие событий. Хотя неуравновешенности за Ковбоем он не замечал, но это тем более было опасно, хладнокровные противники намного сильней импульсивных. И самое главное, как теперь ему себя вести? Смесь сложных чувств испытывал сейчас Фёдор: чувство надвигающейся опасности, чувство обманутого и преданного человека, и чувство большого невезения. Ведь совсем недавно он казалось обрёл смысл жизни, растроганный открытием даже сделал памятную запись – «время собирать камни!» И вот тебе, собрал… А Лика тоже хороша, могла бы  и раньше рассказать, ведь пока Фёдор сам не вышел на эту тему молчала, как партизанка. И сколько бы ещё молчала? Пока развязка не наступила самой собой?.. Выдохнув очередной клуб дыма, и, ткнув окурок в чайную чашку, Фёдор осторожно на цыпочках прошёл в комнату, достал из потайного кармана джинсов маленький кожаный футляр, расстегнул его и оттуда, блеснув стеклянным боком, на ладонь выкатился небольшой прозрачный шарик, около двух сантиметров в поперечнике. Внутри него таинственно мерцал молочным белым цветом причудливый кораблик. Сложенный из трёх изящно выгнутых полупрозрачных лепестков в два крылышка и киль, он своими летящими воздушными обводами напоминал то ли белоснежный клипер, то ли что-то космическое из далекого будущего. Это была для Фёдора необычайно памятная вещь, её накануне расставания ему подарила Эльвира. Фёдор внимательно меняя ракурс рассматривал подарок. Изредка по отточенным формам кораблика пробегали крохотные разряды или это была игра светотени? Нет, всё-таки кораблик искрил. Такие же искорки отражались у Фёдора в зрачках… В ушах же тихо-тихо звучал хрустальный перелив челесты. И сейчас пристально всматриваясь в крохотные разряды, он вспомнил, как резко, отчуждённо отодвинулась тогда от него Эльвира, и как затянувшееся молчание прервал её сдавленный голос:
– Не смотри на меня… я нехорошая.
– Если ты нехорошая, то я дважды нехороший, – просто ответил он.
– Нет, нет, ты хороший, хороший, а я… я не должна была этого делать… И опять прерывистый вздох огорчённого ребёнка. Фёдор затаившись молчал
– Не сердись, – совсем тихо шёпотом, попросила она.  Что он мог в ответ сделать? Обнять? Что-то сказать? Но всё это было бы так фальшиво, так пошло и несоизмеримо с тем необъятным чувством благодарности заполняющим всё его существо.
– Знаешь, когда мне будет плохо, – вдруг озарило Фёдора, – ну, совсем, совсем плохо… ты понимаешь?.. Я вспомню тебя, всё это, улыбнусь, и мне уже ничего не будет страшно…
– Нет, я не хочу, чтобы тебе было плохо, – Эльвира вплотную придвинулась к нему и добавила, – пока я рядом тебе не будет плохо. Ты мне веришь?
– Да! Да! И Фёдор обнял Эльвиру со всей нежностью на которую был тогда способен. Потом они пошли взявшись за руки в покров ночи. Эльвира была отстранена, тиха и задумчива, а Федору было не до красот лунной летней ночи, он всё всматривался в её прекрасные черты и думал: «какой  же большой путь надо будет ему проделать, чтобы стать достойным её любви?»
Близился рассвет. Они сидели на лавочке под сенью большого дерева тесно прижавшись друг к другу. Но несмотря на это ее стало заметно знобить. Пришло время прощаться. Эльвира перед расставанием в свете пробуждающего утра, прямо смотря Фёдору в глаза, объявила, что вынуждена, срочно вынуждена уехать. Это даже не переезд, это бегство. Наверное у Фёдора был такой ошалелый вид, что она не смогла сдержать усмешку, горькую усмешку. 
– Милый, – почти что по-матерински звучал её голос, – мы не можем быть вместе. В моей судьбе много, слишком много предопределенно, ведь я в ответе за многих, очень многих близких мне людей. Поэтому не будем перечить судьбе... Но ты должен знать, что вошел в мою жизнь навсегда, как самая чистая страница… Спасибо тебе. И она на секунду притронулась губами к его щеке. Фёдор от услышанного потерял чувство реальности. Эльвира продолжала ему что-то говорить, а у него земля потихоньку уплывала из-под ног, и он в страхе только сильнее сжимал её руку. Это походило на какой-то фантасмагорический сон, он отказывался верить услышанному.
– А как же... – попытался задать вопрос Фёдор и замолчал, испугавшись совершенно чужого надорванного голоса.
– Смотри, –  в руке у Эльвиры блеснул шарик. Она на раскрытой ладони близко поднесла его к лицу Фёдора. Там неуловимо меняя формы куда-то мчался космический кораблик. – Это талисман, очень древний талисман, в нём есть и моя частичка, частица моей души. А сейчас возьми его, он тебе поможет…
Потрясённый неожиданным поворотом событий Фёдор не придал значения этим словам, он мучительно соображал, как не позволить Эльвире вот так просто взять и уйти из его жизни. Но странно, взяв его в руки он понял, что всё, всё, что с ним сейчас произошло намного выше его сегодняшнего понимания, и что ему предстоит длинная и непростая дорога пока он сумеет осознать эту стремительную смену событий.
... Очнулся Фёдор один, на той же лавочке под большим деревом от утреннего холода. Он  ничему уже не удивился: ни зажатому в руке талисману, ни внезапному исчезновению Эльвиры. Тогда он ясно понял – так надо, это только начало, а продолжение его конечно найдёт. Просто так такие события не происходят. 

15


Прошла неделя. Непростая для Фёдора неделя. Каждый час, каждый день он в напряжении ждал развязки, в полной мере отдавая себе отчёт, что не сможет противостоять Ковбою. На стороне того были и мафиозные связи, и деньги, и самое главное, что сильно смущало Фёдора – это позиция Лики. Фёдор попытался выяснить, в чём суть претензий Ковбоя и какова их глубина, но Лика была крайне противоречива; в один день говорила одно, в другой другое и всё как-то обиняками да недомолвками. Похоже, что что-то от него утаивалось. Фёдора это в душе глубоко обижало, но он не выказывал обиды изо всех сил изображая лояльность и понимание. Он мучительно перебирал варианты своего поведения. С одной стороны он совсем недавно обещал Лике стать её защитником и опорой, а с другой, видя её неопределённую позицию, стал сильно сомневаться, а нужна ли ей его защита вообще? Не разменная ли он пешка в какой-то их игре? Вот такое мучительное состояние раздвоенности лишили Фёдора покоя и сна. В ближайшую субботу созвонившись и договорившись о встрече с Женей, он под каким-то благовидным предлогом отправился в город. У подъезда Жени он на всякий случай оглянулся, про себя же горько ухмыльнулся: «Паранойя, однако, эко меня зашугали». Открывшему дверь Жене Фёдор прямо с порога не поздоровавшись заявил:
  – Мне нужен твой совет.
И не дожидаясь приглашения решительно шагнул в помещение.
За час, полтора Фёдор рассказал про все свои перипетии последнего времени. Женя то понимающе поддакивал, то отмалчивался, но по существу так ничего и не посоветовал. Да и что в такой ситуации можно было от деликатного человека ожидать? Фёдор это осознал и замолчал. Какое-то время они сидели молча. Женя первый прервал молчание.
– З-знаешь, есть у меня одна штука, с-сейчас покажу. И он ушёл в другую комнату. Долго там чем-то шуршал, но, наконец, появился со светло-коричневой элегантной кобурой в руке. От удивления Фёдор аж привстал.
– Это что, пистолет? – спросил он хриплым голосом.
– Наподобие, – уже не заикаясь, ответил Женя. – Официально называется спецсредство «Удар», при умелом использовании – оружие массового поражения. Но поражать никого нежелательно, так сказать на крайний случай, – всё таким же бесстрастным голосом пояснял Женя. И он достал эту штуку из кобуры. Далее последовал подробный рассказ, как правильно и наиболее эффективно использовать этот ствол. Из его слов Фёдор понял, что это своего рода газовый пистолет, только в несколько раз помощней.
– Втуне не пуляй, – продолжал наставлять его Женя, – засветишься сам, засветишь меня, по головке не погладят.
Фёдор с уважением взял эту штуку в руку, почувствовал, как удобно легла на ладонь рифлёная рукоятка, и впервые, за всю неделю от души улыбнулся.
– Здравствуй, оружие, – покачивая увесистую «пушку» с уважением произнёс он.
Домой Фёдор шёл уверенной походкой киногероя: руки в брюки, грудь навыкат, по-пижонски раскачивая плечами. Под ветровкой плотно обхватывая торс грела тело потайная кобура, в голове легко шумели выпитые на посошок сто грамм. В общем, полный релакс. Уже около дома у ног Фёдора метнулась какая-то тень. Он скорее автоматически, с рефлексом старого футболиста подставил ножку неопознанному объекту. Тень фыркнула и ткнувшись в ногу свернувшись клубком. Фёдор наклонившись, и, пристально посмотрев, удивлённо произнёс:
– Ба! да это же ежик.
 Детское любопытство проснулось в нём. Он попытался взять его в руки, но зверь обороняясь, устрашающе фыркал и дергался всем телом пытаясь уколоть докучливого незнакомца. После нескольких попыток Фёдор всё же сподобился взять его на руки. Ёжик это почувствовал и перестал фыркать и подпрыгивать, положившись на свою судьбу. Зачем он тогда его взял, спроси, Фёдор не ответил бы и сейчас.
Дверь ему Лика открыла сразу, как только он надавил кнопку звонка. Тут же, не дав Фёдору переступить порог, выпалила:
– Он уже здесь.
– Вот и ладушки, – чувствуя, как в нём закипает весёлая злость ответил он заходя в прихожую. Пока Фёдор ногу об ногу не расшнуровывая сдирал кроссовки, Лика безмолвной тенью прошмыгнула на кухню. Фёдор не спеша, так же держа клубок ёжика перед собой в полусогнутой руке, прошёл следом. За кухонным столом откинувшись на спинку стула вальяжно восседал Ковбой, за его спиной, далее у окна, бочком стояла Лика.
– Великолепный экземпляр, – с ходу начал Фёдор покачивая ёжика в руке, – пять, шесть кило живого веса и тысячи острейших иголок.
 Впервые в жизни Фёдор увидел, как могут у людей, так вытягиваться лица. Даже зайди он весь обвешанный гранатами, такого фурора, наверняка, не произвёл бы.
– Предлагаю сыграть в рулетку, – продолжал нагнетать обстановку Фёдор, –  и шагнув к столу левой рукой энергично крутанул лежащий на нём кухонный нож. Нож быстро и ровно крутился на полированной поверхности.
– На кого покажет остриё ножа, тот поцелует эту прелесть в задницу, – и Фёдор демонстративно приподнял руку с действительно внушительным клубком ежа. Лика спешно, молча вышла из комнаты. Фёдор со словами: «Так нечестно» остановил нож.
Ковбой, видно, обретя самообладание, ответил репликой:
– Мне импонируют рискованные люди, но не до такой степени.
– Вы считаете, что я сильно рискую? – с вызовом спросил Фёдор.
– Есть такое мнение, что инициатива наказуема, – уже не столь уверенным голосом отвечал Ковбой
– Мнения разные бывают. Один мой знакомый говаривал: «Главное ввязаться в бой, а  война план покажет».
– Но вспомните, чем закончил ваш знакомый: Ссылкой, забвением и бесславной гибелью.
– Хорошо, – согласился Фёдор,  – но я полагаю, что и вы пришли не запугивать меня.
– Да я смотрю вы не робкого десятка, предлагаю отпустить животное восвояси и обстоятельно поговорить за жизнь.
– Принимается, – лаконично ответил Фёдор. Когда он вернулся на Ковбое уже не было былого лоска вальяжности и пренебрежительного высокомерия, не было на столе и ножа.
– Ага! – Про себя отметил Фёдор, меня уже зауважали. Он молча сел за стол, выжидающе в упор смотря на оппонента. Ковбой, понимающе покивав головой, заговорил:
– Я думаю мой приход не является неожиданностью?
– И да и нет, – честно признался Фёдор.
Ковбой вопросительно приподнял бровь. Фёдор продолжил, – какие-то туманные намёки на вашу персону имели место, краткая биографическая справка, короткий кивок в сторону Лики, пожалуй и всё. Но я полагал, что вы, как человек воспитанный, пришлёте визитную карточку.
– К чему эти условности? – с ледяной улыбкой вежливости Ковбой не спеша складывал по буквам слова, – наше знакомство хоть и краткое, но содержательное, так что давайте не будем чиниться. Опять возникла пауза. По существу у Фёдора оставалось два варианта: или идти на ва-банк и невзирая ни на что, самым решительным образом отстаивать свои права и интересы, или тихо, мирно сматывать удочки. Оставалось выяснить: не блефует ли Ковбой? не банальная проверка на «вшивость»? не краш тест устроенный ему Ликой-премудрой в сговоре со своим бывшим?
– Хорошо, – теперь Фёдор нарушил молчание, можете запросто приходить в гости, будем, так сказать, дружить семьями.
– Уже теплее, теплее, но мне этого мало…
Фёдор молчал. Ковбой этаким барским жестом положил ладонь Фёдору на предплечье и без обиняков заявил:
 – Я тут буду жить!
Фёдор молча смотрел на руку Ковбоя, это был вызов, прямой вызов и Фёдор никак не мог сообразить, как ему ответить. Медленно переведя взгляд на лицо соперника, спросил:
 – На чём зиждется ваша уверенность?
Ковбой подумав, убрал свою руку за стол и чуть наклонившись к Фёдору этаким доверительным тоном сообщил:
– Я у неё был первым мужчиной. Да. Тебе о чём-нибудь это говорит?..
Больнее сейчас Фёдору сделать было  просто невозможно, на это видимо и делался расчёт.
– Вдобавок, – продолжал Ковбой, – она влюблена в меня, как кошка. Я сделаю так, – и он блатным ресторанным жестом прищёлкнул пальцами поднятой вверх руки, – и миледи спросит: «Чего изволите?»
Тут действительно, как в плохом кино возникла Лика. Плотно сжатые губы, прищуренный взгляд выдавали её негодование.
«Ну, сейчас начнётся», – подумал Фёдор, но Лика, успешно спра-вившись со своим чувством, пресным, без модуляции голосом произнесла:
– Всё, аудиенция окончена. До свидания.
Ковбой не заставил два раза повторять «приглашение», он, как будто этого ждал. Приподнялся с каким-то шутовским полупоклоном, увесисто шлёпнул Фёдора по плечу, а затем погрозив указательным пальцем, направился в прихожую. Только теперь Фёдор заметил, что он пьян. Довольно сильно пьян. Лика прошла следом. Фёдор слышал, как они вполголоса обменялись несколькими фразами, но при всём старании не расслышал о чём, наконец, мягко щёлкнул замок входной двери и Фёдор невольно перевёл дыхание. Прошло какое-то время, а Лика всё не шла и не шла. Было слышно, как громко тикают настенные часы, ритмично отбивая секунды.
 «Может они вдвоем ушли? Вот это будет номер!», – вдруг подумалось ему и он поспешил следом. В полумраке прихожей она смотрелась плоской тенью: поникшая, закрыв лицо ладонями, уткнувшись в закрытую дверь.
– Ну, что ты? – Фёдор участливо притронулся к ней. Она как-то брезгливо передёрнула плечами и глухим, бесстрастным голосом произнесла:
– Катись ты и целуйся со своим ёжиком…
Теперь Фёдор почувствовал, как у него болезненно вытягивается лицо.
… Был поздний вечер, накрапывал дождь. Фёдор совершенно один стоял в большом городском дворе, подняв голову вверх. Там горели редкие окна и откуда-то из тёмной вышины лились печальные протяжные звуки. Мелодия своим крещендо безжалостно нагнетала безнадёгу. Фёдор слизывал дождинки с губ, они почему-то были солёные, а с небес все более и более надрывая душу звучало: «Shine on you crazy diamond».
Дня три после этого инцидента Фёдор и Лика не разговаривали. Нет, не то чтобы совсем, так какие-то редкие общие слова, и каждый де-лал вид, что ничего такого не произошло. Фёдор терпеливо выжидал, как прокомментирует произошедшее Лика, она же, видимо, этого делать не собиралась. Не появлялся на горизонте и Ковбой. Фёдор временами склонялся к мысли, что всё обойдётся. «Ну злоупотребил абсентом человек, ну вспомнил прошлое, ну с кем не бывает», – вкрадывалась в голову и такая мысль. Но это был слабый отблеск надежды в мрачном потоке ежедневных размышлений.
Вскоре Лика случайно обнаружила спрятанный Фёдором «ствол».
– Ну и что это? – негодующе потрясая кобурой вплотную подступала она.
Фёдор смущённо улыбнулся и попытался отделаться шуткой:
– Конфетти-машина.
– А ты знаешь, что за эту «конфетти» тебе запросто могут голову отвернуть?
Фёдору совсем не понравился этот тон.
– Ну, допустим я не цыпленок, – с сердцем ответил он, – и потом, не надо меня пугать, я уже пуганный.
– Скажите пожалуйста, какие мы смелые, а недавно тряслись от страха. Да если бы не мои увещевания, тебя уже давным-давно в порошок стёрли.
Возникла долгая пауза.
– Вот оно как, – грустно произнёс Фёдор.
– Да, всё слишком, слишком серьёзно. Поэтому, вот тебе мой добрый совет, спрячь эту штуку подальше, а ещё лучше выкинь, закопай, утопи… И прошу тебя, не делай, пожалуйста, глупостей.
– Подожди, подожди, – нетерпеливо перебил её Фёдор, – может, может он тебя просто-напросто запугал и ты его боишься?
– Боишься? Да что ты в этом можешь понять! У нас годы совместной жизни, разве тебе это ни о чём не говорит? –  потрясала сжатыми кулачками Лика.
– Отчего же. Я могу многое понять и многое объяснить, – горько
усмехнулся Фёдор, – например, – и он расстроено махнув рукой, вышел
в другую комнату. Ничего он объяснить тогда конечно не мог и вышел  потому, что испугался своего дрогнувшего голоса.
Вскоре они решительно объяснились. Разговор получился ко-роткий и деловой. Порешили, что бизнес это дело святое и личные отношения не должны на нём сказываться, а жить они будут теперь конечно по раздельности.
– Останемся друзьями, – примирительно подвела итог Лика.
– Да, будем дружить семьями, – повторил свой недавний тезис Фёдор.
Лика пристально посмотрела на него:
– Семьями – это круто! –  и лучезарно улыбнулась.
Фёдор видел, сейчас у неё было на редкость хорошее настроение. Что тому было причиной? Разрешение двусмысленности последних дней или ещё что-то? Впрочем, Фёдора это уже как-то и не волновало.
Он вышел из дома на закате дня. Зыбкий закатный свет светил, но не освещал, изменив город до неузнаваемости. Фёдор брёл по улицам и не мог определить, что он сейчас испытывает: облегчение? разочарование? опустошение?  или все эти чувства разом? И вдруг Фёдор понял – это не закат изменил город – это он изменился сам. Раз и навсегда!
Прошло ещё какое-то время. Фёдор хандрил. То он с тоской пытался найти скрытые мотивы разрыва, то чуть ли не радовался произошедшему. Но стойкое ощущение потери цели присутствовало ежечасно, ежеминутно. Фёдор тщательно вымарал в записной книжке памятную запись: «Время собирать камни», ниже приписал: «Время уклоняться от объятий!!!» С тремя восклицательными знаками, но от этого не полегчало. Абстрагироваться и избавиться от самых острых рефлексий Фёдору помогла случайно попавшая в его поле зрения брошюрка, а потому и читанная по «диагонали». Но, как не был рассеян Фёдор, пройти мимо такого перла он ну, никак не мог! Автор научно-популярной книжицы на полном серьёзе утверждал: «Время скромниц и робких девушек прошло, и мало кто из мужчин сожалеет об этом. Самостоятельная женщина, отвечающая за себя, в наше время всегда заполучит любого мужчину. Которого пожелает». Фёдор долго смеялся, потом выразил вслух своё восхищение: «Вот так!.. Ни больше и ни меньше. За рога да в стойло. А ведь я почитал себя за человека разбирающегося в психологии».   
Вскоре на адрес квартиры, где Фёдор нашёл временный приют пришло письмо. Письмо от неё. Сухое и короткое. Лика в нескольких предложениях напоминала о деловых партнёрских обязательствах. Сначала Фёдор мстительно возрадовался:  «Ага! не могут там без меня», – но, подумав и успокоившись, решил ответить адекватно. Пошёл на ближайшую почту и дал срочную телеграмму: «Полдень. Улица. Фонтан.  Аптека».
На следующий день, к двенадцати часам собрался дождичек, который вскоре перешёл в ливень. Фёдор ежился под кроной дерева у городского фонтана костеря во все корки свою идиотскую затею. К счастью Лика поняла всё правильно. Она пришла твёрдой походкой, с каменным выражением лица. Не поздоровавшись с ходу заявила:
– Это в твоём характере.
Фёдор скромно улыбнувшись и пожав плечами уклончиво ответил:
– Небесная канцелярия не в моей компетенции.
– Я не про это, – она досадливо поморщилась, – без пижонства ты не можешь.
Фёдор промолчал, лишь улыбнулся пришедшему в голову ответу: «Чья бы корова мычала...».  И то верно, ведь она первая прибегла к эпистолярному жанру, конечно же, чтобы обозначить дистанцию «огромадного» размера, а теперь, когда он подыграл ей, обвинила и перевела стрелки.   
– Извини, просто я хотел привнести в нашу встречу капельку романтики, – уже вслух с невинным видом отвечал Фёдор. Она безнадёжно вздохнула, и махнув рукой, скомандовала:
– Вперёд. Некогда бодягу разводить!
На выходе из парка, под знаком «Остановка запрещена» стояла «Волга» с тонированными стёклами, ну и понятно, с блатными номерами. Она молча подошла к машине, уверенно села на переднее место. Фёдор немного потоптавшись, изображая растерянность, робко приоткрыв заднюю дверь, произнёс в пространство кабины:
– Добрый день.
– Садись, садись прокатимся, – раздался оттуда знакомый голос Ковбоя.
Фёдор, стряхнув с зонтика воду, сел. Интерьер машины был не из простых: кожаные кресла, полированное дерево, тонированные стёкла, мягко звучала музыка.
– План таков, – через плечо говорил Фёдору Ковбой, – завезём мадам по делам, – лёгкий кивок в сторону Лики, – а сами потолкуем в укромном месте. Ты не против? Глаза его весело блестели.
– Отнюдь, – отвечал Фёдор. Сегодня его почему-то разбирало на мудрёные выражения. Машина плавно тронувшись быстро пошла по залитой водой улице. Ехали молча, только днище низко гудело, когда машина на скорости налетала на очередную лужу. Высадив Лику, Ковбой взял курс на загородное шоссе. Вскоре выехали за город и свернули на каменистый грейдер ведущий на старый погост, а на развилке ещё один поворот и они оказались на грунтовой просёлочной дороге. Размокшая дорога шла наверх и машина с натугой брала трудный подъём. Её швыряло из стороны в сторону, Ковбой же, как завзятый автогонщик только и успевал накручивать руль. «Нафиг это шоу? – нервно думал Фёдор, – хоть бы машина застряла что ли». Будучи в неведении, что задумал Ковбой, Фёдор нервно перебирал варианты своего дальнейшего поведения. Но вот Ковбой одолел подъём, машина выкатилась на ровное место. Выехали они на так называемую Дунькину гору. Местный эпицентр погодных аномалий и излюбленное место молний во время грозы. Вот тут, по фольклору, когда-то давно, то ли от неразделённой любви, то ли от предательства любимого покончила с жизнью, бросившись в пропасть, молодая женщина Евдокия.
– Хорошее место! – Сказал Ковбой, заглушив машину.
«Куда уж как, – подумал Фёдор, – с одной стороны погост, с другой скалистый обрыв горы». Но тут действительно было красиво. На юг открывались чаша степных просторов, увенчанных на горизонте заснеженной грядой Кавказских гор. На восток открывался вид на город. Фёдор знал это место. Отсюда была видна самая зрелищная городская панорама, и он, было дело, как-то увлечённо её фотографировал. Дождь кончился и выглянувшее солнце эффектно подсвечивало грозовую синеву уходящей тучи и ослепительную белизну рассыпанных кирпичиков многоэтажек внизу.
– Красота какая! – Кивнул в сторону города Ковбой.
Фёдор промолчал. Ему, честно сказать, было не до неё.
– Да! Большое видится на расстоянии, – нараспев, расслабленно  продолжал Ковбой, и тут же коротко предложил, – пройдёмся?
Фёдор кивнул и они вышли. После недавнего рёва двигателя на подъёме тишина уединённого места казалась давила на уши. Молча пошли, Ковбой впереди, Фёдор сзади и чуть в стороне. Вдруг, у Фёдора из-под ног взлетел серый комочек, часто-часто затрепетал крыльями и через секунду с зенита полилась переливчатая трель. Федор приложив ладонь козырьком ко лбу, всматриваясь следил за полётом жаворонка. И его завораживающая  песня, и отдалённое громыхание уходящей грозовой тучи, и слепящий солнечный свет после сумрака ненастья – всё это вернуло Фёдору потерянное было присутствие духа. И когда он посмотрел на Ковбоя, то это был уже другой человек, готовый к любому повороту событий.
– В прошлый раз, надо отдать тебе должное, ты сумел навязать  совершенно дурацкую манеру. Чего один твой ёжик стоил! Шутник, – прервал молчание Ковбой.
– А-а!– догадался Фёдор, – так это, как сейчас выражаются: «Ассиметричный, но адекватный ответ?»
Ковбой довольный усмехнулся.
– Можно и так, а ты ведь струхнул! Сознайся!.. Я за тобой наблюдал.
Фёдор промолчал. 
– Теперь по существу вопроса. Давай без экивоков. Ты мне не конкурент. Понимаешь, о чём я говорю?
– Нет. Поясните.
– Ей нужен другой тип любовника. Любовник-попирающий. Да, да, есть и такая любовь. Поэтому она и вернулась ко мне. Ей не нужен угодник беспрестанно в рот заглядывающий. Ей нужна твёрдая рука, властный и уверенный в себе мужчина точно знающий чего он хочет. Мужчина, который колеблется - проигрывает. Слыхивал такое? Народная мудрость! Ага.
– Зачем вы это мне рассказываете? – с иронией в голосе спросил  Фёдор.
– Это по её просьбе. Говорит: «Жалко смотреть на его недоумевающий вид, вроде как очнулся человек, а в какой стране, городе, не имеет представления».
– Пожалела стало быть? Могла бы и сама рассказать, без посредника.
Ковбой оставил реплику без внимания.
– Я не филантроп, но согласился, уж слишком меня убедительно просили. Обещали, что это будет единственное исключение из правила, которое подтверждает правило. Так и говорили.
– Спасибо. Звучит. Особенно метафора.
– Да ладно, свои ребята, – с усмешкой отвечал Ковбой, – но за всё про всё есть одна важная просьба, даже условие. Давай договоримся, после того как сдашь там все дела, выполнишь так сказать миссию, наши пути-дорожки  никогда, никогда больше не пересекутся. Хорошо?
Фёдор глядя в зрачки-иголки Ковбоя согласно кивнул головой.
– Хорошо. Когда сдавать?
– Оповестим, телеграммой, срочной, – то ли всерьёз, то ли шутя ответил тот.
– Тогда уж правительственной, – криво усмехнулся Фёдор и развернувшись пошёл по тропинке к обрыву. Где-то там было место, где по круче можно было коротким путём спуститься вниз. Вот и обрыв. Фёдор неподвижно стоял на самом краю загипнотизированный манящей высотой и хриплым голосом, нет, не пел, выдавливал из себя: «You keep on moving far away, far away…
Сознание подсказывало, что ещё один шаг и захватывающая дух высота превратится в зияющую пропасть… И кто-то упорно подталкивал и подталкивал к гибельному краю… Порыв ветра вернул Фёдора к реальности, и отступив на шаг, он подумал: «Ну, почему? почему? любовь начавшая тонкой и нежной мелодией кончается скрежетом зубовным?..»
Спустился вниз Фёдор как сомнамбула. Торжество соперника, измена любимой, что может сильнее  ранить? что может быть обидней и несправедливее? И хотя Фёдор уже пережил крушение чувства и по-большому счёту к Лике стал равнодушен, новое напоминание растеребило былую рану и требовало какого-нибудь выхода. А внизу ему пришла, как показалась спасительная мысль: «Найду в городе выпивки и напьюсь».
Через час на кухне он откупорил бутылку, налил полный стакан портвейна, и после длительной паузы сказал: «Если я сейчас выпью, значит ей проиграл! А потому перекуём мечи на орала, – и скривившись в подобие улыбки, добавил, – и моё мортидо плавно перерастёт в либидо… Вот так-то!» И решительно вылил содержимое стакана в раковину. Но второй стакан он не удержался и выпил. И это было только начало, начало большой пьянки, пьянки на пять дней и ночей. Откуда-то возникали испитые личности, неубранные квартиры, а проще притоны, опухшие лица, гнусавые голоса и речи им подстать.  Это был свой особый, параллельный мир, мрачный, тягостный мир, несущий отупение, озлобление, одичание.  Не дай Бог, не дай Бог, кому-нибудь туда попасть…
На шестые сутки была первая трезвая, бессонная, тревожная ночь. Ночь полная тяжких переживаний и душевных терзаний. Фёдор лежал в полной тишине разбитый и подавленный, время от времени тяжко вздыхая  кляня свою легкомысленность и невоздержанность.  Вдруг, тихий жалобный стон в ночной тишине почудился Фёдору. Он насторожился. Снова прозвучал то ли вздох, то ли стон. На этот раз явственнее. У Фёдора пошли мурашки по коже. Галлюцинация? Но тут он расслышал и слабый голос:  «Плохо, как плохо!».  На «галюны» непохоже, с некоторым облегчением решил он. Видимо – это голос с улицы. Под окном комнаты в которой  он сейчас маялся был запущенный  газон,  иногда служивший и кровом и столом для таких же горемык, каким он  был сейчас сам. В другое время он бы уточнил, прояснил ситуацию, но сейчас любой контакт был выше его измученных сил. К счастью и несказанному облегчению ночные сетования так же внезапно прекратились, как и начались. И Фёдор забылся тяжёлым, беспокойным сном. Утром он внимательно осмотрел газон пытаясь обнаружить  следы пришельца, но тщетно, нескошенная трава стояла травинка к травинке являя собой целомудрие нетронутой природы. Фёдора это очень озадачило, а потом вдруг пришла неожиданная мысль: «А может это мой Ангел-Хранитель переживал и мучился за меня беспутного?» Но тут же она была скептически отвергнута и горестные ночные сетования  были «свалены» на тишайшего соседа, жившего за толстой каменной стеной. 
Часам к четырём того же дня Фёдор вышел на люди, выгуляться. Как-то само собой получилось, что ноги привели к городской церкви. Старенькая деревянная церквушка стояла с незапамятных времён. Вокруг неё был разбит парк, запущенный,  со столетними соснами, раскидистыми клёнами, давно не стриженным самшитовым кустарником. Фёдор бродил по дорожкам вокруг церкви и мысли его переполняли, они казались ему такими важными, что он дал себе слово, немедленно записать их по приходу домой. Он очень торопился, чтобы не забыть и ничего не перепутать. Торопился и когда писал, поэтому запись получилась комканая, нестройная, но эти слова шли из сердца из души.
  «Вера должна! Должна! помочь человеку распознать и  бороться с собственными  недостатками,  как врождёнными,  так и, увы,  приобретёнными, – прыгающим, нервным подчерком писал он, – может быть, для многих и многих людей это прописная истина, но для меня это открытие выстраданное на собственном горьком опыте. Человек от рождения несёт в себе как положительные, так и отрицательные черты характера. Положительные несут в себе возвышение, отрицательные разрушение. Отрицательные черты по религии – грех. Грехи существуют не по отдельности, каждый сам по себе, – это  целый свой мир, целая сторона бытия. Они чрезвычайно разнообразны в своих проявлениях, но однообразны в своих устремлениях – захватить мировоззрение человека, вытеснить положи-тельные черты, потушить Божью искру. Они растут и укрепляются от каждого случая прегрешения, переплетаются, усиливают друг друга и могут долго хранится где-то глубоко-глубоко в подсознании, ожидая удобного случая чтобы воскреснуть и наказать человека за мнимые удовольствия, необдуманные поступки или же просто глупость.  И если даже человек проживёт долгую жизнь и достигнет степеней известных, грех неизжитый перейдёт по наследству, в делах или же в детях будет висеть дамокловым мечём над другим поколением. Однажды поняв это, человек должен знать, что даже малые прегрешения, наподобие бездумного сквернословия не проходят бесследно. Это есть спусковой крючок, детонатор. Это другому человеку дурной пример, это инфекция. «С кем поведёшься, от того наберёшься» – гласит народная мудрость. Поражённый грехом человек не безобиден для окружающих. Он оказывает тлетворное влияние. И если нравственно здоровый человек может без усилий противостоять этому влиянию, то подверженный и ослабленный поведётся и упадёт ещё ниже. Надо всегда помнить об этом. Зависимость от греха и зла – самая плохая зависимость. Она поражает всё мировоззрение.  Человек всё видит в чёрном свете. Ведь известно,  как сказал поэт: «Для рабов ни полей, ни цветов». Это путь в никуда, билет в один конец. Поражённый грехом человек зачастую не замечает этого. Грех умело маскируется, извращает логику, являясь то в личине  «здравого смысла», то  «тонкого наблюдения», как бы говоря: «Ослепленные светом ничуть не праведней ослеплённых тьмой…» А потому надо потрудится и жить, сделав сознательный выбор, просто и ясно, по законам справедливости и совести, которую не обманешь. И будет человеку душевный мир и покой, восприятие мира во всей полноте и глубине и не для этого ли мы приходим на Белый Свет?» Вот такие мысли записал себе Фёдор. Просмотрел на написанное  ещё раз. Запись  изобиловала подчёркиваниями, зачёркиваниями . « Попозже перепишу набело, – решил он, – пусть отлежится». Воодушевлённый снизошедшим откровением Фёдор вспомнил ещё одну библейскую заповедь: «Уклонись от зла и соверши благо». «Мудро, мудро, – думал он, – место отсечённой головы гидры надо посыпать пеплом, дабы не выросло ещё новых три. Пора, пора уклонятся от зла».
В сакральную жертву было решено принести коллекцию фотографий в жанре акт и ню, собираемую и лелеемую с большим тщанием. Дождавшись вечера Фёдор вышел на пустырь. Пока в разведённый костерок летели буклеты фотовыставок и отдельные фотографии Фёдор с лёгким сердцем переворачивал прутиком дымящиеся листы бумаги заворожено смотря на языки очищающего пламени. Когда напоследок остались авторские работы из серии «тысяча голых женщин», сердце дрогнуло, но он решительно вытряхнул всю кипу в костёр: «Зло должно быть искоренено! Никаких сантиментов!» Чуть позже в костёр полетели и негативы.
«А говорят, что рукописи не горят, негативы хранятся вечно… Ещё как горят, если необходимо сделать выбор, принципиальный выбор», – твёрдым голосом, вслух, вынес свой вердикт он. А сердце ныло и как-то по- особому пронзительно щемило в груди.             
На следующий знаменательный день, первое сентября, Фёдор от-правился на трудоустройство. Это был заранее продуманный  «аварийный» вариант. В жилищно-эксплуатационной конторе при устройстве на непопулярную должность сантехника, давали служебную площадь в виде однокомнатной квартирки в старом фонде. Фёдор ещё пребывавший под впечатлением вчерашних размышлений был тих и торжественен. На новой работе настороженно восприняли отстраненного господина в дорогих и модных одеждах. Особенно неприязненные отношения с самых первых дней возникли с мастером, его непосредственным начальником. Молчуном и педантом, что называется себе на уме. Фёдор был знаком с такой категорией людей. Они исподволь, не спеша доказывали своё,  по большей части мнимое, превосходство над окружающими. Это были мастера интриг и разыгрывали их с гроссмейстерским мастерством. Однажды обиженные, они могли мстить долго и изощрённо, при этом пребывая в твёрдой уверенности правоты своего дела. Мастер вцепился в новичка, как репей в собаку, видимо посчитал Фёдора достойной целью для своего самоутверждения. Не проходило и дня, чтобы он не высказал  Фёдору какую-нибудь претензию. В принципе и справедливо, ну какой из Фёдора сантехник? Но форма выбиралась самая обидная – участливый сарказм. Фёдор добросовестно старался, пытался втянуться и вжиться в новую для него обстановку, новую роль, но тяжело, тяжело давались первые дни. Зато в один из этих трудных дней его вдруг озарило, и он ясно увидел, усмотрел вещь казалось бы невероятную и фантастическую. Вольно или невольно Фёдор сумел провести параллель между Ликой и своим гонителем – новым начальником. При всей очевидной разнице их что-то неумолимо сближало. Это было похоже на ретикуляцию. Так фотослой деформированный высокой температурой превращает чистые девичьи черты в старушечью гри-масу. Фёдор глядя на мастера, его поступки, явственно представлял будущий образ Лики. Этакое невероятное путешествие на машине времени. Сначала Фёдора это позабавило, но вскоре он решил, что это просто акт мести обиженного подсознания, последние рефлексии умирающей  любви: «Не проснусь! Слышишь! никогда я больше не проснусь с мыслью о тебе», – торжественно пообещал он то ли Лике, то ли себе…
Время шло. Фёдор старательно, через тернии, овладевал тайнами слесарного ремесла, и вот наступил день первой получки. И получил Фёдор раза в два  меньше обещанного. В бухгалтерии на краткий вопрос: «А почему?» Расчётчица – волоокая дама бальзаковского возраста, пытливо поглядывая на Фёдора обстоятельно объяснила, за что и как. Что была не одна докладная записка от мастера в которых он списывал на Фёдора некие материальные ценности загубленные его неопытной рукой. И начальник издал приказ о взыскании и лишении премии. Это был, что называется, наезд. Фёдор ничего оспаривать не стал. Ибо знал, что от него и ждут невротическую реакцию. Но не удержался и съязвил: «Товарищ  хочет быть святее Папы Римского». Сотрудницы понимающее заулыбались. Фёдор понял, он попал в точку, не его одного достала параноидная  принципиальность обличителя и уличителя. В ответ на улыбки девушек Фёдор пообещал исправиться, повысить свою квалификацию и не подводить дружный коллектив. Но после работы вечером все тщательно взвесив, Фёдор решил: «Всё, эксперименты закончились, попытка найти себя на новом поприще, жертвы и подвига не получилось». Получилось нечто более ценное, актуальное на тот момент – образ Лики для Фёдора окончательно и бесповоротно потерял свою интригу и притягательность. Не откладывая дело в долгий ящик он срочно уволился. Фёдора в той злополучной конторе принялись уговаривать не делать этого, видно посчитав заявление на увольнение ответом на несправедливое наказание, обещали вернуть деньги и повысить разряд. Он же, поблагодарив за высокую оценку своей деятельности, сослался на неожиданно возникшие семейные обстоятельства требующие срочного отъезда, и что называется, форсировал увольнение. Закрывая дверь учреждения Фёдор вслух высказался: «Всё-таки хороший у нас народ, лёгкий на покаяние!»
Вечером без тени смущения Фёдор по телефону истребовал аудиенцию у Лики. По её голосу он понял, что она удивлена его напористостью. Встречу назначили на следующий день, на самое утро. В восемь часов утра он уже был около порожков её офиса. Вскоре появилась и она. Сухо поздоровавшись, торопливо открыв дверь, молча шагнула в проём. Фёдор последовал за ней: «У бюрократов не принято приглашать», – рассудил он.
– Что случилась, что за спешка? – как бы невзначай спросила она, сама же с деланным интересом рассматривала заморенный кактус на подоконнике.
– Время поджимает, – лаконично отвечал Фёдор, и пояснил, – через неделю я буду бомжом, мне просто негде будет жить, меня  обязали срочно освободить служебную квартиру.
– Можно арендовать частную, – участливо подсказала она.
– Конечно, я сгустил краски, – согласился Фёдор, – без крыши над головой я не останусь, сердобольных вдовушек на мой век хватит, но мне хотелось бы иметь собственную.
– Ну, и, –  Лика наконец-то потеряла интерес к кактусу и обратила внимание на Фёдора.
– Ну, и, – передразнил её Фёдор, – когда-то мне были обещаны хоромы на выбор. На что-то особенное я не претендую, – развивал мысль он, – но от однокомнатной квартиры, которую я однажды потерял, кстати, по твоему настоянию, я бы не отказался. Так сказать предлагаю восстановить статус-кво.
Немая сцена. И вот уже Лика с иронической улыбкой прервала её:
 – А я тебя предупреждала: «Губа толста; – кишка тонка;».
Фёдор приняв вызов, дурашливо ухмыляясь, ответил:
 – А ты, по-всему, практикуешь обратное, так недолго и э-э… мегаколон нажить.
Лика, по-видимому, не знала значение этого термина, но на всякий случай примирительно сказала:
 – Не ерничай, – и добавила, – ты сам повёл себя не лучшим образом. О чём мы договаривались? Бизнес дело святое и личные отношения на него не распространяются. А ты что сделал? Взял да и демонстративно ассенизатором ушёл работать!
Фёдор хмыкнул:
– Ну, не ассенизатором, а сантехником.
– Какая разница! ты на свои руки посмотри. Вдовушки-то сейчас  весёлые пошли. Абы кого не пригреют. Съязвила отыгрываясь Лика.
– Да, белоручкой меня теперь уже не назовёшь, – обречённо согласился Фёдор, – опять-таки  проклятый квартирный вопрос.
Теперь Лика прямо с материнской жалостью посмотрела на Фёдора, она умела мгновенно перевоплощаться.
– Хорошо, я помогу тебе. Сдашь дела, пароли, явки, адреса, – улыбалась она, – и будет тебе статус-кво. И поторопилась уточнить, – я имею в виду квартиру.
– Замечательно! –  не сдержал радости Фёдор, – это то, что я и не мечтал услышать. Когда приступать? –  с воодушевлением вопросил Фёдор.
– Сейчас же и приступай, – или будешь ждать правительственную телеграмму?
Фёдор в ответ понимающе улыбнулся и кивнул головой. 
Большую часть реквизитов, адресов и телефонов Лика знала и сама, что-то Фёдор продиктовал из записной книжки. Потом она уточнила некоторые нюансы, всё это заняло не больше часа. Этакая милая беседа двух деловых людей. Лика предложила выпить по чашечке кофе. Фёдор, пребывавший в прекрасном расположении духа, пошутил:
 – Чай, кофе... круглый ежевичный пирог... ага?   
Это внезапное, вырвавшее помимо его воли, ехидное "ага", это напоминание о недавнем прошлом, о её когда-то данном, но невыполненном обещании она поняла в полной мере. Растерянность,  секундная досада во взгляде, но она тут же нашлась и с невинной улыбкой ответствовала:
– Ага!.. Тебе идёт шутка, шути почаще.
– И что будет?
– И всё будет хорошо!
– Я не сомневаюсь в этом. Сейчас меня забавляет другое.
– Что именно, если не секрет?
– Не секрет. Я вот думаю, каким может быть долгим и извили-стым путь человека к пониманию простой ситуации.
– Это ты про что?
– Про кого, – поправил её Фёдор, – про себя сердешного. И вот что я надумал, если женщина вдруг потеряла  к тебе интерес, то это не повод для отчаяния, самокопания и прочих рефлексий. Это как новый день рождения! Только жизненный опыт остаётся с тобой. Бесценный жизненный опыт!..
 Лика пристально посмотрела на Фёдора.   
  – Ну вот что, птица Феникс, –  усталым бесцветным голосом отвечала она, – съездишь в командировку с нашим сотрудником, на месте всё покажешь, расскажешь, он ещё неопытный, опять же сумма денег у вас будет большая, да и вдвоём повеселее будет, после этого верну тебе квартиру.
– Именно ту? – уточнил Фёдор, – придётся приплатиться.
– Да что ты сегодня такой въедливый? – теперь уже откровенно раздражённым тоном спросила она, – откуда взяла туда и поставлю. По-русски говорю. 


16


Предстоящей командировке Фёдор был рад. Легкий на подъём, привыкший к разъездам, он соскучился по дорожным хлопотам. Но было и одно «но». С замиранием сердца узнал, что поездка предстоит в тот далёкий северный город, туда, где случайно можно было встретить Лену. Конечно же Фёдор хотел этой встречи, хотел и боялся. Ведь ему так хотелось увидеть Лену, просто увидеть издалека. Думал ли он выйти с ней на разговор, оправдаться, извиниться, поплакаться в конце концов на свою разнесчастную судьбину? Нет. Об этом, после его чудовищного предательства, не могло быть и речи. Да и шансы случайно встретить Лену в многомиллионном городе практически равнялись нулю. «А значит, –  порешил про себя Фёдор, – оставь мазохистские рефлексии. Ты уже один раз сделал свой выбор, теперь получи причитающиеся дивиденды, сполна».
Шла вторая середина октября, командировка задерживалась уже на третью неделю и Фёдор начал нервничать. Деньги кончались и он нещадно экономил на всём, лишний раз даже газету не мог позволить себе купить. Ещё он боялся подвоха, как бы  Лика не передумала. Уж слишком она прижимистой стала, а за квартиру надо было приплатиться, даже по её масштабам. При всём своём нежелании показаться навязчивым он пару раз звонил Лике и как бы невзначай интересовался сроком предстоящей поездки. Она же ссылаясь на массу организационных дел предлагала подождать, набраться терпения.
«Не сочти за труд, перезвони дня через два-три», – благожелательно-участливо звучал её голос. Вот это участие Фёдора и настораживало. Обычный приём афериста – усыпить бдительность, потянуть время.  «Потянет, потянет, а потом ничуть не стесняясь скажет: «Извини форс-мажор», или ещё что-нибудь в таком роде. С неё и не такое станется», – нервно размышлял Фёдор. Но он ошибся. В следующий свой звонок он услышал скороговорку.
 – Ты куда запропастился? Я уже хотела тебя с собаками искать! Приходи прямо сейчас! Все в сборе, ноги в руки и быстро в офис, обговорим поездку.
Положив трубку, Фёдор энергично изобразив хук слева, радостно воскликнул: «Попёрло»
 Но то, что ожидало его через полчаса… Впрочем, это надо было видеть. Фёдор стоял на порожках Ликиного кабинета и не верил своим глазам. В кабинете самым непринуждённым образом расположилась троица: Лика, Ковбой и… Крепыш. Да тот самый Крепыш, с которым он когда-то  крепко схлестнулся. Ну, никак не ожидал он его здесь и сейчас. А потому и вид у него был такой, что все трое таинственно, как завзятые заговорщики переглянувшись, довольные заулыбались. Фёдор понял, что этот «сюрприз» готовился, и всё у них получилось как по-писанному. Пауза затягивалась, а он никак не мог сообразить, как повести себя дальше. Видимо вдоволь насладившись опупевшим видом Фёдора, Ковбой разрядил обстановку:
– Заходь, заходь, – и подмигнул, – у нас всё по-честному. Кто старое помянет, тому глаз вон. Так же Боря?
Боря, он же Крепыш, осклабился на все тридцать два золотых зуба и согласно закивал головой. Вид у него был само простодушие, казалась ещё чуть-чуть и он кинется обнимать Фёдора.
– Кстати, познакомьтесь, – продолжал Ковбой, – Боря, – и сделал жест в сторону Крепыша, – в миру Бабен. Фёдор, – такой же картинный жест в сторону Фёдора, – Просто Фёдор. Ну, поручкайтесь, что ли…  смелее, смелее, – подбадривал их Ковбой.
Бабен привстал, Фёдор сделал шаг вперёд и протянул руку. Рукопожатие Бабен изобразил едва пошевелив пальцами, Фёдор по своей давней привычке энергично тряхнул мягкую безвольную ладонь, и тут же пожалел. Его всегда раздражал такой тип рукопожатия, вроде тебе делают невесть какое одолжение. На, мол, подержись. Ковбой с умилённым видом смотрел на эту сцену. «Ну-ну», – подумал про себя Фёдор, не спеша осмотрелся и не найдя стула молча уселся на подоконник. Это конечно был моветон, несвойственный ему эпатаж, но как-то надо было отвечать на этот розыгрыш.
– Так, всё срослось! – это уже Лика вступила в беседу бодрым голосом, – мешкать не будем.
Они и не мешкали. В десять минут определились с деталями. Фёдора назначили старшим. Бабена определили водителем и «младшим экспертом по экономической безопасности». Как когда-то Ковбой и обещал, а Фёдор воспринявший тогда это в шутку, теперь понял, что это реализация давно задуманного плана. По нему предстояло отвезти крупную партию товара, сдать в торговлю, попутно закупить пряжу. Лика, как обычно нагружала по максимуму. Ехать предстояло на грузовичке. Фёдор как представил длинную дорогу в одной кабине с Бабеном, так ему муторно стало, но не будешь же задний ход давать. «Ни при каких обстоятельствах, – решил про себя он, – только вперёд. Чем дальше в лес – тем ближе «вылез», – с какой-то злостью настраивал он себя. В дальнейшей беседе он почти что не участвовал, если его спрашивали, отделывался односложными ответами: постараюсь, возможно, да, нет. Стали расходиться, Лика с Фёдором в какой-то момент остались наедине.
– Что такая физия перекошенная? – тихо спросила она. 
– Да какая уж есть, – в тон ответил ей Фёдор.
– Ты знаешь, я теперь не контролирую ситуацию, – извиняющимся голосом произнесла она, – от меня мало что зависит.
Фёдор внимательно посмотрел ей в глаза. Она отвела взгляд, но что-то неуловимо-лживое отразилось на её лице. «Нет, нет, это мне показалось», – успокаивал он себя.
– Бабен –человек ЕБМа. Это точно, – вдруг торопливо добавила она.
– Мне это ни о чём не говорит, – саркастически ухмыльнулся Фёдор, – у вас своя свадьба, у меня своя свадьба.

...Выехали они в ночь. Так захотел Бабен. Фёдор делал вид что дремлет, иногда и вправду забывался коротким сном. А потому они почти что не разговаривали. Да и днем было не до разговоров. Бабен гнал машину с какой-то бравадой, выжимая из неё всю возможную скорость. Манера езды у него была агрессивной, что называется на грани фола, а зачастую и с нарушениями правил. Фёдор как-то не выдержал и вскользь заметил, что цель поездки не рекорд скорости, а в целости доехать и выполнить миссию. Но это не возымело действия, Бабен как гнал, так и продолжал гнать.
«Не шугайся, на этой старой рушалке сильно не разгонишься», – пренебрежительно хлопнув по баранке, ехидно заявил тот. Вскоре произошёл случай окончательно укрепивший их неприязнь. На заправке, пока они дожидались своей очереди, Фёдор прикормил бродячую собачку. Маленькая, рыжая она поочерёдно подходила к каждой машине и задрав голову с надеждой заглядывала в окна кабины. Фёдор ещё издали заметил этот обход.
« Вот каналья рыжая, побирается», – вслух выразил он своё восхищение. Достав кусок колбасы из сухого пайка, он призывно помахал ей в открытое окно. Собачка правильно поняла жест, и вильнув хвостом, аллюром,  не теряя достоинства, заспешила к машине. Получив вожделенное угощение она сразу же не мешкая схарчила его и тут же уселась на виду, не сводя умильного взора с благодетеля.
«Ты так меня без колбасы оставишь», – произнёс с улыбкой Фёдор, бросая очередной кусочек угощения. Внезапно появился Бабен, радостный и довольный. Он где-то помимо очереди раздобыл канистру бензина, слив её в бензобак, небрежно бросил: «Тут до китайской пасхи торчать будем, на следующей заправимся».
На следующей заправке, по тем временам, вообще могло не оказаться ни бензина, ни персонала, но Фёдор обсуждать это не стал, знал бесполезно. Выруливать на трассу пришлось по самому краю обочины, множество машин скопилось в длинной очереди. Впереди машины с хозяйским видом трусила прикормленная собачка, как бы показывая путь. Выехав на трассу, Бабен газанул и резко вильнул в сторону. Как в замедленном кино, Фёдор видел, – машина наезжает на провожавшую их собачку. Она успела только оглянуться и тут же скрылась под капотом.
– Нафига? – бесцветным голосом спросил он.
– Проверка бздительности, – кривя рот сострил Бабен. У Фёдора стало темнеть в глазах, и он понял, что если сейчас не сдержится, то со-вершит что-нибудь непоправимое. Он сидел сжав кулаки до боли и слу-шал как бешено колотится сердце выпрыгивая из грудной клетки. Время близилось к вечеру, а Фёдор всё никак не мог успокоиться, ему всё вспоминался полный недоумения собачий взгляд. Фёдор ещё мог понять жестокость в схватке двух равных противников, когда на карту поставлена жизнь, но беспричинную, да ещё по отношению к слабому – вот этого Фёдор не понимал и не принимал принципиально. «Ну почему? – думал он, – почему? люди несущие зло и разрушение не вымерли, как динозавры? И воздастся ли им по делам их, как сказано в Писании?» - Фёдор сидел забившись в самый угол кабины, подставляя лицо под встречный поток из приоткрытого бокового стекла. Как будто ветер мог развеять его недоумение или навеять хоть какой-то ответ. Оставшуюся часть пути они проделали почти что в полном молчании. Фёдор замкнулся и первым ни о чём не заговаривал. Он пребывал в уверенности, которая крепла с каждым километром пути, что по прибытию на место назначения откажется от обязательств совместной работы, и пусть это будет стоить ему полным расторжением договора, с потерей столь необходимой квартиры и всех его планов на независимость и новую жизнь.
В пункт назначения они въехали под вечер. Тусклое на закате солнце навевало печаль и тоску. Ехали они малолюдным пригородом старой застройки: однотипные трёхэтажные домишки унылого грязно-жёлтого цвета, чахлые деревца, переполненные мусорные урны. Где-то в этом районе должна была быть база с ночлегом и парковкой. И вдруг, Фёдор, на одной из редких автобусных остановок увидел девушку. Короткая стрижка, худенькая, в чёрном плаще не скрывавшего уже позднего срока беременности, стояла одинокая и отрешённая. Она чем-то была похожа на Лену, в своей трогательной простой красоте. Только от одной мысли, что где-то рядом, вот тут, в этом городе есть Лена, у Фёдора потеплело в груди. Его вдруг покинуло напряжение в котором он пребывал последние дни, его покинули все сомнения, печали и скорби. Его радовал сам факт: здесь могла ходить Лена, здесь он дышит с ней одним воздухом, здесь они видят один свет. И пригород уже не казался таким грязным, скучным и запущенным. И Фёдор улыбаясь кончиками губ, решил – задание надо выполнять и начинать новую жизнь, ведь для этого есть, есть причина! От которой, от одной мысли о ней, так таинственно замирало сердце.
Пригород вскоре кончился так и не перейдя в город. Они подъехали к нескольким уединенным зданиям в сосновом бору. Судя по всему – ведомственный дом отдыха или пансионат. Бабен ушёл оформлять проезд на территорию, Фёдор же вышел поразмять ноги. После долгого гула двигателя было удивительно тихо, только где-то вверху в соснах с затаённой угрозой посвистывал ветер.
«Место-то, какое глухое», – подумал Фёдор, – и ему вдруг стало так тоскливо и тревожно, что он поневоле подался поближе к машине. Вскоре объявился Бабен. Первое, что он категорически заявил пристально глядя на Фёдора:
– Запомни, любопытных здесь не любят.
– Понятно, – буркнул Фёдор, – а где их любят? На этом разговор и закончился. Молча Бабен провёл Фёдора в комнату – типичный гостиничный номер поздней советской эпохи.
– Жить будем здесь, – и усмехнувшись, добавил, – на пару.
«Жизнь посылает нам испытания, но и даёт силы для их преодоления», – припомнил Фёдор когда-то прочитанное, – неделя, ну дней десять и все мои мытарства закончатся, а потому терпи, терпи, терпи…»  Фёдор молча, не спеша, принялся обстоятельно разбирать дорожную сумку. Бабен же небрежно бросив свои пожитки куда-то исчез.
«Видно он здесь не впервой, – решил Фёдор, – уверенно привёл машину, да и чувствует себя, как дома. Странно, но до сих пор мне почему-то никто из людей не повстречался. Есть ли тут кто-нибудь вообще? В конце концов я тут не под арестом, пойдем-ка погуляем, на людей посмотрим, себя покажем».
Коридор также был пустынен, соседние комнаты заперты, но откуда-то слышались глухие голоса. На них Фёдор и подался. В конце коридора был холл, и голоса слышались из комнаты с табличкой «администратор». Фёдор уже взялся за дверную ручку, как между лопаток ему что-то упёрлось твёрдое. Это было так неожиданно, что Фёдор инстинктивно замер притаившись.
– Не ходи туда, мой тебе совет, – раздался голос Бабена. Фёдор обернулся. Бабен целил в Фёдора из импровизированного пистолетика – указательным пальцем-дулом.
– Я насчёт душа, – соврал Фёдор, чувствуя как краснеет, а что возбраняется?
– Душ в номере, а там злые дядьки, лучше им на глаза не показываться, – то ли шутил, то ли говорил вправду Бабен. – Пошли, пошли подобру-поздорову пока ветер без сучков, – и он тянул Фёдора за рукав.
– Ты бы меня ещё, как малого ребёнка бабаем попугал, – раздражённо ответил Фёдор, и стряхнув руку Бабена, пошёл назад в комнату.
Со следующего утра наступили рабочие будни. Собственно, в три дня они и управились. Товарный голод, полки и прилавки магазинов пусты, народ страждущий хоть с какой-то пользой употребить свои теряющие покупную способность деньги. А потому торговый люд не скупился и форма расчета была выбрана наилучшая – стопроцентная  предоплата. Через три дня у них в номере стоял приличного объёма инкассаторский мешок под завязку набитый аккуратно увязанными  пачками  денег. Фёдор испытывал некоторое беспокойство, за такие деньги лихие люди голову оторвут не задумываясь.  Бабен, как обычно со своей кривой ухмылкой, успокоил:
– Не трясись, тута надёжно как в банке! Сегодня я здесь подежурю, а тебе, так и быть выходной.
Фёдору это было на руку, его со дня приезда подмывало вырваться  хоть на какое-то время, побыть одному, пройтись по городу, полной грудью подышать особым ничем неповторимым воздухом. Наскоро собравшись Фёдор поспешил покинуть помещение проникнутое взаимной неприязнью.
В тот день стояла чудесная осеняя погода: тихая, тёплая, с лёгкой пеленой облаков. Рассеянный свет неба был мягкий и ровный делавший город по-домашнему уютным и доброжелательным. Фёдор шёл по центральному знаменитому проспекту не торопясь, внимательно рассматривая здания и зорко всматриваясь в встречных людей. И всякий раз его сердце сладко замирало, когда издали он видел худенькую девушку с короткой причёской. Он шёл по улице и вспоминал, как когда-то они здесь гуляли, взявшись за руки. Вот и блинный ларёк, вот тот стол под сенью старой липы. Здесь они ели блины и подкармливали осмелевших воробьёв, подкладывая кусочки на край стола, смеясь над их пиратским налётами. Фёдор и на этот раз заказал блины, стараясь хоть так, мысленно, повторить то время. Мешая ложечкой чай он думал: «А собственно, что меня там держит? Задание я выполнил. Садись на самолёт и айда домой! Подальше, подальше надо держаться от этой банды. Ведь не зря Ковбой к месту и без места вставляет: «Рубль вход, два выход». Впрочем, стоп! опомнись! о чём ты? какой дом? у тебя же ни квартиры ни работы! Ты бомж! Допив чай и поуспокоившись, он принялся рассуждать: «Не горячись!  заполучи свои денежки сполна, тогда и сделай ноги! Конечно же  деньги ценный, необходимый ресурс, и бравировать пренебрежительным отношением это непростительное пижонство,  но с другой стороны, сколько личных драм? сколько войн глобальных и локальных из-за корыстолюбия и непомерной любви к «презренному металлу»?  Кто-нибудь это посчитал? Есть доказательства, что даже Троянская война имела экономическую подоплёку, А Елена прекрасная была поводом, всего лишь прекрасным формальным поводом. По существу она Елена Формальная. Получается, как в анекдоте, – усмехнулся Фёдор, – вся история человечества, если смахнуть лишнюю шелуху, сводится  к тому, как умные парни отбирают деньги у глупых, а девушки за этим пристально наблюдают. Ну а сам-то, «герой», смог бы  отказаться от больших денег? Отказаться и потом не пожалеть?» – задал себе конкретный вопрос Фёдор.  «А ведь по-большому счёту, – продолжал он рассуждать, – предложи мне сейчас на выбор: тот мешок денег или Ленино, моей Лены, прощение и благосклонность и я не колеблясь выбрал бы второе, да ещё б и приплатился сверх того. Да только кто это предложит? Небеса, если только!» – и Фёдор грустно улыбнулся. Тем временем стало смеркаться, наступали ранние осенние сумерки. Пора возвращаться. Свидание с прошлым закончилось. Но не хотелось, ох как не хотелось Фёдору этого делать.
«Будем жить настоящим и будущим», – так определил себе задачу Фёдор. И только какое-то лёгкое возбуждение  порождало  неясную тревогу и давало ощущение, что он стоит на пороге чего-то значимого, чего-то поворотного в его судьбе и жизни. «Ну что ж, пусть сильнее грянет буря – я готов к любым перипетиям судьбы», – продолжал себя настраивать Фёдор. И буря грянула. Как говорится не поминай лиха на ночь. Вернувшись в пансионат Фёдор не обнаружил ни Бабена, ни мешка денег, ни машины на стоянке, хотя его личные вещи были на месте. Это несколько успокоило Фёдора, «Ну выехал в город, а деньги не оставлять же без присмотра, – рассуждал он, – а мог и специально это сделать, такая невинная шутка и розыгрыш. Мол, подёргайся, понервничай, шум подними… А он потом объявится, как  ни в чём небывало, а я в дураках. От него всякой подлости ожидать можно. А если утёк, что делать? звонить Лике? что ей сказать? И как всё это объяснить?»
Глухая злость, злость на свою простоту и доверчивость вскипала в у него в душе. Сидеть же и казнить себя было больше невмоготу. «Куда этот гад завёз меня?  я даже толком не представляю», – думал он.   Вспомнилась дверь с табличкой «администратор». «Проверим, какой ты администратор», – решил он. Однако, знакомая дверь была заперта, и за ней ни каких признаков жизни. Фёдор по очереди подёргал все ручки на дверях этажа. Все двери были закрыты! Мало того, вдруг, оказалась закрытой дверь на лестничную площадку, через которую он недавно прошёл. Это было похоже на арест, заговор. Дело принимало не шутейный оборот. Фёдор принялся тарабанить в дверь, сначала кулаком, потом стучал ногой, но тщетно. Тогда он с разгона, вложив в удар всю массу тела, саданул дверь прямой ногой, как раз по замочной скважине. Дверь затрещала и подалась. Вторым ударом Фёдор выбил её. За выбитой дверью было темно. Освещение тоже кто-то подсуетился и выключил. В полумраке Фёдор спустился на первый этаж и пошел придерживаясь за стенку по совсем тёмному коридору на выход, когда, вдруг, раздался топот бегущих сверху людей. Мелькнул яркий луч фонарика:
– Стоять! руки на стену! -  истошно заорал кто-то невидимый из темноты.  Лязгнул передёргиваемый затвор. Этот звук нельзя перепутать ни с каким иным, он всё объясняет без слов. Фёдор обернулся на крик и тут же был ослеплён в упор наведённым лучом. Ничего не понимая он попытался прикрыть глаза ладошкой и тут же попал на приём. Его схватили за руку и профессионально завернули за спину. Не успел Фёдор произнести и слово, как оказался в наручниках. Тут же его грубо схватили за плечи и с не дюжей силой приперли к стене, несколько болезненных пинков по щиколоткам и вот, Фёдор, в классической арестантской позе: лицом в стену, ноги шире некуда, руки за спиной в наручниках. Вдруг вспыхнул слепящий свет. Фёдор краем глаза с удивлением заметил человека в погонах. Другой в это время деловито производил обыск, выворачивал карманы, ощупывал и обхлопывал.
– Мужики, вы меня ни с кем не перепутали? – к Фёдору вернулся дар речи.  В ответ обыскивающий потяну его за локоть:
 – Не тарахти, баклан, а внимай, что тебе говорят, и не вздумай дёргаться, в момент зелёнкой  лоб намажем.
Оторвавшись от стены Фёдор рассмотрел нападавших. Три милиционера, натуральных, в форме, при оружии – целый наряд. Привели его в ту самую комнату с табличкой «администрация» и без всяких экивоков предложили написать явку с повинной. «В твоих же интересах», – был «участливый» совет.
– Так что случилось-то? Это какое-то недоразумение! Я вообще ни сном ни духом! – Фёдор искренне недоумевал.
– Ты дураком не прикидывайся, – это говорил капитан, по-видимому, старший наряда, – мы тут с тобой в кошки-мышки играть не собираемся, хапнул целый мешок бабла, и теперь я ни я и рожа не моя. Ты это брось. По-хорошему тебе говорю.
И тут Фёдора как прорвало, он то ли смеялся, то ли зашёлся в приступе безудержного кашля. «Бабен, вот гад! развёл, развёл и подставил, как последнего лоха, – сообразил наконец Фёдор, – вот теперь доказывай, что ты не верблюд». Поуспокоившись вытерев набежавшую слезу, заявил капитану:
– Никакой явки с повинной вы от меня не дождётесь, мне винится не перед кем и не в чем. Так и знайте.
  – Герой кверху дырой, – хмыкнул тот. В «опочивальню» его, а чтобы  не замерз к батарее пристегнуть.
 «Опочивальня» оказалась комнатой без окон – типа кладовки; из мебели только тумбочка со стоящей на ней видавшей виды настольной лампой без абажура. Дверь захлопнулась, звук запираемого замка оставил ошарашенного, шокированного Фёдора наедине  со своими невесёлыми размышлениями.
Ночь показалась Фёдору бесконечной. Бесконечной была и череда мыслей. Получалось, что всё было против него, хотя теплилась ещё искорка надежды на честное разбирательство. Человеку свойственно верить в чудо. Утром неопределённость усилилась, заглянул на минуту капитан, поглумился:
– Да ты неплохо устроился, вон и параша, только руку протяни. Сам же брезгливо поморщился и красноречиво помахал пальчиками перед носом. На вопрос Федора: «Почему не производят никаких следственных действий?» последовал ответ, не блиставший оригинальностью: «Вопросы здесь задаю я!» На этом общение и закончилось. Фёдор примерно представил ситуацию. Так, как по форме разбирательства не последовало, то получалось, что менты или с Бабеном заодно или же сами решили выступить в роли частных детективов и воспользоваться случаем в свою пользу. «Падкие они на деньги, твари» – раздражённо думал он. Ни первое, ни второе – ничего хорошего не сулило. Сплошная безнадёга. Подступившая обида туманила взгляд, помимо воли выжимала слезу. Тем не менее, что-то надо было предпринимать.
«Соглашаться на явку с повинной? – размышлял Фёдор, – ведь, если дело дойдёт до суда, то есть шанс доказать свою невиновность, а если не дойдёт до суда? Эти мародёры вытрясут душу и глазом не моргнут. Побег? Да, даже представься такая возможность, он бы конечно не побежал. Это было бы равносильно признанию своей вины. Оставалось уповать на чудо. Вообще-то у Фёдора в жизни бывали случаи, когда течение событий принимало желательное для него направление. Нечасто, не в крупном, но там, где шансы на совпадение были мизерными. Это несколько озадачивало и пугало, потому Федор не погружаясь в глубины и лабиринты разбирательств, объяснял это все-таки простым совпадением. Как бы там не было, но в эту своеобразную рулетку он старался не играть, так сказать не употреблять особенность всуе. И он знал, что этому предшествует какое-то особое душевное состояние, какая-то особая внутренняя свобода и лёгкость, свобода и уверенность, что это сейчас случится и это случалось. Но этому надо было самозабвенно верить, верить и ещё раз верить. А сейчас: подавленность, униженность,  растерянность. Взять себя в руки, настроится на тот особый душевный лад, поверить, придумать ход, но нет, Фёдор отдавал себе отчёт, что это было выше его сил, выше его разумения. Обманутый и оболганный Фёдор нуждался в помощи, остро нуждался хоть в каком-нибудь участии. 
«Надо вспомнить что-нибудь хорошее, это поможет, – думал он, – но где это хорошее? было ли оно? и стоит ли травить душу?». Какое-то время Фёдор сидел приложившись пылающим лбом к стене, потом он легонько стукнулся. Раз, вроде полегчало, второй, третий, он увеличивал амплитуду, когда из глаз посыпались искры, опомнился. «Да ведь так и лоб раскроить можно, хватит психовать. Воспринимаем всё как данность. Тебя везли сюда, как барана на закланье. И подставили, а ты что ожидал? лавров? ливров? литавров? Оркестр, тушь! Награда нашла героя! – горестно ухмыльнулся Фёдор, – теперь надо царапаться, цапаться, брыкаться изо всех сил, выбираться на волю. Выбираться! На волю, в пампасы… На волю. Бред».  И Фёдор первый раз широко улыбнулся за всё время прошедшее после ареста. «Вот так и трогаются умом», – подумалось ему. Потом он долго сидел закрыв глаза привалившись к стенке. Со стороны это выглядело на сон безмерно уставшего человека на минуту приклонившего голову. На самом деле Фёдор чутко вслушивался, но только лёгкий шум в ушах нарушал абсолютную тишину. Наконец, Фёдор понял, что ему не хватало. Достав из потайного кармана амулет-кораблик, он пристально стал в него всматриваться. И он не ошибся, кораблик заискрил, ожил, и сквозь шум в ушах стала пробиваться мелодия. Хрустальный перелив челесты нёс надежду, вселял уверенность в свои силы и свою правоту. Понаблюдав с минуту за корабликом, Фёдор бережно его спрятал. «Хватит отдыхать, – решил он про себя, – я всегда отличался тупостью и верхоглядством. На этот раз уж потрудись подумай». Но подумать не дали. Раздались шаги, скрежет ключа в замке и на пороге предстал бравый служивый. Отомкнув Фёдора от батареи, тут же грубо завернул руки, ловко защёлкнул наручники за спиной.
«Настоящий мент, – профессионал», – подумал Фёдор, – и получив тычок в спину, услышал короткое напутствие:
– В кабинет, умник, да морду попроще, попроще!
В кабинете, в гордом одиночестве, за столом, важно восседал капитан, на диване, непринуждённо откинувшись сидел Ковбой, тут же скромно примостилась взъёрошенная Лика. Ковбой с кривой усмешкой изучающее смотрел на Фёдора, мол: «Ну-ну, доигрался». Лика только искоса глянув, отвела взор.
«Ого! – поразился Фёдор, – процесс пошёл. И когда они только успели объявиться здесь?».
– Вот, – взял слово капитан, – господа интересуются, сильно интересуются, где деньги? Имеют законное право.
– Не знаю.
– А кто знает? – с ледяной вежливостью продолжал допрос капитан.
– Кто упёр, тот и знает, – дрогнувшим голосом ответил Фёдор. Он не понимал, что это? в самом деле допрос? какой-то фарс? или что-то другое?
– Упрямишься? Зря. Зря. Как говорится: «Повинную голову меч не сечёт», – капитан продолжал упражняться в красноречии. Сейчас он был прямо по-отечески участлив и вежлив.
 – Ну, что ж, обратимся, так сказать, к противоположной стороне. Заводи! –  внезапно крикнул  он.
Какого же было удивление  Федора, когда в дверном проёме появился беглый Бабен. Никто его не заводил. Зашёл он сам. Гоголем.
– Вот так встреча, – прошепелявил Бабен.
– Присаживайтесь, гражданин, – блистал учтивостью капитан, – расскажите-ка нам по существу дела, без эмоций.
Бабен ухмыльнулся:
– Будь моя воля, я бы его и без эмоций ушатал.
– По существу, по существу же я просил, – увещевал ершистого Бабена капитан.
Тот наморщил лоб.
– Ну, сдали мы товар, а этот гад говорит: «Давай на радостях употребим».  Ну, дело ясное, как без этого. Достал он четвертинку. Я ещё подумал – маловато будет. А он мне всё побольше, побольше подливает. Типо уважает, значит... Очнулся я уже в подвале, холодрыга, зуб на зуб не попадает. В глазах тоска и дверь на замке. Ну, давай стучать, кричать. Хорошо, что сторож услышал. Выпустил. Я туда, сюда, ни денег, ни машины. Получается убежала сука! Споил и убежал. Вот обратился в ментуру. Там разобрались, клофелинщик он, жучка дешёвая .
Бабен победно улыбаясь, оглядел всех. Фёдор понял, помощи ждать неоткуда. Оправдываться бессмысленно. Это заговор и подстава. Он стоял отрешённый опустив голову, когда звук звонкой оплеухи и Ликин высокий возмущённый голос: «Скотина всё врёт», моментально заставили Фёдора включится в события. Бабен сидел откинувшись на диване с выпученными  глазами и побагровевшим от ярости лицом. Лика стояла рядом. Фёдор понял, ещё немного и Бабен просто её убьёт, на месте, одним ударом. Как Фёдор очутился с ней рядом он уже и не помнил. Но он успел плечом  оттолкнуть её в сторону. Удар был снизу в чёлюсть, такой силы, что Фёдор с удивлением, как бы со стороны увидел себя подлетевшего в высоту на добрых полметра, и тут же опрокинутый грохнулся плашмя спиной об пол. Последнее, что он успел заметить перед потерей сознания – мелькание рук и ног над собой. Это Ковбой пытался отбить Фёдора от озверевшего Бабена. Через какое-то время Фёдор очнулся всё в той же импровизированной камере. Просто его заволокли и бросили на пол, как мешок с картошкой. Сколько времени прошло Фёдор не имел понятия. Он встал, походил, произнёс несколько слов. К его удивлению челюсть слушалась, проверил языком зубы, вроде и тут всё на месте. А вот воротник рубашки был мокрым. Фёдор потихоньку прижался болезненным затылком к холодной стене, обернулся, посмотрел. На побелке стены остался развод сукровицы. Видно, при падении, он до крови разбил голову. Ну, а вообще-то – это было похоже на чудо, удар такой силы и минимум повреждений.
«Лика?..  – думал он, – почему она заступилась? Что с ней?  Озверевший Бабен теперь представлял опасность для них обоих. Но если сразу не убили, значит я ещё представляю для этой банды какой-то интерес…» Стало поташнивать. Голова кружилась и мутило всё больше и больше. «Сотрясение я всё-таки схлопотал, и к врачу ходить не надо», – определил он. Когда терпеть стало невмочь, он склонился над ведром, обозванным парашей, и мощный желудочный спазм сделал своё дело. Потом ещё раз, ещё. Фёдор хватал воздух широко раскрытым ртом и заходился в кашле, ибо желудок давно был пуст, а рвотный рефлекс всё никак не отпускал. Казалось этой муке не будет конца. Кто-то заглянул в дверь – это Фёдор отметил  автоматически, боковым зрением. Ему теперь было всё безразлично, ему хотелось только одного, чтобы прекратилась эта изматывающая душу рвота. Легкая тень возникла над склонившимся Фёдором, заботливые руки усадили на принесённый стул. И только когда ему принялись вытирать лицо, нос, рот, Фёдор услышав знакомый запах духов,  открыл глаза и сквозь пелену слёз увидел размытый образ Лики. И не было ему сейчас человека родней и ближе. Это был образ мамы, праматери, которая пожертвует всем, ради своих детей. Спазмы прошли и Фёдора пробил холодный пот, стало лихорадить. Лика принесла плед, заботливо укутала, стала бинтовать Фёдору голову.
– В больницу тебя надо, – прервала она молчание, –  но ведь не отпустят изверги. И вдруг заплакала. Стоя рядом с Фёдором она беззвучно сотрясалась телом, и только редкие всхлипы выдавали её плачь. Фёдор успокаивающе терся щекой о её руку на своём плече и думал, думал насколько жизнь сложнее расхожих схем, и как, с какой неожиданной стороны могут раскрыться люди в иных обстоятельствах. Перестав всхлипывать Лика каким-то глухим голосом сказала:
 – Вот видишь, связался со мной и что из этого вышло? Никому, никому я не сделала ничего хорошего. Одни проблемы от меня… Ко мне даже родственники относятся с опаской, родная дочь сторонится – она снова всхлипнула и замолчала Потом,  прервав затянувшуюся паузу, продолжила, – знаешь, когда-то давно я прочитала: «Какой мерой меряется моя несуразица, и в бога не вериться и с чертом не ладиться…»
Федор печально улыбнувшись, ответил:
– Это и про меня.
– Нет, ты не такой, ты лучше, – не согласилась Лика. Вдруг она склонившись мимолётно коснулась губами щеки Фёдора и быстро-быстро, почти что бегом, ушла. 
Следующий день настолько разнился, что мог сойти за сон. Его освободили. Ещё с вечера приехал весёлый доктор, обследовав Фёдора, пошутил: «Реакция есть – дети будут». Сделал пару уколов и наказав больше спать, отбыл, напевая под нос: «Тореадор, смелее в бой…» Кого-то он Фёдору напоминал, то ли литературный персонаж, то ли кого-то из жизни. Фёдор попытался сосредоточится и вспомнить, но как в яму провалился в глубокий сон. Проснулся он только к обеду, доктор явно вколол ему снотворное. В тот день Фёдор к вящему удивлению не обнаружил охраны. Не было и вчерашних действующих лиц. Зато объявился новый прототип – представился комендантом. Чего Фёдор уточнять не стал. Тот отмалчивался и всегда держал Фёдора в поле зрения.
  – Барышня здесь была, Лика, где она? – наконец прервал молчание Фёдор. Комендант ответил, что заступил утром на дежурство и никого кроме Фёдора не было. «Неужели это Лика всё устроила, – подумал Фёдор, – что-то фантасмагорическое со мой происходит, или я рехнулся? Посттравматический синдром?  Но факт есть факт, вчерашних гонителей не было и это обнадёживало, это давало шанс на хороший исход».
Но благодушествовал он недолго. Не успел Фёдор побриться, как молчун-комендант позвал его к телефону. Федор на ходу вытираясь, зашёл в комнату, где стоял аппарат. С опаской взял трубку. На его: «Да», в трубке ехидный голос уточнил:
– Федя? 
– Угу, –  сделав паузу, подтвердил Фёдор. Он узнал этот голос, – это был ЕБМ.
– Так-так герой, наслышан я о твоих проблемах, наслышан… Скверная история получается, – цедил из себя ЕБМ, – но мир не без добрых людей. Слушай меня внимательно, Федя, вскоре придёт за тобой машина, приезжай потолкуем, есть один интересный вариант.
Короткие гудки в трубке. ЕБМ не сомневался, его приглашение равносильно приказу.       


17


На встречу Фёдора привезли в какой-то фешенебельный ресторанчик. В таких он ещё не бывал. Довольно небольшой уютный зал в красных плюшевых тонах столиков на десять; а в стороне под сенью пальм в кадушках внушительный подиум  драпированный благородным бархатом.  Туда на возвышение Фёдора учтиво проводил предупредительный метрдотель. Сверху открывался вид на пустынный зал, снизу же «небожителей» почти что не было видно, большую часть обзора закрывала высокая спинка дивана подковой охватывающая стол. Одним словом – господствующая высота.
– Милости просим, милости просим, – радушно приглашал Фёдора ЕБМ.
– Любезный, – это ЕБМ обратился к метрдотелю, – расстарайся, чтобы всё было на достойном уровне, – и шумно сглотнул слюну.
– Люблю я это заведение, персонал вышколен, да и к людям надо быть поближе, – он усмехнулся, – ну, да ладно, не за этим я тебя сюда вытащил. Суть твоей проблемы я знаю, но это и моя проблема. Дело в том, что это были мои деньги. Поверил я намедни одной бизнес леди, – ЕБМ покачал головой и замолчал, ожидая пока официанты не закончат сервировать стол. Фёдор смотря на великолепие начищенного хрусталя и фарфора, белоснежные накрахмаленные салфетки сложенные замысловатым манером вспомнил свои недавние наивные мечты о ресторанной жизни. И ведь это, он тогда полагал, являлось мерилом жизненного успеха… «Тьфу, дурак!» – ругнулся он про себя.
 ЕБМ, властным жестом удалив назойливого официанта, продолжил:
– Вложился я по-крупному, и вот пришло время ей платить по счетам, а денюжек-то тю-тю. Вот такой пассаж, как говорится. Однако, заметь, я не прокурором выступаю, а адвокатом. Официальную версию пропажи я знаю, но ей не верю. Впрочем, сухая ложка рот дерёт. Предлагаю перекусить, – ЕБМ потянулся за бутылкой. У Фёдор рот стал наполнятся слюной, тягучей предрвотной слюной.
– Вы уж как-нибудь сами, мне сейчас не до еды.
– Что, так? – участливо спросил ЕБМ.
Фёдор указав на повязку, коротко ответил:
– Голова.
–Ай-ай-ай, – сочувственно покивал ЕБМ, – угораздило тебя.
Фёдору его сочувствие показалось каким-то картинным, фальшивым и даже злорадным.
– Ну, раз тебе не до еды, слушай сюда внимательно. Есть у нас общий знакомец, дедок один, старый пижон, великого художника из себя корчит. Смекнул?
Фёдор сразу догадался, а такое хамское определение покоробило и возмутило его, но не возразил, не время было.
– Вы имеете в виду Ивана Егоровича, – сухо уточнил он.
Его… Его… Егорыча, – осклабившись сострил ЕБМ, и про-должил, – вот он и может порешать твою проблему. Просто одним махом. Не выходя из дома. Ты у него, голубчик, в большой фаворе, это я доподлинно знаю и  полагаю, чтобы избавить тебя от больших неприятностей он поможет и тебе, и Лике, и себе, но в первую очередь конечно тебе.
Фёдору сразу не понравилось это заявление. Дело просто-напросто запахло шантажом.
– Значит так, – ЕБМ брезгливо, двумя пальцами достал из папки фотографию. Довольно большая, двадцать четыре на тридцать. Небрежно кинув на стол, кивком указал на неё Фёдору.
– Видал этакую? Так вот, условия до безобразия простые. Мне этот артефакт, – тебе полная амнистия.
Фёдор долго молчал. На снимке была довольно качественно переснята картина «Девочка и голубь». Потом спросил:
– А вам-то зачем? Очень ценная?
ЕБМ презрительно скривил губы.
– Ничего ценного, фуфло редкостное, но поправить кое-что надобно. Восстановить историческую справедливость, «панимаешь?» – И продолжил нагнетать обстановку, – вот тебе, в твоём положении, уж я думаю он не откажет… не посмеет, – ЕБМ опять нехорошо усмехнулся, – придёшь, пожалишься на жизнь, поплачешься, он тебя и пожалеет.
– А если мне откажут? – вставил реплику Фёдор.
– Ну, тогда будем считать, что вам чертовски не повезло, со всеми трагическими последствиями.
Его глаза – оловянные пуговицы, зрачки – мышиные  бусинки, лицо – маска истукана. Такие жалости не знают. Таким поперёк дороги лучше не становиться. Таких людей Фёдор встречал, от них лучше держаться подальше, подальше…
Фёдора отпустили одного, без охраны. А что бы у него не было соблазна убежать, спрятаться, предупредили: «Твой долг и все неприятности лягут на Лику. Ты же не хочешь ей неприятностей? Массы неприятностей!».
Фёдор не шёл, а плёлся. Он не представлял с каким видом предстанет перед Иваном Егоровичем, с чего начнёт разговор. Вот знакомая дверь. Фёдор постоял, потоптался не решаясь позвонить.  Вышел на улицу. Опять долго стоял с задумчивым видом. На ум пришла обидная фраза из анекдота про тупого военного, когда в эксперименте на интеллект, обезьяна подумав, сообразила сбить палкой связку подвешенных бананов, а военный быстренько поставил себе задачу: «Что думать? прыгать надо!» «Прыгать надо», – с этими словами Фёдор и нажал кнопку звонка.
Иван Егорович, увидев Фёдора, не удивился. Лика по приезду успела с ним переговорить по телефону, мол: «Приехали, все в работе, может быть заскочим». 
Всё было так и не так: Чай, сахар колотый щипчиками, особая атмосфера уюта и доброжелательности. Только к этому добавилась тревога, что всё это может в одночасье рухнуть и погибнуть.
Пока Иван Егорович готовил чай, Фёдор внимательно, во всех подробностях рассматривал картину «Девочка и голубь»  Картина писанная маслом, с тщательно выписанными деталями. И первым делом он теперь обратил внимание на шар лежавший у девочки в руке.  Размером со среднее яблоко, он, казалось, искрился и светился невидимым светом. Такие же искорки отражались и в восхищенных глазах ребёнка. А в глубине, Фёдор это усмотрел только сейчас и у него спёрло дыхание, знакомый кораблик из его талисмана. Один в один! И тут его озарило. Он разгадал тайну картины, тайну кораблика. Голубь паривший над головой девочки, сама девочка, сфокусированные волшебной дисторсией хрустальной сферы и превратились в этот космический кораблик, стремительно летящий кораблик.
 Подошёл Иван Егорович. Он заметил с каким внимание Фёдор рассматривает картину. Помолчал. Фёдор разволновался, не зная куда деть свои руки принялся тереть то переносицу, то мочку уха и наконец, прерывающимся от волнения голосом сказал:
– Замечательная картина! Давно она у вас?
– Это моё любимое произведение… Апофеоз. И замолчал, погрузившись в свои мысли. Потом, выйдя из задумчивости и виновато улыбнувшись, спросил:
– Ты не спешишь? Не торопишься?
Фёдор молча отрицательно покачал головой. 
– Тогда по порядку. Присаживайся. История длинная и не имеет на первый взгляд рационального объяснения… А дело было так.
Маленький южный городок. 1936 год. Волна арестов накрывшая всю страну не обошла и его. И ведь арестовывали людей не только не принявших или противодействующих новой власти, что ещё вполне можно было бы понять и объяснить. Сплошь и рядом арестовывали до мозга костей преданных и заслуженных, проливавших кровь и рисковавших жизнью, за неё – так называемую народную власть. За её торжество и процветание. Можно по-разному оценивать то время. От издевательского комментария: «Революция пожирает своих детей», до вполне правдоподобной и известной доктрины: в новую веру надо приводить со страхом, чтобы он, неофит, трясся от перепуга! Да тут ещё и один поэт подлил масла в огонь, подвёл идейную базу:

«Мы для новой красоты,
Преступаем все законы,
Преступаем все черты».

И преступали, да так, что казалось раз и навсегда искоренили все сомнения, а заодно и чуть ли не четверть народонаселения.  А что на проверку? Век новой веры, власти и красоты оказался недолгий. Мы это уже сейчас со всей очевидностью видим. Заниматься-то честными и благими делами, но нечестно нельзя – толка не будет. Поздно или рано вся эта порочная конструкция рухнет, это же закон, железно прописанный закон природы. Впрочем, я отвлёкся, – Иван Егорович опять задумался огорчённо вздохнул и продолжил, – нет, всё-таки я выскажусь до конца.
Тебе может показаться, что я категоричен и резок в суждениях, твоё-то поколение выросло в период наибольших достижений страны, но это был предел, поверь мне, это был потолок. Подневольный рабский труд тысяч и миллионов людей на многочисленных новостройках превращённых в тюрьмы и лагеря, помноженный на творческий, бескорыстный  труд людей доверчивых, беззаветно поверивших новой власти, создали страну-супердержаву. Было, было чем людям гордиться! но и было от чего со стыда под землю провалиться! Но вот приходит время платить по счетам. Пора отдавать долги, ведь сколько не говори: «Халва, халва – во рту слаще не станет». А что могли власти предъявить народу? – ведь давно минули сроки постройки когда-то клятвенно обещанного коммунизма, а проблемы, увы, только нарастали. И всё больше и больше людей убеждались в различии между словом и делом, всё больше и больше людей не хотели больше верить в пустопорожние заклинания про светлое будущее. Экономике лишённой инициативы снизу, зашоренной идеологией сверху, ещё удавались большие проекты, но и она в конце концов накоротко замкнулась сама на себя. большая часть ресурсов шли на обслуживание собственных потребностей, а простой человек просто выпал из сферы её интересов, он стал обузой, как просто что-то чужеродное. И вот теперь мы имеем, что имеем. Аполитичность, если не враждебность большей части обманутого населения, и огромный долг, моральный и материальный.
А ведь я был у истоков, был одним из апологетов новой власти, готовый терпеть лишения ради коммунистического будущего. Я верил в бесчисленных врагов народа пытающихся ставить палки в колёса первому в мире государству рабочих и крестьян. Хотя были смутные сомнения. Были. Как это, к примеру, министр, весь в наградах, с героической биографией изучаемой в школах, и даже имеющий город поименованный в честь своей персоны, в одночасье становился агентом семи вражеских разведок? Но люди, чтобы сохранить жизнь предпочитали эту абсурдность не замечать. Не замечал это и я.
В это смутное время довелось мне познакомиться и сдружиться с одним человеком. После окончания изофакультета педагогического института я был направлен в местное училище искусств. И вёл там курс композиции и курс рисунка. Это был первый год моей работы; я был молод, самонадеян и считал себя непризнанным гением. Моей тайной страстью был авангардизм – классическую живопись я презрительно называл фотографией, меня увлекали поиски новых, революционных средств выражения. Хотя, это уже было весьма чревато. Организующая и направляющая сила партии подавляла всё оригинальное, всё, что не вписывалось в идеологию классовой борьбы. И требовала личной преданности своему великому делу, своему великому вождю. Но я ещё верил, что это всё болезни роста и скоро, скоро здравый смысл победит, ибо молодости свойственен оптимизм и жизнерадостность.   
По приезду на новое место жительства меня определили на постой к орденоносцу и герою гражданской войны, работающему завхозом того же училища. Завхоз, ещё нестарый человек, с молодцеватой выправкой,  был, как лунь сед. Кривой шрам украшал его щёку. По виду пират, да и только, но застенчивая улыбка выдавала в нем человека деликатного и мягкого. Проживал он с внуком,  учеником третьего класса. Родители которого были в отъезде, работали на одной из великой строек пятилетки. А Степан Емельянович – так звали завхоза, один растил и воспитывал ребёнка. И меня принял по-отечески радушно.
Бывают в жизни необычные привязанности. Вроде бы ничего общего между нами не было: ни возраст, ни взгляды, ни характеры. Но ни его тяжёлый жизненный опыт, ни моя юношеская ершистость не послужили преградой к нашему сближению и дружбе. Была у Степана Емельяновича  «одна, но пламенная страсть», – это палехская роспись. Поделки, так он с большой долей  иронии называл свои росписи, долго не хранил, при случае дарил кому-нибудь из многочисленных знакомых. Можно было подумать, что он ими не дорожил, хотя я видел с каким старанием, какой самоотдачей он буквально вкладывая душу, корпел над каждой. Однажды я над ним так подшутил: «Былинные добры молодцы, писанные красны девицы, кони с лебединой статью – сказки, а где правда жизни? Помните: «Искусство – это зеркало, которое отражает душу народа». Ведь так сказал классик?» В ответ на мою уличающую тираду, он грустно улыбнувшись, произнёс:
– В сказках всегда побеждает добро и справедливость. Правда через большие лишения и испытания. Разве в этом не отражается душа и чаяния народа?
 Я упорствовал:
– Сказки уводят в несбыточный мир, «молочные реки, кисельные берега» всё это расслабляет и размагничивает. А наше время требует конкретики и полной мобилизации.
 – Эко ты хватил! – досадливо морщился Степан Емельянович, – сам-то понял, что сказал; наверное, на первомайских демонстрациях пел: «Мы рождены чтоб сказку сделать былью». Да, впрочем, если и не пел – другие пели, и поют, и свято в это верят.  Вот тебе и современное отражение души народа. А вот продолжение: «А вместо сердца пламенный мотор». Как тебе это нравится? Я думаю для нормального человека – это скорее недостаток, чем достоинство. Но и тут я с ним не соглашался. Голову кружили дальние полёты авиации, ожидания великих свершений. Годом раньше отменили карточки на основные продукты питания: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее», – обобщил достижение новой власти отец народов.
Тем временем грянул 1937год. Год пика политических репрессий. Ни одна газета того времени не обходилась без регулярных разоблачи-тельных материалов и репортажей с собраний трудящихся. Однотипные, как под кальку, они требовали смертной казни врагам народа и на все лады славили дело «великого друга и вождя». Тут и я, несмотря на весь свой оптимизм, призадумался. Припомнился печальный дар Великой Французской Революции – гильотина. А что подарит наша, – Великая Октябрьская Революция  миру и цивилизации? Вот в то время и прозвучал первый звоночек грядущего несчастья. Как-то в разговоре Степан Емельянович с досадой посетовал: «Друг за другом в тюремных камерах исчезают фронтовые друзья. Обидно. За что воевали?» И тут со всей детской непосредственностью в разговор вступает его внук: «Дед, ты что, троцкист? Ты что против советской власти?»
Надо заметить, в то время это был даже не вопрос, это скорее был последний довод. И от таких доводов у людей стыла кровь в жилах, и отпадало всякое желание противоречить или вообще что-либо говорить. Как говорится – железный аргумент. Степан Емельянович только недоуменно развёл руками: «Вот, за что боролись, на то и напоролись…» Вечером за партией шахмат Степан Емельянович был тих и задумчив. Но думал он похоже не над партией, фигур не жалел и казалось делал опрометчивые ходы. Получив материальный перевес, я вздохнул с облегчением, предвкушая игру в своё удовольствие, ибо победы мои были явлением не частым, а потому особенно приятными. Но вскоре поплатился за своё самодовольство. Неудачная на мой взгляд позиция ладьи соперника оказалась тонкой задумкой, а дерзкая пешечная атака на моего короля оказалась для него смертельной. «Вывернулись», – прокомментировал я обидное поражение.
«Вот шахматы! – Не обращая внимания на моё ехидство, говорил Степан Емельянович, –игра полная  жизненных коллизий и перипетий. Но нет в них подлости и предательства. И почему же люди не живут по таким простым и справедливым законам? Почему говорят одно, а делают другое? Кого они хотят обмануть? И тут же неожиданно добавил, – а с мальцом надо что-то делать, испохабят мальца!».
Но я весь ещё в пылу недавней борьбы не обратил внимание на это замечание и продолжал: «Случайно эта атака у вас получилось, вы и сами не ожидали. Стечение обстоятельств».
«Случайно? говоришь, – усмехнулся Степан Емельянович, – многие случайности только кажутся случайностями. При пристальном рас-смотрении они замыкают закономерности. И то, что сейчас случилось, и то, что случится позднее имеет свой исток, своё начало. И потому исток должен быть чистым и незамутнённым! Чтобы не пенять потом на судьбу, людей, нравы, время!»
И я понял, что он говорит не о шахматной партии, и не о шахматах вообще, а о своём, о наболевшем, и возможно, о печальном личном опыте. Я внимательно посмотрел на Степана Емельяновича. Он казалось стал ещё грустнее и совсем не был похож на победителя. То ли мне передалось это грустное настроение, то ли стало стыдно за свои неуместные ребячьи нападки, но почувствовав, что не смогу чем-то его утешить и успокоить, попрощавшись, ушёл в свою комнату. Это была наша последняя шахматная партия. Через несколько дней за Степаном Емельяновичем пришли, как водится ночью. Был обыск; Степан Емельянович был бледен, но удивительно спокоен. Казалась, он был к этому готов. На удивление был спокоен и внук. Осоловевший вид его выдавал только одно желание – поскорей улечься спать. После ареста Степана Емельяновича, для меня потянулись тревожные дни ожидания. Ожидания  собственного ареста. В те времена проживание на одной квартире с врагом народа было веским поводом для этого. Вскоре состоялось  партийное собрание училища. На нём клеймили позором империалистов, их наймитов и приспешников. Степана Емельяновича постановили исключить из рядов партии. Это была обычная практика. Перед голосованием я попросил слово. И заступился как мог. Реакцией была абсолютная тишина. Больше за всю свою жизнь я не разу не видел столько вытянувшихся враз лиц. Опешивший председатель потерял дар речи. Он только махал пальцем в сторону двери. На улицу я вышел со странным чувством, у меня пропал страх. Даже наступила какая-то эйфория. Я шёл по центральной улице жадно всматриваясь в лица людей, пытаясь найти хоть какой-то отзвук, хоть какую-то родственную душу, но навстречу шли и шли просто подавленные с опустошёнными взорами люди, или же по-идиотски восторженные прототипы, И им, похоже, всё постореннее было безразлично и неинтересно. Пройдя какое-то расстояние я заметил девочку – лет семи, восьми. Она стояла плотно прижавшись к стене дома, и так же жадно всматриваясь в лица прохожих, как бы говоря: «Ну, подойдите же ко мне, ну, подойдите». Но люди с безучастными видом продолжали свой путь. Я подошёл. Её напуганные заплаканные глаза выдавали сильное переживание. Из сбивчивого короткого рассказа я понял, что за окном у которого она стоит кто-то мучается и помирает. И надо срочно помочь, но что делать она не знает. Я прислушался, действительно откуда-то раздавались глухие стоны. Но не из-за окна. Подняв голову я увидел на застрехе голубиное гнездо, сидящую голубку, а рядом стонущего и изнемогающего от любви голубя. Надо было видеть её смущённую улыбку, её зардевшиеся щёки, когда она поняла происхождение звуков. Похвалив за душевную чуткость, я пошёл своей дорогой. Но не успел подумать, что Господь, пожалуй, не прольёт на нашу грешную страну огненный дождь, как был окликнут знакомым голосом. Обернувшись, я увидел подбегающую девочку. Она застенчиво протянула мне руку, а на ней мерцал и переливался  необычный шарик. Я взял его рассмотреть, отвлёкся, глядь, а девочки-то уже и след простыл. Подарок стало быть. Домой я уже пришёл с вполне сформировавшейся идеей. И к утру следующего дня была написана эта картина.
Иван Егорович подошёл к полотну.
– Вот так, по существу, за ночь, – и он осторожно притронулся к раме. – Далее было необычное продолжение, – Иван Егорович усмехнувшись, продолжал, – через несколько дней арестовали, нет не меня, а главного местного цербера – НКВДешного чина. С той же простой формулировкой – враг народа. И что уж совсем необычно, позакрывали дела и отпустили нескольких арестованных им накануне людей. Отпустили и Степана Емельяновича. Внешне он сильно не изменился, только шрам на щеке стал белее, да взгляд колючее. После недолгих сборов он уехал, вместе с внуком. «В покое они меня здесь всё равно не оставят, да и мальчику обстановку необходимо переменить», – мотивировал он свой отъезд. И уже накануне самого отъезда он мне рассказал, что арестовали его по доносу внука, он сам видел его ещё детские каракули на заявлении. Вот тебе и библейский сюжет: «И восстанет брат на брата, и сын на отца».
– А что с подарком? С тем необычным шариком? – нетерпеливо перебил его Фёдор.
– Я его долго хранил, а потом подарил одному человеку, который сильно, сильно нуждался в помощи. А в картину я пытался вложить не банальный, но сакральный смысл: В наших детях будущее. Они дарят нам будущее. А какое? Это уже во многом зависит от всех нас, – и для убедительности добавил, – от всех нас!
А потом, словно спохватившись за нравоучительный тон, стал извиняться: 
– Ты уж прости меня, старика, за многословие, да и чай простыл поди давно. Сейчас я погрею и мы выпьем ещё по чашечке.
– Подождите смотрите, – хриплым от волнения голосом попросил Фёдор и достал свой амулет, – похож на ваш? И он раскрыл ладонь. Иван Егорович достал очки и принялся внимательно рассматривать.
– Занятно, – был его ответ, – мне кажется, что он звучит, поёт. Тихо и красиво…
– Мне тоже его подарили, – продолжал волнуясь говорить Фёдор, – тоже подарили, – повторился он, –  когда я сильно нуждался в участии.
Иван Егорович с хитринкой посмотрел на Фёдора поверх очков.
– Если так, то похож. Сильно похож!   


18


Была поздний вечер, а Фёдор всё никак не мог решить, что ему делать. Он уже давно ушёл от Ивана Егоровича так и не обмолвившись о цели  прихода. Да, он согласиться на предложение ЕБМа. Да, он надеялся потянуть время и узнать насколько серьёзны  его угрозы. Но теперь, в новом свете открывшейся истории и речи не могло быть о подобной сделке. «Ну, а со мной, что они могут сделать? В тюрьму закатать?.. – И почему-то тюрьма его сейчас совсем не страшила. – Нет. Надо возвращаться и не финтить, – решил он, – это воспримут, как слабость и тогда ещё поизмываются себе в удовольствие.
Добрался Фёдор обратно на базу только глубокой ночью, уставший и казалось безразличный ко всему происходящему. Несмотря на поздний час его терпеливо ждали. Тот же комендант-молчун открыл дверь на первый короткий звонок. Не говоря ни слова провёл в знакомую комнату. Приказал ждать. Минут через десять томительного ожидания появился собственной персоной ЕБМ. То же непроницаемое лицо без признаков каких либо эмоций, чувств и мысли
– Как дела? – тихим бесцветным голосом спросил он.
– Спасибо, хорошо, – как бы не понимая о чём речь ответил Фёдор. И следуя своему замыслу, перешёл в наступление.
– Да, я был у Ивана Егоровича. Но после некоторых размышлений решил с вашим предложением не обращаться. Если я виноват, то с меня и спрашивайте. А третьих лиц подключать не надо.
– Ты не понял! – ЕБМ похоже был взбешён, куда только подевалось его напускное спокойствие, он тщательно, чуть ли не по слогам выговаривал слова, – и лица никуда не денутся; и третьи, и четвертые…все, все вы мне ответите. Он закрыл глаза, казалось о чём-то задумался, потом встрепенулся, и на его лице появилось подобие улыбки – маска хладнокровного убийцы, выражение удава высмотревшего жертву. Он молча в упор уставился Фёдору в переносицу.
– Ты будешь делать только то, что я тебе прикажу, – монотонно зазвучал его голос, –  противиться бесполезно и бессмысленно… –  Он продолжал что-то говорить, но Фёдор казалось уже ничего не слышал. У него закладывало уши ватой, подгибались колени. Ледяной взгляд проникал во все клеточки тела, лишал воли и каких-либо побуждений. Фёдор пытался собраться с мыслями, отвлечься, пошевелиться, отойти, но ноги не слушались, оставался только этот всепроникающий голос и взгляд, противостоять которым он пытался, но не мог. На краю ещё незамутнённого сознания мелькнуло паническое: «всё, я полностью в его власти, я гибну…». И Фёдору привиделась картина из старого кошмарного сна, когда бурное течение канала несло его к опасному повороту, за которым слышались хриплые звуки поглощаемой массы воды. И как тогда на берег в отчаяние выбежала Эльвира, только на этот раз она не кричала, а нетерпеливо, вытянутой рукой, указательным пальцем показывала на противоположный берег: «Посмотри же! посмотри скорее», – читалось во всей её фигуре. И Фё-дор обернулся, и там он явственно увидел Лену. Она стояла как мадонна; строгая и печальная в немой красоте, прижимая к себе младенца. И сразу отрезвляющая волна смыла прилив дурноты, сознание стало ясным и чётким, он опять почувствовал тепло в руках и ногах, а в ожившей руке в ладони он крепко до боли сжимал свой талисман – стремительно летящий кораблик в хрустальной сфере.
С ЕБМом тоже произошла метаморфоза, куда только делся его грозный и властный вид? Остекленевший взгляд теперь был смешён, как и его вид: плюгавый, растерянный, беспомощный. Немая сцена кончилась. ЕБМ боком, боком, удивительно проворно слинял под насмешливым взглядом. Фёдор покрутил головой: «Ну и ну! – Его не встревожил звук запираемой на замок двери. – Западня замкнулась? Как бы не так!» Теперь он знал, что одержал моральную победу и что сможет за себя постоять, несмотря на численный перевес противника и действия на вражеской территории.
Под утро сидя на диване Фёдор забылся коротким сном, он не слышал, как открылась дверь, как в комнату бесшумно зашла Лика и тихо присела рядом. В скорбной позе она невидящим взглядом уставилась в одну точку на полу:
– Фёдор, мы погибли, Фёдор, мы погибли.
  от этих слов произнесённых тихим голосом он и очнулся, но не сразу осознал себя в реальности. Ещё тёмная комната с проблеском рассвета в окне и незнакомая фигура рядом. «Что это? Где я?» – промелькнуло в голове, и он разжатой пружиной соскочил с дивана. Ожидая нападения с любой стороны, прижался спиной к стене готовый немедленно дать отпор. Но нападения не последовало. Он рассмотрел в неверном утреннем свете обстановку и сдавленным голосом спросил.
– Ты?.. – потом добавил, –  как ты тут оказалась?
– Фёдор, – я не знаю что делать. ЕБМ вне себя. Он опасен, очень опасен. Помнишь, помнишь, как-то давно ты меня спрашивал, стоит ли кто между нами. Так это он, – Лика запнулась, – я его тогда имела в виду. Он мне всю жизнь поломал. И она всхлипнула. Ты знаешь, он же владеет гипнозом, он из кого хочешь будет вить верёвки. Ему противится бесполезно.
– Ты что меня запугивать пришла? – перебил её Фёдор, – давай по порядку. Мне надо знать его сильные и слабые стороны, привычки, пристрастия, в конце концов.
– Какие слабые стороны? У него всё ухвачено. Он с человеком, как кошка с мышкой играет, а когда надоест – придушит и бросит. И ведь стелет сначала мягко, мягко… Но если кто вздумает в открытую сопротивляться, характер показывать, того ждёт самая печальная участь… Сотрёт в порошок, не моргнув глазом. И ещё любит стравливать людей.  Да так, чтобы они проявляли самые плохие, уродливые качества. Превращались в животных, теряя человеческое обличье. Он, если хочешь знать, сделал всё для того, чтобы меня муж бросил. Он устроил этот абсурд. Чтобы бросил и был бы всегда на глазах. Да, в общем, всего не расскажешь. И за что это всё мне? – Лика негромко всхлипнула. – Когда-то я проявила характер… Так он подстроил мне такую мерзость. Меня изнасиловали… А представили коварной соблазнительницей, преследующей свои меркантильные цели. И заступиться некому было. После этого муж и ушёл…
– Так что же ты, от такого… – Фёдор запнулся не зная какой эпитет придумать, и энергично махнув рукой, продолжил, –  не убежала? На край света надо было без оглядки бежать!
– Не могла. Это выше моих сил. Я же говорила про гипноз. Какая-то болезненная зависимость. Он то отпустит меня, и когда я начинала верить, что этот кошмар  кончился, как страшный сон, вновь и вновь возвращал свою власть. Я тогда становлюсь грубой, агрессивной, меня просто подмывает беспричинно доставлять людям неприятности, да что там людям, я на дочь могу ругаться базарным словами и ни за что ударить. А теперь, – и она снова всхлипнула, – он выставил условие: или мы с тобой достаём ему картину, или он «воздаст сторицей», так и говорит, а я его боюсь, боюсь. Он способен на самую изощрённую месть.
– Так что же он в ней нашёл такого? Что он такой ценитель живописи? Не похоже что-то, – задумчиво рассуждал Фёдор, – видел я его заумную коллекцию – наскальная живопись людоеда. Она что, ему жить мешает?
– Наверно, да. Я знаю, она, картина, ему не нравится, – всхлипнув отвечала Лика, – смертельно не нравится… Тебе дед рассказывал про Степана Емельяновича? и его внука?
Он кивнул головой.
– Так вот – тот самый внук – это и есть нынешний ЕБМ.
 Фёдор в состоянии крайнего изумления воскликнул:
– Вот это да! Точно мир тесен! Надо же! Вот оказывается, как всё переплелось!..
 Фёдор пристально, как в первый день знакомства, посмотрел на Лику. В неярком свете раннего рассвета она показалась ему намного старше своих лет. Простоволосая, с тёмными кругами под глазами, она  отрешённым потухшим взглядом смотрела куда-то сквозь него. То ли в своё туманное прошлое, то ли в своё безрадостное будущее. Фёдор отвернулся не в силах наблюдать эту безысходность и отчаяние. Он не представлял, как в отрывшемся свете событий можно было поступить. Поддаться шантажу, отдать картину на поругание, а именно этого и можно было ожидать от ЕБМа, значило стать соучастником в каком-то невиданном акте вандализма. А с другой стороны он сам, Лика, оказались заложниками в руках чрезвычайно опасной и непредсказуемой банды. Пауза затягивалась. Наконец, Фёдор сказал:
– Всё-таки надо бежать! Лика надо бежать!
– Я не смогу, Фёдор, ты же знаешь… Это выше моих сил… И она по-детски снова всхлипнула.
– Но-но! Ты амазонка в конце концов или пупс пластмассовый?
– Всё равно не могу, – голосом полным слёз готовясь разреветься отвечала она.
– Так! Прекратить истерику! Помнишь, ты мне как-то обещала выполнить любое моё желание? Игра в американку, помнишь? – И не дожидаясь ответа продолжил, – ты должна мне верить! Я тебе помогу! – Фёдор достал амулет, свой заветный летящий кораблик. – Это необычная вещь, ты сама сейчас поймёшь. Он осторожно вложил его ей в руку. Лика поднесла амулет к глазам. И они ожили, заискрились, отражая пойманный свет.
– Я недавно сделал открытие… ЕБМ сегодня тоже пытался наехать на меня со своей чертовщиной, и у него ничего не получилось, когда он, амулет, оказался у меня в руке. Его власть тогда кончается, он становится похожим… на такого затурканного бомжика. Ты мне веришь?
Лика виновато улыбнувшись, согласно кивнула головой.
– Верю, – сначала шёпотом, а потом уверенно уже окрепшим  голосом повторила. – Верю!
 – Вот совсем другое дело. Бог не выдаст – свинья не съест!
  Но сам то он отлично сознавал, просто убежать – не выход, да и вряд ли это возможно. Ясно, что от ЕБМа просто так не скроешься. Надо одержать над ним победу. Моральную победу! Чтобы он раз и навсегда оставил их в покое. Но ведь были ещё и участники его банды: продажные вооружённые менты, Бабен мечтающий с ними двоими расправиться, да и ещё несколько подозрительных личностей об-ретающихся в здании также со счетов сбрасывать не следовало. Задача в представлении Фёдора почти что невыполнимая. Но делать что-то надо было. Отсиживаться уповая на счастливый случай, небеса или ещё что-то сверхъестественное было некогда и опасно. 
– Ты знаешь, где сейчас может находится ЕБМ? – Спросил Фёдор Лику.
– Ты что хочешь? – почему-то шёпотом, в ответ, испуганно спросила она.
– Поговорим по душам, как шутят прокуроры, недобро улыб-нулся Фёдор.
– Не надо, это опасно! 
– Ну ты же говорила, что веришь мне. Надо решаться, Лика! Сейчас или никогда!
Она коротко вздохнув, как перед прыжком в воду, решительно шагнула к двери.
– Иди за мной, но тихо. Фёдору не надо было этого напоминать. Они осторожно прошли мимо комнаты откуда раздавался знакомый гнусавый, гоблинский  голос переводчика видеофильмов. По-видимому, кто-то коротал время за просмотром видео. Фёдор молча показал пальцем на дверь, Она отрицательно покачала головой, жестом приглашая идти дальше. В торце коридора была ещё одна дверь. Теперь на вопросительный взгляд Лика согласно кивнула головой. Фёдор прислушался пытаясь уловить малейший звук, и услышал короткий всхрап. Сейчас оставалась надеяться на чудо, чудо незакрытой двери. И оно случилось. Осторожно потянув одну створку, Фёдор с облегчением почувствовал, как она пискнув, поддалась и приоткрылась. Заглянув, Фёдор увидел притемнённую комнату с зашторенными окнами, приглушённый свет давал только торшер стоящий в углу. В его свете он увидел диван, и кого-то спящего на нём. Осторожно на цыпочках зайдя в комнату, приблизился к спящему. Это был ЕБМ, собственной персоной. На журнальном столике у изголовья стояли  наполовину выпитая бутылка коньяка, нарзан и резанный пластиками лимон. ЕБМ безмятежно спал после принятой дозы. У Фёдора мелькнула шальная мысль: «Вот сейчас подушку ему на рожу, и всё, через пять минут главная головная боль снимается». Но вместо этого взял со стола бутылку и налил полный стакан коньяка. Другой же, пустой, поднес к уху спящего. Фёдор придумал воспользоваться старой армейской шуткой. Во времена его службы бытовала такая довольно хулиганская, но безобидная шутка. Переливалась вода перед спящим, и тому  предлагалась помочится. Журчание жидкости и заклинания если и не провоцировали предлагаемого, то «весёлое» пробуждение гарантировали. Сейчас такой тест-драйв устроили и ЕБМу.  На пятое или шестое заклинание ЕБМ проявил признаки беспо-койства, а потом и вообще подскочил, удивлённо выпучив глаза.
– Штанишки-то сухие? – с усмешкой спросил Фёдор.
ЕБМ испуганно покрутив головой, заметил  Лику.
– Как вы тут очутились? – сдавленным голосом спросил он, – кто вам позволил ко мне вломиться? Вы что?..
Фёдор пристально смотря ему в глаза и, приложив палец к губам, произнёс, – Тс-с...
ЕБМ замолчал.
– Как мы очутились? Проходим сквозь стены! Мы ещё и не такое можем!  Я ясно говорю?
Похоже ЕБМ стал приходить в себя. Плечи развернулись, но с дивана не вставал. Глаза его стали стекленеть. Со зловещим пришепётыванием зазвучал его голос:
– Вы ещё пожалеете, вы уже жалеете, это я обещаю вам, а ты! – это он обратился к Лике, – немедленно, на полусогнутых, на полусогнутых, подошла ко мне!
Лика медленно и неуверенно, как к краю пропасти направилась к нему. Фёдор с ужасом подумал: «Неужели гипноз действует?» Но, подойдя вплотную и чуть наклоняясь, она отчётливо произнесла:
– Знай, твоя чертовщина больше на меня не действует! Запомни это  раз и навсегда!
У ЕБМа  лицо исказила гримаса напряжения, на висках вздулись вены, глаза навыкат. Он вдруг схватил Лику за руку и дёрнул, как бы не веря в происшедшее и пытаясь вернуть свою власть. Но тут же получил звонкую затрещину. «Вот это да, – удивился Фёдор, – вот это приложилась, от души». Тот отпрянув настолько, насколько позволяла спинка дивана, представлял теперь собой человека крайне ошеломлённого и ошарашенного. По-видимому, он потерял дар речи. Он пытался что-то сказать, но получалось только немое шевеление губ.
– Инцидент исчерпан? Или мне добавить? Мало не покажется! И Фёдор сунул кулак ему под нос. Не ожидая ответа продолжил:
– Слушай, ты! внимательно! пока я добренький! Сейчас мы соберём вещички, а ты скомандуешь чтобы нас отвезли в город. Ты меня понял? – теперь уже самым зловещим голосом на который только был способен, не говорил, вещал Фёдор. И не вздумай финтить, «малина» ваша паленая. Я что, по-твоему, в городе время зря терял?
ЕБМ съёжившись, закивал головой. Куда только делся его начальственный шик и лоск.
– И давай договоримся, что наши пути больше никогда! нигде! ни при каких обстоятельствах, не пересекутся!.. Уразумел?.. 
Конечно, был вариант, был большой соблазн попробовать самим прорваться. Связать бедолагу по рукам и ногам, забить ему в рот кляп и, как говорится, сделать ноги, Но Фёдор его рассматривать не стал. Это было бы просто-напросто бегство. Было бы  признанием своей трусости и неправоты. Какая там моральная победа? Это впоследствии развязывало руки ЕБМу, давало бы ему право на немедленный ответный ход, на преследование и месть. Оставалось надеяться, что сработает фактор запугивания, хотя бы на первое время. А потом... будет потом. Вышли Фёдор и Лика с гордым видом, высоко подняв головы. Но за дверью, они потихоньку и крадучись пробрались в ту же комнату откуда начался поход.
– Фёдор! Ты веришь в то, что наобещал  ЕБМ? – тихо спросила его она. Повисла пауза. И не дожидаясь ответа, продолжила. – Ты его не знаешь, обманет, пять раз обманет!
– Ну, так вроде трясся, как осиновый лист, он похоже в шоке, –  размышлял вслух Фёдор, – со страха, думаю, сделает.
– Нет! Его нельзя сейчас оставлять одного! Это смертельно ране-ный зверь. Мы же покусились на самое главное, самое дорогое для него – это безраздельная власть над душами людей. А испуг – просто игра и притворство, только для  того, чтобы взять паузу.
– Да? и что же делать? – Фёдор понимал, что Лика права. Он и сам это чувствовал, но выделила главное она.
– Сами мы не выпутаемся, нужен помощник.
– И где же ты в этом вертепе его возьмёшь? помощника-то? – с сомнением спросил Фёдор.
– Ковбой, – был её короткий ответ, – он должен нам, себе, в конце концов помочь.
– Ты уверена, – продолжал сомневаться Фёдор.
– Его уговаривать не надо, –  продолжала Лика, у него свои счёты, большие счёты с этим уродом. Ему, так же как и мне, ох! и насолил он, ох! и насолил, и потом, – она запнулась, – потом я когда-нибудь тебе всё расскажу. Мне это очень, очень важно! Лика с таким внутренним жаром произнесла последние слова, что не согласиться Фёдор просто не мог. И он молча кивнул головой. Заполучив согласие Лика тихо выскользнула из комнаты. Только когда Фёдор остался один, он заметил, что его бьёт мелкая дрожь, дрожь нервного возбуждения. Кураж прошёл, в ушах звучало высокое напряжённое тремоло тревоги.
Фёдор подошёл к двери прислушался. Ничего подозрительного: ни хождений, ни голосов. План пришёл сам собой, ибо вариантов не было. Пока Лика будет уговаривать Ковбоя, не дать очухаться ЕБМу. Не оставлять его одного ни на минуту, не спускать с него глаз. И Фёдор решительно потянул ручку двери на себя. Открыл и отпрянул. За дверью молча стояли два мента. Через пару минут Фёдор уже был предоставлен сам себе. Та же комната без окон, та же батарея, и он в неудобной позе – корчем, пристёгнутый к ней.
 «А говорят в одну реку дважды войти нельзя, – невесело про себя подумал Фёдор, – хорошо хоть без мордобития обошлось. Хотя ещё неизвестно, что ждёт меня». Ответ не заставил себя долго ждать. Вскоре в камеру затолкали и пристегнули к соседней батарее и Лику. Явных побоев на ней не было, но следы борьбы выдавала растрёпанная одежда, причёска, сбитое дыхание.
– Поворкуйте голубки, напоследок, – перед тем как захлопнуть дверь изрёк великодушный капитан с глазами убийцы. Лика пару раз шмыгнув носом закрыла глаза и молчала. Молчал и Фёдор. Да и о чём можно было говорить? В помощь Ковбоя Фёдор не верил, ни во что он сейчас не верил. Лика, по-видимому, тоже была деморализована и подавлена. Заговор не удался, оставалось ждать скорого суда.
– Фёдор, – прервала молчание Лика, – Фёдор, –  со слезами в го-лосе сказала она, –  прости, прости меня.
– Нас наверное подслушивают, – отвечал Фёдор. Лика не обращая внимание на то, что сказал Фёдор продолжала:
– Прости меня. Через меня ты попал сюда, во всю эту ужасную историю.
– Я ни о чём не жалею.
– Ты ничего не знаешь, тебя использовали в тёмную, моими руками. ЕБМ выбрал тебя. Это он выбрал тебя. Он всем и заправлял. Договорить Лика не успела, дверь приоткрылась и в проём заглянул ЕБМ. Опять невозмутимая бесстрастная маска, тот же ничего не выражающий пустой взгляд.
– Ну что, ублюдки! Инцидент исчерпан? - изрёк он и длинно грязно выругался.
– Я боюсь, – после того как закрылась дверь, почему-то шепотом произнесла Лика.
– А что мы собственно такого сделали? – это уже Фёдор возмутился в полный голос, – украли, ограбили, оскорбили кого? Нас, да! прессуют тут невесть за что. Почему мы должны боятся? Да и что они могут сделать? Не убьют же в конце концов!
– Они могут сделать всё, что придёт ему в голову, – всё также шепотом отвечала Лика.
«Что-то тут не вяжется, – думал Фёдор, – ну, попугают нас с Ликой, да и отпустят. Не вижу я побудительного мотива. Подумаешь картина. Ладно уж, если бы она великие «тыщи» стоила. А Лика просто запаниковала, не надо поддаваться её настроениям».
Тем временем кажется про них забыли. За это время Лика рассказала свою невесёлую историю. Вырисовывалась какая-то фантасмагорическая картина. Картина козней ЕБМа против Ивана Егоровича, Лики и всей её семьи. Многие вещи в рассказе Лики казались Фёдору просто совпадениями, но Лика была уверенна не в простой случайности происходящего. Потом возникла длинная пауза. Каждый наверное осмысливал сказанное и услышанное. Фёдору вдруг стало нестерпимо жалко эту красивую и гордую женщину, с такой непростой и полной перипетий биографией. Ему показалось, что он разобрался в ситуации. Когда-то найдя мужество и отвергнув грязные, беспардонные домогательства ЕБМа, она всё же запуталась в умело расставленных силках, повелась на каких-то мелочах и в итоге попала в полную зависимость; и сама и её семья стала игрушкой в его безжалостных руках. Что двигало ЕБМом, – неуёмная мстительность? мизантропические наклонности? Какая разница! Налицо неадекватность поведения. По всем жизненным понятиям и канонам.
– Лика, – как можно мягче, нараспев, позвал её Фёдор. Он понял, что заточение – это пытка. Изощрённая пытка придуманная воспалённым мозгом ЕБМа. И продолжаться она может сколь угодно долго. Пока они не умрут здесь, прикованные наручниками от жажды и голода. Фёдор уже пытался пару раз докричатся, но тщетно, здание как вымерло. И он решил действовать. Но как? И с чего начать? он себе пока не представлял.
– Лика, – опять позвал он её.
Она молча посмотрела на него.
– И ты прости меня. Прости, что вёл я себя как последний ша-лопай, – Фёдор горько усмехнулся, – этакий жигало: пришёл, увидел, победил. Глупый я был и неразумен. Прости!
Лика помолчав, ответила:
– Ты во сне часто разговаривал с Леной. И потом женское сердце не обманешь. Но мне было так одиноко, так тоскливо… Ты помог мне выстоять в самое трудное время. Спасибо тебе… Я всегда, – тут голос осёкся, – буду помнить с благодарностью, – и она то ли всхлипнула то ли вздохнула. Они помолчали. Потом Лика вдруг с горечью и отчаянием в голосе спросила:
– Господи! Ну почему? почему? я не могу молиться!  Почему? 
Фёдору остро, нестерпимо остро захотелось помочь ей… но чем? Он и сам, не только не знал ни одной молитвы, но, как говорится, и пупа толком перекрестить не мог. А на ум тем временем пришли строфы когда-то давно прочитанные и казалась навсегда забытые. И он потихоньку припоминая, начал декламировать:

«Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях ушедших в море,
О всех, забывших радость свою».

Прочитав четверостишие Фёдор запнулся, мучительно пытаясь вспомнить продолжение. И тут зазвучал Ликин голос, она, как эстафету продолжила декламацию:

«Так пел её голос летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалась, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди,
Светлую жизнь себе обрели».

Дверь скрипнув, приоткрылась.
– Вы что тут уже совсем рехнулись? – Это милицейский чин с не-поддельным удивлением заглядывал в комнату. Фёдор понял, что это шанс, и пока тот не закрыл дверь, заявил:
– Если я сейчас не сделаю контрольного звонка, к вам приедут. Очень скоро приедут.
– Это кто к нам приедет? – с сарказмом вопросил капитан. 
– Там ещё остались порядочные  люди, не вам чета. Вы что, думаете я зря целый день в городе был?
Конечно, Фёдор блефовал, но это, казалось ему, должно сработать и подстраховать от нежелательного развития событий. Дверь захлопнулась. «Неужели не сработало? – подумал Фёдор, – или они тут совсем распоясались и не боятся никого и ничего?»
 Но, как оказалась, сработало. Вскоре тот же капитан, ЕБМ и Бабен вплотную подступили к Фёдору.
– Ну-ка рассказывай, куда ты там настучал? –  распорядился страж порядка.
– Я не стучал, у меня есть влиятельные друзья, – напропалую врал Фёдор.
– Ты же говорил, что он никуда не заворачивал, – это капитан обратился к Бабену.
– Врёт скотина, – и Бабен пнул Фёдора, – да, по городу мотался гад, петлял, но кроме той квартиры никуда не заходил, ни с кем не встречался. Фёдор понял, что за ним следили. Наивный, он думал, что его просто так отпустили.
– Так что же ты на понт нас вздумал брать? – Голосом не су-лящим ничего хорошего продолжал допрос капитан.
– Я по телефону, – буркнул Фёдор.
– Да что с ним разговаривать, – вмешался в разговор ЕБМ и посмотрел на Бабена, – поучи его, чтоб неповадно было. И нехорошо усмехнулся. Когда те двое вышли, Бабен присел на корточки около Фёдора.
  – Ну что, чучело, допрыгался? – почти что ласково спросил он. Сейчас будем играть в гестапо. Включив настольную лампу, стоявшую тут же рядом на тумбочке он направил свет прямо в глаза. Свет слепил Фёдора, он щурился и отводил взгляд.
– Что не нравится? –  И неожиданно тыльной стороной ладони ударил Фёдора по губам, – а теперь по порядку: кому ты звонил? – Бабен нависал над Фёдором, светя и обжигая настольной лампой в упор, почти что касаясь лица.
– Никому, – односложно ответил Фёдор и тут же получил новый более сильный удар. Дёрнувшись, он непроизвольно выбил лампу из рук Бабена. Фёдор сразу и не понял, что произошло. Бабен схватившийся за стояк батареи, чтобы удержать равновесие, вдруг стал выгибаться и хрипеть. Потом Фёдор понял, что шнур в его другой руке за который он пытался удержать лампу заголился и Бабен попал под напряжение. Глаза его стали закатываться, на губах появилась пена, а когда он упал на колени, Фёдор с трудом дотянувшись до шнура, наконец, выдернул его из розетки. Наступила полная тишина. Бабен казалась не подавал признаков жизни.
–Эй, – позвал Фёдор, – да заберите же его. Поднялась суматоха. Бабена унесли. Сразу же следом зашёл Ковбой. Внимательно посмотрел на Лику, на Фёдора.
– Ну и ну, – удивлённо сказал и покрутил головой. Потом про-тянул Фёдору ключи:
  – По моей команде, не раньше. Подходят к вашим наручникам. И тут же вышел. Фёдор посмотрел на Лику.
– А я, честно говоря, не верил.
– Фёдор, – отвечала она, – я может сделала неправильно, но я отдала ему амулет. Фёдор пожал плечами и ответил:
– Это делается по велению сердца.
Прошло ещё какое-то время. Фёдор видел, Лика маялась. Да и у него самого нервы были на пределе. Но, тем не менее, он заметил, Лика поменялась: взгляд, осанка, выражение лица. Она как-то подобралась, стала строже. Так бывает с человеком, когда он осознал что-то и через эту призму осмысливает события.
– Фёдор, – вдруг прервала молчание она, – а ты помнишь, как заканчивается стихотворение? То стихотворение. И не дожидаясь ответа прочитала:

«И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко у Царских Врат,
Причастный Тайнам, - плакал ребёнок,
О том, что никто не придёт назад».

– Ну! Ну! – Как можно строже прикрикнул Фёдор. И думать об этом не смей. Странно, успокаивая Лику, сам он потихоньку стал заводиться.
– Посадили тут, как собаку на цепь, – думал он вслух, – да что они себе позволяют? Что они о себе возомнили?..
Видно его громкие восклицания не осталось незамеченными. Через минут пять, косолапя, в комнату зашёл, потоптался, посопел  ЕБМ.
– Что за шум, а драки нет? – Спросил, и сопел ожидая ответа. Фёдор и Лика молчали.
– Значит так, голуби. Слушайте меня внимательно, – не говорил,  вещал ЕБМ, почти что не разжимая косоротую полоску рта.
– Все знают моё пристрастие, моё большое чувство справедливости: «Враг должен быть уничтожен». Ведь так? У вас есть один шанс на двоих. Видите какой я добрый? Другой бы на фарш вас пустил, а я ещё шансы раздаю. Минуту, одну минуту и кто-то из вас выиграет в лотерею жизнь, подумать страшно – саму жизнь…
С этими словами он с неожиданной для него прытью исчез из комнаты. Лика с Фёдором переглянулись. Взгляд её был печален и мудр. И он понял, она готова на всё, на любой поворот событий. Фёдор еле заметно, ободряюще кивнул ей головой. Для себя твёрдо решил: всё  пора действовать. Он уже достал ключ, но отстегнутся от наручников не успел. В комнату ввалился ЕБМ. В руке согнутой в локте он картинно держал пистолет. Остановившись посреди комнаты, поочерёдно стал целиться то в Лику, то в Фёдора пытаясь произвести эффект.
– Ну что, обделались ублюдки? – сквозь зубы цедил он. И тут он произнёс бессмертное: «Вы меня ещё не знаете!»
Фёдор, несмотря на всю серьёзность ситуации улыбнулся. Это взбеленило ЕБМа.
– Он ещё лыбится, – верещал тот размахивая пистолетом, – да я тебя, как собаку пристрелю! Ты сам сделал выбор. А эта сучка, –  и он показал стволом на Лику, – сделает контрольный выстрел, если в живых захочет остаться. Лика в ответ отрицательно помотала головой.
– Не дождёшься, урод! – голос её прозвучал решительно и твёрдо.
– Ах ты… – ЕБМ от негодования захлёбывался, – ах ты… – посыпались отборные маты, да ты с ним заодно. Да я вас обоих.
И он подскочив к Лике, передёрнул затвор. Всё ждать дальше было нельзя. Федор ткнул ключ в скважину замка, но не попал, промахнулся, руки тряслись от нервного возбуждения,  время же казалось остановилось. Наконец, со второй попытки он открыл замок, и в два прыжка оказался рядом, за спиной у ЕБМа. Мгновения хватило Фёдору чтобы оценить обстановку. Пистолет смотрел стволом вниз, а значит были доли секунды, чтобы предотвратить выстрел.  Он вежливо положил ЕБМу руку на плечо, готовый в любой момент крутануть того в сторону.
– Стой, как стоишь, – вкрадчиво, почти что ласково, произнёс Фёдор. И добавил, – только попробуй дёрнуться. Другой рукой без труда вырвал пистолет из ватных пальцев. Резко за плечо развернул ЕБМа к себе передом, смерив  презрительным взглядом, вдруг, схватил за лицо. В этот момент, если бы противник стал дергаться, Фёдор, наверное, в него бы и пульнул. Уж так он был зол. Но ЕБМ, словно чувствуя это, безмолвствовал и затаившись не шевелился, только таращились ничего не понимающие глаза на его перекошенном лице.
– Знаешь в чем твоё спасение? – и Фёдор для вящей убедительности побольнее ткнул его стволом в бурдюк живота, – в полном подчинении. Делаешь только то, что я тебе говорю. И он резко оттолкнул его от себя. Тщательно вытерев руку носовым платком, и, закинув его в угол, освободил Лику. Фёдор поделился с ней своими планами. Надо было хитростью или угрозами собрать и запереть всю банду в этой комнате. И начинать надо было с главного, с самого опытного, капитана. Подведя ЕБМа к двери, Фёдор приказал ему:
– Вызывай сюда капитана, быстро.
Но события сразу начали развиваться не по его сценарию. На призывной крик ЕБМа явился весь милицейский наряд, всей «капеллой». Они дружно зашли в комнату, невозмутимые и уверенные в себе. Фёдор ясно понял, запугать всех троих он не сможет, кроме любопытства в их глазах ничего не читалось.
– Я на вас зла не держу, – начал было Фёдор.
Капитан протянул руку.
– Ствол отдай! 
Фёдор поколебавшись, нехотя отдал. Устраивать спектакль с запугиванием не получилось бы. Не такой уж он человек. А стрелять в безоружных людей тем более. Как только Фёдор отдал пистолет, ЕБМа как подменили. Властно взяв капитана за локоть, он с металлом в голосе заявил:
– Капитан, ты, вы все тут видели. Покушение на жизнь государственного деятеля и нанесение побоев.
Фёдор, понял – это всё мастерски подстроено. С самого начала. А он, как простак повёлся. Как это ни горько было осознавать, но это было так. Фёдор виновато посмотрел на Лику.
– Ещё одна подстава, не много ли для одного? – с горькой усмешкой спросил он.
– Какая подстава? – повысил голос ЕБМ, – вы у меня с тюрьмы не вылезете, сгною! Капитан, я приказываю арестовать их.
Капитан брезгливо стряхнул руку ЕБМа со своего локтя.
– Ты заигрался, индюк надутый, – был его ответ, – запомни! есть мусора, а есть менты. Я мент. Пошли ребята, – обратился он к своим сослуживцам.
Но прежде чем милиционеры вышли в коридор, ЕБМ с неожиданной прытью выскочил первым. Оставшись одни в комнате Фёдор потерявший чувство реальности, спросил Лику.
– Ты чего-нибудь понимаешь? Это что продолжение розыгрыша? Что делать?
Лика сама пребывающая в полном недоумении пожала плечами. Не внёс ясности и Ковбой, буквально ворвавшийся в комнату.
– Что здесь случилось? Что за ажиотаж?
Фёдор морщил лоб, –  похоже пронесло, – задумчиво сказал он, – а вообще-то надо делать ноги, быстро-быстро.  Как говорится от греха подальше.
На этот раз они решили держаться друг друга, во всяком случае пока отсюда не выберутся. У Ковбоя, оказывается, был задуман свой план, который он успел частично привести в жизнь. Их, по его словам, в укромном месте ждал реактивный самолёт. На взлёте. Фёдор заметил, Ковбой пребывал в радостном возбуждении и настроен был шутить. Фёдору всё ещё не верилось, что ЕБМ просто так отступит, а потому он был сосредоточен и серьёзен. И он решил умерить радужное настроение Ковбоя.
– Ты веришь, – обратился он к нему, – что нас просто так отпустят? Сам говорил: «Рубль вход – два выход».
Ковбой похлопал по оттопыренному карману куртки, – обойдёмся без отступных, как говорится: «Пушки последний аргумент королей».
– Ну мы то не короли, – возразил Фёдор, – и лучше бы такой довод не применять.
– Да это газовый, – отвечал Ковбой, – и гордо добавил, – Берет-та.
Не мешкая троица собрав вещички выбралась на улицу. Темнело, наступали осенние короткие сумерки. То ли от свежего воздуха, то ли от избытка чувств у Фёдора голова пошла кругом. Пришлось постоять и даже за стенку подержаться. За воротами базы их ожидал видавший виды «Запорожец», известный в народе под прозвищем «ушастый», из-за самолётных воздухозаборников по бокам кузова.  Но, несмотря на свой самолётный вид, старенький «ушастый», больше чем семьдесят километров в час разгоняться не хотел.
– Четвертая скорость не включается, – пояснил Ковбой, ну, ничего и так доедем.
– Ты где этот рыдван раздобыл? - придерживая не закрывающуюся правую дверь, спросил Фёдор.
– На прокат взял, не бойся, не украл, – блестя белками глаз, с улыбкой отвечал Ковбой.
Дорога была пустынной, по бокам тёмной стеной стоял высокий лес, над землёй стелился туман. Чувство тревоги не покидало Фёдора. «Скорей бы уже город», –  нервничал он. Сзади появились и быстро приближались фары идущего на обгон автомобиля.
– А ведь это Бабен, точно! Фара одна у него кривая, в сторону светит, – встревожено сказал Фёдор. И он вовремя предупредил Ковбоя. Пропуская обгонявший грузовик, тот предупредительно притормозил.  Бабен резко вильнул, пытаясь столкнуть их с дороги, но сам чуть не улетел в кювет. Выправив машину, он резко затормозил, подставляясь под «ушастого».  Но и тут Ковбой сумел его объехать.
– Держитесь крепче, ребята, – скомандовал Ковбой, – сейчас будет родео, чёрт бы его побрал. И опять грузовик нагонял их колымагу.
– А ведь мы не уйдём от него по прямой, он нас закатает в асфальт, – поделился своими опасениями Фёдор. И тут же в подтверждение они получили увесистый тычок в задний бампер. Фёдор обернулся и увидел в отражённом свете фар торжествующий оскал Бабена. Он игрался с ними, чувствуя полное своё превосходство. Ковбой лихорадочно дёргал рычаг, пытался включить заклинившую скорость. И это получилось! То ли толчок тому был причиной, то ли усилиями Ковбоя, но скорость включилась и они стали отрываться от преследующего их грузовика.
– Вот так-то! – торжествующе закричал Ковбой. Но радость была недолгой. Сухой щелчок, и по ветровому стеклу  разбежалась паутинка трещин, с дырочкой в центре.
– Пригибайтесь! стреляет, гад! – закричал Фёдор. Ещё одна дырочка образовалась рядом и, вдруг, двигатель заглох.
– Убегаем в лес без промедления! – Скомандовал Ковбой и слишком резко затормозил. Машина хватанув обочину, крутанулась, ударилась об ограждение, но на дороге устояла и прокатившись по инерции метров двадцать остановилась. Фёдора первым ударом выбросило в поросший камышом кювет. «Надо же! приземлился как удачно», – подумал Фёдор и вскочил на ноги. Но тут же присел, прячась от света фар в густых зарослях. Бабен остановился прямо напротив него. Осмотревшись, он с пистолетом  наизготовку осторожно двинулся в сторону «ушастого». Фёдору показалась, что Ковбой остался в машине, сидит уронив голову на руль. «А ведь ему не поздоровится, ни ему, ни Лике. Надо Бабена отвлечь», – решил он. Нащупав под ногами камень, кинул в сторону Бабена. Тот остановившись, обернулся. Фёдор кинул ещё и, видимо, попал. Бабен выматерился, наугад выстрелил.
– Идиот, ты что делаешь? – крикнул Фёдор, и быстро отпрыгнул в сторону. Бабен ни секунды не задумываясь выстрелил на голос. Фёдор ещё раз отпрыгнул в сторону теперь уже молча, но его выдал предательский треск камыша. Бабен открыл пальбу на звук, подряд три или четыре выстрела. Толчок в грудь отбросил и повалил Фёдора на землю. Непроизвольно вырвался стон. И он почувствовал, как тёплая жидкость пропитывая одежду, всё больше и больше заливает ему грудь и живот. Он лежал прижимая руку к пробитой груди и слышал, как Бабен бродил по камышам подсвечивая себе фонариком. Всё ближе и ближе трещал камыш и мелькал луч фонарика. Наконец, луч полосонув по глазам, остановился.
– А, старый знакомый, – подал голос Бабен, – ты что тут разлёгся? Отдыхаешь? Ты то мне и нужен, партизан грёбанный. Должок за тобой, припоминаешь?
Фёдор с ужасом смотрел как ствол медленно поднимается на линию его глаз. Фёдор понял – это не игра и не шутка, Бабен шутить не будет. И ему, вдруг, стало так обидно за нелепость всей этой ситуации, за все дела которые он когда-то откладывал на потом и теперь никогда их не сделает, за множество встреч и событий, но уже без него, за то, что все останутся здесь и везде, а его не будет нигде и никогда...
 Непроизвольно навернулись слёзы на глаза, свет фонарика двоился в набежавшей слезе, а он такой маленький и беззащитный закрыл глаза и еле слышно выдохнул:
– Мама.
Грянул выстрел. Свет погас. Фёдор с удивлением подумал: «Совсем не больно». Голова пошла кругом и теряя опору он всё быстрее и быстрее беспорядочно кувыркаясь стал падать вниз, в холод и темноту… Страшно далёкий голос спросил:
– Ты живой?
– Не знаю, – одними губами ответил Фёдор и окончательно провалился в чёрную яму.
Спустя полчаса на милицейском уазике привёзли и сдали окровавленного Фёдора в приёмный покой ближайшей больницы. Бабена в наручниках, Ковбоя и Лику отвезли  в дежурную часть, для дальнейших разбирательств. Фёдора определили в операционную. Врач нервничал, пациенту срочно нужна для переливания кровь, а у него резус отрицательный и группа редкая. Вот когда действительно промедление смерти подобно. Набросав записку и вложив в паспорт Фёдора, приказал медбрату: «Одна нога здесь  – другая там».
Большой город жил своей вечерней жизнью. По ТВ крутили новомодный сериал. Когда, вдруг, его прервав объявили: срочно нужна кровь. Гибнет человек. И показали фото из паспорта. Мало того, диктор, совсем юная женщина, девушка в завершении, виновато улыбнувшись, как-то растерянно продекламировала:

               «Любовь моя! Прости! Прости.
               Ничто не обошёл я мимо.
               Но мне милее на пути,
               Что для меня неповторимо

               Неповторимы ты и я.
               Помрём – за нас придут другие.
               Но это всё же не такие –
               Уж я не твой, ты не моя».

Кто-то возмутился, кто-то удивился, кто-то, привычно, вообще никак не отреагировал. Но людей отложивших свои дела и приехавших по указанному адресу оказалась много, необычайно много. И не мудрено. Ведь Фёдор, на том паспортном фото, так был похож на поэта чьи строки сейчас прозвучали. Чья это была придумка? Врача ли? Неравнодушного человека с телевидения? Неизвестно, но это сработало! Это принесло свои плоды сполна! Всё-таки статус самой читающей страны не пустой звук! Лена приехала второй. Та Лена, встречи с  которой он так жаждал и боялся. И настояла, чтобы кровь переливали именно её и только её. Сколько потребуется! Для убедительности назвалась его, Фёдора, женой. Врач поправил часы на правой руке, испытывающее посмотрев на неё, распорядился: «Девушку первой». Фёдор угасал на глазах, когда живой поток Лениной крови попал в его вену.
 К утру, перенеся операцию, Фёдор начал приходить в себя. Он пребывал в пограничном полусне-полуяви. Сквозь  закрытые веки пробивался свет и мощное чувство полёта кружило голову. В ушах же из кромешной тишины нарастая зазвучала мелодичная трель. «Да ведь это жаворонок», – узнал песню Фёдор. И вот он уже  парит высоко над землей, вместе с простой и завораживающей мелодией. Промытый воздух после недавней грозы свеж и напоен электричеством, разноцветные квадраты полей, нитки дорог и маленькие, маленькие люди далеко-далеко внизу. Но, как ни красив был мир сверху, с высоты птичьего полёта, Фёдор всей душой стремился вниз, к людям…
И вот он уже идёт по городу, улицы полны народом, люди красивы и полны сдержанного достоинства и благородства. Но они не замечают Фёдора, они его не видят. Все оборачиваются на мужчину и женщину. Между ними идёт ребёнок и держится за их руки. И с таким неподдельным обожанием и благодарностью поочерёдно смотрит на них, что привлекает всеобщее внимание. Фёдор узнал: «Да ведь это же Тата, Ковбой и Лика». Но и они не заметили Фёдора. Прошли мимо, совсем рядом, улыбаясь своёму счастью. Потом в гущё народа промелькнул Филипп, Артур с Лидой, И много-много знакомых и незнакомых лиц, но все проходили мимо, словно Фёдор был пустым местом, фантомом, призраком… Да и ему, сейчас, по-большому счёту, все были безразличны. Он всё выглядывал и никак не мог высмотреть худенькую девушку с короткой светлой причёской. «А может и она пройдёт мимо? И не узнает меня, – со страхом подумал Фёдор, – нет, нет! Надо что-то делать, чтобы люди меня замечали и видели…»
 Неожиданно знакомый голос, откуда-то сверху сказал:
– Пора, пора просыпайся, – и добавил, – это не там, нет! - это здесь. Я тебе точно говорю!
– Наконец-то, хоть кто-то меня увидел! – обрадовался Фёдор и открыл глаза. Первый, с кем он встретился взором, был тот самый «старый» знакомый из вытрезвителя, которого когда-то Фёдор назвал про себя Бывалым. Бывалый, поправив часы на правой руке, похвалил:
– Держался молодцом! –  Показав пальцем вверх, с улыбкой добавил, – видно там к тебе кто-то хорошо относится.
Прошла неделя. Фёдор быстро шёл на поправку. В один из дней его приходили навестить Ковбой с Ликой. Принесли большой пакет гостинцев и денег. «На комфортное лечение», – так выразилась Лика. Ковбой же рассказал, что произошло с ним после аварии. Он действительно после удара кратковременно потерял сознание. Но выбравшись и оставив Лику прятаться в придорожных кустах, прокрался на звуки выстрелов и свет фонарика. Успел он в последний момент, когда Бабен уже поднимал пистолет. Выстрел из Беретты в упор сделал своё дело, и повязать шокированного Бабена не составило большого труда. Потом была гонка на грузовичке до ближайшего поста ГАИ. Там Фёдора не мешкая определили в больницу, а их «заточили» в КПЗ. В дальнейших разбирательствах в милиции им сильно помог тот самый капитан. Он дал показания по совести. Фигурировал в протоколах и ЕБМ. Его с потрохами сдал Бабен. Слаб оказался «браток»  на расправу-то. В его показаниях выплыли и другие уголовные эпизоды. И была перспектива, что и ЕБМу, несмотря на его высокий статус, светят крупные неприятности… 
Лика передала наилучшие пожелания от Ивана Егоровича и его короткое тёплое письмо. Старик приболел и извинялся, что не может сейчас навестить Фёдора. Простые слова участия тронули Фёдора до глубины души. Вскоре Ковбой и Лика ушли, перед этим взяв с него обещание не теряться и не гнушаться их дружбой. Напоследок, Ковбой по-братски обняв Фёдора, со словами: «Тебе это нужнее», – бережно вложил в руку амулет с корабликом. Они ушли, а Фёдор загрустил. Приподнятое праздничное настроение первых дней выздоровления сошло на нет и он почувствовал себя отчаянно одиноким…
Прошло ещё какое-то время. Фёдор настаивал на скорейшей выписке. «Бывалый», – он же Иван Денисович, его лечащий врач, отшучивался:  «И жить торопимся и чувствовать спешим», – и добавлял, – не вздумай отсюда убегать, у меня этот номер не пройдёт!» 
И вот, наконец, наступил день выписки. Перед этим выпал снег, а в тот день завьюжило. Фёдору нравилась такая мятежная погода. Он смотрел в окно и видел, как порывы ветра, вдруг, срывают с соседних крыш и колышут в воздухе полотнища сотканные из тысячи снежинок, как змеится позёмка по центральной аллее больничного парка, как сиротливо пригибаются и колышутся голые ветки его вековых деревьев. А из старого ретрансляционного приёмника висевшего на стене лилась чудесная мелодия. И чистый детский голос выпевал такие простые и такие западающие в душу слова:

                «Слышу голос из  прекрасного далёко,
                Голос утренний в серебряной росе.
                Слышу голос и манящая дорога,
                Кружит голову, как в детстве карусель»

И стоял Фёдор тих и печален, и туманился его взор, и кружилась его голова, то ли от ещё не прошедшей слабости, то ли от избытка нерастраченный чувств.
По полудню, уже одетый, Фёдор зашёл в кабинет Ивана Денисовича, чтобы поблагодарить и попрощаться. Фёдор поблагодарив его на словах, мялся не зная как предложить денег. Он понимал, что это будет бестактностью и пошлостью, ведь в его лечение вкладывали душу, но и просто так уйти не мог…
 На невинный вопрос Фёдора:
– А какое у вас увлечение?
Иван Денисович, понимающе покивав головой, ответил:
– Я счастливый человек, у меня увлечение и работа совпадают.
– На износ вы трудитесь, на износ, – с толикой жалости произнёс Фёдор.
«Пианист играет как может – просьба не стрелять», – отшутился Иван Денисович и виновато улыбнулся. 
Тогда Фёдор достал и протянул на ладони амулет.
– Это вам, от чистого сердца, памятная вещица.
Иван Денисович взяв амулет в руки стал пристально рассматривать его, чему-то улыбнулся и искорки летящего кораблика отразились в его глазах.
– Какой чистый, какой светлый образ! Спасибо! – растроганно поблагодарил Фёдора Иван Денисович, и подумав, добавил:
– Меня просили не говорить, но я не могу об этом молчать. Девушка кровь сдавала, и потом интересовалась, волновалась… Да. Но, почему-то стесняется, ты ей и обязан жизнью! – Иван Денисович подумав, заглянул и достал из ящика стола листок, – посмотри-ка.
Фёдор взглянув на него и снова почувствовал головокружение и приступ слабости.
– Да, я знаю этот адрес, – сказал он охрипшим голосом… И уже сидя на стуле, спросил Ивана Денисовича:
– Вы поможете мне это убрать? Сегодня же! – И показал пальцем на татуировку «ЭТО-ТАМ». Иван Денисович улыбнувшись, задал встречный вопрос:
– Ты уже не разочарован в этом мире?.. Нет?


19


Вечерело. Фёдор быстро шёл по вьюжному городу. Его не смущали ни порывы ветра бросающие пригоршни снега в лицо, ни забирающий на ночь мороз. Он жадно полной грудью вдыхал эту морозную свежесть и в ней ему чудился тонкий аромат первых соцветий сирени. Редкие прохожие торопившиеся поскорее скрыться в тепле и уюте своих домов удивлялись бледному, ещё совсем по-осеннему одетому человеку, его безразличию к непогоде и одухотворённому выражению лица. Но они ведь не знали, что он шёл туда, где его давно ждали, к кому он сам сейчас стремился всей  душой. И как долог, длинен и извилист был его путь. Фёдор шёл еле заметно шевеля губами. Он как молитву повторял те слова, которые звучали в его голове, слова припева песни слышанной им сегодня утром:

«Прекрасное Далёко,
Не будь ко мне жестоко,
Не будь ко мне жестоко,
Жестоко не будь.
От чистого истока,
В прекрасное Далёко,
В прекрасное Далёко,
Я начинаю путь»