- Когда я буду дитё рожать, буду представлять себе эту траву и небо, - говорит мне Зойка, сидя в некошеной траве за бабушкиным домом и обнимая коленки. – Их, говорят, очень больно рожать. Я по телевизору видала - так жуть просто! И там, в роддоме, всё ведь, наверно, жёсткое такое, казённое: белые стены, белые койки. А Наташка рассказывала, что вообще на столе рожают.
- Ну и?
- Ну и страшно же! А я зажмурюсь и вспомню, как мы с тобой тут сидели. – Зойка опрокидывается вдруг на спину. – А лучше вот так: как я лежала в травах! От земли такая сила… Кузнечики стрекочут, пахнет чем-то добрым. Вокруг всё жёлтое и зелёное, весёлое, а над головой – синее небо!
- Это ты хорошо придумала! – говорю.
Зойка молчит, жуёт травинку, смотрит в землю. И я удивляюсь: откуда в её двенадцатилетней головке такие мысли?
- А когда умирать буду, знаешь, что вспомню?
- Что?
- Поцелуй…
Недоумённо смотрю на неё. Уже и поцелуй! Хотя, они ведь в детском саду уже целуются…
- И что же это был за поцелуй?
- Поцелуй дождя!
Зойка вспархивает над землёй, подскакивает, машет руками, объясняя мне:
- Представляешь, это на самом деле было. Кажется, как будто небо меня поцеловало! Воскресенье было. Мне восемь лет. Лето, лагерь в лесу. И – родительский день. И дождь. А все расстроились: хотели сделать для родителей концерт на улице, на речку сходить… Но дождь на целый день зарядил. А мне, сама знаешь, ждать всё равно некого было, поэтому я даже обрадовалась, что дождь. Когда у нас родительские дни бывали, я одна в комнате оставалась, читала книжки. А тут мне что-то купить внизу захотелось: мороженое, кажется. Спускаюсь в вестибюль, а там полно папаш и мамаш. Все своим что-то привезли, расспрашивают: «Как дела? Тебя никто не обижает?». А со мной Ленка жила, вредная такая, толстая. Так она как поехала жаловаться: и воспитательница ей не нравится, и кормят плохо, и девчонки с ней игрушками не делятся. Тьфу!.. А мать сразу вскипела, директрису стала требовать. Обидно! Это ж мы от Ленки страдали, а не она от нас. Но были и хорошие картины: у одного мальчика такие мама с папой были – закачаешься. Все какие-то бесформенные, грустные, старообразные, а эти такие молодые, классные, подтянутые, шутили с ним! И не сюсюкали, а даже наоборот. Мне, честно говоря, этот мальчик очень нравился. Стасик его звали. Ну, и, короче, позавидовала я немножко. И немножко заплакала… Ну, я ж тогда маленькая была!
Зойка пожимает худенькими плечами, ёжась внутри своего сиротства, а мне всё не терпится узнать, что же это был за поцелуй дождя.
- И я выбежала на улицу. Так-то нам под дождь не разрешали, но всем не до меня было. Забежала за веранду, где берёзы росли, села почему-то у корней, прижалась к дереву, реву. И так мне себя жалко стало, и так горько, что не могу успокоиться!.. И тут как будто голос какой-то нежный: «Зоюшка, заюшка! Не плачь!». Смотрю: нет никого. Но почему-то не испугалась. И дождь льётся, как будто окутывает меня водой, только не холодно совсем. А потом мужской голос: «Ты наша дочка! Ты в кругу наших рук. Так было в твоём раннем детстве, когда ты ещё плохо стояла на ножках. Мы с мамой брались за руки и заключали тебя в кольцо. А потом кружились и пели для тебя». И я всё вспомнила, о чём мне голос говорил! Так и было: и папу, и маму, и как они пели! А голос дальше: «Не плачь. Ничего не изменилось! Мы всегда с тобой. Ты вечно будешь в кольце наших рук! Вечно! Вечно! Вечно!». Я обрадовалась, стала кричать, звать их, но больше они ничего не сказали, только к щекам прикоснулось что-то тёплое и такое… даже не знаю, как сказать… самое лучшее! Как мамины губы! Это был поцелуй дождя! Вот сказала тебе, и щека словно горит, как тогда!.. Как думаешь, приснилось мне?..
Я смотрю на Зойку и не знаю, что сказать: в горле у меня ком.
- Нет, - говорю, - не приснилось. Это самый прекрасный поцелуй, который у тебя был и будет. Поцелуй дождя. Он на всю жизнь!
И, не зная, как сгладить перед ней вину свою, что у меня-то всё по-другому, добавляю:
- У меня никогда не бывало такого. Счастливая ты!