XII. Любимые незнакомцы.
— А помнишь, Серж, — вскинулся вдруг Суворов, — помнишь тот восхитительный вечер на озере? Лодки, оркестр, шампанское. Уключины скрипят, весла плещут, женщины смеются, и вальс плывет, какой вальс плывет над озером... А какая была луна! Помнишь, посреди озера? Огромная, белая-белая. Как льдина. От нее озеро вышло из берегов. Мы еще погребли к ней, и ты пытался высадиться на нее и ухнул в воду.
— Да, Лавр. Ты тогда был влюблен в эту баронессу, как ее? Фон, фон...
— Ай! Баронесса и баронесса. Баронесса фон Фон. Нет, не помню такой. Их разве всех упомнишь? Я имею в виду баронесс... Озерко круглое-круглое. А луна все ниже и ниже, все ниже и ниже. Еще чуть-чуть опустись она, и так и вписалась бы прямо в озеро. Или то мы на лодке качались, кружили и поднимались к луне?.. Нет, озеро помню, луну помню, а баронессу — нет, не помню.
— Лавр, а что ты запомнишь из сегодняшнего вечера?
— Что? — вопрос Софьи застал Суворова врасплох. — Все запомню, — и тут же вспомнил, как рядом с ним, согнувшись, бежал поручик Синцов и кричал сипло: «Убили, а? Убили ведь?» Он долго еще бежал, сгибаясь все сильнее и сильнее, пока не рухнул, как подкошенный. Голова его была неестественно вывернута, и глаза судорожно хватались за оставляемый навеки мир. Лавр на секунду остановился над ним. «Взгляды умирающих остаются памятными на всю жизнь» — прочитал он потом в какой-то газете слова художника Верещагина.
— Все — это поросенок с хреном? — спрашивала Софья.
— Да и хрен с ним, с этим поросенком! — обозлился Лавр. — Что ты хочешь от меня?
— Ничего. Боже упаси. Разве озеро и луна что-то хотели от тебя, когда запомнились тебе на всю жизнь? Я также ничего не хочу сверх того, что хотят луна и озеро.
— Для этого, всего-то, надо стать луной или озером, — Залесский задумчиво рассматривал бокал с вином на свет. — В принципе, вот в этом бокале, ну, не бурю, а луну организовать можно.
— Организуй, — сказала Софья.
— Пожалуйста, — Залесский крутанул бокал и — удивительно — жидкость закрутилась в нем, и посередине возникло белое, мерцающее и переливающееся пятно, очень похожее на луну в озере. — А сейчас я изопью этот волшебный напиток.
— Угости, — попросила Софья и залпом осушила протянутый ей бокал.
После этого они выпили несколько бутылок шампанского и стали безрассудно веселыми.
— Это за шестьсот-то лет Ной напился один раз пьяным, и факт этот попал в Библию? — хохотал Лавр.
— Тогда вина хватало всем! — хохотал Залесский.
Им всем казалось, что земля сегодня празднует свой день рождения. Лавр послал нескольким столикам шампанское, а Залесский всем военным, находящимся в зале, ром, после чего оба стали заказывать цыган.
— Обязательно Варю! Без Вари не приезжайте!
Обещали доставить и цыган, и Варю к половине первого.
В разгар веселья, которое каждого из них могло свести с ума, Залесский вдруг вспомнил, как они с Лавром, еще будучи совсем сорванцами, украли у цыган двух коней.
— Вот это был номер, Лавр! А? Нет, Соня, ты представляешь, он на серой кобыле, я на вороном жеребце, с гиканьем удрали от самих цыган!
— Да, нас потом нашли, пригласили к барону. Сказали, барон хочет щедро наградить за то, что показали класс.
— Да-да, а мы, вот не было мозгов, согласились!
Софья как-то по-новому взглянула на своих спутников: это были незнакомцы! Вроде бы и те же самые, но что-то в них изменилось. Она рассеянно слушала Лавра и Сергея и ломала голову над тем, кто же изменился — они или она сама. Она проявила заинтересованность, улыбнулась и пару раз кивнула головой. Она не слушает нас, заметил Лавр, но ему уже было по большому счету все равно. Ему хотелось отыграть эту партию (последнюю) у Залесского, и он сделал ставку ценою в собственную жизнь.
— Ты представляешь, Сонечка, пришли в табор...
Какие они мальчишки, думала Софья. Господи, неужели у них все — игра? Конечно же, игра! Иначе как объяснить то, что их сиятельства спустились до цыган? Если играют на жизнь, она становится игрушечной.
— ...пришли в табор, нас там встретили песнями, танцами. Мы, гордые, заходим к барону, а он невысокого роста, но совершенный шар, вот такой! Весь в волосах. А голос — когда он произнес первые слова, они из него выплывали, как огромные пузыри, и с громким треском лопались. Вот так, — Залесский издал трескучий, похожий на воронье карканье звук; за соседними столиками засмеялись. — Вот такой у него был голос. Говорят, кони приседали, когда он кричал или чихал. И вот таким голосом он и спрашивает нас: «Кто научил вас воровать лошадей у цыган?» «Никто, — гордо отвечаем мы. — Сами научились». «Тогда придется вас обучить. Гриша, начинай. Придется вас обучить, что у цыган воровать коней грех».
— Обучили? — спросила Софья.
— Еще как. Гриша учитель божьей милостью. И плетку такую отродясь не видывал. Да еще на прощанье барон прокаркал: «Молите своего господа, что вы еще щенки малые!»
— Провожали-то, наверное, уже без музыки? — усмехнулась Софья.
— А то! — воскликнул Лавр. — Так плясали, что самим хотелось удариться в пляс. Оставили на дороге и еще сказали: «Милости просим, как поправитесь, в гости к нам!»
— Думаю, вам надолго хватило этого урока.
— На три дня! — фыркнул Залесский. — На четвертый опять двух коней угнали. Покатались и вернули, прямо в руки барону. С тех пор мы были с табором в друзьях, пока не обрушились напасти. Не по нашей вине.
— Как же не по нашей? — возразил Лавр. — А кто Алену у Ильи украл?
— О, господа! Я вижу, вы проказники еще те. Что-то музыка звучит — как в таборе — а танцевать никто не танцует.
— Разрешите пригласить вас на танец, — дуэтом сказали оба.
Софья выбрала капитана. Они стали танцевать, а Лавр вышел из зала.
— Соня, я не узнаю вас! Как же Лавр? Неужели променяли его на капитанишку?
— В вас, сударь, говорит ущемленное самолюбие. Бонапарт начинал с...
— Ну да, как Суворов. Граф Рымникский, князь Италийский. И с кем прикажете делать военную карьеру? С этими? Благодарю покорно! Гусь свинье не товарищ.
— Не будем время тратить попусту. Ты мне вот что, Сережа, скажи, кто предложил обмен? Пойдем, сядем, что-то я выпила сегодня много, кружится голова.
— А ты как думаешь?
— Я думаю — ты.
— Блаженны думающие так, ибо их царствие вечной любви.
— А что тут такого?
— Нет, ничего.
— Если ты, ты меня любишь, а Лавр нет. Если он, Лавр любит деньги, а ты нет. В любом случае получается, что Лавр либо любит, либо не любит. Либо любит деньги, либо не любит меня. А мне в обоих случаях все едино.
— Получается. Заметь, это не я тебя навел на эту мысль.
Вечер то тянулся, то летел. Часов в одиннадцать Лавр стал желчным, а Залесскому это было по душе. Как же сказать им, чтобы они оба были осторожны? Адалия Львовна шепнула ей при расставании, что дядю Лавра недавно расстреляли, просто так, а младшего брата Залесского спасла от ареста только эмиграция.
— Адам не дал имя одному животному — женщине, — заявил вдруг громко Суворов.
За соседним столиком сидели две расфуфыренные пары, и Лавр явно провоцировал их на скандал. Когда дамы покинули на время кавалеров, он так же громко бухнул:
— Влюбленность и расстройство желудка трудно скрыть.
Кавалеры никак не отреагировали на него. Софья устала и перестала дергаться от шуток Лавра. Залесский тоже перестал смеяться. Смолк и Лавр.
Приблизилась полночь. Вот-вот и прибудут цыгане, Варя и начнется такое... Оба мужчины стали вдруг мрачными, словно вместе с ушедшим вечером из них ушли и все светлые чувства, и все светлые воспоминания. Лавр отщипывал хлеб, Залесский все рассматривал вино в бокале. Посмотрит и выпьет. Нальет, посмотрит и выпьет. Софье показалось, что это он цедит свою жизнь от рождения к смерти. Взгляд его был сосредоточенный, будто он и впрямь организовывал при этом в бокале луну. Казалось, ему чудятся расходящиеся от этой луны тропинки, по которым они вскоре разбредутся в разные стороны.
Все мы бредем по разным тропинкам, рассеяно думал Лавр, каждый по своей, но все тропинки кончаются одним рвом, в котором змеи и муравьи. Муравьи ходят там прямыми римскими колоннами и придают рву строгость западной цивилизации. А змеи своим пестрым орнаментом придают этому месту волнующий восточный колорит. И они никогда не смешаются друг с другом, никогда не пойдут ни на какую сделку, хотя заняты одним общим делом...
— Что же ты, Серж, думаешь, я и впрямь пошел бы с тобой на эту сделку? — вдруг сказал Суворов. — Софи, знаешь, что он мне предложил?
— Знаю, — сказала Софья, взглянув на Залесского. Тот цедил вино.
— Что ты знаешь? — опешил Суворов.
— Ты же сам сказал, сделку, он предложил тебе сделку, — в голосе Софьи была усталость и разочарование. — Все я знаю.
— Ничего ты не знаешь! Ты ничего не знаешь о моем решении! — воскликнул Лавр.
Залесский вновь повеселел и с восторгом, даже с азартом глядел на Софью.
— А зачем мне о нем знать? Мне достаточно знать, что вы вступили в сговор. С одной стороны я, с другой эта вещица. Как говорится, равный обмен. Среди голландских купцов и английских лавочников ходит словечко barter. А по-русски: так на так, и все задаром!
У Залесского из глаз ушел сперва восторг, а затем и азарт. Зато Суворов воспламенился.
— Да чушь собачья! — закричал он, плюя на приличия. — Ничего ты не знаешь, и знать не можешь! Не можешь, потому что ты сейчас копаешься только в своей душе...
— Конечно, в своей. В чьей же мне еще копаться?
Суворов махнул рукой и сказал:
— Ладно. Раз так, так так на так, и все задаром.
— Значит, стреляться, — сказал Залесский. — Оно и шло к этому.
— Да, в десяти шагах. Мой секундант Анвар. Ваш?
— Георгий.
— Как Георгий?.. Хорошо. А если не согласится?
— Согласится. Я же говорил, он чище нас. Да, договоримся, доктора не будет.
— Доктор, Серж, нам уже не поможет.
— Как и дамы. Дамам, Сонечка, (ты же прекрасно знаешь!) на дуэли находиться противопоказано. Увы, категорически запрещено.
— Кем?!
— Кодексом чести.
— Какой? Ты посмотри вокруг...
— Мигрень, не дай бог, случится мигрень.
Лавр наклонился к Залесскому и тихо сказал:
— Если кто насмерть, закопать тут же.
— На месте дуэли, — кивнул головою Сергей.