КТО ПОБЕДИЛ В РУССКО-ЯПОНСКОЙ ВОЙНЕ?
Хотим мы этого или нет. но как говорят, из песни слова не выкинешь. Оккупация Сахалина японскими войсками была, а е й предшествовала русско-японская война. Хочется высказать предисторию, как эта беда начиналась. Предоставим слово официальным документам.
Проведение операции со времени своего вступления в должность было поначалу поручено заместителю начальника генштаба Японии Нагаока Гайси (яп). Однако, 8 сентября 1904 года на разработанный им план захвата Сахалина было наложено вето, а 22 марта 1905 года, во время проведения в ставке совещания, посвящённого подготовке похода на Сахалин, Нагаока не смог преодолеть сопротивления оппонирующих ему военных моряков.
Истощённая войной Япония стремилась установить мир с Россией. 5 мая 1905 года, после победы в Цусимском сражении, министр иностранных дел Комура Дзютаро отправил инструкцию послу в Америке Такахире Когоро в которой приказывал попросить содействия у Теодора Рузвельта в заключении мирного договора с Россией. Первого июня Такахира передал обращение президенту США. 6 июня Соединённые Штаты Америки обратились к воюющим сторонам с предложением созвать мирную конференцию, которое на следующий день принял Николай II. Российский император хотел заключить мир прежде, чем японцы успеют оккупировать Сахалин
Часть японского руководства негативно относились к идее оккупации Сахалина, поэтому Нагаока Гайси попросил помощи у начальника маньчжурского фронта генерала Кодамы Гэнтаро и 14 июня 1905 года от имени Кодамы они послали телеграмму, в которой советовали поддержать оккупацию Сахалина, чтобы оказаться на мирных переговорах в более выгодных условиях. 15 июня план вторжения на Сахалин был утверждён верховным командованием, 17-го его утвердил император Мэйдзи, который также отдал приказ отдельной тринадцатой дивизии готовиться к наступлению.
Ход боевых действий
На следующий день после начала русско-японской войны, 28 января 1904 года, на острове была объявлена мобилизация: начался набор в армию дружинников из числа охотников, ссыльных крестьян и даже каторжников (с разрешения начальства), которым за это сокращался срок наказания. Получившиеся дружины оказались слабобоеспособны: офицеры для их обучения прибыли лишь в апреле 1905 года, до этого ими занимались бывшие начальники тюрем и другие непрофессиональные лица.
Действия партизанских отрядов на Южном Сахалине
Находившихся на юге Сахалина войск было недостаточно для ведения открытых боевых действий, поэтому в соответствии с планом военного губернатора острова генерала Ляпунова из них были образованы 5 отрядов, которые сразу же после высадки противника должны были перейти к партизанским действиям. Каждому отряду определялся район действий.
1. Отряд полковника Арцишевского — 415 человек (включая команду крейсера Новик), восемь 47 мм орудий, 3 пулемёта; район действий — окрестности поста Корсаковского[
2. Отряд штабс-капитана Гротто-Слепиковского — 178 человек (по другим данным — 190), 1 пулемёт; район действий — от села Чеписаны до озера Тунайча[
3. Отряд капитана Полуботко — 157 человек (по другим данным — 160[); район действий — окрестности села Севастьяновка[2
4. Отряд штабс-капитана Даирского — 184 (по другим данным — 180[); район действий — долина реки Лютога[2]
5. Отряд капитана Быкова — 226 (по другим данным — 225[; район действий — долина реки Найбы
Две бригады сахалинского экспедиционного корпуса были отконвоированы к Сахалину образованными после Цусимского сражения третьим и четвёртым флотами объединённого флота Японии. 7 июля они высадились на берега залива Анива между селом Мерея и Савиной Падью и двинулись на пост Корсаковский. У села Параонтомари их встретил отряд Арцишевского, который оборонялся до 17 часов, а затем отошёл к Соловьёвке, позволив японцам занять Корсаков. Вечером 9-го июля японцы продолжили наступление на север и 10-го числа заняли Владимировку (ныне Южно-Сахалинск). Отряд Арцишевского окопался у села Дальнего к западу от Владимировки и пытался оказать сопротивление японским войскам, однако те сумели обойти его с флангов, и Арцишевскому с частью отряда пришлось отойти в горы. Большая часть оставшихся (около 200 человек) была захвачена в плен, японцы потеряли убитыми 19, ранеными 58 человек. 16 июля сдался в плен и сам Арцишевский с остатками отряда.[
Отряд капитана Быкова, узнав о высадке японцев и движении их на север, организовал засаду у села Романовского, наткнувшись на которую японцы понеся потери отступили. Быков устроил новую засаду на этот раз у села Отрадна (ныне Быков), где японцы понесли значительные потери. Не дождавшись повторного наступления противника, Быков принял решение встретиться с посланным ему на подмогу с Северного Сахалина отрядом, для чего отправился к селу Сирароко. Узнав там о капитуляции Ляпунова, отряд Быкова отправился к мысу Погиби, переправился через пролив Невельского и достиг Николаевска, потеряв в пути 54 человека.
Остальные отряды существенного влияния на ход боевых действий не оказали.
Боевые действия на севере Сахалина
24 июля японцы высадили десант в окрестностях поста Александровского. Русские войска имели на севере Сахалина свыше 5000 солдат под командованием генерала Ляпунова, однако они практически не оказывая сопротивления отступили вглубь острова, сдав город. 31 июля Ляпунов принял предложение японцев о капитуляции.
Результаты
Японцы смогли захватить остров Сахалин без большого напряжения ценой минимальных потерь. Основными причинами поражения русских войск были низкая моральное состояние личного состава ввиду большой доли каторжников, которые вступили в войска лишь чтобы заслужить снижение срока и не были обучены военному делу. Управление войсками также оставляло желать лучшего: достаточного количества телефонных и телеграфных линий не было, а военный губернатор острова Ляпунов был по образованию юристом и не имел достаточной военной подготовки.[1]
По результатам начавшейся 10 августа Портсмутской мирной конференции Японии отошла часть острова Сахалин южнее пятидесятой широт
ТЫЛГУРЫ ОТ АВТОРА
Герои боев с японскими войсками на Сахвлине широко извтены, однако далеко не все. был еще один отряд дружинников, которым командовал некий человек по прозвищу «просто Ваня». Он самолично возглавил отряд и повел его навстречу японцакм в район корсаковского поста. И так случилось, что отряд попал в засаду и был окружен. Командир уже знал, что гарнизон столицы Сахалина каепитулировал вместе с губернатором. Но «просто Ваня» собрал бойцов и стал с ними советоваться, как им дальше поступать – сдатьсЯ в плен или сражаться до последнего. Пока они совещались, японйцы открыли огонь из орудий с суши и с моря., а затем вдруг, не давая одружинникам опомнится, пошли на штурм. И, как повествовала легенда, командир Ваня,тело которого якобы шаманы натерли ядом змей, шел бесстрашно впереди и, как потом рассказывали не только дружинники, но и японские солдаты, им показалось, что пули буквально отскакивали от тела Вани, а он, орудуя штыком, уложил пятерых солдат, а шестому просто оторвал голову. Японцы видя это, стали отступать, на смену пехоте и морякам вступили в бой орудия крейсера. И Ване оторвало руку, но он не ушел с поля боя. Наоборот, приказал дружинникам оставить оружие и отправляться по домам.
Тяжело раненого командира японцы взяли в плен. Перевязали его раны и командующий войсками Харагути приказал пронести русского героя на носилках вдоль строя, призвав японских солдат быть похожими на русского героя. Ваню поместили в полевой госпиталь. А ранним утром за ним пришли офицеры, чтобы допросить командира отряда, но «просто Ваня» исчез, испарился.
Напраснор искали его тпозже к4раеведы, архивариусы, ученые и политики, нго обнаружить героя так и не смогли. А он, оказфывается, ушел к своим друзьям в стойбище айнов и временно стал рыбаком, которого всеоре все айны, молодые и старые полюбили за доброту и простту. А когда в стойбище
нагрянули солдаты из комендатуры, айны спрятали Ваню в лесу. Через сутки отправились в тайгу, чтобы
вернуть «просто Ваню» в стойбище. Но и на сей раз он бесследно исчез… Так гласит легенда. которую мне удалось записать в двух селениях в стойбише Хигаси-Найбути и в Оттияе…Хотите, друзья, верьте, хотите, возьмите за сказку.
ЧЕРЕЗ ТЕРНИИ В ПОЛЬШУ
Янека Лещинского,изможденного, заросшего белой бородой, задержали в болгарском порту Варна. До родного польского берега было рукой подать, но почти пятнадцатилетняя его одиссея никак не желала заканчиваться. казалось, конца и края его мытарствам не будет. Их шхуна перевозила оружие для повстанцев и разношерстная команда понятия не имела, какие планы были у шкипера-пирата. Шкипер был англичанином и носил в ухе медную серьгу – высший пиратский знак и вся команда предпочитала с ним не связываться, потому, как Джон много слов не произносил, а видя гримасу на лице матроса, бил наотмашь кулаком в лицо, либо стегал металлическим стеком.
…В болгарском полицейском участке были вполне терпимые условия, ни тебе крыс и тараканов, как в китайском Шанхае, или в японском Кобе. На третьи сутки Янека, наконец-то вызвали на допрос. В кабинете кроме доброжелательного полицейского офицера сидел человек невысокого роста, в гражданской одежде. Человек, как человек, только почему-то его лицо то и дело кривилось словно от боли и гримаса страданий отражалась в глазах.
– Вы просили прислать польского дипломата? – задал первый вопрос незнакомец, -я явился. Позвольте представиться: Тадеуш Самборский. Посол по особым поручениям.. – Откуда вы, поляк, свалились на наши головы, оказались на шхуне контрабандистов?
– Пан Самборский, проговорил Янек, на родном языке, который, казалось, давно забыл. – Мы не могли бы остаться вдвоем для откровенного разговора?
Болгарский офицер, видимо, знал польский язык, он переглянулся с Самборским и вышел из комнаты, щелкнул засов, и они остались вдвоем.
– Ну-с, поляк или кто вы в действительности, будем откровенны – суд здесь скорый. Ваши сотоварищи пираты или бандиты уже отправлены по этапу, а вы…Ян Лещинский совсем близко от родной страны, но…времени у меня крайне мало, посему сразу предупреждаю: я ко всему еще и психолог, обмануть меня можно, но трудно.
– Что вы хотите услышать, пан Самборский?
– Полное и честное признание. От него зависит ваша дальнейшая судьба. Третьего не дано. Начинайте свою исповедь. Но предупреждаю: почувствую обман, сразу же ухожу и тогда…вновь вы окажетесь в тюрьме,, а потом, через несколько лет, если выживете,, возможно, вновь окажетесь под своим черным пиратским флагом. Итак, внимательно слушаю. – Самборский положил перед собой раскрытый блокнот и два остро заточенных карандаша…
– Да, я согласен все поведать, что со мной происходило. Хватит мне приключений на свою, извините, задницу. Почти пятнадцать лет назад я бежал с сахалинской каторги, куда был определен по суду за участие в освободительном движении поляков от чужеземного гнета.
– Вполне литературное начало, – улыбнулся Самборский, и уже знакомая Янеку гримаса вновь исказила его лицо, – Продолжайте. Как же вы бежали с каторжного острова?
– Это долгая история. Начну с того, что нас не поймали и через пару суток я оказался на японском берегу. Случайно встретил в порту человека, который вербовал матросов на коммерческое судно. Так я стал помощником моториста. Все бы ничего, но невзлюбил меня штурман по имени Карл Карлович, из прибалтийских немцев. Бывало, глянет снизу вверх на мою фигуру, аж весь затрясется. Разве я виноват, что бог меня таким сделал, а Карлу это не нравилось. Ни с того ни сего, бывало, орет: «почему дерзко смотришь на меня?» Он кричит, а меня поверите, смех разбирает. И за смех этот довелось вытерпеть от немца проклятого, всякого.
Во фрунт на палубе, бывало, ставил с мешком за плечами, а в мешке – мокрый песок…
И вот нас настигла первая беда. В кругосветку кораблик шел. В Гонконге якорь бросили – грузились галетами, пресной водой баки заливали. Вырвался я на берег, хотел найти польское посольство. В шалман китайский забрел, я – человек не пьющий, но вдруг захотелось принять на радостях виски. Потом увидел у хозяина попугая в клетке. Птица важная, форсистая…слова не русские и не польские выкрикивает.
– Вы мне, Лещинский тут биологию не разводите! – Прервал рассказ Самборский, – про себя рассказывайте.
– Сейчас, сейчас. Подошел я ближе, к попугаю, спросил: «что, мол, орешь, тяжко, видать, тебе в клетке? Мне, брат, тоже худо в клетке. Карл мучает. Знаешь, кто такой Карл? – И вдруг попугай, как рявкнет: «Карл! Карл!».
Все последние злотые отдал хозяину за умную птицу, приволок на шхуну. Матросы обрадовались, со смеху покатывалась, слушая, как я учил попугая дразнить проклятого Карла. Не заметили ребята, как вывернулся из-за переборки этот самый Карл Карлыч. Видать, все слышал. Побелел, затопал ножками, меня по лицу стеком хлестанул, кровь аж брызнула. Да не боли мне бояться. Опомниться не успел, схватил Карл божью тварь и месте с клеткой за борт вышвырнул. – Ян замолчал, отвернулся от Самборского.
– Говоришь, умный был попугай?
– Попугай-то умный, а вот я …Н-да, беда одна не ходит, ей кампанию подавай. И тут затмение на меня нашло – страсть. В глазах помутилось, дышать стало нечем. Хватанул я злодея по лысой башке кулаком – у того и дух вон. Пока тревогу сыграли, пока за лекарем кинулись, меня и след простыл.
На берег сбежал, в порт подался. Зарылся в тюки волосяные, ящиками обложился со всех сторон.
– Да тебе, поляк, впору мемуары писать! – заметил Самборский. – Продолжай врать.
– Целую неделю сидел, как мышь в подполе. На восьмой день выбрался на вольный воздух, когда шхуна ушла в море, вздохнул свободно, но сразу задумался: что делать дальше? Почти девять лет чалился в разных острогах, шесть раз числился в бегах, но шаг за шагом продвигался к милой родине. И не просто так, пан Самборский. Есть у меня важное поручение с Сахалина, но для кого, не скажу даже под пытками.
– Вот я и подумал: зачем тебе Родина? Сокровища что ли спрятаны в Силезии? А может ваш «пролетариат» партийные деньги хранит?
– Я продолжу. Помню, бреду по порту, гляжу снова кабак. А в нем матросы гуляют. Лихой народец. Глянул вокруг – ни одного полицейского. Потом узнал – сюда заходить фараоны просто боялись. Осмелел я, распахнул дверь в кабачок. И шум – гам разом стих. Все на меня смотреть стали. Я-то не разглядел сгоряча, что форменка моя в засохшей крови была.
«Бичи» меня мигом подхватили под руки, завели в крохотный подвальчик, помогла отмыться. Враз смекнули лихие ребята, что за птица к ним залетела. Собрали одежонку. Пригласили к стойке, угощали от души.
Я как медведь-шатун после голодной зимы, еле на ногах держался, ослаб, захмелел. И, поверите, ни дьявола больше не помню. Очнулся, вижу, сидит рядышком китаец, спрашиваю, что, мол, ходя надо от меня? Где я нахожусь? А он, стервец, по-русски шибко хорошо грит, твоя, работать надо. И показывает бумагу, а в ней моя фамилия и моя личная подпись. Сунул руку в карман, матросской книжки нет, вытащили. Китаец кое-как растолковал: подписал ты, браток, спьяну обязательство служить исправно на шхуне «Святая Виктория». Выбора у меня не было. А эта «святая Виктория» хитрой шхуной оказалась. Перевозила тайно «запретку» – опий, золотишко, живым товаром не брезговала, позже узнал, что в случае поимки кого из нас, по закону той страны нам полагалась каждому мыльная веревка на шею. Команда наша состояла из девяти отпетых гавриков. Однако мирились, когда приходилось брать купеческие корабли на абордаж.
Пан Самборский повернулся спиной к Янеку. У него возникло двоякое чувство: с одной стороны он получил задание от посла «отложить дело беглого поляка в долгий ящик», спустить на тормозах. Дел в Царстве Польском не впроворот, а тут еще этот беглый. Но с другой стороны, чисто по-человечески ему было жаль этого беглеца – подумать только в каких лихих переделках он побывал и выжил. Вряд ли Самборский мог ответить, чем именно понравился ему этот Янек с Сахалина. И еще останавливала дипломата тайна, о которой намекал беглый. Решение пришло само собой: вряд ли стоит выслушивать до конца его исповедь, лучше всего передать сего пана в польскую уголовную полицию, нехай там разбираются.
– Пан Самборский, – Янек разгадал о чем раздумывал дипломат, – умоляю ради Матки Бозки, помогите мне добраться до Польши. Мы же –родственные души, родная кровь,поляки, а значит, просто обязаны протягивать друг другу руки. – Подумав немного, добавил. – Клянусь, вы получите за это – Янек не докончил фразы.
На следующее утро Янека, без объяснения причин вернули в тюрьму, а спустя пару недель в условленном месте, передали с рук в руки польской жандармерии.
Пограничный катер быстро набрал скорость и вышел в открытое море. Янек сидел на скамье, на верхней палубе и не верил тому что происходило. Его освободили от суда и отправили на родину. Янек вспомнил гримасы Самборского и сам чуть не зарыдал, поняв, что земляк так переживал за его судьбу. Но путь на родную землю был еще не совсем ясен. В Одессе, откуда его 15 лет назад отправляли на каторгу, Янека посадили на поезд, который шел в Санкт-Петербург. Снабдили деньгам и документами. Приодели, и молча, удалились… Янек не больно то был силен в географии. Лишь на вторые сутки уразумел, что попасть в Польшу можно было через балтийское а не через Черное море. «Ничего, – подумал он, – столько лет ждал, потерплю». И тут начались чудеса. На Московском вокзале Санкт-Петербурга его, оказывается, ждали. Щеголеватый гражданский в шляпе и с сигарой во рту, шагнул к нему навстречу и, раскинув руки, заключил Яна в объятия.
– Не узнаешь дальнего родственника? – Пробасил незнакомец. – Ты знал на Сахалине Бронника Пилсудского? Я его родной дядя Зиновий. Да, Зиновий Пилсудский. Питерский чиновник.
– Но, как вы узнали о моем прибытии? – удивился Янек… Дядя Зиновий промолчал, не удостоив его ответом.
Два дня в столице прошли в суматошных передвижениях по городу, долгих ночных беседах, знакомству с газетными публикациями и по гулянию по Невскому. Янеку показалось, что главный проспект не сильно изменился: спешили в обоих направления «гужбаны» – ломовые извозчики, по центру изредка двигались конки, а дома, покрытые копотью веков словно настороженно посматривали на недавнего каторжанина и пирата.
И в последний день в Питере, перед отъездом в Вильно, дядя Зиновий, поведал под большим секретом, что в Польше опять неспокойно, что на варшавском горизонте взошла новая уголовная звезда – Юзеф Пилсудский, недавний каторжник, отбывавший три года заключения в Сибири. «Оный мой однофамилец решил возродить Польшу, поднять ее с колен, но… лично я не симпатизирую ни ему, ни остальным бунтарям, которые не желают сосуществовать рядом, жить в мире с Россией...
Янек едва держался на ногах, столько приключений выпало на его долю, к тюрьмам и острогам попривык, а к тайным беседам – нет. Уже перед отходом поезда, на многолюдном перроне вокзала дядя Зиновий шепнул гостю, мол, газеты писали, якобы Юзеф только что вернулся из Японии, но с какой целью он это делал, неизвестно… И, пожалуйста, друг ситный, то что я тебе сейчас дам – совершенно секретный документ для служебного пользования, запомни все, а бумагу верни мне. Пользуясь служебным положением, я сумел отпечатать один экземпляр ориентировки на Юзефа. – Дядя Зиновий протянул Янеку лист бумаги, в правом углу которой был штамп «для служебного пользования, секретно».
Янек прочитал: «Сибирский ссыльный, осужденный за подготовку покушения на императора Александра третьего, командир бригады в армии императора Франца-Иосифа, потомок древнего шляхетского рода, главный редактор подпольной газеты, организатор ряда ограблений банков, почтовых поездов, узник немецкой и русских тюрем. Всем патриотам рекомендуем сообщать в тайную полицию передвижения этого опасного человека»…
Пыхтя, выбрасывая клубы пара, к перрону подошел поезд. Янек вернул листок дяде Зиновию, обнял его и сказал: «Родина и народ Вас не забудут. Матка Бозка, как велик мир»!» .
…Вильно, казалось бы, знакомый до мелочей город был полон опасностей, ибо здесь едва ли не на каждом шагу можно было встретить дотошных русских жандармов.Только в день его прибытия этого можно было не опасаться: город встретил Янека проливным дождем. Редкие прохожие почему-то подозрительно поглядывали на Янека, а возможно ему это просто казалось, и торопливо уходили прочь, отказываясь порой даже указать дорогу, где проживают, возможно, люди ,которые должны его приютить на первых порах, но…не успел он пересечь привокзальную площадь, как возле него приостановилась повозка с узкими зарешеченными окошками, Прежде такие экипажи называли «черными воронками».
– Ян Лещинский? – здоровенный жандарм с вислыми белорусскими усищами, положил тяжелую руку на плечо Янека. – Документы! – Янек не успел ничего объяснить, как его уже заталкивали внутрь «воронка»…