ГЛАВА 4.
РЫЖИЕ ВОСХОДЫ И ЗАКАТЫ.
Отпуск подходил к концу. Оставалось дней тринадцать.
Чем ближе приближалась дата выхода на работу, тем чаще Стасика накрывала чёрная волна отчаяния.
«Где ты, Светочка моя? Почему медлишь? Ты же понимаешь: приедешь – сорвусь даже под пулями, любимая! Только вот, доеду ли до тебя, Ромашка моя? Боюсь, что нет, и они окажутся быстрее. Приезжай скорее, прошу! Мне не выжить без твоих глаз, Рыжуха! Не выжить».
Сидел и курил на заднем крыльце нового дома, что построил недалеко от родительского.
«Купил дом матери через подставного человека – пусть думает, что продала чужому. Не стал сам покупать – зачем смущать? Стоят теперь рядом, не разлучаются, касаются ветками старых и новых яблонь, шумят листвой, напоминая, что жизнь продолжается, несмотря ни на что, – наблюдая за очередным закатом, всё больше курил. – Ещё один день, отнятый у нашего счастья, любимая. Неужели встретимся лишь на несколько часов? Как жестоко, Господи! После четырёх лет разлуки? Несколько часов?! А ты щедр, очень…»
Дойдя до точки отчаяния, падал навзничь и кричал! Слишком сильная боль терзала душу и тело.
«Я не могу больше без Белки жить! Физически! Предел ожидания достигнут. Всё, – смолкнув, чётко осознал: – Не приедет, больше не стану спорить с верой и её догмами: прекращу эту никчемную муку – жизнь-пустоту, жизнь-отчаяние, жизнь-одиночество. Никому не наврежу, а те, кто знал и любил, оплачут и забудут. Пусть нескоро».
…Утром звонком вызвал начальник в контору.
Положив трубку телефона, Стас разрыдался бурно, отчаянно и сильно, рухнув мешком на пол холла.
«Даже отпуска не дадут догулять! Уже вызывают! Вот и всё, родная. И это время отобрали у нас с тобой. Вот и всё. Край. Конец всему».
Приехав в Загорск, понял, что «слежка» возобновилась.
«Значит, работа началась», – закрыл в панике глаза.
Долго сидел в машине. С трудом взял себя в руки и, зажав все эмоции, пошёл в кабинет «на ковёр». Сознавал и понимал, что это будет за разговор и о чём.
«Не мальчик. Сам тогда поклялся Виктору, что срывов не будет – нарушил клятву».
– …Я понимаю, даже не упрекаю в нарушении тобою же данного слова…
Серьёзный начальник не мог смотреть в измученные глаза подчинённого, как тот их ни прятал.
«Бедный парень! За что ему такая жизнь послана? Тогда девушку потерял, сорвался. Теперь, эта английская школьница. Чуть головы ни поотрывали за неё! Как его не арестовали?.. Загадка».
– Станислав, пойми: больше нам не простят с тобой проступка, понимаешь? Мне-то ещё пару лет и на пенсию, а вот тебя, сам знаешь, что ждёт, – тяжело протяжно вздохнул. – На неё была похожа, да? – не договорив, знал ответ.
Стас дёрнулся, просто вскрикнул от боли в душе, словно Виктор хлестнул его по голой коже калёным прутом!
Почувствовал, чертыхнулся про себя, покраснев до лысины.
– Прости. Больше не услышишь от меня подобного. Всё я понял сразу. Только виню себя за то, что не перевёл тебя на другую группу. Не прощу себе этого до смерти! Это моя вина в случившемся, только моя, так и написал им.
Устало потёр лицо, постаревшее как-то враз, словно десяток лет сразу навалилось на моложавого до этого события мужчину, согнув и придавив виной.
– Ты меня прости за близорукость, Стасик. Я старше и опытнее тебя, багаж жизненный за плечами немалый – обязан предвидеть подобное! Это был мой долг!
Расслабил тугой узел галстука нервным движением руки, промокнул испарину на лбу носовым платком, повертел в руках. Вздохнув, крепко безмолвно выругался, поняв, что скоро встанет и обнимет мальчишку, прижмёт к груди и назовёт сыном. Покачал головой, придавил сердце коленом и… взял себя в руки.
– Отныне у тебя действительно больше не будет повода для срывов, – решительно проговорил, выпрямился в кресле, привёл одежду в порядок, сел ближе к столу, став просто начальником. – На маршрут выходишь через двенадцать дней. Догуливай положенное. С этого дня, ты на возрастных группах. Молодёжью займутся Анастасия Зямина и Вячеслав Древнов. Они прекрасно поладили друг с другом и с подростками нашли общий язык. Ты многому их научил, спасибо от всего бюро!
Протянув, пожал притихшему парню руку, стараясь не заглядывать в глаза: там была боль и мёртвая пустыня.
– В напарники тебе скоро прибудет пара новых ребят с других маршрутов на стажировку. Теперь, ты у нас будешь вроде пробного полигона: обкатывай, натаскивай, развивай в ребятах гибкость и находчивость. У тебя талант на всё новое и неординарное – дерзай, Станислав. Стану частым гостем на маршрутах, хочу убедиться, что молодёжь усваивает твои уроки, – поднял серый взгляд, спросил, глядя прямо в глаза. – Просьбы есть? – увидев печальное покачивание русой головы, вздохнул.
Встал с кресла, вышел из-за стола, провожая служащего.
– Отдыхай. Настю перекинули на новый маршрут – не помешает побыть одной! Пусть соскучится посильнее, а там Славик за ней с радостью поухлёстывает.
Улыбнулся криво, понимая, что у того нет никаких шансов с Настей.
– И ещё, – остановился в дверях. – Если что-то непредвиденное – звони, – подал маленький клочок с номером телефона. – Они будут решать, – шепотом договорил: – Подумай хорошо, прежде чем набрать их.
Выезжая из города, Стас видел их машину в зеркале заднего обзора. «Пасут».
Вечером, затопив камин, вышел с бокалом коньяка на заднее крыльцо, провожая очередной закат.
«Ещё короче стало наше счастье с тобой, любимая. Двенадцать дней. Уже одиннадцать, считай. Боже… Где ты, Светочка?»
Опустив голову, погрузился в печальные воспоминания. Лишь они и оставались. Закрыв глаза, всё звал её и звал, шепча эту молитву-заклинание в тысячный раз.
Где-то в доме хлопнула дверь.
Вздрогнув, глаз не раскрыл: «Это сквозняк, только ветер, такой же одинокий, как я».
Поставил на столик нетронутый бокал, встал, опершись спиной на опору веранды. Откинув голову, прислонился затылком к деревянному столбу, закрыл глаза. Глубоко и тяжело вздохнул и не успел выдохнуть, как к нему кто-то прильнул телом, нежно обняв за шею! Не раскрывая глаз, осторожно выдохнул, замер, медленно вдохнул запах волос. Задрожал. Задохнулся. Закричал в уме!
Одёрнул себя: «Стоп! Не торопись! – ещё раз вдохнул вдумчиво, тщательно. – Духи незнакомые, запах шампуня тоже, – опустил голову и губами прикоснулся к коже лица. – Господи…»
Утробно застонав, провёл вниз к шее и ключицам, стараясь не сорваться и просто не приняться рвать зубами то, что было совсем рядом.
«Света! Её кожу, ни с какой другой не спутаю, даже сотню лет спустя!»
Не раскрывая век, мягко проводил руками по лицу и плечам, телу и бёдрам, касаясь кончиками пальцев, вновь знакомясь и узнавая, стараясь вобрать, ощутить, запомнить новые чувства. Кровь закипела, в голове загудело, лицо вспыхнуло от прилившей крови.
«Спокойно, Стас! Не сорвись. Всё испортишь. Ты же чувствуешь: она делает то же самое – держится из последних сил. Как удаётся? Хорошо её знаю. Видимо, справилась за годы с нервами и темпераментом. Вылечили?.. Возможно. Но понимаешь сам: спровоцируешь – сорвёшь психику. Будь сильнее. Держись, Стасик…»
Прижавшись к любимому, тихо плакала, не предпринимая попыток расшевелить, наброситься с поцелуями, криками или выяснениями отношений – дала себе слово, что станет взрослой и выдержанной и больше не повторит тех безумств, что были дурной нормой в юности.
«Пора взрослеть, Лана Вайт!»
Она всё-таки поменяла полностью имя и фамилию, поддавшись всеобщей шумихе и моде на себя любимую, паря на крыльях славы и почитания, которые и побудили к кардинальным переменам в жизни и имени. Целая жизнь без него, без Стасика. Четыре года! И вот, пройдя огонь, воду и медные трубы, приехала, вернулась к нему, к мужу. Первому.
«Да, любимый, ты был прав – прошла многое. И повидала многих. И любимых. Но, каждый раз расставаясь с очередным бойфрендом, корила и презирала себя, срывалась и стенала, кидалась в разврат, пьянство и наркотики, а бедный папа сходил с ума, разыскивал, вытаскивал и, арестовывая, запирал в клинике. Спасал. Для тебя, единственного, суженого. Понял первопричину срывов и падений. Мама рассказала, наверное. Она и настояла на творческом отпуске, на “возвращении в родные пенаты за духовной подпиткой оскудевшего таланта”. Я вернулась и, даже не позвонив Марии, ринулась на такси сюда, в Хотьково, к тебе, любимый. Первое, что увидела, выходя из машины, – новый дом! Ты выполнил обещание построить нам домик! Заходя в дверь, плакала. Он прекрасен! Ты многое вспомнил из наших мечтаний: просторный, полный воздуха и света, со сквозным коридором, ведущим на заднюю веранду, выходящую в большой сад с видом на закат. И слов не надо, всё сказал наш дом: я не забыта и по-прежнему любима тобой, мой Стасик».
Разжав руки, сцепленные на его шее, отстранилась, рассматривая любимого в догорающих лучах оранжевого заката.
«Сильно вырос, возмужал и повзрослел. Серьёзный мощный мужчина. Такой красивый! Ты всегда был чудесным, муж мой».
Справившись с молчаливыми слезами, достала платок, нежно вытерла свои и его слёзы, взяла в тонкие руки дорогое лицо, лаская большими пальцами подбородок и любимые губы.
Дрогнули. Глаза медленно открылись.
«Такие измученные!.. Как тогда, на Яузе».
Смотря в души, не могли насмотреться, переливая отчаяние и радость, обмениваясь болью и… загорающимся безумием. Одновременно закрыли глаза, постарались вернуть равновесие в неистовые, буйные, дикие сердца. Вздохнув, вновь раскрыли и тепло улыбнулись.
– Здравствуй, жена моя.
– Здравствуй, супруг мой, – навзрыд заплакав, бросилась в объятия, крича и целуя всё сильнее.
Шагнул, подхватил, стиснул, зажал, как тогда, на Русаковской набережной Яузы-реки, сполз на пол веранды, усадив загоревшуюся в истерике Белку к себе на бёдра. Склонился вперёд, почти до пола, целуя любимое лицо, шею, ключицы, волосы.
«Словно не было этих четырёх лет, я снова выпускник интерната, с ней по-прежнему нервная истерика. Тогда выдержал, постараюсь сдержаться сейчас. Мы больше не дети – свой дом за плечами. И прожитое и пережитое время. И то, что имеем впереди, пусть несколько дней. Значит, опять короткая сказка тебе досталась, Стас. Входит в привычку – любить краткое время, расплачиваться годами одиночества и слёз. Сам согласился на такую жизнь.
“…И что самое тяжёлое в этой ситуации – счастья с ней не жди! Это будет мучительная, изматывающая, полная падений и провалов жизнь. Сломали психику девочке…” – сказала София, предсказав и предупредив тебя, не так ли?
Мучаюсь, проваливаюсь и падаю в ней, невыносимой и жестокой, только молю Бога о той, ради кого терплю: чтобы послал Светочке покой и радость. Сам же буду пить горечь и беды за двоих, только её огради, Господи…»
Почувствовав, что затихает, медленно поднялся, откинулся спиной на опору, с любовью прижал жену к груди. Положив её голову на своё плечо, ласково касался родных губ, по которым так скучал! Едва дотрагиваясь, старался не навредить Белке, ещё содрогающейся и дрожащей в припадке.
«Сорвалась. Не помогло лечение. Сломанная психика. Понимаю».
– Успокойся, любимая. Теперь всё будет хорошо. Главное, ты дома, – ласкаясь, укачивал. – Мы все тебя ждали: и я, и дом, и ромашки, и солнце. Давно. Безмерно рады, что выбрала время и приехала. Сознаю – на короткое время, но, помнишь, что тогда сказал? И нескольким дням буду рад. Радуйся и ты. Благодари судьбу, что увиделись, что оба живы-здоровы, в трезвой памяти и уме, не сгинули ненароком…
Успокаивая, почти не соображал, что говорит. Заставил себя замолчать: «Цыц, трепло! Не хватало, в приступе безумия, проболтаться! Молчи, Стас! Ей проблем с нашими Органами только не доставало! Любуйся, радуйся, люби Ромашку канадскую».
– Смотри, – повернул её лицом к солнцу, окрасившему всё малиновыми тонами. – Дождалось-таки тебя! Полторы тысячи закатов и столько же рассветов этого ждало… Всё и все ожидали… И я с ними…
Не договорил, захлебнувшись невыносимой горечью, перехватившей горло стальной рукой, даже потемнело в глазах от удушья.
Поняла, прильнула с нежным, почти незнакомым поцелуем, невесомо лаская лицо тоненькими пальчиками с дизайнерским маникюром и красивыми колечками.
Разглядывая, отвлёкся, задумался: «Интересно, мои безделушки когда выбросила? Не брала в Канаду вовсе? Конечно, зачем они – лишняя драма и воспоминания. Правильно, родная. Так и надо. Когда меняешь жизнь, обрывать нужно все нити сразу. Быстрее раны заживут…»
Не закончил рассуждения, почувствовав, что стала раздевать его. Встал с пола веранды, взял на руки Свету и крепко прижал к груди, сдерживая её руки.
Так проводили солнце: сердце к сердцу…
…Утренняя заря была такой же румяной, как и вчерашний закат.
Встретили её в постели, на втором этаже, в комнате со скошенными потолками, точной копией спаленки, той, где увидели первый супружеский рассвет пять лет назад.
Алые блики лежали на обнажённых телах, подчёркивая красоту и молодость.
Почти не удалось сомкнуть глаз – страсть сорвалась с поводка, как ни держали. Не сдержались. Слишком долго ждали. Чересчур.
Вот и было в спальне всего слишком: криков, плача, ругани, слов любви, стонов, упрёков.
«Настоящая итальянская семья!» – хохотали и по-новой накидывались друг на друга с любовью и обожанием, с недетской страстью и запросами тел.
Под утро, когда луна заливала пейзаж серебристыми потоками света, создавая ощущение зимы, Стас сорвался. Не подумав, как следует, вывалил на Белку всю горечь одиночества, заметив с кривой усмешкой, что многому научилась у канадских любовников – загляденье.
Светик, подхватив на ходу лишь кружевной пеньюар, кинулась на улицу в лунный голубой свет, побежав по росе босыми ногами и заплакав навзрыд.
Опомнился, кинулся следом нагим, догнал её возле беседки, схватил за руку.
Вырвала с такой силой, что свалила его в мокрую траву, упав и сама.
– А ты святой?.. Не слепая, тоже заметила высший пилотаж в ласках! Да ты ещё искусней меня – настоящий фантастический герой-любовник! Тебе ли упрекать?!
Сверкала негодующими глазами, сидя на коленях в мокрой траве, застёгивала трясущимися пальчиками пуговки кружевного халатика, под которым светилось обнажённое тело.
– По имени не назвал ни разу! Только клички. Всех Ромашками зовёшь? Сколько лепестков оборвал? Что, такая опытная, я тебе стала не нужна?..
Лежал ниц, не поднялся. Взяв в руки её ножку, стал целовать, выпил росу с кожи, грел и ласкал.
– Нужна. Всегда будешь необходима, Светочка! До последнего вздоха. Не сомневайся, родная! – целуя, и вторую ногу осушил, согрел губами каждый пальчик. – Нужна на любых условиях! На всяких, какими бы они ни были, поверь. Ничто и никто меня не отвратит от тебя, Светланка моя! Ничто. Знай об этом. Что бы ни случилось – я твой. Клянусь. Нет той меры, что измерит мою любовь к тебе, любимая! Нет. Сделаю, что угодно, преступлю всё: и закон, и мораль, и душу, и саму смерть, но останусь твоим, единственная. Спущусь в ад, но останусь рядом – будем кипеть в одном котле. Да ты и сама знаешь – ничто не изменилось для меня с первого дня, когда ты налетела во тьме, помнишь? Ничто, Светка!
Притянул, повалил в холодную мерцающую росу, голубую, как иней. Поразился: «Словно в снегу лежим!» Взяв заплаканное любимое лицо, стал нежно целовать, выпивая горько-солёные капли незаслуженной обиды.
– Прости, дурака, молю! Нет оправдания – понимаю. Был несправедлив к тебе, Светланка моя. Если можешь – прости, нет – назови цену, чем смогу искупить вину.
– Твоя жизнь, идиот! – заплакав, вцепилась с поцелуем, вжимаясь всё сильнее в тело. – Только она мне нужна…
– Забирай, пожалуйста, не медли. Сердце и душа давно в твоих руках, забирай и тело с жизнью, Светик-семицветик. Всё равно, как только уедешь, не выживу. Станут ни к чему, пропадут напрасно, – осип до шёпота. – Прости. Слабый муж тебе попался, любимая. Но это предел. Больше не могу жить без тебя. Не могу!
Целуя прохладные губы, не смог сдержать слёз.
«Столько отчаяния в душе накопилось за долгую разлуку. Короткая встреча не в силах растопить глыбы льда в душе. Не в силах! Нужны годы огня и страсти, а не считанные дни – теперь понял отчётливо. Что-то сломалось в сознании. Нет сил бороться дальше. Нет».
– Ты мне необходима, оказывается, ежеминутно, Ромашка моя полевая. Каждые день и ночь! Никак иначе, – говорить перехотелось.
Дальше любовь и страсть криками радости огласили сад в предутреннем зареве.
Когда отплакала, поднял её, мокрую и холодную, и понёс под горячий душ.
Первые лучи встретили в комнате со скошенными потолками.
Любя опытной, зрелой и искусной любовью, радовались, дарили наслаждение со знанием дела – сказались связи на стороне и накопленный жизненный багаж.
Больше никогда к теме неверности не возвращались – любовь важнее упрёков и ревности.
Лежа в оранжевых потоках утреннего света, Стасик парил в таком облаке счастья, что едва не сорвался в плач. Еле сдержался.
«Нервы сдали. Как мальчишка стал!»
Нежно прижимая тело любимой, невесомо целовал волосы и голову, гладил легко и осторожно. Измученная, задремала на груди, а муж был просто не в силах отпустить на простыни! Ему нужны были, как воздух, её тяжесть на торсе, нежное дыхание, запах и нежность кожи, шёлк волос, вздрагивания во сне и хриплый низкий стон. Он когда-то сводил с ума, заставлял зажимать рот от крика, гореть от острого желания.
«В те ночи, когда спала с сестрой в соседней комнате, только невероятная выдержка спасала Белку от меня – готов был “взять”, не обращая внимания на Динку! – виновато улыбнулся. – Ты всегда так на меня действовала, единственная! Никто не зажигал душу. Только Энни, но в ней я увидел тебя, вот и сорвался. Если б ни сильное сходство – не случилось бы ничего, не поломал бы шотландке жизнь. Теперь только богу и спецслужбам известно, что с нею происходит, – тяжело вздохнул. – Мне никогда этого не узнать. Прости, Аннушка…»
Неделя прошла в любви и страсти, недолгих вылазках в городки, походах в гости и по памятным местам, бесконечном фотографировании материала.
– Нет времени делать наброски на бумаге, фото – спасение, – терпеливо объясняла. – Я лишь делаю пометки в блокноте об особенностях материала, цветности, ракурсе, специфике, и таким образом набираю материал для следующего цикла картин, на который уже есть заказ и контракт. Многомиллионный. Сорвать не имею права. Но только его. Новых не заключала, сославшись на объёмную работу текущего, как и на всякие рекламные и промоутерские программы. Как только закончу – буду свободна больше. Появится возможность что-то поменять в жизни. Отыщется время и на личную жизнь с мужем, с моим Стасиком, – тепло улыбнулась, любяще окунулась в глаза. – Но если ты чувствуешь, что не выдержишь, мы поженимся, и я увезу тебя с собой в Канаду.
Её тихий голос заставил Стаса резко выпрямиться на кухонном стуле и замереть.
– Только так, любимый. Там всё делают деньги. Пока контракт не выполнен – я раба.
– Нет. Прости. Я не поеду. Кем я там буду? Мистер Вайт? Ты же не станешь Минаевой? Нет. Вайт прославлено – понимаю. Прости, моё место здесь. И работа. С места не сдвинусь!
Понимал, что слова могут стать приговором счастью, без того короткому, но год повязан по рукам и ногам.
«Предупредили: “Никаких изменений в личной жизни. На контроле обеих Систем”, – закрыл глаза в ужасе. – В ловушке. Вот оно, счастье – соглашайся и уезжай! И пусть ты будешь “за женой”, а не она замужем. Обидно, но можно пережить, найти дело: три языка свободного владения и ещё три беглого не дадут пропасть. Ан нет, не поедешь, даже рыпаться не стоит – пристрелят!»
Постарался объяснить.
– Заканчивай контракт и приезжай домой. Время покажет, куда кривая выведет. Пойми правильно, Светочка!
Схватил в объятия, когда соскочила в негодовании, глубоко посмотрел в синь. Пока застыла в поражённом молчании, попытался донести мысль:
– Молю, не делай поспешных выводов!
Тревожными глазами посылал сигналы: «Пойми! Услышь!»
Затихла, резко побледнела и… зажала рот руками, сдерживая крик, поняв.
Кивнул грустно, метнул взгляд в сторону Москвы. Продолжая смотреть в душу, ласково притянул, приник с грустным поцелуем к родным губам, обречённо покачав головой: «Не позволят».
Прошептала три буквы, кивнул и вновь прильнул к губам. Прижалась, задрожав, скупо всхлипнула, беззвучно простонав: «Из-за меня?» Помотал головой. Стояли, обнявшись, понимая, что ещё не все беды прожиты. Чтобы воссоединиться, придётся с Органами бороться!
Утихнув, вскинула решительные глаза.
«Я хорошо знаю этот взгляд! Понимаю, что сейчас изречёт», – хмыкнул и не ошибся.
– Сейчас же едем в Москву!
– Как только отзвонюсь, – обречённо проговорил.
Непривычной покорностью породил в Белке дрожь страха. Притянув голову, поцеловал в рыжую макушку, порывисто нервно вздохнул.
– Вот так-то, любимая девочка. Посиди, Светик. Пойду о встрече договариваться.
Достав из джинсовой курточки заветный номер, набрал на домашнем телефоне, прекрасно сознавая, что он на «прослушке».
Разговор был короткий:
– Через час в Загорске, в кафе на набережной.
– …Ну? – неподвижные стальные глаза, мощный медвежий разворот плеч, бычья короткая шея, какое-то незаметное лицо, спокоен и хладнокровен. – Мы в курсе о гостье.
– Едем к ней на квартиру, – Стас положил листок с адресом и номером телефона. – Надо навестить родню в столице. Вернусь в срок.
– А если скажу «нет»? – надменно вскинул лохматую бровь.
– Всё равно поеду. Она моя жена. Мы не виделись четыре года. Вы тоже люди и должны это понимать, – говорил спокойно, не повышая голоса, не смотря в лицо.
– Тебя предупредили! Подписку дал! Под пули полезешь? – ожил, поразился.
Стасик мельком зыркнул, тайком усмехнувшись: «Живой! Надо же!»
– Да.
– И за неё не боишься?
– Мы с ней одной породы. Даже под пулями поедем.
– Сумасшедшие… Страха нет или идиоты?..
– Любим друг друга. С детства. Лучше позвольте побыть эти дни вместе. Провожу в Канаду и вернусь. На работе появлюсь вовремя.
– Сиди здесь.
Поднялся, вышел, перешёл на другую сторону шоссе, сел в припаркованную у обочины серую машину с тонированными стёклами.
«Созванивается с начальством и сообщает московским наблюдателям адрес. Значит, встретят и будут “вести” повсюду. Плевать. Пусть хоть всю армию поднимают! Я еду к своей жене», – страх отступил, освободив и душу Стаса.
Вскоре «опер» подошёл к окну кафе, дождался, когда подопечный посмотрит на него, кивнул в согласии коротко стриженой головой и тут же уехал.
«Слава богу, разрешили! – радостно улыбнулся, затрепетал Стас. – Боже… мы опять сорвёмся! Что же особенного в той квартире? Едва там оказываемся – головы сносит! Будто не воздух в ней, а любовный эликсир разлит повсюду».
Дрожа в предвкушении, поехал домой. Проезжая привычной дорогой, заметил, как пожелтели деревья.
«Красота начинается – золотая осень. Как, должно быть, красиво в Сокольниках и на Яузе! Потому Светик рвётся туда: и я под боком, и материал нащёлкает – писать некогда. Сильно изменилась: стала трезвомыслящей, расчетливой, способной оглянуться назад и вглядеться вперёд, научилась планировать и предвидеть. Умница. Спасибо, София! Низкий поклон вам всем, кто так перевоспитал мою Рыжую Белку, сумасшедшую и неистовую. Только любовь способна помутить её разум и то ненадолго, – лукаво улыбнулся. – Какая затейница! Последние дни занимается любовью под пристальным взглядом фотоаппарата и зеркал! Забугорные любовники многому научили. Браво! Не ревную – сам такой: учу и учусь и не упускаю момента. Много раз уже изменял Настёне, иначе не выдержал бы совместной жизни по принуждению. Оторвавшись телом, спокойно могу лечь в постель, удивляя новыми штучками. Тоже учится бесконечно. Пока удавалось скрывать “леваки” – партнёрши заинтересованы. Они едут в Россию и за сексуальной экзотикой. Такие страстные! Кажется, их мужчины увлеклись чем-то другим, и женщины просто одержимы сексом!»
Посмеивался, пока ехал, ловил в зеркале заднего обзора знакомую серую машину: «Даже не меняют, открыто преследуют! Обнаглели».
Через час выехал с женой на Ярославское шоссе, радуясь до трепета в горле: «В Москву!»
Август 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/08/24/1867