Звонок телефона раздался в тот самый момент, когда я зашел домой. Это был Семен, и по его заводному, настырному голосу я понял, что он в загуле. Семен предложил встретиться на остановке: «Чего киснешь дома, посмотри, какая погода. Давай зайдем к Фрэнку на работу»,- заинтриговал меня друг. Я давно его не видел, и был рад теперь услышать. Только странным показался тот факт, что звонил он из родительского дома. Размашистым шагом, перепрыгивая через весенние лужи, я оказался на месте уже через десять минут.
Семен был слегка пьян. Его веки наполовину прикрывали глаза, что говорило о готовности к подвигам. Однако выглядел он совсем не веселым. Проехав несколько остановок, мы вышли, решив остальной путь осилить пешком.
- Фрэнк сейчас работает сторожем на стройке. Посидим у него, поболтаем, узнаем, что по чем, - раскрыл свой план Семен.
- Он работу сменил? Помню, Фрэнк когда-то металлоломом занимался. Уверен, что получал он там гораздо больше, чем на стройке, - удивился я неожиданной новости.
- Так ты ничего не знаешь? Значит, отстаешь от стремительно меняющегося мира, - шлепнул Семен газетной фразой. - Представляешь, он стал православным человеком. Погрузился в религию, и плывет теперь, а может, тонет в этой стихии. Подарил магнитофон брату, раздал музыкальную коллекцию, которую собирал лет десять. Да, и бросил старую работу. Сейчас он не пьет и не курит. Кстати, у него осталось несколько кассет. Если тебе нужно, то попроси.
- Бросил курить «Беломорканал»? Это поступок из разряда подвигов. Что с ним произошло?
- А черт его знает. Жил себе Фрэнк и бац, нет его уже. Теперь он другой человек. Как говорится, чужая душа – потемки, пойди, разберись в ней. Читает христианскую литературу, а днем ходит в какой-то монастырь. Там работает за еду.
- А как же его семья? Ведь он практически содержал ее.
- Как там сказано в писаниях, что пришел я разделить человека с семьей, друзьями, и пошлю всех на хрен, в общем.
- Да, там есть фраза, кажется, что враги человеку – ближние его. Неужели Тим тоже?
- Святое не трогай. С Тимом он по-прежнему гуляет по утрам, да и по вечерам тоже. Я преувеличил, конечно же, и отношения с родителями у него нормальные. Его младший брат работает, он институт окончил. Значит, есть, кому содержать семью.
Семен шел, понурый, глубоко вздыхая через каждую дюжину шагов, которые давались ему теперь с трудом. Не спеша, в молчании, мы одолели длинную улицу.
- Ты скажи лучше, что с тобой случилось? – я постарался вытянуть из него причину унылого настроения.
- Что тут можно ответить, да ничего, - отмахнулся он.
- Я начинаю волноваться, и остальные друзья, наверно, тоже.
- Это, какие такие друзья могут волноваться?! – он остановился и посмотрел сквозь меня. – Друзья,…кому это все надо, а?
- Ты о чем сейчас?
- Обо всем. О семье, или работе, например. Кому нужен был диплом? Мне? Нет, как оказывается. От него толку, как от дырки бублика. Бесполезная бумажка. Честно говоря, я на него и не рассчитывал, – Семен стал остывать. - Зато родителей уважил, и перед дочерью будет, чем похвалиться.
- Кстати, как она поживает?
- Не знаю, наверно, хорошо.
- Как это понимать?
- Я уже несколько дней не живу с семьей. Так получилось. Знаешь, прихожу поздно домой с репетиции, а жена молчит. Ну и я тоже. Так может продолжаться несколько дней. К чему такие сцены! Мне же ничего не нужно, кроме музыки, ничего, - схватив меня за рукав, вымолвил Семен тихим голосом, почти шепотом, и опустил голову.
Мы шли, каждый по себе, пока вдалеке не показалась стройка.
- Значит, у тебя со Светой не вышло. Хорошо, что вы сразу все поняли, и не стали тянуть резину или выяснять отношения, как это часто происходит в других семьях. Мучили бы сначала себя, а потом дочь.
- И кто это утверждает, Лев Толстой? Ты сам хоть раз в жизни делал подобные поступки, чтобы судить?
- Нет,… не помню. На уловки стараюсь не поддаваться, хотя все мы когда-нибудь попадаемся.
- Ха-ха! Что ты скажешь лет через двадцать, колобок. Значит, от бабушки сбежал, потом от дедушки. В конце концов, ты сдашься, и встретишь такую лису, что будешь мечтать о постели с волком, - Семен искренне рассмеялся.
- Что же, по-твоему, получается, человек должен выбирать жену методом тыка? Если понравилась девушка, то сначала нужно сблизиться с ней, узнать характер, привычки, желательно найти общие увлечения, потом обязательно затащить в постель, и дело в шляпе. Считай, что влюбился. Спутница жизни найдена. Затем отношения разладятся, ошибка выйдет, люди разойдутся, и снова готов искать невесту. Подобно белке в колесе, так можно крутиться до бесконечности, как в хрониках светской жизни.
- Ого! Ты говоришь, как педант. Никто никогда не думает об этом, а просто делает. Вижу, тебя нормальные отношения не устраивают, тебе нужно нечто большее. Так будешь искать принцессу до могилы, а не жить с ней до гробовой доски. Все ведь просто: увлекаешься, или думаешь, что влюбился, женишься. Потом страсть заканчивается, но привычки остаются. Ими человек и живет, потому что так легче. Это и называется счастьем. У меня, к сожалению, подобной привычки не появилось. А тебе, значит, данный порядок не подходит, ты не согласен идти на компромисс с судьбой. Ты хоть сам знаешь, чего хочешь?
- Разве в таких вопросах могут быть компромиссы? Хотя я не уверен. Может быть, завтра поступлю так, как нужно: положусь на инстинкты, и по запаху найду нужных кандидаток. Потом приценюсь и сделаю выбор.
- Ты просто мачо. Нет, ты настоящее животное. Нет, тоже не подходит. Я понял! - Семен остановился и как-то странно посмотрел на меня. - Кажется, ты гей.
- Что?!
- Ты странно ведешь себя. Сторонишься девчонок, не подпускаешь их близко. Не стесняйся, признавайся. Мы, бисексуалы, все поймем, - Семен мягко положил руку мне на ягодицы и стал их поглаживать. При этом у него появилось стеснительное выражение лица, он исподлобья посматривал на меня, словно в щелочку двери.
- Тебе лучше расстегнуть мне ширинку, уж я-то знаю.
Сначала не выдержал Семен, и рассмеялся. Потом и я не стерпел. Наш шаг заметно ускорился. За ближайшим поворотом луч прожектора осветил дорогу. Показалась стройплощадка, похожая на руины или даже опасную зону, оцепленную в спешке бетонным забором.
Фрэнк открыл нам ворота. Он изменился с тех пор, как я видел его в последний раз. Лицо исхудало, а жиденькая борода придала ему вид семинариста в летах. Движения стали более размеренными и целенаправленными. Осталась только улыбка, медленно появляющаяся и также незаметно растворяющаяся. С ней Фрэнк и встретил нас, пригласив в единственную комнату, где удалось создать минимальные удобства.
Не говоря ни слова, мы разложили на столе продукты. Я закурил сигарету. Фрэнк смотрел на нас, оттаивая, и его движения снова приняли знакомые черты. Покачиваясь из стороны в сторону, он как будто не мог принять одного решения из сотен вариантов. Ноги хотели подойти к столу, а голова по сторонам озиралась, словно сомневалась.
- Давай, угощайся, - кивнул ему Семен.
- Нет, лучше не надо, - ответил он, и складки недовольства появились на его лбу. – Вообще, не стоит предлагать мне то, что я не буду. Вы же знаете. А вот чаем я вас порадовать могу. Хотите?
- Нет!! – воскликнули мы одновременно.
Фрэнк достал железную кружку и протер тряпкой. Насыпал в нее горсть травы из стеклянной банки, налил воды и положил кипятильник, заворожено наблюдая за процессом.
- Ну, как у тебя дела идут, рассказывай, - Семен подождал минуту, чтобы спросить.
- У меня теперь нет больших дел. Вот, чаи гоняю, - ответил Фрэнк.
- На жизнь хватает?
- Человеку много не надо, если он способен отказаться от ненужных вещей.
- Даже от папирос? Как тебе это удалось? – поинтересовался я.
- Взял, да бросил. Это не так уж сложно сделать, когда серьезно решишься поменять что-то в своей жизни.
- Кстати, я слышал, что у тебя залежались ненужные кассеты. Они бы мне не помешали, если ты не возражаешь, - вспомнил я совет Семена.
- Да, остался джаз и немного инструментала. Остальное разобрали, - Фрэнк посмотрел в сторону и улыбнулся, слегка приоткрыв рот. Нечто приятное вспомнилось ему из того немного, о чем не готов был забыть.
- Еще бы, не разобрать. Такую коллекцию на помойку не выкинешь, - заметил Семен.
- Значит, ты стал затворником и отказался от всего, что было дорого тебе раньше, - напрямую спросил я, все еще не веря, что разговариваю с другим Фрэнком.
- Я не затворник. Пойми, зачем оставлять багаж, который напоминает о прошлом. Музыку я тоже слушаю, только классическую по большей части, - Фрэнк обхватил еще теплую кружку с коричневой жижей на дне и отпил.
Входная дверь заскрипела, и поток холодного воздуха ворвался в комнату. Семен сидел с сонным видом, подперев подбородок рукой. Его голова потихоньку сползала с ладони и начала сваливаться вниз. Потом замерла на полпути и взглянула на нас мутными глазами. Расчистив на столе место вокруг себя, Семен клубочком обнял ее.
- Забыл закрыть входную дверь на замок, - сказал Фрэнк и направился к выходу.
- А я приберу на столе.
На улице пошел дождь, стремительно набрав мощь ливня. Я пересел на другой стул, ближе к открытому окну. Фрэнк вернулся и взял стеклянную банку, готовясь заварить еще одну кружку чая.
- Скажи мне лучше, что ты делаешь в монастыре, - спросил я.
- Работаю. К тому же там кормят сносно, - ответил он.
- Похлебка хоть с мясом?
- Мясо в ней тоже есть, - произнес Фрэнк, улыбнувшись.
- Зачем тебе это нужно? Ты ищешь монашеской жизни. Но зачем?
- Тебе этого не понять, если ты не верующий человек. Это называется служением богу.
- Ты что, действительно считаешь, что богу оно нужно, так называемое служение. За кого ты его принимаешь?
- Что ты вообще можешь знать об этом? Прожигаешь свою жизнь, занимаясь, черти чем. Все вы суетитесь, торопитесь куда-то, вам некогда остановиться и подумать о главном, - Фрэнк стал возбужденным и его глаза, до того спокойные, почти сонные, налились.
- Да, все мы торопимся. Нам так легче. А ты отгородился ото всех, наверно почувствовал свой особый путь, или даже предназначение. Только в твоем поступке много гордыни, особенно в словах. Разве это не грех?
- Ты что говоришь? Меньше читай гнусных книжек, они тебе совсем мозги затуманили.
- Служение. Угождение. Если я не ошибаюсь, у монахов оно значит еще и вымаливание грехов не только за себя, но и за других людей, за весь мир. Не слишком ли большая ноша для вашей братии? Как можно просить за другого человека, если ты его не знаешь? Как можно молиться за себя, если язык не поворачивается произносить слова, которых не достоин. Не человек должен прийти к молитве, а она к нему. Как можно просить за весь мир? Так осмелится сделать только великий гордец. Ты кто есть? – я говорил, а Фрэнк стоял неподвижно и смотрел на меня. Ровная гладь чая на поверхности кружки покрылась рябью. – Все мы избранные, помеченные судьбой, но служение - в этом есть что-то показное. Не перед людьми, а перед богом. Тебе не кажется, что он и так видит всех насквозь, и ему не нужны поклоны смиренных монахов, устраивающих театральные смотрины души перед его взором.
- Ты…ты не прав. Монахи делают то, что считают важным, без какой-либо корысти, уж тем более без каких- либо дурных мыслей, как гордыня. Ты искажаешь тот мир, которого не знаешь.
- Тебе видней. Я говорю, что вижу. Знаешь, когда-то человек считал, что он жил в центре вселенной, у древа жизни. Постепенно мир расширялся, а человек мельчал. Теперь он почти исчез, а людей стало столько, что не протолкнешься. Что же сделало духовенство? Оно изменило человека, спасло его? Нет, и не сможет, ведь природу вещей моралью не исправишь.
- Для церкви победой будет помощь даже одному человеку. Но я понял, к чему ты клонишь. Раз мы помечены судьбой, как ты сказал, то монах избран для своей роли, которую он, заблуждаясь, считает важной. Он якобы заполнил пустующую нишу в обществе, незначительную и бесполезную. По-твоему, у него, как и любого человека, нет свободной воли, чтобы самому выбирать истинный или порочный путь.
- Монашество – это такое же социальное явление, как и тюрьма. И то, и другое не спасет человека, и не исправит. А воля,… неужели ты не замечал, что свободная воля – это самообман. Если бы человек ею владел, то давно наступил хаос. Да, у него есть разум и логика. Он способен рассчитать свои действия на ближайшее будущее: составить план на месяц, запрограммировать сделку или поездку. Я имею в виду не мелочи, а вопросы, которые решают его судьбу. Заблуждением является мнение, что человек вершит ее сам. В большинстве случаев он живет по наитию: делает то, что нравится, или занимается тем, что получается лучше всего. Так заложено природой, а не им. Иногда он меняет путь в жизни, и последующие заслуги приписывает только себе. Но если посмотреть на всю цепочку событий, приведших к результату, приглядеться к причине и следствию, то можно увидеть, что человек всегда оказывался зависимым от обстоятельств, опережавших его на один ход. Словно нарочно кто-то их подстраивал, шаг за шагом, чтобы в итоге человек изменился. Тогда в нем начинает созревать нечто новое, рождается на свет хрупкая идея, и тут подключается воля. Она не может быть создана человеком, его сознанием, эта сила приходит извне. Вспомни себя, Фрэнк, и ты поймешь, что бросил курить не совсем по своей свободной воле.
- Стоп, стоп. Тогда и заблуждения людей, по-твоему, тоже являются волей бога?
- Да. Один вкус плодов ее деятельности – это гордость, а другой – стыд. Воля бывает мертворожденной и живой. Допустим, ты стоишь перед зеркалом и понимаешь, что нужно похудеть. Тогда решаешь заняться спортом, или задумываешься о диете. Приступаешь к воплощению плана, но силы постепенно покидают тебя, желание иссякает. Воля сдувается. Так и не закончив начинание, бросаешь его, не получив результата. Тебе знакома такая ситуация? Это мертворожденный проект, продукт сознания и логики. Настоящая воля рождается вместе с подлинной идеей, и человек является лишь ее проводником, несмотря на то, что она способна нести гибель и заблуждения, которые мы ошибочно понимаем как зло. Ты знаешь, Фрэнк, что перед тем, как принять важное решение, из бессознательного человека, которое он не контролирует, за малые доли секунды исходит слабый импульс в кору головного мозга, и он говорит себе – да, вот это моя позиция, я ее сам принял. Человек – это такой эгоист и сволочь, что готов присвоить то, что ему не принадлежит. Если послушать успешных людей, что они скажут? Что 99 процентов результата – это их тяжелый труд, и только один процент – талант. Получается, что любая кухарка может управлять страной, надо только приложить усилия. Я и только я сделал себя, без чьей-либо помощи, вот позиция людей. Для дара места уже не осталось, ведь он отбирает часть лавров, поэтому за него немного стыдно.
- Что-то я тебя не пойму. Ты заявляешь о гордости и эгоизме человека, отбираешь у него волю, низводишь до состояния куклы или марионетки, и в то же время как будто смеешься надо всем? Так ты веришь в бога, или нет?
- Знаешь, это простой вопрос, ответ на который должен уместиться в одно слово. Только не обижайся, но я тебя спрошу – сколько будет дважды два?
- Что? Ты злишь меня, или шутишь?
- Тебе кажется, что я издеваюсь, потому что ответ элементарен, его знают все. То же самое и с богом. Я не верю в него, а знаю, что он есть. Разница, если видишь, существенна. Это аксиома, которая не требует от человека усилий веры. Просто вопрос поставлен неправильно, а звучать он должен по-другому – веришь ли ты в спасение?
- Это одно и то же. Когда говоришь одни слова, то подразумеваешь и другие. Все хотят верить в вечную жизнь.
- Есть люди, которые устали от нее. А для верующих – это действительно так, как и для армии благополучных, успешных людей. В вопросе бессмертия вы схожи. Они, правда, хотят жить вечно здесь и сейчас. Большинство из них так и проживут свой век, не ведая, что являются эхом пустоты. А кто-то проснется ночью и спросит себя – к чему все это. Зачем с кем-то соперничать, куда-то карабкаться, что-то преодолевать, если потуги не имеют никакого смысла, ведь доказывать себе изо дня в день, что чего-то стоишь, умеешь, значит сомневаться, что еще жив. Я не хочу ничего себе доказывать. Эти усилия, игра природы в инстинкты, самореализация амбиций не нужны никому, даже богу. Он видит изнутри нас, но не может все изменить. Он вмешивается в судьбу человека, но не может всех спасти. Известно выражение, что у бога есть слабость – это любовь к людям. Возможно потому, что ему жалко нас, следовательно, и себя, ведь он в нас присутствует.
- Теперь уже я спрошу тебя – за кого ты его принимаешь?
- Рассуждать о нем – значит внушать себе, что человек чего-то стоит. Мы сейчас этим и занимаемся. Я могу пока понять только путь, которым он приходит к человеку, но до конца не вижу дороги, по которой вернется.
Фрэнк стоял с кружкой, так и не допив холодный чай. Послышались ноющие звуки, ботинки заскрипели по полу. Семен несколько раз чавкнул и изменил положение тела за столом.
- Ну, ладно, мне надо обойти территорию, - Фрэнк уставился в окно, а ноги готовы были выйти во двор. Он поставил кружку на стол, взял кусок бумаги и стал теребить ее в руках. Со мной он больше не хотел разговаривать.
- Конечно, и мне пора. Спасибо за гостеприимство, - сказал я, опомнившись.
Домой возвращался пешком. Начинался рассвет, и зарево разгоралось на горизонте, лучами солнца раздвигая облака. Зачем я ему столько наговорил? Бестолочь. Мы бы все равно никогда друг друга не поняли. Я посмотрел на красноватое пятно на небе, еще не оформившееся в диск. Мне не захотелось щуриться, отвернуться или прикрыть глаза. Хотелось смотреть на все ясно. Но как? Череда событий, с неожиданными снами и встречами, определенно выбили меня из равновесия и теперь я не знал, это начало подъёма в гору или продолжение бесконечного пикирования. Может интуиция мне подскажет? Но она молчала, зараза. Опять, или снова. Вроде как сам разберешься, сказала бы она, обладай я чутьем. И не переживай так сильно, это всего лишь жизнь, не более. А еще, она могла бы обнадежить, что через много лет я все же сяду за стол и напишу обо всем, и по первым строчкам читателю станет ясно, к чему привело меня наваждение, а может и само прозрение. Так что же в конце?
Я ухмыльнулся, глубоко вдохнул воздух и ветер, то ли попутный, то ли встречный, подхватил меня.