(ок. 1555 — 1628)
Основоположник поэзии французского классицизма, Франсуа Малерб родился около 1555 года в Кане. Происходил он из провинциальных богатых дворян-гугенотов. После Варфоломеевской ночи отец его перешёл в католичество, но связи с протестантами не терял. Франсуа оказался старшим сыном в семье, и ему дали отличное образование — вначале в Кане, затем в Париже, а оттуда юношу отправили учиться в протестантские Гейдельберг и Базель. Более точных фактов о тех временах в жизни Малерба мы не знаем, за исключением того, что он был одним из просвещённейших людей своего времени.
В 1576 году Франсуа взял к себе секретарём Великий приор Франции и губернатор Прованса герцог Генрих Ангулемский (1551—1586), незаконнорожденный сын короля Генриха II от подруги Марии Стюарт — Джанет Флеминг. Малерб служил господину в Провансе до самого убийства герцога. Известно, что в те годы Франсуа пытался писать стихи, но столь скверные и подражательные, что позднее всё уничтожил сам.
В 1581 году Малерб женился на Мадлен Корьолис, дочери президента парламента Прованса.
После гибели на дуэли герцога Ангулемского молодой человек остался не у дел. Он вознамерился сделать карьеру поэта и представил свою первую поэму королю Генриху III (правил в 1574—1589 годах). По данным одних исследователей, сочинение оказалось столь слабеньким, что высокообразованный и искушённый в литературе король не принял его всерьёз. Другие исследователи уверяют, что поэма королю понравилась, поскольку в 1585 году Генрих всё же выделил Малербу небольшой пенсион.
После убийства Генриха III религиозным фанатиком, в 1589 году на престол Франции взошёл Генрих IV, основатель новой династии французских королей — Бурбонов. Он немедля предложил развод своей бездетной супруге королеве Маргарите Валуа, знаменитой в истории королеве Марго, и тут же получил согласие. Однако королю полагалось иметь наследника. Новый брак Генрих заключил по политическим мотивам с Марией Медичи, племянницей великого герцога Тосканского.
Невеста ехала в Париж через южные французские провинции. 17 ноября 1600 года в ознаменование прибытия Марии Медичи в Прованс Франсуа Малерб всенародно прочёл оду «Королеве по поводу её благополучного прибытия во Францию». Данную дату литературоведы считают днём рождения европейской классической поэзии. Молодой современник Малерба поэт Никола Буало написал об этом событии:
И вот пришёл Малерб, и первый дал французам
Стихи, подвластные размера строгим узам;
Он силу правильно стоящих слов открыл
И Музу правилам и долгу подчинил.
Мария была в восторге от оды Малерба и, едва появившись в столице, рекомендовала его своему будущему супругу. Король хотел бы видеть поэта при дворе, но опасался, что, если приглашённый творец ему не подойдёт, окажется, что он зря потратился на дорожные расходы бездари. Двор первого Бурбона был поставлен много скромнее, чем у его внука Людовика XIV.
В 1605 году Малерб по собственной инициативе приехал в Париж с оказией и был представлен ко двору. Как раз в эти дни Генрих IV собирался отправиться в провинцию Лимузен, чтобы усмирить бунт местной знати. Поэт тут же сочинил «Молитву за здоровье короля Генриха Великого, направляющегося в Лимузен», и его судьба была решена.
Ловкий конъюнктурщик, Малерб создавал преимущественно оды и стансы, посвящённые членам королевской семьи и влиятельным сановникам двора династии Бурбонов. После убийства Генриха IV (в 1610 году) он воспевал Людовика XIII (1601—1643), герцога Люиня, кардинала Ришельё (1585—1642), знатных гостей салона маркизы де Рамбуйе… Необходимо отметить, что Малерб отличался чрезвычайным самомнением и полагал, что своими стихами больше обязывает покровителей, чем они его своими благодеяниями.
Правда, работал поэт довольно медленно и иногда попадал из-за этого впросак. Известен случай, когда Малерб вознамерился написать оду на смерть жены президента (т.е. председателя местного суда) Вердена, но творил её три года! Когда ода была готова, оказалось, что тот уже успел снова жениться.
Успехи поэта в Париже можно объяснить великолепной школой придворной жизни, которую Малерб прошёл в молодости, будучи секретарём герцога Ангулемского. Двор подхватывал каждую шутку поэта, восторгался им, о Малербе рассказывали множество забавных историй.
Как-то раз поэт рассорился со своим братом. Один из знакомцев стал корить его за это:
— Нельзя судиться с родичами. Тяжба между братьями! Какой дурной пример для молодёжи!
— А с кем мне ещё судиться? — удивился Франсуа. — С московитами, с турками? Мне с ними делить нечего!
В другой раз Малерб дал щедрую милостыню нищему. Тот, изливаясь в благодарностях, уверял, что будет денно и нощно молиться за благодетеля.
— Не трудись, — оборвал его Малерб, — судя по твоей нищете, Бог не склонен откликаться на твои молитвы.
Как-то вечером поэт собрался по делам, для освещения дороги он зажёг свечку в специальном переносном светильнике. На пороге его встретил знакомый, который стал долго и нудно болтать о пустяках. Франсуа слушал, слушал и наконец воскликнул:
— Прощайте, прощайте! Пока я вас слушаю, сожгу свечу на пять су, а всё рассказанное вами гроша не стоит!
У Малерба был слуга, которому поэт платил шесть су в сутки, сумма порядочная по тем временам. Когда слуга совершал провинность, Малерб обычно обращался к нему со словами проповеди:
— Друг мой, кто огорчает господина своего, тот огорчает Господа Бога. Чтобы искупить такой грех, надо поститься и творить милостыню. Поэтому я из ваших шести су удержу пять и отдам их нищим от вашего имени, во искупление вашего греха.
Бывал Малерб и привередлив. Однажды его пригласили на обед, а в средневековой Франции обедали обычно в двенадцать часов дня. Поэт явился в одиннадцать и увидел на пороге дома незнакомого человека в перчатках.
— Кто вы? — спросил гость.
— Я повар хозяина этого дома.
Малерб в ту же минуту развернулся и ушёл, бормоча себе под нос:
— Чтоб я стал обедать в доме, где повар в одиннадцать часов ещё не снял перчаток? Никогда!
Поэт был сравнительно беден, одинок, семья его жила в провинции, а Франсуа любил весёлую разгульную жизнь и женское общество. Сохранились медицинские документы, свидетельствующие о том, что, проживая в Париже и будучи уже в зрелом возрасте, Малерб трижды болел сифилисом и излечивался при помощи специальных горячих ванн.
О бедности поэта при дворе сплетничали. В комнате, где он принимал гостей, было всего 6—7 соломенных стульев. Если посетителей набиралось слишком много, Франсуа предлагал им занять очередь у закрытой двери.
Однажды Малерб зашёл в монастырь повидаться со знакомым монахом. По уставу монастыря каждый входящий обязан был прочитать «Отче наш», а уже затем вступить в разговор со служками. Поэт исполнил обязательное требование, но когда назвал причину своего прихода, то узнал, что монах занят и не сможет с ним встретиться.
— Тогда отдайте мне мой «Отче наш»! — раздражённо воскликнул старец.
В другой раз, будучи в гостях у архиепископа руанского, Малерб сладко уснул в креслах после сытного обеда. Пришло время службы, а архиепископ очень хотел, чтобы знаменитый поэт послушал его проповедь. Он разбудил Франсуа и позвал его с собой.
— Да зачем же, ваше преосвященство, — удивился Малерб, — ведь я так чудесно уснул и без вашей проповеди.
Вообще необходимо особо отметить отношения поэта с католической церковью. Им созданы поэма «Слёзы святого Петра», «Стансы», перифразы псалмов. Все эти произведения являются обработкой ходовых ортодоксально-христианских тем о тленности и бренности земного существования и земного величия.
Несмотря на долгую жизнь при королевском дворе, Малерб твёрдо придерживался линии неучастия в политических делах. Он даже сформулировал свою позицию в посвящении герцогу де Люиню*, которому поэт преподнёс томик своих переводов сочинений Тита Ливия. На книге Малерб написал: «Не надобно вмешиваться в управление кораблём, на котором ты всего лишь пассажир».
* де Люинь, Шарль д’Альбер (1578—1621) — герцог, миньон Людовика XIII; коннетабль Франции. Фактический правитель государства до опалы в 1620 году. На смену де Люиню пришёл кардинал Ришельё.
Малерб произвёл реформу французского языка и стиха. Суть её заключалась в том, что поэт требовал очищения французского языка от греческих и латинских заимствований, архаизмов, провинциализмов (гасконских примесей) и предлагал ориентироваться на живую речевую норму широких слоёв парижского населения. Иными словами, Малерб предлагал считать правильной речь жителей столицы государства и бороться против региональных диалектов. Критикуя поэтов «Плеяды», стремившихся к защите, прославлению и обогащению родного языка всеми доступными способами, реформатор выдвинул три требования к поэтическому языку — чистота, ясность, точность. В дальнейшем они будут перенесены на французский литературный язык в целом, а позже на ряд других языков, в том числе в начале XIX века и на русский язык. «Чистота» означает, что в литературный язык нельзя вводить какие угодно слова, как это думали в XVI веке. Малерб утверждал, что богатство языка определяется не простым количеством слов, а тем, насколько эти слова оправданы и необходимы. Введенные без достаточной дифференциации и строгости слова могут противоречить другому необходимому условию — «ясности» языка. Наконец, третье условие — «точность» — означает, что на родном языке надо писать так, чтобы все понимали сказанное, более того, «чтобы не могли не понимать его».
В области метрики Малерб сформулировал правила, ставшие обязательными для поэзии классицизма, в том числе и для русской поэзии. Он отвергал неточные, бедные механические рифмы; запрещал рифмовать имена собственные, слова одного корня и так далее. Поэт преследовал неблагозвучие, перенос слов с одной строки в другую. Он требовал логической ясности и разумной гармонии. Если быть точным, то придётся признать, что реформа Малерб жестко отрицает почти всю авангардную европейскую поэзию конца XIX—XX—XXI веков, которая вовсе не является чем-то новым или новаторским, а оказывается всего лишь перефразом отвергнутых историей тенденций в поэзии прежних времён.
Реформы Малерба были с одобрением приняты королевским двором, но встретили протест со стороны некоторых поэтов. Прежде всего это были так называемые либертины. Вождь либертинов Теофиль де Вио настаивал на том, что каждый имеет право писать по-своему. Он отказывался чистить стиль, добиваться ясности и пытался утверждать красоту ощущений трудной, смутной мысли. В 1622 году де Вио был осуждён за свой очередной сборник и отправлен в изгнание, где и умер.
Иное дело представляла собой салонная поэзия, где властвовал культ изысканной условности — прециозности. Центром этой культуры был во времена Малерба салон маркизы де Рамбуйе. В 1610 году маркиза объявила что тяжко больна, и покинула королевский двор. Чтобы не заскучать и не быть забытой, она организовала собственный салон. Частым гостем де Рамбуйе был Малерб, осуждавший поэзию прециозности. Его принимали с радостью, но кумиром салона был поэт Винсент Вуатюр, заполнявший своими эпиграммами и стихами альбомы прециозных красавиц. Конец культу прециозности положила комедия Мольера «Смешные жеманницы». После её постановки быть прециозным стало стыдно.
К концу жизни Малерб подружился с королевой Марго. Хотя женщина давным-давно развелась с Генрихом IV, но после его убийства считала себя вдовой, а его сына Людовика XIII — своим единственным ребёнком, она даже завещание составила на его имя. Молодой король отвечал Марго сыновней любовью. Ко времени дружбы с Малербом вдовствующая королева постарела, растолстела, но по-прежнему оставалась кокетливой интеллектуалкой. При дворе Маргариты Валуа действовал собственный поэтический кружок. Постоянный его участник, Малерб организовал подобный кружок для своих юных учеников. На основе этих кружков, уже после кончины их учредителей, кардинал Ришельё создал в 1636 году Французскую академию.
Невзирая на легкомысленную праздную жизнь, Франсуа де Малерб очень любил своего единственного, к сожалению, непутёвого сына — Марка Антуана де Малерба.
Оказавшись при дворе, молодой человек почти сразу увяз в долгах и даже попал под суд. А в 1627 году Марка убили — то ли на дуэли, то ли в результате заговора. Потрясённый отец попытался привлечь убийц к суду, но Людовик XIII встал на их сторону.
Старый поэт не смог пережить такое горе. Франсуа де Малерб умер через пятнадцать месяцев после гибели сына, 16 ноября 1628 года в Париже. Поскольку прямых наследников у него не осталось, всё своё имущество и авторские права поэт завещал племяннику жены Винсенту Бойеру Эгиллю с тем, чтобы ещё три поколения его потомков носили фамилию Малерба. Известно, что и в смертный час поэт не изменил своим принципам и прогнал прочь косноязычного священника, пришедшего его исповедовать.
Имя Малерба стало нарицательным. Так называют тех, кто признан в обществе певцом государственной идеи и национальной славы. В России А.П. Сумароков первым назвал нашим Малербом М.В. Ломоносова.
На русский язык произведения Франсуа де Малерба переводили М.З. Квятковская, А.М. Ревич, М.А. Донской и др.
Утешение господину Дюперье
(Фрагменты)
Доколе, Дюперье, скорбеть не перестанешь?
Ужели вновь и вновь
Упорной думою терзать ты не устанешь
В душе своей любовь?
И эта смерть, удел, для смертных непреложный,
И сумрак гробовой, —
Ужели лабиринт, где кружится тревожный,
Заблудший разум твой?
Была она тебе отрадой, утешеньем —
С тем спорить не хочу
И память светлую небрежным обхожденьем,
Поверь, не омрачу.
Увы! Всё лучшее испепеляют грозы,
Куда ни посмотрю;
И роза нежная жила не дольше розы —
Всего одну зарю.
Но если б не теперь взяла её могила,
Когда б, как ты хотел,
Она на склоне лет седая опочила, —
Чем лучше сей удел?
Не мнишь ли, что она чем старей, тем любимей
Была б на небесах,
Что в старости укол червя неощутимей,
Земной не давит прах?
О нет! Когда душа коснётся крайней меты
И Парки нить прервут,
Исчезнут и лета, едва достигнув Леты,
За нею не пойдут.
………………………………..
Напрасны жалобы и сетованья эти,
Смири тоску души,
Люби отныне тень, и о потухшем свете
Ты память потуши.
Людской обычай благ, я признаю, не споря, —
Слезами боль лечить,
Через плотину глаз излить всю тяжесть горя
И сердце облегчить.
Тот, кто любовь свою оплакать не способен,
Чью боль не выдаст стон,
Бесчувственной душой тот варвару подобен
Иль впрямь души лишён.
Но — раб отчаянья, отвергнув утешенье,
Ты возомнил, скорбя,
Что ближних возлюбил в надменном сокрушенье
Сильнее, чем себя.
Я дважды, Дюперье, той молнией летучей
Сражён был наповал,
И дважды разум мой, целитель мой могучий,
Забвения мне дал.
Не потому, что мне легко забыть любимых,
Что стоек я в беде,
Но если нет лекарств от ран неисцелимых —
Их не ищу нигде.
Безжалостная смерть не знает снисхожденья,
Не тронется мольбой —
Она, жестокая, от воплей и моленья
Слух отвращает свой.
Ничтожнейший бедняк, чья хижина убога,
Ярмо её несёт,
И стража от неё у Луврского порога
Монарха не спасёт.
Перед её лицом нет места возмущенью,
Напрасен ропот твой.
Есть мудрость высшая — покорность провиденью:
Для нас лишь в ней покой.
Перевод М.З. Квятковской
Молитва за короля, отбывающего в Лимузен
Стансы
О Боже праведный, ты, внемля нашим стонам,
Встречаешь время смут с оружьем обнаженным,
Чтоб дерзость отрезвить, бесчинства покарать,
Незавершённое твоей противно Славе,
Она твой труд вершит на благо всей державе,
Целительную нам дарует благодать.
Наш нынешний король, разумный и великий,
Учился ревностно премудростям владыки,
Искусству управлять, вести отважных в бой,
Вели он замолчать — мы покоримся власти,
Он ограждает нас от всяческой напасти,
И нет нужды тебя обременять мольбой.
Любой, кто слышит гром и видит, как над нами
Потоки льют с небес и вспыхивает пламя
От столкновенья двух враждующих сторон,
Хоть в этом не узрел божественного знака,
Но чудо явлено, и он поймёт, однако,
Сколь мощная рука хранит нас, как заслон.
Ну что бы мог свершить король в борьбе со скверной
При всём старании и доблести безмерной,
При всей своей любви к величью твоему,
Как уберёг бы нас во тьме ночей беззвёздных
Среди подводных скал, неразличимых в безднах,
Когда бы разум твой не помогал ему?
Неведомое зло среди людей блуждает,
Внушает им вражду, спокойствия лишает:
Доверишься словам — и попадёшь впросак.
Всеобщая беда, увы, иным во благо,
Их козням счёту нет, и посему отвага
Присуща лишь тому, в ком здравый смысл иссяк.
Но в злополучный час надежда не иссякла,
Мы верим, что добру присуща мощь Геракла,
Что приняла твой меч достойная рука,
И если бы мятеж стал гидрою стоглавой,
И если бы весь мир восстал кипящей лавой,
Рассеял бы король несметные войска.
Дай нашим помыслам исполниться, Всевышний,
Избавь от лютых бед, от горечи излишней,
Печальной памяти сотри глубокий след.
Смиряя ураган, наш вождь на поле боя
Отвагу проявил и мужество героя,
Яви же, Господи, благоразумья свет.
Не уповал король на мощь огромной рати,
Он знал: число — ничто, оно пьянит некстати
И, застилая взор, лишь умножает мрак.
Нет, помощи земной не ждал он ниоткуда,
Так пособи ж ему, и совершит он чудо,
Все чаянья затмит и даст нам столько благ.
Разбитым полчищам не избежать расплаты,
Найти убежище не смогут супостаты,
Не скроют беглецов глухие дебри гор,
Их тайные дела однажды станут явны,
Их извлечет на свет властитель достославный
И злобным проискам немедля даст отпор.
При помощи своих установлений строгих
Он кротких защитит и оградит убогих,
Он праведным вернёт и право и покой,
Он дерзости лишит разбой и святотатство
И, не беря в расчёт ни знатность, ни богатство,
Любого устрашит карающей рукой.
Пред грозным именем склонятся замки в страхе,
И стены и врата окажутся во прахе,
Посты сойдут с бойниц, тревожный минет час,
Оралом станет меч — такая роль достойней,
Народ, измученный жестокой долгой бойней,
Заслыша барабан, пойдёт беспечно в пляс.
Распутство и грехи в эпохе новой сгинут,
И сластолюбие и праздность нас покинут,
Немало из-за них мы претерпели бед.
Король достойнейших вознаградит по праву,
Всем доблестным вернёт заслуженную славу,
Искусства возродит, лелея их расцвет.
Он сохранил в душе наследье веры старой,
Любовь к тебе и страх перед твоею карой,
Он жаждой благости и святости томим.
Служение тебе всех благ ему дороже,
Он сам возвысится в твоём сиянье, Боже,
Желая одного: быть подданным твоим.
Развеешь ты печаль, развеешь все невзгоды
И отдалишь от нас те роковые годы,
Когда счастливые узнали вкус беды.
Ты семьи одаришь, достаток умножая,
Работу дашь серпам порою урожая,
Цветенье дашь весне, а осени — плоды.
Страданиям конец придёт и лихолетьям,
С какою радостью мы это чудо встретим!
О Господи, твой мир — вместилище тревог:
Несчастия, увы, таят угрозу счастью,
Так сохрани же нам своей верховной властью
Того, кто в трудный час народ свой уберёг.
Беспечным королём пренебрегают принцы,
При нём одни льстецы в правителях провинций,
А сам проводит он в попойках день за днем,
Не видя происков и плутней хитрых бестий.
А прихвостни его — могу сказать по чести —
Когда такой умрёт, не загрустят о нём.
Но, к счастью, не таков наш бравый повелитель,
Заступник ревностный и ангел наш хранитель,
Чья милость укротит и зависть и порок.
О, сколько на земле ты жить ему позволишь?
Мы, слуги верные, желаем одного лишь:
Продли, о Господи, его царенья срок!
Отродья деспотов безумны и ретивы,
Им невтерпеж таить бунтарские порывы,
Советы нам дают, но всё, увы, во вред.
Мы видим их насквозь и счёт ведём особый,
И пусть они идут на поводу у злобы,
Нас бережёт король, иной защиты нет.
Пусть благодетель наш подольше нами правит,
Пусть подданных своих от ужасов избавит,
И, удивляя мир блистательной судьбой,
Пускай он близится вседневно к высшей цели,
И славою своей, невиданной доселе,
Пускай затмит он всех, увенчанных тобой.
Его наследнику даруй до срока зрелость,
Чтоб юноша обрёл отцовский ум и смелость,
Чтоб чести следовал всегда и доброте,
Чтоб в летопись вписал достойные деянья,
Чтоб солнцем одарил тех, кто не знал сиянья,
Чтоб светом озарил живущих в темноте.
Пускай он отомстит соседям в полной мере,
Дабы Испания узнала боль потери
Среди горящих нив и крепостных руин,
И если наш позор был следствием раздора
И доблестный отец не мог настигнуть вора,
Враждебную страну накажет славный сын.
Перевод А.М. Ревича
Подражание Псалму CXLV
Не уповай, душа, отринь посулы мира,
Чей свет — лишь блеск стекла, чья слава — плеск зефира
На пенистой волне: мелькнёт — не уследить.
Бесцельна суета, тщеславие напрасно,
Лишь Богу жизнь подвластна,
Лишь Бога нам любить.
К никчемному стремясь, мы лезем вон из кожи,
Снуём вокруг владык, хотим попасть в вельможи,
На брюхе ползаем и не встаём с колен,
А сами короли — на что они способны?
Ведь нам во всём подобны
И превратятся в тлен.
Едва испустят дух, все жалким прахом станет,
Угаснет слава их, величие увянет,
Чей светоч полыхал перед вселенной всей,
В гробницах обретут последнее жилище,
Став лакомою пищей
Пронырливых червей.
Забыты имена правителей покойных,
Вершителей судеб, воителей достойных,
Смолкают похвалы, едва исчезла власть.
В крушенье роковом с властителями вместе
И выкормышам лести,
Их слугам, также пасть.
Перевод А.М. Ревича