Может быть, той промозглой, беспокойной ночью сто сорок с лишним лет назад, когда Перегрин Фонтана вскарабкался на подобранную им женщину на грубом ложе из сырого мха и пахнущих муксусом шкурок и со стоном выплеснул в мир две новых жизни, жестокой и неизбежной судьбой Фонтана стало героически—или бездумно-- вытерпеть все невзгоды и несчастья и в конце концов быть уничтоженными безжалостным геном. Или все-таки за трагедию ответственны не судьба и наследственность, а человек и его смертоносные поступки?
В конце концов это, наверное, неважно. Сделан выбор, сделан первый шаг, расшатан камень, и обвал начался.
Этот конкретный обвал, похоронивший под собой троих Фонтана, начался ровно в полдень, седьмого сентября сего года, через четыре месяца после того, как Билли Уэйн въехал в город, остановился у своего дома и, взяв на руки спавшего в кузове Дуэйна, направился к двери.
Тами Линн подняла глаза от кроссворда и онемела. Она подумала, что переживает, как Рассел, мистический опыт. Вот он стоит, чревовещатель с куклой на руках, оба в чесучевых костюмах и белых туфлях, со свежеподстриженными, разделенными на пробор и напомаженными волосами, как будто готовится выступить в эстрадной программе. Может, они инопланетяне или ангелы, но что они делают в ее кухне? Действительно, отец и сын выглядели так, как будто вернулись с воскресной конференции комивояжеров.
--Мы застряли в пробке,--сказал Билли Уэйн. Дуэйн пробормотал что-то во сне. --Авария на пятнадцатой дороге, иначе мы были бы дома несколько часов назад.
--Билли Уэйн?
--Прости меня, Тами Линн.
--Боже мой!
--Я правда раскаиваюсь. Я не имел права забирать Дуэйна, я знаю. Я просто...
--У нас с Расселом все кончено. Ты дома, и твое место здесь.
Она помогла ему раздеть Дуэйна и уложить в постель.
--Я снова тебя люблю,--сказала она Билли Уэйну.
Первым делом Билли Уэйн нанял адвоката со связями, который очень кстати был крупнейшим донором губернатора. Дуэйн первым делом сказал Лунчику:»Я думал, ты уже ходишь». Между тем, безмерно благодарная Тами Линн походатойствала перед шерифом, который поговорил с судьей Осборном, который, в свою очередь, получил телефонный звонок от губернатора, после чего встретился с прокурором и назначил дату слушания. А Лунчик улыбнулся старшему брату и сказал:»Теперь не только ты Дуэйн».
Во время слушания мы узнали, что пара провела большую часть изгнания в заброшенном охотничьем домике на Дэвис-острове, питаясь в основном рыбой и нутриями, и поэтому—болото, весенние потопы и все прочее—Билли Уэйн не взял Лунчика. Он сказал судье, что многое передумал за эти полтора года и понимает теперь, что даже если цель его была чиста—он просто хотел быть с сыном—средства оказались греховными. Короче, объяснил он, к нему вернулась часть прежнего религиозного рвения, и он понял, что бог хочет, чтобы он вернулся в Монро. Дуэйн, между прочим, возвращаться не хотел.
Как бы то ни было, сделка была заключена. Билли Уэйн был осужден на два года общественных работ. Учитывая его образование, опыт и, возможно, семейное прошлое, судья Осборн назначил местом работ Сэйнт-Франсис госпиталь.
За ту неделю, что родители провели в суде, дети заново познакомились. Лунчик представил брата Дуэйну-младшему, и брат был в восторге от тезки, от того, как его глаза двигаются по отдельности, как он меняет цвет подобно речке на рассвете и как;, сидя у него на плече,;; раздувает эту штучку под подбородком.
Дуэйн объяснил Лунчику устройство ловушки на нутрий и как нутрия по вкусу похожа на курицу. Лунчик рассказал Дуэйну о Расселе, о его ножах и листовках, но не о снах, которые он подслушал в разговоре с шерифом. По поводу короткого хвоста, объяснил Лунчик: его друг по второму классу Бобби Джо сказал, что если ящерице отрубить хвост, у нее вырастет новый. Но оказалось, что он имел в виду какую-то саламандру.
Билли Уэйну казалось, что он не вернулся домой, а попал в музей своего детства. В Сэйнт Франсисе многое изменилось. Вместо лужайки была стоянка машин, вместо виноградника—будочка смотрителя. Узорчатая часовня с мраморным алтарем и витражами теперь называлась онтологической лабораторией. Другая, в строгом современном стиле, занимала крохотный уголок детского крыла.
Перед началом первого рабочего понедельника Билли Уэйн сидел за покрытым формайкой столом в кафетерии и вдыхал знакомые запахи сигаретного дыма и жареного мяса, уносящие его в детские трапезы в этой самой комнате. Он поперчил яйцо, положил сахар в кофе, развернул газету и стал читать заголовки. Когда-то он с сестрой Хелен сидел прямо на этом месте, у окна, лицом к раздаче.Она приехала из Ирландии, часто рассказывала об отцовской картофельной ферме и отвечала на его вопросы о мире за больничными стенами. Она говорила, вспоминал Билли Уэйн:»Такие люди как мы, с призванием, не вступают в брак, вот и все. Некогда: надо молиться и работать. Страждущие важнее нас самих, помни это, Билли Уэйн». Он узнал, что она вернулась в монастырь. Собственно, сестер почти не осталось, никого из тех, кого он знал, их заменили проворные, энергичные, уверенные в себе техники. Медицина стала бизнесом. Вот о чем он думал, так нам кажется.
Он достал из кармана рубашки блокнотик и ручку и записал следующее:»У меня ощущение, что я начинаю все сначала, как будто не было этих четырнадцати лет, как будто я еще могу спасти и мир и свою душу». Это он зачеркнул и начал на второй странице:»Боюсь, ничего не получится». А в середине страницы, обведенное кружком, было написано вот это:»Что Бог соединил». И подчеркнутое внизу «Лето 1972». Блокнотик был позже найден шерифом Тидвелом на переднем сиденье полугрузовичка.
Билли Уэйн открыл страницу рекламы, нашел Страховую Компанию Ёрлин и переписал номер. Потом допил последний глоток кофе, отнес поднос обратно на раздачу и пошел начинать первый рабочий день. В его обязанности входило убрать, продезинфицировать, вообще подготовить освободившуюся комнату к новому пациенту. Он помнил себя в этих комнатах много лет назад, подносящим ложку желе к беззубому рту или молящимся ночь напролет с раковой пациенткой перед операцией. Он чувствовал глубокую потерю, потерю себя, чего не мог себе объяснить.
Принесенная с работы хандра начинала сказываться на семейной жизни.Он не был груб или невнимателен, просто отстранен. По вечерам он сидел в кресле-качалке на веранде, уставившись на перила и иногда слегка качая головой до тех пор, пока в доме не гас свет, и только тогда шел спать.
Тами Линн вывела его из раздумий
--Принесла тебе соду.
--Спасибо.
--Я надеюсь, конечно, что это временное явление.
--Что?
--Ни с кем из нас не разговаривать,--сказала она, поцеловала его в макушку и прижалась к ней щекой.
--Я знаю, тебе тяжело опять привыкать к миру.
--Немножко.
--О чем ты все время думаешь?--она села к нему на колени,--Может, если расскажешь...
Билли Уэйн посмотрел на нее, решил, ладно, давно пора, и приготовился рассказать ей все.
--Как я стал похитителем,--начал он,--разведенным, отцом двух детей с бракованными деталями, брошенным мужем, загнавшим свою жену в объятия местного провидца.
--Перестань, Билли Уэйн.
--Я хотел быть хорошим, добрым к людям, а смотри, что получилось.
--Это все больница. Я так и знала. Напоминает тебе каждый день, каким ты хотел быть святошей. Лучше б уж тебя посадили, ей-богу, там бы тебя так упахали, что быстро забыл бы о своем чувстве вины.
Тами Линн встала:
--Ты не святой, Билли Уэйн. Ты такой же как все.
--Я хочу спасти хоть что-нибудь в своей жизни, пока не поздно.
--Сукин ты сын, Билли Уэйн, кем ты, черт тебя побери, считаешь свою семью? Мы для тебя не спасение?
--Если ты не хочешь слушать, зачем спрашивала?
--Ты лучше возьмись за ум, Билли Уэйн, не то потеряешь все.
Тами Линн открыла дверь, добавила:
--Слышишь меня?--и ушла вовнутрь.
Так Билли Уэйн и не рассказал ей всего. Например, что знает, что его муки—дело его собственных рук, вроде наказания за то, что он отказался от своего священнического призвания. За это и за неосвященный второй брак. Тами Линн мать его детей, он согласен, но Ёрлин осталась его женой перед богом, как ни крути.
Между тем Лунчик удивлялся, какой дьявол преследует его отца. Вот он наконец дома, помирился с мамой, уладил дела с шерифом, в лоне семьи—а на деле его будто и нет. Для Лунчика было намного тяжелее иметь отца рядом и не чувствовать того, что он уже едва помнил, когда чувствовал. Он винил себя. Послушать Дуэйна—их дикая жизнь на Дэвис-острове была просто раем. Если бы он родился нормальным, как Дуэйн, думал Лунчик, они бы все втроем сейчас первопроходствовали на этом острове наподобие их предков, о которых он слышал, сидя у папы на коленях. Ему хотелось, чтобы люди его любили. Люди любили Дуэйна. Ящерицы любили Дуэйна. Ему хотелось, чтобы его уши не были такими маленькими и плоскими, хотелось уметь бегать, хотелось исчезнуть в болоте как Дуэйн. Хотелось, чтобы брат носил его на плече вместо этой дурацкой ящерицы. Поэтому ему было наплевать, когда Дуэйн привязал ящерицу к муравейнику. Он только удивился: неужели брат так туп, чтобы думать, что Дуэйн-младший успеет съесть всех этих пожарных муравьев, прежде чем они накроют его как саван.
Наступил момент, которого Билли Уэйн ждал и боялся. Комната была темной как исповедальня, тихой как храм и благоухала сиренью, стоящей на тумбочке. Он поежился, зажег свет, открыл окна, выбросил цветы и открытки и начал мыть пол. Но память о Ёрлин ДеБастрон, женщине, ради которой он пожертвовал молодостью, будущим, даже богом—было не отмыть. Что же это было, задумался он, что привело его в ее объятья, что убедило его отказаться от своего мира? Билли Уэйн закрыл дверь в четыреста двенадцатую комнату и сел на, может быть, тот же стул, с которого так давно выслушивал ее грехи. Любовь, понял он, простая и чистая, вот и все. Теперь он знал, что делать.
Когда Ёрлин ушла от него, она переехала недалеко, за речку в Западный Монро. Купила трехкомнатный вагончик в трейлер-парке в Кироли и обустроила, как вы уже знаете, страховую компанию прямо в гостиной. У нее был дружок, продавец машин в Ливоне, который обеспечивал ее клиентами, но когда, после семи лет, он по-прежнему бекал и мекал насчет развода с женой, Ёрлин прекратила отношения. Когда в бизнесе было затишье, она писала песни в стиле кантри и отсылала их в Нашвил.
Тами Линн не знала ничего о четыреста двенадцатой, но видела, что Билли Уэйн отдаляется от нее и ужасно травмирует детей и потребовала перестать. Но даже когда он обнимал Тами Линн и обещал быть теплее и внимательнее, даже несмотря на то, что сам всей душой жаждал того же—у него не получалось. Мальчиков он теперь воспринимал как плоды своей испорченности, а Тами Линн была не более чем преградой к неизбежному воссоединению с Ёрлин, несмотря на то, что он не видел ее с того рокового утра в Короле Луи Четырнадцатом.
Вот что случилось седьмого сентября, насколько мы можем заключить из воспоминаний Тами Линн и догадок шерифа Тидвела и других. Билли Уэйн, который так плохо спал ночью, что к шести утра уже накормил кота, сходил в магазин за газетой, решил весь кроссворд кроме шестидесяти пяти наискосок и семидесяти одного вниз и начистил туфли, в шесть двадцать поцеловал Тами Линн в лоб и ушел на работу. Тами Линн, со своей стороны, была так тронута неожиданной лаской мужа, что лежала в постели, представляя поцелуй за страстным поцелуем и в конце концов решила сделать ему сегодня что-нибудь приятное.
Дуэйн этим утром планировал построить ловушку для опоссума, используя материалы, найденные на окрестных мусорках. Лунчик мог наблюдать, сказал он, и только. Так вот, около половины десятого Дуэйн укреплял оранжевый ящик, протягивая между планками разогнутые металлические плечики, а его отец сидел в кафетерии, пил холодный чай и смотрел на листок из тетрадки с записанным на нем номером телефона. Билли Уэйн почти дошел до автомата в фойе, но заколебался, скомкал листок и выбросил его в урну.
Тами Линн услышала пререкающихся детей, подошла к окну и крикнула, чтобы они успокоились и не обижали друг друга. Лунчик плакал и жаловался, что Дуэйн пытается вытащить батарею из его кресла. Оказалось, что Дуэйн хотел электрофицировать ловушку.
--Ты дурак, Дуэйн?
--Нет, мэм.
Как только Тами Линн уехала на рыбный рынок в Западный Монро, Лунчик включил поливалки и стал ездить туда-сюда сквозь водяную пыль. Пока он играл в мойку машин, Дуэйн обдумывал ловушку. Хорошо, решил он, он использует не электричество, а притяжение. Щепка, укрепленная на раме, будет держать дверцу открытой, но еле-еле, так что от малейшей вибрации дверца упадет на манер гильотины.
Он вытащил из кладовки старую отцовскую электрическую дрель и протащил удлинитель сквозь кухонное окно через весь газон. Мокрые ноги, железный корпус. Вы уже догадываетесь, правда? Как только Дуэйн нажал на собачку, он получил удар в сто двадцать вольт, и когда верхние и нижние амальгамовые пломбы соприкоснулись у него во рту, он закричал, упал на спину, и его глаза запрыгали в глазницах. Если бы Тами Линн вернулась домой сразу, как собиралась, она бы нашла Дуэйна стонущим в грязи, увидела, как он вспотел, услышала, как он говорит Лунчику, что его сердце пропустило несколько ударов. Но из-за того, что она услышала, Тами Линн не поехала прямо домой.
Билли Уэйн все утро не мог сосредоточиться на работе. Конечно, он выбросил номер телефона—ну и что толку, он его запомнил, да и зачем ему номер, когда он знает адрес, дважды за последнюю неделю ездил на рассвете, останавливался на углу и дожидался, пока в окне загорится свет и лицо выглянет на улицу. Он знал, что принадлежит Ёрлин, а она ему, иначе зачем бы они встретились, поженились и поклялись в вечной любви? Должна быть причина, рассуждал Билли Уэйн, иначе весь этот мир и все в нем было произвольным и случайным, совсем не таким, каким его создал бог. Поэтому, когда прозвенел звонок на перерыв, Билли Уэйн не пошел в кафетерию, а взял судьбу в свои руки и поехал к Ёрлин.
Тами Линн хотела в этот вечер приготовить Билли Уэйну что-нибудь особенное, чтобы отпраздновать новую жизнь, начавшуюся с поцелуя. Например, его любимое рагу из раков. Не зря она была терпеливой. В конце концов, однажды она уже отвернулась от него, и это кончилось катастрофически. Поэтому с рыбного рынка она поехала в цветочный магазин на Сайпрес Авеню, который держали Оглсби. Как всегда по субботам, Аззи Ли заменяла мать. Тами Линн попросила полдюжины красных роз, и Аззи Ли заметила, что у нее, наверное, сегодня годовщина.
--Почему Вы так думаете, мисс Оглсби?
--Обещаете не рассказывать?
--Не рассказывать чего?
--Билли Уэйн был здесь меньше, чем три минуты назад, купил Вам дюжину этих длинноногих красавиц.
--Вы, наверное, обознались.
--Нет, мэм, это был точно он. Первый раз видела его с тех пор, как...ну, Вы знаете.
--Но он на работе!
--А теперь вы оба купили розы. Вот он удивится!
--Три минуты назад?
--Да. Поехал в сторону Кироли-парка.
Тами Линн попросила телефонную книгу и заглянула в раздел страховки.
--Спасибо, мисс Оглсби.
Лунчик уговорил Дуэйна искупаться, так как тот был с головы до ног покрыт грязью, и обещал никому не рассказывать о случившемся. Билли Уэйн уговорил Ёрлин разрешить ему минутку поговорить один на один в ее гостиной-офисе. Дуэйн запер дверь в ванную, на случай скорого возвращения матери. Ёрлин отступила от Билли Уэйна и без единого слова задернула шторы и заперла входную дверь. В глазах церкви, Ёрлин, мы по-прежнему женаты, навсегда, сказал он и протянул ей розы, которые держал перед собой как факел. Это мой другой брак, продолжал он, вот это грех, тянущий меня в ад. То, в чем еще он признавался ей в полусвете вагончика под висящей над диваном картиной бушующего моря так расшевелило Ёрлин, что, в общем, они не услышали звонка в дверь.
Сквозь гуденье кресла Лунчику показалось, что в ванной что-то падает. Он позвал Дуэйна, опять услышал звуки падения, потом грохот металла и еще чего-то, ударяющегося о фаянс. Он несколько раз безуспешно ударил креслом в дверь и рванул за Расселовым топором. Плача и умоляя Дуэйна потерпеть, он прорубил в двери дырку, достаточно большую, чтобы увидеть Дуэйна, лежащего лицом вверх в воде, с остановившимися на двери глазами. Падая, он сорвал клеенчатую занавеску и теперь лежал, укрытый нежными цветами. Рот его был синим, и из уха текла струйка крови. Его сердце замкнуло—и остановилось.
Все дальнейшее произошло очень быстро. Тами Линн нашла парочку на полу, с закрытыми глазами, в рубашках и обуви. Она подняла со стола подставку для бумаг в виде кошки и уронила ее, чтобы привлечь их внимание. Ёрлин потянулась за брюками и прикрыла ими живот. Билли Уэйн сел.
--Как трогательно,--сказала Тами Линн,--отец Фонтана и его дитя-невеста наконец воссоединились.
--Тами Линн,--сказал Билли Уэйн,--какого черта!
--Господи Иисусе, Билли Уэйн,--сказала Ёрлин,--от тебя по-прежнему одни неприятности.
--Больше, чем ты думаешь, подруга,--сказала Тами Линн.--Билли Уэйн, даже не думай появляться дома. Мы с мальчиками покончили с тобой.
--Слушай, извини,--сказала Ёрлин,--мне очень жаль.
--Будет еще жальче. Увидишь.
--У меня не было выбора,--начал Билли Уэйн.
--Да, я знаю. В этом твое спасение.
Пока Тами Линн отчитывала любовников за неприличное поведение и сообщала мужу, что уходит от него во второй и последний раз, Лунчик ехал в своем кресле вниз по Десард, мимо кладбища ветеранов Гражданской войны, мимо школы красоты Клойда, мимо автосервиса—к реке. Когда Тами Линн нашла Дуэйна в ванной, она, естественно, слегка двинулась. Соседи видели, как она тащит его обнаженное тело через газон и позвонили в полицию. Тами Линн укололи снотворное и забрали в больницу. К тому времени, как социальный работник явился за Лунчиком, того, как мы уже рассказали, давно не было. Он сидел на причале и смотрел в илистую Вичиту. Лучше бы папа никогда не возвращался домой. Лучше бы все было как раньше, до Рассела, до ящерицы, до молочных коробок. Лучше бы он исчез, как Дуэйн. С этой мыслью он поехал вниз по стофутовому лодочному спуску. По словам бегуна, видевшего все происходящее с дамбы, когда кресло ударилось о черную воду, Лунчик был выброшен на десять футов вперед, исчез, показался головой над водой, оглянулся, улыбнулся—и нырнул в волну от проходящей баржи. Страннейшая вещь я когда-нибудь видел, сказал бегун.
Позже тем же вечером шериф Тидвел явился к Ёрлин за Билли Уэйном, попросил его выйти и сообщил новости о двух мертвых сыновьях и обезумевшей от горя жене.
--А ты тут развлекаешься.
--Боже мой!--Билли Уэйн рухнул на землю и застонал,--что я натворил, что я натворил, что я натворил!
Шериф дал ему чуть времени, а потом поднял под мышки, усадил на заднее сиденье патрульной машины, надавал по щекам и тряс, пока тот не умолк.
--Не знаю, какого черта ты натворил, Билли Уэйн, но что-то ты натворил. Ты наипроклятейший Фонтана из всех. Что бы не происходило в этой их впадине, Фонтана всегда заботились о своих детях. Что случилось с тобой, Билли Уэйн?
Билли Уэйн плакал в ладони.
--Наш приход с тобой покончил. Уходи куда-нибудь, парень.
Билли Уэйн решил наказать себя, раз уж мы не могли и пошел обратно в Шовинскую впадину, где для искупления соорудил себе корону из крапивы. Крапива кусалась, чесалась, глаза от нее, конечно, распухли и в течение нескольких часов заплыли и не открывались. Так он, последний Фонтана, слепой, как его отец, спотыкался сквозь дом своих предков, пытаясь изгнать демонов и искупить сидящий в его генах первородный грех, когда упал в гнездо водяных щитомордников. Мы нашли его наутро, распухшего от болотной воды и покрытого змеями.
С того утра прошло три месяца, и нам было о чем подумать. В колледже на помойке была найдена задушенная студентка; приход был поражен худшим за двадцать три года неурожаем хлопка; на фабрике забастовка; вооруженные грабители застрелили служащего газозаправки и сбежали с семнадцатью долларами; и в реке появилась рыба со странными опухолями.
Несмотря на все это, имя Фонтана не сходит у нас с языка, в основном из-за пугающих, как некоторые считают, новостей. Ёрлин ДеБастрон беременна ребенком Билли Уэйна, и это мешает людям больше, чем насилие и разложение. Вчера «Гражданин» опубликовал ультразвуковой снимок плода, полученный от администрации Сэйнт Франсиса. Подпись гласила, что в этом возрасте все зародыши выглядят одинаково—жабры, хвосты и все такое—поэтому невозможно отличить ребенка от лягушки. Все, что можно увидеть на картинке, это череп и хребет. Выглядит как девятка или банджо.