Из меня никогда не получится художественного критика. Потому как рисовать (или, как высокопарно выражаются художники, «писать») я не умею совсем. Не дано, видимо. Нет у меня ни чувства цвета, ни ощущения формы и пропорций. В школе, конечно, имела по рисованию твердую «пять», потому что была любимицей у учительницы. Позже, когда она же преподавала у нас черчение, даже при всем ее ко мне уважении, выше четверки оценки я уже не получала. Ну, не давались мне все эти ломаные кубики, винтики в разрезе. А самым ужасным было «представить и вычертить трехмерную модель на основании проекций спереди-сзади-снизу-сверху». Не я одна тогда задавалась вопросом – ну где в жизни я смогу применить эти навыки? Так и случилось, нигде.
И живопись я не понимаю. Так, гуляем, конечно, изредка по Третьяковке, например (мы же, елки-палки, культурные, как все). При первом посещении поразил зал, где собраны работы портретистов. Никакого чувства прекрасного это, правда, не вызывает. Просто удивляешься таланту человека, умеющего создать настоящую фотографию в век ее отсутствия. Сейчас мимо портретов пробегаю быстро, не задерживаясь. Не интересно.
«Ах, ах, Шишкин, Левитан, Рафаэль…» А что, собственно там такого «ах, ах»? Их работы тоже похожи на фотографии. Да, талантливо, но – не греет и все тут.
Когда были в Дрездене, конечно, несколько часов посвятили Дрезденской галерее. Ну, походили, ну, поставили галочку, что мы тут были. Ни в голове, ни в сердце – ни малейшего не то, что следа – следика малого…(мужа хотя бы занимал вопрос, сколько это все стоит и выгодное ли это вложение денег).
Очередное путешествие по нашей необъятной привело нас в Плёс. Где, как написано в путеводителе, «два художника на одного обычного жителя». Тогда мы как раз переехали в новое жилище, надо было какие-то «картиночки» для интерьера приобрести, живые, рукописные, «чтоб как в приличных домах».
Художников там действительно «по два на каждого». На любой вкус и кошелёк. Любой прохожий вам с готовностью укажет адрес «самого лучшего», «самого известного», «самого дешевого», словом, выбирай – не хочу. Мы и выбирали. Приобрели парочку пейзажиков. Так, красивенькие. Озерцо, поле, лесок. Красочки хорошие, не резкие (под цвет стен, опять же, подойдут). Уже на выезде из города решили зайти к последнему живописцу, которого нам охарактеризовали как «этот не торгуется». Интересно было глянуть на этого плесовского Микеланджело. Интриговало и «не торгуется». Богатый, что ли? Или просто глупый?
Двухэтажный деревянный дом барачного типа. Первый этаж. Дверь в подъезд висит на одной петле. Пахнущие кошечки на лестнице. В прихожей – самодельная деревянная вешалка, на ней бомжовского вида куртки и старушечьи кофты, под ней – обувь, которая давно умерла и которую никто не хоронит только потому, что кладбище для обуви еще не придумано. Полы ходят ходуном и прогибаются так, что я робко спросила, есть ли под нами подвал, прикидывая, что я могу себе сломать в случае чего. Хозяин – явно бывший (или действующий) хиппи. Потертый, не свежий, не глаженый, но зато абсолютно трезвый. Куцый хвостик с розовой, почему-то, резинкой.
Посмотрели работы. Те, что на продажу, стоят у стен стройным рядочком как, блин, проститутки на Ярославке. И такие же безликие, как те самые, упомянутые, с обочин дорог. Равнодушно интересуюсь ценами и понимаю, что цена содержит в себе всего лишь стоимость рамок плюс еще совсем немного. Пока муж выспрашивал повелителя кисти про житие-бытие местное, я залезла (с разрешения, конечно!) в работы без рамочек, не на продажу, кучкой сваленные на столе.
«И тут грянул гром». Так, кажется, надо написать в подобном случае. У меня в прямом смысле затряслись руки, я вытянула из стопки одну работу и прошептала (и голос пропал, представляете?): «Как это называется?». Надо сказать, что все картины, стоящие у стен, имели свои названия. Отмечу, вполне продажные названия. «Вечерний лес», «Плёс зимой», «Летние забавы» и прочая незамысловатость. Ответ был: «Никак…,- потом, правда, добавил, - Она не закончена». В этом была доля лукавства. Потому что незаконченные работы стояли отдельной стопой у стены, безжалостно пришпиленные к мольбертам (так, кажется, называются эти деревянные подставочки).
Дальше пошло долгое препирательство. В течение, наверное, получаса, мой муж удивленно наблюдал, как я прошу-требую-умоляю-упрашиваю-унижаюсь-хитрю-визжу. А в ответ только: «Она не продается».
Продал. Цену не набивал, отдал за три грошика (приобретенная уже в Москве совсем простенькая рама для нее стоила в два раза дороже). Отдавая, погладил. Тихо извинился: «Она не закончена. Чего-то не хватает, а чего – не пойму».
Вышли. Сели в машину. Помолчали. Поехали. Потом муж удивленно спросил: «Что это было-то? Чего в ней такого?» Конечно, я расскажу. Попытаюсь рассказать. Не знаю, хорошим ли названием будет для картины «Отпечаток души». Но что это не продажное название, это точно. Мне хватило даже не целого, половинки взгляда, чтобы понять, что это именно отпечаток души. Просто взяли душу и шлепнули с размаху о холст. А душа в тот момент была такая больная-больная, одинокая, пустая, дрожащая и озябшая.
Никакого «почетного» места в доме я для нее не определила. Так, сбоку, неприметно, почти на входе. Но вот интересная вещь. Люди приходят в наш дом. Разные. Бывают и случайные. Почти ни один человек не прошел молча мимо этой картины. Комментарии самые разные. От «Ух, ты!», « Ничего себе!» до «Вот эта ничего так картиночка». Мой удивленный муж тоже, правда со временем, согласился, что «Что-то в ней есть». Картина живет у нас три года. За это время только один человек, моя свекровь, спросила: «Что это вы тут на нее все смотрите? Вон та, с церковкой, симпатичнее».
Я опишу словами то, что выписано на холсте кистью. Темно-коричневый фон. Смесь горького и молочного шоколада. Крупным планом – столешница, покрытая бывшей когда-то белой, а сейчас сероватой скатертью. Скатерть когда-то давно была поглажена так, как умеют гладить только одинокие мужчины, сокращающие время неприятного для себя занятия – сложив большое полотно до удобного прямоугольника и повозив по нему с двух сторон горячим утюгом. На столе – два предмета. Простенькая керамическая глянцевая вазочка с голубенькими, меленькими полевыми цветами и наполовину (опустошенный?) заполненный белым вином простенький бокальчик, коих в Икеа, например, можно приобрести шесть, а то и восемь штук за стольник. Цветы в вазочке выглядят так, как будто их не собирали специально, а сорвали резко, одним махом, на выдохе, широко шагая по летнему лугу или полю…
Чего же не хватает на этой картине?...Что искал создатель ее и чего так и не смог найти? Иногда мне кажется, что очень уместным там был бы, например, простой карандаш, старый, с обгрызенным кончиком… Или смятый лист бумаги в клеточку, в котором бы угадывалось письмо или записка… Или забытая связка ключей… А, может, пара легких белых перышек, выпавших случайно из крыла… Голубки…или ангела… Не знаю… Наверное, дело в настроении, в состоянии души того, кто смотрит на холст…
Знаю, что было бы абсолютно неуместно. Мобильник, например. Любой документ. И даже открытая бутылка того самого вина, что в бокале…
Вот такая вот история. Вот такая живопись. Это не да Винчи, не Гоген. Парня зовут Валерий Нуждин. И остальные его произведения, простые и безликие, стоят у стен, ожидая залетного случайного покупателя, подбирающего «живые картиночки» под цвет обоев…