Знаете, как бывает в фильмах, лежит больной на кровати, смотрит безучастным, пустым взглядом на потолок, лицо не выражает никаких эмоций, а вокруг суетятся эти люди в голубых халатах и намордниках, с какими-то инструментами в руках, вкалывают то одно, то другое, электрическими ***нями пытаются продлить человеку жизнь, кричат друг на друга, издают риторические восклицания вроде «о нет, мы его теряем», но уже поздно, все с тем же безучастным выражением лица человек погибает.
Она открыла глаза. Уставившись в потолок, лежала в абсолютной тишине, не двигаясь. Бледная, с чуть посиневшими губами, накрытая какой-то холодной тканью, она смахивала на труп. Не меняющееся в течение вот уже полутора часов выражение лица только подтверждало это. Впрочем, все в палате замерло, будто кто-то нажал на паузу. Яркое солнце освещало серые стены, склянки и шприцы, с улицы не доносилось ни звука. Однако, она была еще жива и ждала. Прошел еще один час. Она все еще была жива. Ожидание.
Тишина. Ожидание. Тишина. Ожидание.
Она ждала людей. Тех самых людей в голубых халатах. Которые засуетились бы вокруг нее, начали вкалывать ей разную поебень в вены. Ее все еще можно было спасти. Времени оставалось немного, было еще часа два. Она чувствовала это. Медленно повернувшись, села на кровати, свесив ноги. Посеревшая кожа, обтянувшая кости, выпирающие позвонки. Она давно стала неповоротливым, негнущимся скелетом. Судорожно вцепившись в капельницу, она встала. Короткими рывками, едва поднимая босые ступни, развернулась и, нетвердо пошатываясь, шаг за шагом, двинулась к двери.
Все в больнице словно куда-то испарились. Коридоры, как всегда, сияли чистотой. Блестели каменные полы. Глядя куда-то в никуда, она ковыляла вперед, дергая за собой капельницу, и заглядывала в пустые палаты. Солнце все так же освещало палаты, так непохожие на ее собственную. Если бы она могла выражать лицом эмоции, вы бы увидели широко раскрытые от удивления глаза, а затем зависть, которая медленно поглощала все ее существо. Стены палат были выкрашены в яркие цвета, на столах стояли огромные букеты в огромных вычурных вазах, цветные легкие шторы на окнах раздувал теплый ветер, на огромной деревянной кровати с теплым шерстяным одеялом были брошены книги в кожаных переплетах. С тем же каменным выражением лица она продвигалась дальше. Следующая дверь была прикрыта. Собрав оставшиеся силы, она слабо толкнула ее рукой, выдернув капельницу. Из-за двери слышались веселые, пьяные, кричащие голоса. Несмотря на слабый толчок, не подвинувший бы и перышка, дверь распахнулась.
Хотя в многоэтажной больнице пустовали все палаты, тут явно были не все исчезнувшие люди, остальные, судя по дрожащей люстре на потолке, веселились на *** знает скольких этажах. В палате стоял круглый стол, полный разной жратвы, мужики выкрикивали пьяным голосом какие-то песни, жирные девки в коротких юбках сидели на них, извиваясь, и цепляясь когтями за их спины, какой-то толстяк, измазанный салатом, жадно пожирал курицу, попутно заливая в пасть вино, половина которого стекала по его обвисшему животу. На полу валялись пары, трахающиеся во всех позах камасутры и поминутно достигающие оргазма. Люди в голубых халатах сидели за этим же столом, и, глядя прямо на нее, ухмылялись и поглаживали по спине баб, которые, сидя у них на коленях, отчаянно мастурбировали и пронзительно кричали, кончая. Эти крики раздавались по всей палате. Толстяк, прикончив курицу, начал поедать сидящего рядом с ним мужика. Девки вцепились зубами в горло своих жертв, а они, не обращая внимания, продолжали распевать песни, размахивая руками. Разбивались бутылки, и вино на полу смешивалось с кровью.
Она смотрела на людей в намордниках, давно потерявших к ней интерес. На весь этот хаос, на пожирающих друг друга людей. Постепенно ее лицо болезненно сморщилось, по лицу потекли слезы. Она закрыла лицо руками, сотрясаясь от рыданий. Предчувствия обманули ее. Впереди была вечность.