18+
- Может, отправим учителя музыки на квартиру к правнучке нашего прославленного изобретателя? – предложил чиновник отдела образования с несерьёзной для ответственного товарища фамилией Сачков.
Зато уже вечером того же дня я поселился у ответственной квартиросъёмщицы Калерии Августовны Шмидт, где мне была предоставлена целая восьмиметровая комната с полками для книг, креслом-кроватью, поставленном на кирпичи и метровой статуей пионерки, отдающей кому-то салют. «Калерия Августовна в детстве», - решил я, и стал так называть пионерку – Калерия Августовна.
«Доброе утро, Калерия Августовна! Приятного аппетита, Калерия Августовна! Спокойной ночи!»
Сама же, то есть взрослая Калерия Августовна Шмидт являлась собственницей трёх небольших комнат в большой коммунальной квартире на четвёртом этаже.
Тот, кто жил, или бывал в Портопричале, наверняка вспомнит симпатичную пятиэтажку, построенную в стиле модерн ещё в конце прошлого века с большими прямоугольными окнами, изящными эркерами и полукруглыми балкончиками, на углу Знаменской протоки и Минёрного канала.
Одну комнату занимал Глеб Зверозайцев – фармацевт и провизор районной аптеки, а так же, по совместительству, стриптизёр в подпольном ночном клубе. Это, правда, выяснилось несколько позже. Дома он бывал редко, приходил чаще всего принять душ и сменить трусы и рубашку.
Я и познакомился-то с ним только через неделю, настолько Глеб был занятым и уравновешенным молодым человеком. Нечего и говорить, как ему благоволила Калерия Августовна - про стриптизы она не догадывалась, полагая, что Глеб работает в круглосуточной аптеке. К тому же Глеб вовремя вносил плату за жильё, всегда был трезв, внимателен к окружающим и постоянно носил строгий галстук.
Чего абсолютно нельзя было сказать о втором жильце - Зиновии Кантове.
Тот являлся кандидатом философских наук, что такое галстук, скорее всего, даже и не знал, фонтанировал идеями, болтал по телевизионной рации, и употреблял спиртосодержащую жидкость под названием «Портопричальское крепкое».
Иногда к Зиновию приходила его наставница по кафедре философии и просто друг профессор Берта Спиридоновна и оставалась дня на три, затем на долгое время пропадала. Порою и сам Зиновий куда-то исчезал.
Примерно раз в неделю являлись интересные дамочки, по статусу выпускницы педагогического университета, а по виду – девушки лёгкого поведения, с которыми Зиновий запирался в своей комнате, загадочно при этом подмигивая: «Прошу не беспокоить. У нас - коллоквиум»…
Какую философскую тему затрагивали эти коллоквиумы, сказать было сложно, вероятнее всего, включали в себя сразу несколько тем. Но когда хозяин комнаты заканчивал коллоквиум, в смысле, отрубался у себя в комнате, его гостьи гуляли по всей квартире, порою прикрытые лишь фиговыми листками, и приставали с несерьёзными вопросами и довольно милыми непристойностями.
Однажды случилась странная вещь. Я проснулся среди ночи от нелепого сна: мне явились, почти реально осязаемые, музыкальные интервалы, септима с секстой. Достигло подсознания, вероятно, таким образом, некогда ненавистное сольфеджио.
Проснулся, и обнаружил в своём кресле-кровати одну из этих дамочек. Причём на дамочке не было не то что верхней одежды, но даже фигового листка.
- Доброе утро, дружок! - прошептала выпускница, - Меня зовут Авдотья, и я будущий преподаватель философии!
С этими словами Авдотья повернулась ко мне спиною и приняла позу пантеры, изготовившуюся к прыжку. – Начнём дискуссию?
- Какое же сейчас утро? - пробормотал я, однако, едва взглянув на обворожительную Авдотью, тут же и начал дискуссию, а затем ещё и продолжил.
- Сразу видно, что вы в теме и хорошо подготовились! - похвалила меня будущий педагог, - Между тем, вам хочет задать пару вопросов моя коллега, Тая...
Миниатюрная Тая выглянула откуда-то из моей левой подмышки, затем правой рукой обвила мою шею и уложила на себя, причём безо всяких вопросов.
Кресло-кровать поскрипывало, Тая в такт поскрипыванию, то постанывала, то похихикивала, то даже как-то мило похрюкивала и что-то такое эпизодически лопотала про теорию «отрицание отрицания». Надо сказать, что Авдотья была тут же, то есть справа от меня, и показалось, что принимает активное участие в нашем с Таей любовном состязании.
Но… надо ли передавать всю степень разочарования, охватившую после всего этого меня, когда дискуссия закончилась, и обе дамочки выпорхнули едва ли не в форточку, и через некоторое время я пришёл в себя?!
Так мы и стали дружить втроём: Тая, Авдотья и я. И со временем я разглядел, что девушки очень разные: Авдотья обладала римским профилем, низким голосом, большой грудью и узким тазом, зато у Таи была грудь едва ли второго номера, круглые бёдра и нежное сопрано. И, по правде сказать, они нравились мне обе.
Неожиданно о коллоквиумах узнала Калерия Августовна Шмидт.
Она внезапно вошла в квартиру в самый разгар одной весьма жаркой дискуссии, увидела у меня на коленях обеих обнажённых выпускниц, и тут же свалилась в кратковременном обмороке. Затем из этого демонстративного обморока кое-как выбралась и сердито констатировала:
- А ещё преподаватель салфэджио!
Затем выговаривала Зиновию Кантову:
- Что же вы, кандидат философских наук, а голые прэститутки занимаются развратом буквально не отходя от плиты, то есть на общей кухне?!
- Это не прэститутки, это члены студенческого научного общества! – защищался Зиновий. – Что же им в пальто у меня находиться прикажете, ведь на дворе уже месяц май, а в квартире топят так, что не продохнуть?! Имейте в виду, если не прекратите над нами эти опыты с паровым отоплением, я пожалуюсь на вас в комиссию коммунального содействия!
- А я на вас в общественную тайную полицию, потому что на дворе пока что февраль, а я ещё не выжила из ума! – парировала Калерия Августовна. –
- А я не уверен, что на дворе сейчас февраль, – подозрительно щурился из-под роговых очков Зиновий, - Не уверен!
- Развели, понимаешь, развраты!
Тогда Зиновий принял позу роденовского мыслителя и загадочно произнёс:
- Ляля и Миля пригласили Сидора... А тот и явился тотчас в виде мифа. Но не к Ляле и Миле, а к Доре!
- Какой ещё Доре? Я вот всё расскажу Берте Спиридовне! А потом пожалуюсь на вас в общественную тайную полицию!
- Ах, вот оно что?! Политику мне хотите приписать? Не выйдет, я уже свой срок отсидел в Адмиралтейской библиотеке Академии наук!
Кому принадлежали две оставшиеся комнаты, было не совсем ясно, поскольку одна никогда не открывалась, а другою пользовались в редких случаях, когда ночевали какие-нибудь внезапные гости или изредка сама Калерия Августовна.
Жила она в основном в двух остановках речного трамвая, на реке Мартовской, но на углу Знаменской и Минёрного бывала каждый день. А узнав о коллоквиумах, значительно чаще стала у нас ночевать, дабы кислотным содержимым личного речевого огнетушителя остудить градус нарушаемых нами безобразий. Однако ложилась в постель она рано, спала крепко, и коллоквиумы продолжались.
Как-то я пребывал в меланхолии. Авдотьи не было, как выяснилось, она с кем-то в этот день мне изменяла, а обильные ласки Таи мало утешали. К тому же ей надо было в университет на последнюю пару, и в какой-то момент я остался один. Внезапные меланхолии со мною случались и раньше. А тут, как говориться, от тоски хоть запирайся в ванной и начинай индивидуальные кровопускания.
Вдруг распахнулась дверь и на пороге комнаты, словно призрак в опере, возник Зиновий Кантов, несмотря на раннее утро, бывший уже навеселе.
- Предлагаю партию в шахматы! Без ферзей и королей! Выигравший получает приз: 150 и лимончик, проигравший – плывёт в гастроном…
Всё это было так неожиданно, что я только махнул рукой.
- А… наливай!
- Да что это вы, господин учитель сольфеджио, начинаете сразу с призовой? Так не полагается: вначале играем партию, затем пьём.
- Не могу я играть, нет настроения, – я едва не разрыдался, - Давай завтра? А сейчас просто выпьем…
- Делать нечего, портвейн он отспорил, чуду-юду уложил, и убёг! – спел Зиновий Кантов и мгновенно наполнил стаканы гранатовой жидкостью.
- Портопричальское крепкое! Рекомендуется в лечебных заведениях закрытого типа и детских дошкольных учреждениях. Но только для воспитателей!
От выпитого стакана стало немного легче, ошеломление отступило, на душе на какое-то время отлегло.
- Хочешь, студенток-аспиранток позову? – сказал Зиновий Кантов, закуривая душистую заморскую сигарету. – А ведь будет что вспомнить. Коллоквиум назначен на среду, так мы можем провести его и в выходной.
- А как же Калерия Августовна? – зачем-то спросил я.
- Какая… ещё, в баню, Калерия Августовна? – не понял Зиновий. – Эта дряхлеющая внучка прославленного лейтенанта? Между прочим, «прославленный лейтенант», тот ещё был тип. Но внучка-то здесь причём? Не-ет, уж её-то мы звать на коллоквиум не будем! Ещё чего, решила нажаловаться на меня Берте Спиридоновне, а потом сдать, видите ли, в общественную тайную полицию! Да, за что?! За широкий фарватер моей души?!!!
- Давай в другой раз, а? Сегодня не могу, - отказывался я.
- Вот тебе на! Партия в шахматы – в другой раз, философский коллоквиум – в другой раз. Интерес проявляется лишь к «Портопричальскому крепкому». Будем, в конце концов, сюрреалистами… Вы, молодой человек, часом не алкоголик?
- Да ну тебя! – я снова чуть не зарыдал и тотчас потянулся к бутылке.
- Ну вот, уничтожил весь полугодовой запас! – удивился Зиновий Кантов, переворачивая бутылку вверх дном.
- Придётся вам, коллега, брать мой гидропед и дуть на Кирялочную пристань, где круглосуточный гастроном. Я, извините, поехать не могу, поскольку неоднократно предупреждался водной конвойной службой о недопустимости появления в акватории нашего города в нетрезвом виде на личном транспорте, это ещё, мягко говоря… – кандидат философских наук, как и подобает опытному лектору, сделал многозначительную паузу.
Затем снял с вешалки гермошлём, щитки, латы и комбинированное трико гидроциклиста и достал из гардероба прорезиненную кошёлку таких размеров, что в её недрах, наверное, мог бы поместиться и я вместе с креслом-кроватью, зелёной статуей пионерки и сексапильной будущей педагогиней .
- Грошики-то есть? А то могу добавить. Недавно получил гонорар за выпущенную книгу. Называется: «Коллоквиум вольнодумства у Кирялочной пристани». Каково?
- Не извольте беспокоиться. Свои грошики ещё не перевелись. На днях получил квартальную премию, как лучший молодой специалист...
- Тогда не стесняйся, жми на гашетку, и бери полный кош. Чтобы было с запасом! А может всё же подкинуть грошиков-то?
- Ждите нас на рассвете! – крикнул я и, сделав крутой разворот, поднял небольшую быструю волну и унёсся в утренний туман под Новосоломенный мост.
В столь ранний час инспекторов водной конвойной службы можно было не опасаться. Они появятся часа через два, когда пройдут ежедневный утренний инструктаж. Вот тогда берегись, всяк на гидропеде, а не дай бог на глиссере, в нетрезвом виде сюда входящий. Отнимут последние грошики, да ещё и в лицей сообщат.
Кирялочная пристань находилась на месте впадения Знаменской протоки в Большое Нижнее течение и народный, казалось, ручеёк никогда сюда не пересыхал. Вот и сегодня добрых три десятка гидропедов отдыхали, пришвартованные к пристани, ожидая хозяев, стоящих в очереди за «Портопричальским крепким». Хотя, раньше ничего похожего не было. Всё происходило как-то культурнее, что ли.
На пристани ставились столики, и под звуки вечерней неторопливой музыки и крики чаек можно было уже никуда не спешить, а, медленно выпивая, предаваться неге и созерцанию красот Портопричала.
В последнее время многое изменилось и, под видом усиления бдительности и правопорядка, ночные кафе закрылись, остались только такие вот круглосуточные гастрономы. Подкатил, пришвартовался, купил, что было душе угодно, и мягко от стеночки отвалил…
Между тем, утренний туман начал рассеиваться и над водой стали проступать очертания города. Я вошел, было, в Большое Нижнее течение, но тут же едва не перевернулся, получив сильный боковой удар внезапно налетевшей высокой волной. Пришлось опять возвращаться Знаменской протокой. Там было больше светофоров, зато гораздо слабее ощущалась волна.
Зиновий Кантов встретил меня на набережной. Несмотря на осеннюю утреннюю прохладу, он был в одной тонкой чёрной майке атлета и белых теннисных судейских штанах с фиолетовыми лампасами. Не хватало только свистка.
- Вот это уже по-нашему, по-адмиралтейски! – воскликнул Зиновий, запуская руку в кошёлку, наполненную долговязыми тёмными бутылками, - Чокнемся же на брудершафт и перейдём, наконец, к долгожданной философской беседе…
«Этого ещё не хватало», - подумал я, но, не желая обидеть соседа, сказал:
- А что, можно и пофилософствовать. Вот только я в этом деле как-то не очень силён.
- Ещё бы, - заметил Зиновий Кантов, но внезапно потерял равновесие, подпрыгнул как-то неловко на ступеньках набережной, секунду балансируя на краю парапета, и рухнул всё же в мутные воды канала вместе с бутылкой.
«Эквилибрист!» - снова подумал я, но ничего не сказал, лишь наклонился к воде и протянул руку всплывшему собутыльнику.
- Обожаю принять с утра натуральную ванну! – Зиновий Кантов был совершенно невозмутим, - Красота… присоединяйтесь, коллега. Сплаваем вместе, к примеру, в музэй народных помыслов…
Это не опечатка. Зиновий так шутил, называя «народные промыслы», «помыслами».
- В другой раз, господин философ. Сейчас не хочу.
- Вот тебе на! Опять «в другой раз». У вас, молодой человек, явный упадок свойств, а это обстоятельство, сами понимаете, может привести к самым неожиданным последствиям.
- Намекаете на грядущую импотенцию? – я смахнул ладонью с углов рта капли портопричальского крепкого.
- Ну, это-то вам не грозит… - Зиновий Кантов перевернулся на спину, - Пока не грозит. А вообще-то я намекаю на внутривидовые греко-римские осложнения.
- Не понял? В каком смысле?
- Да куда уж вам…
- Не понял!
- Шучу, шучу! Однако… что-то становится зябко…
Всё было очень странно. Казалось от выпитого вина, Зиновий Кантов только трезвел. С некоторых пор этот незаурядный мозг стал представляться мне неразрешимой загадкой природы. Если угодно, неким философским камнем.
Когда мы возвратились в дом и снова выпили, Зиновий развернул содержательный монолог.
В этом монологе он вскользь упомянул о противоречиях и единстве производительных сил и производственных отношений; затем, вкратце, об определённой пользе загрязнения окружающей среды ; более пространно - о шумерах, древних скифах, йогах, майских жуках, летних племенах и февральских людях; затем о теории большого взрыва с панспермией и об идеях малого скачка; причём, дважды углублялся в ядро атома со всеми электронными уровнями и подуровнями, при этом что-то рисуя на светлых новых обоях синим фломастером; затем о теории вечного весла и кратковременного скутера, вынырнув из-под винтов которого, плавно перешёл к защите окружающей среды и вселенском вреде от использования контрацептивов; и лишь в конце лекции подвёл свирепый итог, в коем люто раскритиковал скрытую природу человеческого идиотизма.
Всё это продолжалось полтора часа, что укладывалось ровно в два административных часа, то есть время, рассчитанное для академической лекции. А затем вырубился. Так же внезапно, как и появился у меня в комнате. Вероятно, у Зиновия израсходовался педагогический ресурс.
"Ну, вот..." – подумалось мне, - "А так всё славно начиналось... придётся теперь в одиночестве продолжать свою тяжкую и нетрезвую думу..."
Так и происходили потом эти философские беседы, в течение почти полугода, иногда с коллоквиумами, иногда и без них, но с непременными гонками на гидропедах в дежурный гастроном на Кирялочную пристань, пока не вернулась Авдотья, как обычно, в сопрвождении Таи.
Сначала, как принято в подобных случаях, я хотел её задушить, но потом передумал.
Как и полагалось молодому специалисту, я прослужил в Портопричале в качестве преподавателя сольфеджио три полноценных года, и даже моя скромная внешность довольно продолжительное время красовалась на городской доске почёта прямо на Кирялочной пристани.
В один из радужных весенних дней, кажется это было в апреле, я женился на Авдотье, а Тая была на нашей свадьбе свидетельницей торжества. Авдотья вовсе и не была до знакомства со мной девушкой лёгкого поведения (по крайней мере, она меня в этом постоянно уверяла).
И ещё я создал джазовый ансамбль, нечто подобное диксиленду, где играл на тубе, и даже планировал навсегда остаться с Авдотьей в Портопричале.
Между прочим, оказался не только очевидцем, но и непосредственным участником событий, которые позже назовут «Актиниевой революцией».
Это были незабываемые дни! Когда на площадь перед музеем народных промыслов, напротив пожарной Каланчи, собирались тысячи человек. Когда местные ораторы, прежде всего, конечно, Зиновий Кантов, произносили с трибуны восхитительные зажигательные речи.
Когда мы играли своим джазбандом прямо на улице мелодии Глена Миллера и Луи Армстронга, Шеринга, Исаака Дунаевского, Гершвина, Соловьёва-Седого и Чарли Паркера. Кстати, некоторые миниатюры Паркера виртуозно исполнял Глеб Зверозайцев, мой сосед и бывший стриптизёр, оказавшийся, уж и вовсе неожиданно для меня, очень приличным саксофонистом и кларнетистом, потому что закончил когда-то музыкальную школу.
И частенько нашими выступлениями дирижировал Зиновий Кантов, а Калерия Августовна Шмидт приносила термос с чайком-кофейком и горячие пирожки с нототенией и морскими водорослями.
Когда сам кандидат философских наук Зиновий Кантов на волне разбушевавшейся вдруг демократии, стал первым всенародно демократически избранным мэром Портопричала! Правда, просуществовал он в этой должности недолго, поскольку довольно опрометчиво назначил своим заместителем бывшего райисполкомовского деятеля с неубедительной фамилией Скачков.
Этот-то товарищ Скачков «по просьбам трудящихся», вскоре Зиновия и сменил. Но, однако же, он, то есть, Скачков, отправил меня когда-то жить на квартиру Калерии Августовны Шмидт, внучке нашего некогда прославленного лейтенанта. За что я ему всё-таки благодарен.
Я же прожил в Портопричале ещё полтора года, и затем вместе с Авдотьей перебрался обратно в Адмиралтейск.
Руководителем же нашего джазбанда после меня осталась Тая, прекрасно игравшая на саксофоне. И её коллектив теперь не просто самодеятельные любители джаза, а профессиональные члены коллектива областной филармонии Портопричала.
Частенько, кстати, выступают на Кирялочной пристани, где снова открылись кафе и вечерние рестораны. И теперь можно спокойно посидеть, выпить, повеселиться, и, под мерный рокот вечернего прибоя и крики чаек, послушать музыку, и ещё потанцевать. Это было одним из первых распоряжений Зиновия Кантова в его бытность мэром.
Зато Калерию Августовну Шмидт, несмотря на возраст и начинающееся одряхление организма, за её недюжинные способности трудолюбия, Зиновий назначил комендантом музея Народных промыслов и она там трудится до сих пор.
И уже потом, у себя дома я снова стал усердно штудировать игру на контрабасе, и вскоре, сыграв конкурс, поступил в Адмиралтейский академический оперный театр, где до сих пор и стою на должности второго контрабаса в оркестровой яме.