Глава четырнадцатая. Глафира Великолепная
Ради такого случая Чуня нахлобучил на голову потрепанный берет, взял в лапку кисть и стал похож на заправского художника. Он оценивающе окинул взглядом расфуфыренную Глафиру, удобно расположившуюся в креслице. Ежиха надела самое нарядное платье и лучший кружевной передник и теперь обмирала в предвкушении создания шедевра. Поглядывая то на Глафиру, то на бумагу, Чуня приступил к работе.
Сперва на бумаге появились два круга, побольше и поменьше, обозначающие голову и туловище. Потом на том, что поменьше, Чуня нарисовал три точки – глаза и нос. Что делать дальше, он пока еще не знал, поэтому задумчиво разглядывал то, что у него получилось. Глафира нетерпеливо заерзала в кресле.
- Уже готово? Можно посмотреть? – спросила она замирающим голосом.
- Рано! – отрезал Чуня тоном, не терпящим возражений, и Глафира послушно застыла.
Чуня решил начать с более простого дела и нарисовать сначала платье. Тем более, что платье у Глафиры было яркое, синее в белый горошек, такое рисовать – одно удовольствие. Аккуратно изобразив белые горошины, Чуня собрался раскрасить оставшееся пространство в синий цвет.
- А можно, платье будет не синее, а розовое? – неожиданно подала голос Глафира. – Розовый цвет мне больше идет.
- Ладно, - подумав, кивнул мышонок и принялся закрашивать большой кружок в розовый цвет.
- И бусы, бусы нарисуй! – потребовала Глафира.
- На тебе же нет бус! – изумился мышонок, но сбить Глафиру с толку было не так-то просто.
- Ну и что, я хотела их одеть, да забыла! Ну нарисуй, что тебе стоит! – упрашивала ежиха так жалобно, что Чуня наконец согласился и стал пририсовывать крупные красные бусы.
Потом расходившаяся Глафира велела добавить кружевной воротничок и лаковые туфельки, венок из незабудок и золотые сережки. Но больше всего указаний Чуня получил, когда дело дошло до лица. Глаза надлежало сделать побольше, носик поменьше, губки – бантиком, щечки покрыть румянцем…
Когда вспотевший Чуня отложил кисти и глянул на свою работу, он содрогнулся. На него смотрело настоящее страшилище с огромными, в пол-лица, глазищами, обрамленными километровыми ресницами, с ротиком сердечком и крохотным носиком. Портрет радовал глаз безумством розовых, желтых и алых красок, от него рябило в глазах. Неслышными шагами к нему подкралась Глафира, и Чуня приготовился бежать, если ежиха надумает надеть портрет ему на голову.
- Прелесть! – раздался восторженный писк, - просто прелесть! Молодец, настоящий талант!
Чуня открыл один глаз и недоверчиво глянул на раскрасневшуюся ежиху. Глафира прижимала к груди свой портрет. Качая головой, Чуня пошел мыть кисти, а Глафира кинулась показывать картину всем друзьям. Вскоре на дворе не осталось никого, кому бы Глафира не сунула портрет под нос, требуя подтвердить, что да, очень похоже, просто одно лицо. Пафнутий не верил своему счастью: ежиха успокоилась, не лила слез, а глазки у нее так и сияли.
Вечером Чуня тихонько отвел Трошку в уголок и спросил:
- Скажи правду: ведь ужасный портрет получился?
- Просто кошмар, - подтвердил Трошка, стараясь не рассмеяться.
- Так почему же она… - начал было Чуня, но Трошка не дал ему закончить и прижал палец к губам.
- Женщины! – сказал домовичок многозначительно. – Их никогда не поймешь…
И Чуня согласно закивал головой.