- Лидочка Вертепова настоящая «редкая птица», - говорил Володька Записин, староста нашего студенческого сообщества вечернего отделения университета, – по своим тактильным качествам она нежнее кошки. А язы-ы-ык! Какой язык! Одна смачная нега! - и тут же просит:
- Лидик, скажи, как по-немецки «вождь»?
А та сразу же:
- Фью-ю-рир! ... Володичка! Разве не так?
- Так, так! От вашего, моя прелесть, ответа у меня аж душа заходится...А может, Лидуся, ты пояснишь нашему Леонтию Израилевичу, что такое «тёрка»? Мне Мишка Евдокимов говорил про «тёрку», и что от неё «морда красная» у всех на Алтае.
- Без проблем: «Тёрка – это та, что со всеми трётся! Это же ежу понятно!»
- А «скачать шлык»? Это ты можешь пояснить Леонтию?
- Очень даже с удовольствием: «Скачать шлык, Лёся, - это отодрать за волосы, взбить волосы шапкой на голове или ещё где...»
- Володичка, да он далёк от этого, чего ему обьяснять, с ним всё-равно на одном гектаре никто не присядет даже при нужде.
Чтобы не морочить голову, скажем, кто на этот раз попал на язык Вертеповой и Записину в «Белой акации» - это Леонтий Зильберман, наш однокурсник, от которого все воротили нос не по национальному признаку, а по его внешнему и внутреннему содержимому.
Попробую «намалевать» портрет Леонтия - холерика, как я понимаю, не типичного представителя «избранного народа».
Личико у него было с кулачёк, огромные тёмные иудейские глаза делали похожим его на существо с «летающей тарелки». У него был череп бердслеевских зародышей с большой выпуклостью на лбу. Нос утиный. Подбородок конически острый. Затылок отсутствовал. Шея тонкая, цапельно длинная. К тому же личико это было нервное, всё узлистое, прыщавое. Весь он был такой сухонький, как-то трупно подванивающий, голос напоминал скрип заржавленного флюгера. Обстриженная голова с тускло рыжим волосяным покровом, которая может быть и головой сумасшедшего, отпугивала от Леонтия всех, включая и девчонок-однокурсниц.
Звали мы его «Петушок», а Володька Записин говорил о нём:
- Леонтий ещё не знает, где хвост, где грива. И заиды у него, как у вылупившегося из яйца жидёнка, то есть, пардон, воробышка. Так что, девчонки, не обижайтесь на него.
- С таким прикидом, как у Лёси, он никогда и ни от кого из нас не узнает, где что находится и как чем пользоваться, - высказала мысль Лидочка Вертепова. – Чего он в «Белую акацию» припёрся? Кто его сюда звал? Я же не могу кушать в его присутствии.
Володичка, ведь мы, девчоки, его не приглашали, и, как студенточки-кокеточки послать можем на хутор бабочек ловить...
Колька Чмут, участковый мент, часто приходящий на занятия в милицейском мундире, и с пистолетом на заднице для пущей важности, наш однокурсник, наклонился к уху Витьки Лифченко, и прошептал так, чтобы слышал Леонтий:
- А может, мне его укокошить?
Эллочка Вульф, с презрением глядя на Лёсю, сказала:
- Человек не виновен в том, что он глуп.
Зильберман в это же время цедил меж своих холерических губ:
- Ах ты ж, змея подколодная, serpens!
И никто не замечал, как в окна «Белой акации» лился серебрянный свет луны, которая безвучно хохотала, как клоун, при виде студенческого застолья.
Как вытравить Зильбермана из компании, додумались Галочка Орехова и Наденька Пузликова. Пошептавшись меж собой, Галка подморгнула Лёсику и кивнула своей головкой, давая понять, что приглашает его выйти с нею курнуть.
Лёсик не верил своим глазам!
«Неужели Галка, эта красавица, заинтересовалась мною?! Да я за ней хоть в Палестину побегу, а не то что покурить» - мелькнуло в его голове, а кровь забурлила в его худосочном тельце.
Как только они вышли, Пузликова достала из своей сумочки лекарственную упаковочку с наименованием «ПРОПЕРДИН», показала всем, и три таблетки бросила в бокал недопитого вина Лёсика, от чего содержимое зашипело, выделяя газ.
Через пять мину пара пошедших покурить вернулась.
Признаков нежелательности его присутствия Лёсик не заметил, и когда Записин попросил всех утихнуть для произнесения им тоста, так же поднял бокал с «адской смесью».
Вовчик, как всегда, мотнув головой с казацким чубом слева направо, произнёс:
- Дамы и господа, мэры и мэрухи, сэры и сэрухи! Предлагаю тост за студенческое единство. Ура, товарищи!
Галка, эта хохмачка с золотистым волосами и небесными глазами, томно смотрела на Лёсика, у которого сердце билось, как у воробья, и как у птцы в зобу, «дыханье спёрло». Он зажмурил глаза и осушил, хмелея, от счастья, бокал.
Не то повеселев от вина, не-то поглупев от предчувствия свидания с Ореховой, Лёсик начал нести всякую околесицу.
Вот он, стремясь завоевать внимание девиц, говорит, картавя:
- А вы знаете что такое дети?...Нет, вы не знаете, по своему скудомыслию.
- Мы то не знаем. А ты, Лёсичка, знаешь?
- Дети – это цветы жизни, их надо сажать головками вниз, чтобы вырос ...
- ...Такой красавец, как ты, - досказывает за него Люська Щюлькина.
Уже под шафе, Лёсик привлекает всё больше и больше внимание к себе, говоря:
- Записин организовал дурацкий « Казачий круг», в котором все пьют, как Гришка Банник на бочке в Сторочеркасске. А я предлагаю основать «Общество защиты мысли от человека», где каждый может менять веру в науку на религиозную и делать обрезание по мере...же-же-желания, выговорил он.
- Ой, как здорово! - Завизжали от восторга студенточки, эти белокурые и чернявенькие прохиндейки. – Лёсичка, миленький, давай записывай нас.
Девчонки окружили Зильбермана плотным кольцом, отчего у него в голове помутнело. И всё бы шло, как он думал, путём, но вдруг он почувствовал в животе такое ворчание, и страстный напор газов, что ни приведи-Господп! А девки его не отпускали, подпирая своим острогрудьем со всех сторон.
Положение складывалось критическое для Лёсика. Он пошёл напролом из кольца девчонок, и помчался к выходу из «Белой акации»...
... Что было за дверью, мы уже не слышали. Но, когда Зильберман через неделю явился на занятия, Галочка Орехова, к которой у Лёсика были самые нежные чувства, подошла к нему и спросила:
- Лёсичка, что с тобою произошло? Почему ты так неожиданно покинул всю нашу компанию? Я так надеялась на свидание с тобой, а ты...
- Не того и мне хотелось, но так случилось...И как мне быть, теперь не знаю...