ГЛАВА 3.
И ВОЛКИ СЫТЫ…
Прибравшись, спокойно взял на руки тихо плачущую девочку, прижал к себе в нежном и отчаянном порыве, замер, едва сдерживая слёзы радости и дикой безграничной любви, стоящей на пороге смерти.
Очнувшись, уловил посторонний запах на коже шотландки, подумал о душе во дворе: «Неплохо было бы помыться, но как туда сунешься – дождь с утра зарядил».
Постояв минутку, лукаво улыбнулся, быстро разделся донага и, не отвечая на вопросы, подхватив Энни на руки, вышел во двор под упругие струи летнего бурного ливня. Зажав губами рот, сдержал возмущённые визги девочки и, как только стихла, выдавил на тела гель для душа, размывая по коже и волосам.
Душистая обильная пена оказала не совсем нужное действие на обезумевших влюблённых.
Понимая, что сходят с ума, не сдержались и под открытым небом, забыв обо всём, накинулись друг на друга, крича в голос.
Первым опомнился Стас, уловив в громе посторонний звук: словно легковая машина остановилась где-то неподалёку и замерла. Прижав рыдающую Анютку, подошёл к огромной железной бочке под стоком на углу дома, ковшом несколько раз окатил пылающие тела, смывая пену страсти, что так помутила рассудок.
Принюхавшись к аромату шампуня, запоздало сообразил: «Не мудрено – с настоем ромашки! Запах и затмил сознание, – взвыл безмолвно, стиснув зубы. – Светочка, как же ты “припечатала” ею: и видом, и ароматом! Едва вдыхаю – сам не свой. Вот и Нюся теперь с нею связана, любимая. Держись, Шотландия, береги ромашки – сорвёт все! Или наоборот, засеет луга, нарушив природный экологический баланс края».
Беззвучно смеясь, мыл и себя, и девочку, окатывая зеленоватой ароматной водой из бочки, поливая ковшом головы и тела. Лёгкий запах прелых листьев и тины резко закружил голову. Зарыдал!
«Да, Стасик, нервы совсем сдали: практически не контролируешь эмоции и поведение. Пора приходить в себя, так и до беды недалеко».
Через силу задавил плач, очнулся и направился в дом.
Занеся девочку в спальню, принёс чистые простыни и, обернув, положил спать. Поцеловав, спросил, что б хотелось особенного попробовать напоследок? Удержав расширенными строгими глазами вполне ожидаемый ответ, подождал, пока отсмеётся хулиганка рыжая.
Подумав, прошептала: «Козьего молока».
Укрыв пледом, дождался, пока уснула, измотанная марафоном любви и почти бессонными ночами и днями.
Неслышно оделся, вышел во двор, накинул огромный брезентовый дождевик старушки.
Пошёл в центр города, осторожно проходя переулками и узкими проходами – изучил карту досконально.
Задумался: «Не забыть бы девочке обувь купить – туфли-то в овраге остались».
Пока планировал, не мог отделаться от ощущения постороннего взгляда. Останавливался, осторожно оглядывал пустые улочки – тщетно. Ощущение взгляда в спину не уходило. Понимая, что, возможно, просто устал до предела, однако частью сознания сознавал: «Интуиция о чём-то предупреждает!» Так и не заметив опасности, заставил себя успокоиться и приняться за насущные дела и покупки.
– …Энни, просыпайся! Быстро!
Незнакомый голос взывал и тревожил, а она раскрыть глаза не могла – сон сковал тело и разум. Встряхивание тела заставило вырваться из оков.
– Ты меня слышишь? Ну?!
Серьёзные серые глаза незнакомки были внимательны и строги.
– Очнись!
Опять резкая встряска, боль на предплечьях, схваченных чужими руками.
– Подъём!
Окончательно проснувшись, девушка соскочила на кровати, вжавшись в стену алькова.
– Вы кто? Как сюда попали?
– Не важно. Быстро уходим! Немедленно!
Женские руки резко и жёстко одели в незнакомое бельё и платье, зашнуровали кроссовки, рывком поставили на ноги.
– Очнись! Бежим!
Накинула на её плечи джинсовую курточку.
– Нет! Я без него не уеду! – Энн взяла себя в руки, вспомнила о гостеприимстве. – Виски?..
Не дожидаясь ответа, налила в бокал напиток, бросила лёд, подала насторожённой женщине. Присмотрелась: «Не англичанка, но безупречный выговор с йоркширским акцентом. Не обманете, господа!» и, выпрямившись, понеслась… Её сорвало, буквально! Обвиняла в тотальном контроле, в невозможности личного пространства, в диктаторских замашках обеих государственных систем безопасности, губящих всё живое вокруг…
Очнулась от словесной истерики, когда гостья плеснула в её лицо тем самым виски со льдом!
Кубики льда сильно ударили по личику, а спирт обжёг глаза.
– Даю пять минут. Без глупостей. Они уже близко.
Посадила рыдающую девочку в кресло, вышла в кухню, убрала стакан и бутылку в сумки на полу: Стас не всё собрал.
– Готова? Выходим.
Дождь стих, и только далёкие раскаты грома ещё были слышны. Они и прикрыли завесой шума плач и истерику девушки, которую крепко держала за руку женщина среднего возраста и вполне европейской внешности.
Быстро ведя подопечную вниз по дороге к пойме, не позволяла той даже оглянуться в надежде на помощь жениха.
Когда Энни заупрямилась, встав столбом, опекунша, не задумываясь, со всего маху залепила ей пощёчину! Тут же вторую! Пока оглушённая неслыханным поступком по отношению к знатной особе, потрясённая действием и силой, англичанка замерла, гостья больно схватила её за предплечья и… заплакала.
– Чего добиваешься, Аня? Его смерти? – назвав по-русски, проговорилась, но не удивила – Энн сама догадалась, что из Комитета женщина. – Ты этого хочешь? Да если ваши службы вас найдут вместе – пристрелят его! Ты это понимаешь?! Они уже давно ищут! И нашли. Почти. Мы успели первыми, – встряхнула, заставив смотреть в свои глаза. – Ослушаешься – погубишь, потому у тебя нет выбора. Иди за мной и слушай свою «легенду». Запоминай с первого раза – повторять нет времени, – говоря безостановочно, быстро потащила к мосту через Шохонку наверх в Заречье, к часовне Николая Чудотворца. – Ты вышла подышать свежим воздухом, увлеклась и не заметила, как оказалась в городе. Кто-то схватил сзади за шею и зажал рот. Ты потеряла сознание, – обернулась к молчащей шотландке, убедилась, что она слушает внимательно. – Очнулась в незнакомой комнате, на окнах решётки, из них видела только лес. Лица похитителя не видела – был всегда в маске. Продержал четыре дня, насилуя многократно, – остановилась, взяла за плечи, заглянула в глаза. – Однажды уснул на тебе, и ты умудрилась развязать верёвки и сбежать. Была ночь, туман, местности не разглядела. Бежала долго. На меня наткнулась случайно, попросила о помощи, а я…
Не договорив, сильным толчком свалила в грязь и мокрую траву, покатала, избивая тело кулаками сильно и… избирательно!
Как ни поразилась Энни, а поняла – для полиции нужны следы побоев.
Подняв глухо рыдающую подопечную, поставила на ноги, больно схватила за тонкие запястья двумя руками, резко скрутила кожу в противоположном направлении – «индейский огонь»! Делала всё автоматически, плача безудержно.
– …привела тебя в милицию. Запомнила? Не погуби Стаса. Мы его спрячем. Для всех – неделю в отпуске. Ты его не видела с обеда того дня, запомни! Если любишь – забудь его и вашу связь. Ради его жизни, пойми! – обняла и бегом повела на холм. – Всё усвоила? От твоего трезвого разума будет зависеть его безопасность и судьба, запомни на всю жизнь! Ни через месяц, ни через год, ни через десять лет – тайна навек. Мы постараемся удержать его от розысков тебя: нарвётся на ваши спецслужбы – уничтожат. Всё поняла, Солнышко рыжее? Ты так красива, – остановилась, погладила нежное, уже в синяках, лицо. – Стас не мог не влюбиться, но это чистое чувство будет стоить ему жизни.
Прижала по-матерински девочку к боку, вытерла её слёзы. Замерла, запаниковала:
– Вы предохранялись? – заметив пунцовую краску смущения, ужаснулась: – Он сошёл с ума или ты?.. – заметив виноватый кивок на последнем, тяжело вздохнула, покачала головой. – Глупо и наивно! Тебе не позволят выносить, неужели не понимаешь? Да только привезут домой – в клинике окажешься! Дурочка ты, дурочка… Влюблённая и ослеплённая. Даже дитя не сможешь иметь от него. И оно обречено. Забыла о правилах Двора?
Подвела к часовне, посадила в тонированную машину, стоящую на заднем дворе, беззвучно шепнула, перед тем как попрощаться:
– Вспомни, к кому можешь сбежать?.. – громче. – Не забывай о разговоре. Он не забудет тебя, не сомневайся. Наши парни верные: умеют любить всю жизнь. Прощай, Аннушка!
Захлопнув дверцу машины, сдержанно махнула вслед и поспешно перешла на другую сторону улицы, сев в микроавтобус.
Едва устроилась на сиденье, приняла из рук серьёзного взрослого парня, одетого в тёмно-серый костюм-тройку, трубку портативного телефона.
– В машине. Встречайте. Всё усвоила, будет молчать. Отбой, – вернула коллеге трубку, поймала вопрошающий требовательный взгляд, покраснела. – Ну да, да! Без мордобоя не обошлось! Слепа была от любви! Синяки на лице и теле на пользу – дополнение картины похищения и насилия, – фыркнула. – Идиоты! Отчаянные, дерзкие и… счастливые…
Задохнулась-захлебнулась воздухом и словами, уткнулась лицом в руки, склонилась на колени мужчине и… в голос глухо разрыдалась.
Положив на женскую вздрагивающую спину руку, он машинально похлопывал, отвернувшись и смотря в окно. Придя в себя, едва слышно вздохнул, поднял на молчащего водителя печальные глаза, глядя в зеркало.
– Трогай, – голос был хриплым, севшим, потерянным.
…Станислав возвращался с рынка, купив бутылку козьего молока.
Завернул за угол пятиэтажки, намереваясь зайти в магазин за обувью для Ани, но не успел сделать и шага, как в спину упёрлось дуло пистолета.
Видел его в школьном кабинете НВП, даже одноклассник, шутя, ткнул вот также в позвоночник однажды. Ощущения холодка стали и панического страха, испытанные тогда, запомнились на всю жизнь! Теперь оружие явно было не учебным и не пустым – там была смерть.
– Тихо. Без резких движений, – такой же стальной голос заледенил душу Стаса ужасом.
Бутылка выскользнула из онемевших враз рук и, упав на дорогу донцем, не разбилась, а, вытолкнув пробку, покатилась по дуге, расплёскивая белопенное полотно молока по асфальту.
– Спокойно. Следи за лицом. Пошёл к машине.
Взяв под руку, повёл к стоящей на обочине машине с тёмными стёклами.
Едва приблизились, дверца бесшумно открылась, скользя вдоль корпуса, Стаса втащили внутрь сильные руки, усадили на сиденье вперёд лицом.
– Не оборачивайся. Смотри перед собой и слушай. Ты с того дня в отпуске. Отсиживаться будешь в том доме. Не выходить! Продукты доставят. Не пытаться даже выглянуть на улицу! Дождёшься выписки бабушки, встретишь, как положено внуку, привезёшь домой, погостишь ещё пару дней. Потом, в Хотьково. Не соваться никуда – ты под присмотром! У тебя отпуск за два года. Когда выходить, сообщат. Забудь о случившемся навсегда. Живи обычной жизнью со своей девушкой…
– Я собираюсь расстаться с ней, – тихо выдавил, опомнившись.
– Нет! На ближайший год никаких изменений в личной жизни. Помни: наблюдаем не только мы. Кто, надеюсь, объяснять не надо?.. Наломал ты, парень, дров – две Системы «на ушах»! – затих на минуту, вспоминая. – Не искать, не писать, не пытаться что-то передать с иностранцами – прощения не будет. Помни об этом. Один неверный шаг – покойник. Забудь. С ней будет всё в порядке, если не вмешаешься, – вздохнул. – Кажется, всё. Настя отныне с новым гидом работает, видеться будете реже – вытерпишь. Через год посмотрим на твоё поведение. Может, разрешим что-то поменять в жизни. Всё пока. Свободен.
Открыл дверь. Когда Стас вышагнул из салона прочь, наклонился к его уху, тихо шепнул:
– Дурак ты, Минаев.
– Сам знаю.
Пошёл, невидящим взглядом смотря только вперёд, спотыкаясь, словно пьяный.
Как пришёл в домик, не помнил.
Зайдя во двор, всё застал привычным: машина у сарая, ковш на крыльце, приоткрытая дверь.
Встрепенувшееся глупое сердце обрадовалось, заставило парня подпрыгнуть и стремительно вбежать в комнату… Пусто. Только на столе кухни за вазочкой с ромашками заметил записку.
Задрожавшей рукой приподнял вазу, вытащил клочок в клеточку, наспех вырванный из тетрадки, что лежала на холодильнике. Замер, постарался спокойно прочесть.
Простым карандашом печатными русскими буквами написано: «Я люблю тебя». Последнее «я» было кривым.
Опустил глаза на стол и увидел карандаш со сломанным грифелем – сломался от дрожащей руки Энни. Смотря на чёрный кусочек, горько разрыдался, оседая в плаче.
«Вот и вся сказка, Стасик. Только несколько дней! Что-то не везёт тебе с длинными сказками в жизни. Длинной получается скучная постылая семейная жизнь. Жизнь с нелюбимой. С Настей. По приказу. Любовь же приказов не признаёт. Если бы не угроза жизни шотландке – сорвался б, нашёл, задержал! Но сказано было ясно: не вмешаюсь – будет жить.
Вот так, Анютка моя. Чтобы ты жила, я должен забыть тебя навсегда, влачить и дальше серое, пустое, невыносимое существование. Делать вид, что не знал тебя пылкой и страстной, безудержной и неистовой, кричащей и кусающейся, любящей и любимой… Был лишь очередным гидом-переводчиком, простым советским парнем с грустными глазами, по которому сохли все девочки твоей группы. Случайным русским…»
…Две недели прошли однообразно: пил, не просыхая.
У бабушки в подполе оказалась винная лавка! Видимо, гости привозили, а Матрёна складировала долгие годы.
Стасик сорвался.
Никому не мешал, никого не подводил, не подставлял – был в отпуске заслуженном и долгожданном. Держась днём, с вечера начинал пить и до утра бродил по дому, выходил покурить во двор, закурив вновь, сидел на крыше пристройки, отважно фыркая:
– Плевать, если «опера» заметят. Я в отпуске!
Сидя на крыше, провожал и встречал солнце, плакал и… не выпускал из рук бутылки.
Так жил, пока на пороге не появился суровый взрослый мужчина, не двинул сильно кулаком в лицо, дав три дня на протрезвление:
– Скоро бабушку встречать, кретин!
Зыркнув совершенно жуткими глазами, ушёл.
Как ни был пьян парень, понял – в следующий раз будет не кулак, а пуля. Взял себя в руки.
Последние три дня приводил в порядок двор и дом, мыл, стирал на грохочущей стиральной машине, развешивая вещи на верёвках в саду – дождей не было с того утра. Рокового.
Когда окончательно опомнился, с трудом сообразил, чего всё-таки недостаёт в сумке: брачных простыней. Закрыл в ужасе глаза.
«Они могут стать веской уликой против Энни! Идиот и есть ты, Стасик! Надо было сразу сжечь! Теперь мою рыжую волшебницу будут держать на крючке наши спецслужбы. Вот почему тот мужчина назвал тебя дураком – такой козырь! Прости, Аннушка. Не шпион я! Не думал даже о таком. А должен был понимать, что ты иностранка! Простишь ли когда-нибудь меня за сломанную жизнь, девочка? Я не имел права отвечать на твои чувства! Не смел даже! Ни помыслом! Ни вздохом… Прости, Христа ради…»
– …Вот ты и дома, бабуля!
Открывая дверь с её стороны, улыбался только губами.
Заметил эту серую машину ещё у санатория. Покосившись, убедился: «Следят!»
– Как ты похорошела, родная! Говорила, что усохла. Дай-ка, пощупаю, – приподнимая с сиденья, шаловливо провёл по округлившимся бокам. – Нет, прибавила маловато. В следующий раз на сорок дней поедешь!
– Эк хватил! – закудахтала Матрёна Тимофеевна. – Я-т от етих-то днёв скручинилась по дому! А он – сороковину! Нее, хватить и ентих днёв!
С трудом выпрямилась, радостно окинула дом и окрестности ясными голубенькими глазками.
– Стоить! Не пограбили, не пожгли, не порушили…
– Эт как же им это было сделать-то? – расхохотался. – Я тут жил-сторожил тебе дом! А ты что думала – брошу его?.. – тепло обнял старушку. – Отпуск у меня, вот и пригодился: и отдохнул, и посторожил, и полечил тебя.
– А своей-то чо, нетути? – удивилась.
– Нет. Ни бабушек, ни дедушек, ни отца. Мать и сестра. В Ногинске, – перевёл через порожек ворот. – У тебя ещё пару дней погощу, если не прогонишь, и к ним наведаюсь.
Повёл под руку, искоса заметив: остановились наверху, возле брошенного дома. «Вот откуда следили за нами!»
– Не прогоню. Хорошай ты. Богу молилася за тебья усё времья – бяда горькая у душе твоёй. Вот и кручинишсси ты, гнёсси, аки лозня над кручею… Тужишь дюже сердцем. Ай, любимую потерял? – увидев почерневшие печальные глаза, вздохнула: – То-то и потеряннай ходишь. Эх, ты… Чай, далече?
– За океаном.
– От ить бяды! Эхма… жизня-то… Куды ж? Чё они тудысь усе пруть-то? Чо им в заграничьях-то ихних надоть? Почто Родину кидають, аки аспид кожу?
Покачала горестно головой, окинула дом придирчивым ревнивым взглядом: «Порядок, хвала Богу».
– Живи, Славик. Скольки надоть. Живи. И потом не забывай.
…Выезжая на трассу М-8, на Ярославское шоссе, то и дело их замечал, хоть и меняли в городах машины.
«Понятно: до Хотьково буду провожать. Ну, Славик, как тебя Матрёна назвала, вот и ты стал жить под пристальным оком наших любимых органов ГБ. “Попал на карандаш”, что, рано или поздно, случилось бы. Работа с иностранным контингентом крайне опасна – все гиды попадают в неприятности по тем или иным делам. Отныне жизнь будет подобна движению по тонкому льду: неловкая выходка – головой об лёд, неверный шаг – камнем на дно. Чтобы выжить, в презренного ужа превратишься поневоле…
Что ж, поживу дома пока. Может, позже разрешат в Ногинск съездить, с племянницей потискаться, – едва вспомнил о малышке, слёзы перехватили горло. – Мы не предохранялись! Вдруг Энни забеременела? Даже не узнаю об этом, и мой сын или дочь знать не будут, кто их отец… – смахивая горькие слёзы, никак не мог успокоиться. – Вот тебе и расплата, Стас – не иметь возможности знать и видеть ребёнка. Сумеет ли Анюта сохранить дитя? Вряд ли. Заставят сделать аборт. Тайно. Чтобы не опозорила монаршей семьи. Бедная девочка!
Почему у моих женщин так складывается грустно судьба? Проклят я, что ли? Светочка поломана уродом отчимом, такая несчастная и гениальная. Теперь Энни сломали жизнь: сначала я, затем доломают родители и общество. Несчастливые вы, мои Ромашки! Любимые. Я приношу только несчастья всем.
Ну что ж, парни с серьёзными серыми глазами, потерплю год, а потом отпущу Настёну. Она имеет право на простое человеческое счастье. Пусть уходит и найдёт себе нормального мужчину, без моих завихрений в голове, и пусть родит детей. Так их хочет, бедная, а я ей всегда в сок подмешиваю противозачаточные таблетки. Прости, милая, дети у тебя будут, но не от меня».
Уже проезжая улицами Загорска, понял, что «слежка» отстала.
«Что же, сделали своё дело. Всё правильно распланировали и вовремя приняли меры: и волки английские сыты – вернулась овечка домой живая и невредимая, и наши бараны, то есть я, – целы. Все счастливы и довольны. Только не мы с Анютой. Наша юдоль – слёзы, дикая тоска и беспросветное одиночество».
Дом встретил темнотой и пустотой.
В их отсутствие за ним присматривала Верочка – Светина крёстная: ей – зарплата, хозяевам – спокойствие.
Войдя в тёмную гостиную, улыбнулся: «Тепло, чисто, камин зажжён. Где-то рядом!»
– …Стасик!
Вера, улыбающаяся и свежая для своих пятидесяти, вошла в боковую прозрачную дверь из сада, неся в руках… букет ромашек!
– Увидела во сне Светочку: смотрит строго и говорит, мол, ты это почему в мой дом ромашек не носишь? А я ей, какой дом-то? К матери твоей, Галине, что ль? А она: нет, мол, в мой новый, со Стасиком я там живу, глупая! Да так треснула кулаком по лбу, что проснулась я! Смотрю: на полу лежу. Свалилась с дивана, где у телевизора задремала после обеда. Подошла к трюмо, глядь, а во лбу шишка, – показала пальцем на красное пятно на лбу. – Хожу, чешу и всё думаю: что было раньше – удар в лоб или падение?.. – ворча, ставила в синюю стеклянную вазу охапку крупных ромашек, посеянных Стасом везде, где можно. – Прихожу с того дня, камин топлю, убираю потихоньку, музыку слушаю да ромашки через три дня меняю.
Слушая сначала в пол-уха, Стас напрягся, а когда дослушал, похолодел душой.
– Когда ты сон увидела, Вера? – уже знал ответ.
– Ой, дай-ка подумать… Да где-то с месяц назад, наверное, – почесала машинально пятно на лбу. – Нет, числа не припомню. Работаю-то каждый день: мне – что среда, что понедельник, – махнула обречённо рукой. – Прости, родной…
«Почти месяц назад. Тогда, получается только одно: Верочка увидела чудной сон в тот момент, когда я стоял под струями святого источника и читал молитву. В ту минуту, когда увидел лик в стене воды, и он сказал: “Она совсем рядом! Жди её!” Значит, Светочка скоро приедет в Россию! Не могут быть простыми совпадениями наши видения. Это предупреждение! Кажется, бог сжалился надо мной и пошлёт, наконец, свидание со Светиком. Я буду ждать тебя, родная! Только ты не задерживайся, пожалуйста. Отпуск заканчивается, а сорваться с маршрута не позволят “опера” – пристрелят. Предупредили ясно».
Выйдя через раздвижные двери в сад, задохнулся от радостных слёз: рыжий закат всё окрасил в цвет её волос. Даже ромашки, так любимые ею, тоже стали рыжие!
«Приезжай скорее, моя Белка. Так давно не видел тебя, любимая. Так долго…»
Август 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/08/21/1484