Алексей не хотел идти в армию. Он не был «крутым» или «качком», а когда по телевизору изо дня в день средства массовой информации, как стервятники кружащиеся над обессилевшей добычей, поливают грязью военнослужащих, поневоле становится жутко. Неужели там везде так плохо, неужели и меня отправят в Чечню, а там убьют бандиты. Большинство парней,у которых был на носу школьный выпуск, задумывались над такими вопросами.
Сейчас, в две тысячи одиннадцатом году, например, очень «модно» гнобить учителей. Да и что может сделать журналисту забитая, затюканная со всех сторон бедная женщина, у которой на душе одна мысль: как прокормить детей. Хорошо, когда у тебя муж – олигарх, тогда ты работаешь просто чтобы не сдохнуть со скуки в шикарной квартире или громадном особняке. Есть и такие, но большинство учителей – это бесправные, беспомощные и забитые родителями, законом и прочими «сочувствующими» люди.
Короче говоря, вкусы журналистов меняются, но большинство выбирают себе жертву, которая не может дать сдачи – зачем понапрасну рисковать. В конце девяностых можно было выбрать: пойти и «сдаться» самостоятельно в военкомат, или податься в бега. Прохорову повезло: его дядя служил в Санкт-Петербурге, он то и посоветовал молодому парню связать свою жизнь с кадровой службой. Подумав, тот согласился.
Наверное, все военные учебные заведения той поры были похожи между собой. Абитуриентов (так называется кандидат на поступление) кормили отвратно, но это вполне можно понять. Зачем заморачиваться, если потом большая часть сбежит домой под мамочкино крыло? А, кроме того, надо показать молодым сосункам, что теперь мамочки рядом не будет.
Прохоров за первые несколько недель похудел килограмм на десять. Постоянно хотелось есть. Теперь на всю жизнь он запомнил постоянное чувство голода, которое преследовало его в те два страшных летних месяца. Экзамены подходили к концу, когда у него начали появляться мысли собрать свои вещи и повернуться в сторону противоположную казарме, лицом ко входу. Родители были далеко, но дядя и тетя приезжали и подбадривали его. Однажды он увидел около пропускного пункта картину, которая вправила мозги и расставила все на свои места. На одной из лавочек сидела женщина, а рядом стояли два гарных хлопчика. В парнях было почти по два метра роста, широченные плечи, короче молодые Шварценеггеры. Они были похожи друг на друга и теперь стояли, склонив головы, и в голос ревели:
- Мамочка, забери нас отсюда!
Алексей постоял немного в стороне. Сначала сердце защемило, а что если и мне назад – на волю. Потом в его душе что-то встрепенулось:«Нет, я не буду так реветь белугой, неужели я ехал от самого Воронежа, чтобы теперь с позором вернуться и сказать матери, что я не справился, не смог. А какие у меня до сего дня были трудности? Ну, несколько раз помыл полы в наряде, ну не кормят, зато математика – отлично, физика – отлично, физкультура – удовлетворительно. По баллам прохожу. Что мне еще надо?»
Прохоров развернулся и двинул в сторону своей казармы. С каждой минутой шаг становился все четче. Решение принято. Обратного пути нет. Проучусь два года, которые пойдут в зачет армейской службы, а потом разберусь!
В итоге от толпы поступавших осталось человек сто тридцать курсантов. Начался курс молодого бойца. Первого августа их зачислили в славные ряды нашей армии.
Начальник курса майор Шурымуры появляется в очередной раз перед глазами курсантов вечером:
- Товарищи куршанты! Пошледний раж вам говорю, ешли жавтра хоть одного увижу с ушами, то пеняйте на шебя.
- А когда был первый раз? – ехидно осведомляется кто-то из строя.
- А тебе, раж шпрошил, наряд вне ошереди.
- Еше тупые вопрошы ешть?
- Чего он говорит?– не понял Алексей. – Меня мои уши устраивают.
- УСЫ сбрей, а то и ты пойдешь туалет чистить после отбоя, - не поворачивая головы перевел рядом стоящий курсант.
На следующее утро десятка два человек лишились своей последней гордости, как ранее все они остались без волос: короткий миллиметра два-три ежик волос на голове не считается. А дальше было еще веселей.
Кто не любит целый день бегать с вещмешком, автоматом и прочими атрибутами простого солдата, тому не понять всей прелести, когда ты весь в пыли прибегаешь в казарму, скидываешь ненавистные лишние килограммы, быстро приводишь себя в человеческое состояние и строем дуешь в столовую. Там уже кормят чуть более сносно, но килограммы теряются на глазах.
Прохоров встает в длинную очередь к раздаче, потом ему достается только что мытый алюминиевый поднос, на него перекочевывает тарелка непонятного супа, тарелка каши, а сверху на нее заботливая рука плеснула подливки, а в ней, о чудо, видны пару маленьких рыбок. Раньше Алексей не ел кильку в томате, но теперь эта еда кажется пище богов. Вдобавок к стакану, толи компота, толи чая, толи сока (да какая разница!) Курсант Прохоров получает два кусочка хлеба. Вообще-то положен один, но кусочки такие тонкие, что повар ошибается и кладет два, а может он просто вспоминает, что у него тоже есть дети. Алексей торопливо несет поднос к ближайшему пустому месту. Рядом старшина курса – бывший сержант – уже заканчивает еду. Времени остается совсем чуть-чуть.
Неожиданно чья-то рука хватает кусок хлеба:
- Отдай, у тебя итак два.
- Нет, мое! – Прохоров вцепляется в драгоценный кусочек. В глазах ничего человеческого у него не остается. Так, наверное, первобытные люди сцеплялись каждый раз за кусок пищи.
Бугай, намеревавшийся вырвать хлеб, замирает. Он на голову выше и явно сильнее, несмотря на ежедневный изматывающий режим и нехватку калорий.
- Чего?
- Отдай хлеб, - Прохоров с трудом сдерживается, чтобы не впиться в глотку этому…, этому… зубами.
- Что там у вас? – старшина отрывается от стакана с напитком и лениво встает.
- Ничего, просто разговариваем, - бугай садится и отдает хлеб Алексею. – Смотри, получишь у меня.
- Только попробуй! – Алексей поднимает красные злые глаза на своего обидчика.
- Псих какой-то, - бросает здоровяк, быстро доедает и уходит.
Через несколько минут начинаются очередные с трудом выносимые занятия, и событие начисто стирается из памяти обоих спорщиков.
Через несколько дней Прохоров, бреясь в душевой, слышит истошный крик старшины: «Курс, стройся»! Чертыхаясь, он еще пару раз проводит станком по лицу, плещет ледяной водой на пылающие от скорого бритья поцарапанные щеки и, вытираясь вафельным полотенцем, несется к кровати. Через несколько секунд все бегом спускаются вниз, потом короткий завтрак, а затем занятия. О том, что надо смазать лицо лосьоном после бритья, Алексей уже и не помнит.
На следующий день в умывальнике молодой курсант замечает пристальный взгляд. Пожав плечами, он смотрит в зеркало. На лице ясно видны несколько вспухших ярко красных пятен. Что за черт, еще пятен не хватало. Он старательно бреется, но пятна немного болят, да надо было намазаться лосьоном. К обеду его новую боевую раскраску заметили все одногрупники. Прохоров пожимает плечами и старается не обращать внимание. Занятия окончились.
Перед ужином к Алексею подходит один из старшекурсников (кроме офицеров за молодежью ставят приглядывать особо одаренных курсантов старших курсов):
- Гюльчатай, личико то открой.
- Сам ты такой, - Прохоров морщится.
- Короче, салага, бери вещи и дуй за мной в лазарет, только держись подальше.
- А почему? – Алексей непонимающе улыбается и приближается к маленькому командиру.
- А вдруг ты заразный!
До лазарета дошли быстро. Усталая медсестра ставила градусники целой когорте «больных». В каждой части, каждом коллективе есть особая когорта. Они всегда здоровы в праздники и выходные. Всегда готовы хлебать водку и таскаться за женщинами, но… Как только дело касается службы или работы, они сразу начинают болеть: у кого-то задница нестерпимо чешется, иные подхватывают температуру под сорок, но только до вечера пятницы (здесь главное не перегреть градусник об батарею).
Одним из таких был курсант Миль. Он всегда умел захромать на кроссе, или подвернуть ногу прямо перед забегом на пять километров по пересеченной местности. Сейчас он сидел и с горестным видом держал под мышкой градусник, но хитрые глазки так и бегали.
- Что там такое? – медсестра посмотрела на старшекурсника.
- Да, вот, привел Вам очередного. У него что-то с лицом.
- Ну ка, ну ка…
- Где это ты так, порезался, когда брился?
- Не знаю, может лицо лосьоном не намазал?
- Нет, - медсестра задумчиво отвернулась, - это у тебя аллергия.
- Какая? - не понял Прохоров.
- А на цветы, сейчас они хорошо цветут, а вы все ползаете, вот и надышался.
- Ладно, - обратилась она к сопровождающему, - ты веди его в казарму, а завтра в восемь повезем его и еще нескольких, - она кивнула головой в сторону коридора, - в город в лазарет.
Прохоров потопал в часть. Ночью ему спалось плохо. Помимо лица начали чесаться руки и живот.
Но вот и утро. Человек шесть курсантов трясутся в кузове грузовика. Не очень комфортно, но главное вылечиться до присяги, а осталось чуть больше месяца. В лазарете пусто. На весь этаж семь человек. Пожилая медсестра осмотрела лицо Прохорова и горестно вздохнула:
- Где ж ты касатик такое подцепил?
- Говорят, у меня аллергия, - серьезно заметил Алексей.
- Чего? Какая аллергия? Просто у вас там полная антисанитария! Только тихо, никому.
- Хорошо, - понял Алексей.
Лазарет казался курортом. Уколы не кололи, как тем, кто намерил себе температуру, а вот Миль маялся. Как известно, в армии от всех инфекционных болезней колют пенициллин. Их два вида калиевый и натриевый. Заранее прошу прощение у всех медицинских работников, если допустил неточность. Короче один из них страшно жгучий, а от второго можно просто кончиться – боль адская. Миля кололи шесть раз в сутки (два раза ночью). Алексей спал рядом и частенько просыпался от придушенного визга: его соседа не будили, а просто подкрадывались и всаживали шприц прямо в сонный и расслабленный зад. Через пару дней Миль не мог сидеть. Он с тоской смотрел на тех счастливцев – кому давали таблетки, и считал время до следующего укола.
Телевизор немного по вечерам казался осколком прошлой человеческой жизни. Но через неделю ситуация изменилась не сегодня – завтра ожидали проверку с Москвы. Высокопоставленный генерал мог вот-вот «осчастливить» своим визитом будущих офицеров. Лазарет готовился основательно. Проверяли даже подматрасники – клочок ткани, который служил прослойкой между матрасом и кроватью (эх, кому-нибудь еще прослойку между головой и задницей поменять). Медсестры провели инструктаж, а Алексея, как ходячего и почти здорового назначили дежурным: генерал любил, когда в каждом подразделении его встречал дежурный: дежурный по роте, дежурный по складу, только что делать, если он пойдет туалет смотреть. А согласно военной мудрости тогда надо заранее поставить кого-то и туда!
- Когда войдет генерал, ты встанешь и доложишь: товарищ генерал, дежурный по лазарету курсант Прохоров. Понял?
- Понял, - чистосердечно признался Алексей.
Время шло, а неведомый генерал все не показывался. Захотелось пить. Курсант встал и на несколько секунд забежал в палату. Тут-то все и случилось. Дверь в лазарет угодливо отворилась, в проеме показалась важная туша. Медсестры увидели важное брюхо и чертыхнулись: «Пожаловал». Генерал в сопровождении подобострастной свиты вплыл в ближнюю палату. Алексей поставил стакан и открыл от изумления рот. Он никогда раньше не видел генералов, а тут такое счастье, да еще в самом начале службы. Вспомнив, что докладывать надо громко и четко, он вытянулся.
- Товарищ генерал, - заорал от возбуждения он, - дежурный по лазарету курсант Прохоров.
- Прохоров, - словно запоминая, повторил важный проверяющий и посмотрел по сторонам. За его спиной проворные глазки свиты изучали обстановку (как бы выслужиться), а сзади стоял усталый начальник лазарета в белом халате, накинутом на плечи.
- Товарищ генерал, - курсант двинулся вперед, еще не зная, что сказать.
Тут московские гости, наконец, разглядели, кто стоит перед ними. На Фредди Крюгера Алексей пока не очень был похож, но лицо в зеленке и корке мази Вишневского, характерные струпья на руках сделали свое дело.
- Стой! - возопил в ужасе московский «гость».
- Курсант, стой! – заорала свита. Полковники, толкая друг друга кинулись защищать свою Родину в лице вышестоящего командира, они тянули свои скрюченные руки к ничего не понимающему парню, грудью заслоняли высокого армейского чиновника. Но, оказавшись в метре от Прохорова, начинали пятиться назад, словно хваленая военная выдержка не выдерживала, а небывалая штабная смелость улетучилась. Оказаться рядом с больным курсантам – это вам не распекать по телефону нижестоящих командиров, тут нужна недюжинная смелость, такому в штабах не учат.
- Товарищ генерал… - Алексей, улыбаясь, сделал еще шаг вперед.
Быстро оценив обстановку, генерал принял единственно верное решение: раз курсант выглядит не очень, значит, заразен, а раз так, то надо идти проверять на других этажах. Пулей выскочив в коридор, он на ходу задал начальнику лазарета один единственный вопрос: «Заразен»?
- Да, - вздохнул тот.
Не успел Прохоров выйти вслед за высокими чинами в проход, как там уже никого не было.
- А ты молодец, настоящее пугало, - похвалил его потом начальник лазарета.
Через две недели Алексей вернулся к своим товарищам живой и здоровый, если не считать новенькой розовой кожи на месте бывших струпьев. А в это время курсанты стреляли из автоматов, лазили по лесам, короче, постигали азы воинских наук.
Когда на присягу приехала мать, она долго плакала, глядя на разноцветное лицо сына. Прохоров, как мог успокаивал и говорил, что это все пройдет.