СМЕШЛИВАЯ ЮЛА
«Ой, ой, ой!.. Идёт – не замечает…
Да Вы, мужчина, кажется, зазнались?!»
Я в упор смотрю: «Я Вас не знаю!
Простите, но Вы всё же обознались!»
Тут она фамилию и имя
Мои сказала с ходу… Вот те – фокус!
Память ведь пока не подводила…
И я стою, в ней судорожно роясь…
Ей – лет тридцать с небольшим… Красива…
Акцент кавказский еле уловимый…
Видя замешательство, спросила:
«Ты многих называл Юлой Смешливой?!»
Юлька?! Боже!.. Ты – ли?! Неужели?!
Я сразу вспомнил госпиталь ваш… Грозный…
Год двухтысячный… Конец апреля…
Тебя – двадцатилетней, несерьёзной…
Мать твоя – врачом… Ты – санитаркой
(училась на юриста ты заочно)…
Помогала матери в запарку
– Сейчас я, Юлия, Вас вспомнил точно!
…Знать, обидел – вдруг надула губы:
– А были ведь на ТЫ с тобой когда-то!..
Я в Москве до вечера пробуду;
Ты как – чтоб побродить нам по Арбату?!
…Говорунья та же, непоседа –
Ничуть не изменилась в этом плане!..
Мы продолжили вести беседу
За столиком в одном из ресторанов.
* * * * * * *
В основном, говорила Юлия, а я больше слушал её голос, кивал головой, поддакивая, любовался ею и курил.
Торопиться было некуда. Жена уехала с дочерью и внуками в Крым. С работы я освободился как никогда пораньше – отвёз нужные документы в один из государственных органов, заехал к тоже холостякуюшему зятю домой забрать трёхколёсный самокат младшего внука, ставший уже не нужным, т.к. он научился на взрослом кататься. По дороге мы случайно и пересеклись с ней. Позвонил тёще, предупредил, что задержусь, и попросил вывести пса, с которым по вечерам обычно гуляю я… Командировки в Чечню я вспоминаю реже, чем в Афганистан, а тут, после того, как встретился с Юлией, вдруг накатило…
В летнем ресторанчике я заказал ей вина, а себе коньяк; есть в жару не очень хотелось, поэтому взяли салатики и мороженное. Юля достала ай-пад и показала фотографии, сделанные в двухтысячном году ещё фотоаппаратами-«мыльницами» и переведённые позднее в цифровой формат. Меня на них не было, но зато было много знакомых мне врачей и даже сослуживцев; естественно, было много изображений Юлии. И везде она была с улыбкой.
Конечно, сам бы я её никогда не узнал! Ни разу я не видел Юлю в платье или вообще в цивильной одежде, а только – во врачебной униформе цвета морской волны – в штанах и курточке, часто – в шапочке. Сейчас, в белых обтягивающих джинсах и тёмно-синей футболке она выглядела незнакомо привлекательно, и более того – соблазнительно. Я ловил оценивающие её взгляды мужчин и даже женщин. Последних, думаю, интересовал вопрос, что может объединять русого с сединой мужчину и черноволосую красавицу, лет на 20 его моложе, у которой от радости общения светились гагатовые глаза; вероятно, мы у них ассоциировались со служебным романом.
Юлия, действительно, младше меня на двадцать лет и годится мне в дочери. Она, так же, как и тогда в Грозном, называла меня «дядя Вадима», протягивая последний слог имени на южный манер. А у меня так язык и ни разу за время нашего с ней общения не повернулся назвать её Юлой, как я называл её тогда.
Сидевшая, уже не напротив, а рядом со мной, женщина изменилась в лучшую сторону. Она принадлежала к той плеяде красавиц-метисок, что порождают браки смешанных рас. Отец её был славянином родом из Украины, а мать – коренная чеченка, уроженка Грозного. За руку меня держала уже не та худющая девчушка с тяжёлыми чёрными косами, постоянно выпадающими из-под шапочки. Бесследно исчезли многочисленные прыщики, которых она тогда так стеснялась и всегда их тревожила. Короткая сейчас стрижка очень шла к её импозантным очкам. Я улыбнулся, вспомнив её нелепые тогда очки, которые она зачастую поправляла, сдвигая их с кончика носа к переносице. Эта привычка двигать очки осталась у неё и сейчас; только делала это она уже элегантно. Юля слегка пополнела, но до «ничего лишнего». Такая естественная женственность вызывает у окружающих волнующие чувства. Как говорят про таких женщин – в самом соку! Оказалось, у неё двое ребятишек – сыновей-погодков, любимый муж, которого тоже по удивительному совпадению зовут Вадим.
– Дядя Вадима, ты помнишь, как помогал писать мне диплом? Я ведь защитилась на «отлично»! Я так тебе благодарна, за то, что ты мне доходчиво объяснил непонятные мне тогда юридические термины и понятия. Сам знаешь, библиотеки в Грозном тогда не работали, интернета не было… Не было и сотовой связи… Боже, электричества не было в домах и квартирах!.. Как при первой войне в 1995 году у нас пропал электрический свет, так я и посадила своё зрение при свечах да керосиновой лампе, читая учебники, которые с трудом доставала через знакомых да гражданских пациентов госпиталя…
И вдруг она переключилась на меня:
– Ты «Житан» куришь? А тогда курил «Кэмел»… Я помню, как нюхала дым твоих сигарет, когда мы работали над дипломом рядом с Вашей палаткой… Почему ты не бросишь курить?! Правда, я сама хоть и не курю, а вот муж тоже курит и не может бросить… И папа курил… А брат не курил…
Лишь сейчас из Юлиных слов я узнал о трагедии её семьи. В разгар войны в 1995 году её отец и старший брат поехали на «Жигулях» в горный аул к бабушке по линии матери. Они хотели забрать бабушку в город, но та категорически отказалась ехать, заявив, что здесь поспокойнее, чем в Грозном, и было бы лучше, чтобы они сами все к ней перебрались жить. А по дороге домой, при подъезде к Аргуну, отца с братом остановили боевики и, вытащив из машины, расстреляли и бросили у обочины, даже не спрятав тела в кусты зелёнки. Машину забрали, в том числе и все съестные припасы, что дала бабушка.
На руках матери остались пятнадцатилетняя дочь Юлия, становившаяся невестой, и пятилетняя дочь – тоже егоза и непоседа, которой до всего было дело. Мама просила Юлию как-то камуфлировать свою проявлявшуюся красоту, не одеваться вызывающе и не краситься… Юля много уже знала и понимала правоту матери. Чтобы как-то выживать, мать ушла из городской больницы, где толком не было ни лекарств, ни медикаментов, ни аппаратуры, сначала в военный госпиталь, что размещался в Ханкале – пригороде Грозного, а с 2000 года стала работать в госпитале при отряде МЧС в самом Грозном, находившемся гораздо ближе к дому. И Юля помогала ей; зарплата санитарки, хоть и не большая, но всё- таки была каким-то подспорьем семейному бюджету и позволяла сводить концы с концами. Никаких танцев-дискотек, концертов и кинотеатров Юля во время своей юности не видела; кроме тех концертов, что устраивали приезжавшие с гастролями в военные части артисты… Телевизор в доме стоял без дела. Зато на нём любил спать тощий кот, которого Юля подобрала на улице.
– Ты не поверишь, кот до сих пор живой. Правда, стал толстым и ленивым. Раньше ел всё, что ели и мы, и даже пырей-траву щипал, а теперь вальяжно подходит к миске с кормом.
Она рассмеялась, вспомнив своего кота, и приятным смехом привлекла внимание новых посетителей... Мы сидели за столиком уже третий час и обоим было интересно общение. Хмель не брал совершенно, но позволял чувствовать себя раскованней с этой красивой (то ли – знакомой, то ли – малознакомой) женщиной.
Юлия посмотрела на меня поверх своих очков широко раскрытыми глазами и вдруг спросила:
– Хочешь, я что-то расскажу?
Я согласно кивнул. Она обхватила свою голову руками сзади, чуть откинувшись на спинку пластмассового кресла:
– Ты мне очень-очень нравился! Я тебя выделяла среди всех ваших офицеров. И так старалась оказаться почаще с тобою рядом. А уж когда узнала, что ты – юрист, да ещё и согласился помочь мне с дипломом, то была на седьмом небе от радости. И хотя между нами ничего не было, но мне этого было достаточно, ведь ты был первым моим мужчиной, за кого я всерьёз хотела бы выйти замуж. Все эти чувства влюблённости и девичьих переживаний были для меня тогда такими новыми, ранее мне неведомыми. Я влюбилась в тебя платонически. И тайно гордилась тобой, когда ты пел свои песни под гитару врачам и военным. Ты мне своим спокойствием напоминал отца. Когда ты сменился и уехал, я ревела несколько дней… Мама догадывалась о причине, но лишь про себя посмеивалась… Вы, между прочим, с ней – одногодки (тут она чему-то загадочно улыбнулась). Ты знаешь, я, когда впервые увидела своего мужа, была поражена вашим внешним сходством!.. Вот только не зазнавайся! (Я, видимо, улыбался как дурак). С мужем я познакомилась на свадьбе у соседки-землячки в июне 2000 года в Ростове-на-Дону, где в университете защищала диплом... А юристом я так и не работаю.
Юлия рассказала, что живёт она с семьёй в одном из краевых центров юга России, куда она забрала и свою маму. А вот бабушка, к сожалению, умерла лет 10 назад, так и не дождавшись рождения первого правнука. Я узнал, что она является владелицей трёх салонов красоты, и в этом деле ей помогает муж, хотя у него имеется свой отдельный крупный бизнес, связанный с сельским хозяйством. А в Москву Юлия приехала неделю назад посмотреть на свою младшую сестру, которая принимает участие в церемониях награждений в качестве волонтёра на Чемпионате мира по лёгкой атлетике, и поболеть-поддержать своих землячек-спортсменок.
Конечно же, я про себя порадовался, что у них с мамой все удачно сложилось.Я попросил передать большой привет её маме.
Вдруг Юля крепко сжала лежавшую на моём правом запястье свою руку:
– Дядя Вадима, а ты помнишь нашу поездку в Назрань?
Я взглянул на неё и близко увидел большие тревожные глаза.
– Помню, Юль!
Не часто я вспоминаю то задание. А тут вспомнились и мелочи.
Меня назначили старшим от МЧС для сопровождения большой группы беженцев численностью 150 человек с баулами и чемоданами из Грозного до Назрани, где тогда было относительно спокойно. Руководителем всей колонны был важный чиновник из Министерства по делам федерации, национальной и миграционной политики РФ, который отвечал не только за список беженцев, но и за передачу в условленном месте беженцев по списку представителям органов власти. Я был назначен его помощником, отвечавшим за безопасность прохождения колонны, за взаимодействие с блок-постами на трассе «Кавказ», и за размещение колонны на территории Ингушетии. Дорогу от Грозного до Самашек я уже хорошо узнал (а это – полпути до Назрани) – где скорость машин надо увеличить, чтоб пролететь мимо «зелёнки» с удобными местами для засад; где снизить из-за имевшихся на дороге глубоких воронок от мин и снарядов; где расположены блок-посты; мне практически ежедневно приходилось ездить по этим дорогам в качестве боевой единицы – охранника с санитарами.
Из нашего отряда МЧС в группу был включён прапорщик Саша, отвечающий за связь колонны (связь, честно говоря, была только между двумя БТРами, находящимися в начале и в конце колонны, а наши носимые радиостанции связь с базой теряли сразу же по выезду из Грозного). Также нам была придана группа из девяти бойцов-контрактников во главе с их старшим – капитаном Игорем, до этого прозябавших на одном из блок-постов Ленинской комендатуры г. Грозного. Эта группа отвечала за боевое охранение колонны, и, в случае возможного нападения на колонну боевиков, должна была дать достойный отпор. Боевую мощь группе придавали два БТРа с пушками и пулемётами. Не густо, учитывая двух механиков-водителей из боевой девятки! У ответственного товарища из миграционного министерства хоть и есть пистолет, но я сразу понял, что пользоваться толком он им не умеет, хотя и стрелял, с его слов, пару раз на стрельбище. Да и вообще, он здесь – случайно, и приехал сюда не воевать! Вот так!..
Капитан-Игорь поделился со мной военной тайной, что его солдатики заскучали, сидя 4 месяца безвылазно на одном и том же блок-посту, и «рвутся в бой» – пострелять им охота. У меня, как говорится, лысина встала дыбом, когда я узнал, что ранее, кроме одного сержанта, никто из них ни разу не участвовал в боевых действиях. Сам капитан также как и сержант успел понюхать пороху в первую чеченскую компанию в звании лейтенанта. Потом он уволился с военной службы, получил, находясь в запасе, «старшего лейтенанта», а капитана обмыл месяц назад. Все ребята – из разных городов. Вот такое у меня боевое обеспечение! Мне стал стыдно за наши федеральные войска. Но приказы не обсуждаются и, значит, придётся уповать лишь на Всевышнего, чтобы всё прошло нормально!..
В последний момент, уже перед отправлением колонны, нам придали на всякий случай медработника, которым оказалась Смешливая Юла, как называл её только я, и она всегда улыбалась в ответ обаятельной улыбкой. С Афгана я знал, что на боевых операциях санитары приносят больше пользы, чем врачи. Я согласился. Убедительным аргументом были слова, что в Назрани она переночует у своих дальних родственников, а не на стоянке в автобусе колонны.
…До Ингушетии колонна добралась без приключений. В заранее условленном месте, между станицами Троицкая и Орджоникидзевская, мы передали встречавшим нас всех беженцев, почтовые посылки для отправления по всей России, загрузили до окон пустые шесть автобусов посылками для грозненских жителей, мешки с сахаром, мукой, крупами, конфетами, сухой картошкой, консервами и ещё с какими-то продуктами. После этого я организовал стоянку на отведённом нам месте рядом с одной из воинских частей, распределил дежурных для охраны автобусов на вечер и ночь. За Юлой приехали родственники.
Тут ко мне подошёл руководитель нашей колонны и сказал, что у него находятся важные документы, которые он обязательно должен сдать в МВД Ингушетии, и что за ним приехала «Волга», но один он не хотел бы везти такие документы, и попросил, чтобы я его сопроводил. Я согласился при единственном условии, что с нами поедет прапорщик Саша. Ответственный товарищ согласился. Я проинструктировал капитана-Игоря и мы уехали в Назрань. Пакетов с документами оказалось несколько, но всё было передано кому надо. Он также забрал часть документов в свой портфель. В гостиницу мы устроились к 23 часам, быстро приняли душ, перекусили и легли спать. В пять утра мы были на ногах и выехали к колонне.
Почти с нашим прибытием привезли и Юлу. Кажется, её дядя попросил меня беречь Юлю. Я пообещал ему. Юла стала садиться в один из автобусов, в котором я увидел вдруг мелькнувшую голову. Я попросил водителя открыть мне дверь. Он сквасился и долго не мог её открыть, показывая, что якобы что-то заклинило. Пришлось спросить, не хочет ли он, чтобы я сам быстро открыл двери, как они тут же открылись. Зайдя в автобус я кроме Юлы никого не увидел. Краем глаза я заметил, что Юла была напряжена. Мешки с продуктами в задней части автобуса почему-то оказались накрыты чёрной полиэтиленовой плёнкой. Я резко сдёрнул плёнку и увидел шесть мужчин и женщин, евших благотворительные консервы. Я заставил их тут же выйти. Проверил и остальные 5 автобусов. Кроме первого, следовавшего за нашим БТРом, везде были люди. Всего их набралось 32 человека. Они очень хотели миновать блок-посты с проверками документов и содержимого их багажа.
Пришлось отчитать за халатность и капитана-Игоря, и всех водителей, которых я предупредил, что если по дороге вдруг возникнет с их участием ещё какой-нибудь эксцесс, то все они будут уволены с хорошо оплачиваемой и приносящей левый доход работы. Все дружно согласились с моими доводами. Капитан искренне пожал плечами и сказал: «Товарищ полковник (я был тогда в звании подполковника, но в армии для краткости принято обращаться к подполковнику как к полковнику), я и сам не понимаю, как они оказались в автобусах». Я ответил, что, значит, кому-то из его бойцов дали взятку, и что он сам потом с ним разберётся по прибытии на базу…
Колонна выдвинулась в сторону Чечни. На границе Ингушетии и Чечни я остановил колонну, пересадил Юлу в наш бронетранспортёр, ещё раз всех проинструктировал с учётом полученной мной информации, что в районе Ачхой-Мартана идёт бой, и об опознавательных сигналах, которые необходимо в случае чего передавать по колонне.
И проблемный перекрёсток на Самашки и Ачхой-Мартан, и Лермонтов-Юрт, и Алхан-Юрт мы проехали нормально и без проблем. На въезде в Грозный у блок-поста ответственного товарища забрала ожидавшая его машина, и он уехал в сторону Ханкалы, а мы двинулись к себе. В районе одного из заброшенных заводов с левой стороны нас неожиданно обстреляли. Также неожиданно для меня прозвучал мой приказ «всем – к машине!», а Юлю я попросил сидеть и не высовываться. С нашего БТРа всех троих бойцов, капитана и меня как ветром сдуло. Я приказал всем рассредоточиться метров на 50 вдоль дороги. Колонна остановилась. Оглядев её, я увидел, что последнего автобуса и второго БТРа не видать, а поворот от нас – метрах в 400. Тут на связь вышел Саша и сказал, что у автобуса лопнуло колесо, и они оказывают помощь водителю. Я сказал ему, что как переставят колесо, то пусть пока не выдвигаются в нашу сторону и объяснил ситуацию.
А по колонне опять выстрелили автоматной очередью. Теперь уже мы были начеку, и сразу стало понятно, из какого здания по нам стреляют, и мы открыли ответный огонь. Там, видимо, не ожидали дружного отпора. Ещё раз кто-то выстрелил в нашу сторону одиночным патроном, мы, поменяв рожки, вновь открыли огонь. В это время рядом кто-то упал и схватил меня за ногу. Я резко оглянулся и увидел Юлу. Лицо её было испуганным и пошло пятнами. Я покачал головой, но отсылать её назад не было смысла, т.к. в траве было безопасней, чем в стоящем на виду транспорте. И я понимал, что метров с 300 из гранатомёта у них вряд ли получится нас достать. Саша вновь вышел на связь и сообщил, что они готовы к движению. Я сказал ему подъезжать к нам.
Со стороны завода была тишина. На всякий случай, для острастки противника, я приказал шмальнуть по зданию завода из пушечки, что ребята сделали с удовольствием. Одного выстрела было достаточно. Юла закрыла уши руками и зажмурилась уже после выстрела. Её колотило. Я приобнял её, но она не успокаивалась. Пришлось встряхнуть. Взгляд сразу стал осмысленным и она со слезами на глазах обеспокоенно произнесла: «Никто из вас не ранен?» Все рассмеялись. Я дал команду садиться по местам. Тут меня окликнул один из водителей автобуса – тот самый, в котором я обнаружил первых «контрабандитов». Оказалось, что бок автобуса прошит автоматной очередью. Мы насчитали шесть попаданий. А если бы там ехали люди?!.. Проверили и другие автобусы, нашли две свежие дырки и на соседнем автобусе… остальные были целы. Тут подъехал отстающий автобус и БТР и мы уже спокойно добрались до базы. …Своим командирам я доложил, что нас чуток обстреляли. Они спросили: «Все целы?» Я подтвердил. Мне сказали отдыхать до ночи, а ночью – на дежурство на свой пост…
Это здесь много времени ушло на описание, а вспомнилось за несколько секунд.
Эта история имела продолжение. В ночь с Пасхи – 30 апреля на 1 мая комендатуру Ленинского района обстреляли. В госпиталь при Центре медицины и катастроф принесли четверых раненых бойцов, а пятым раненным в предплечье был капитан-Игорь, подошедший минут через пять. Увидев меня он почему-то стал оправдываться: «Товарищ полковник, товарищ полковник, ведь я не виноват! Нас неожиданно обстреляли сначала из подствольников, а потом почти в упор… Двое убитых!.. Что я буду писать их родным?!..» Это были все те ребята, с которыми мы ездили в Назрань. Прибежала Юла, а за нею следом и другие врачи, т.к. были подняты дополнительные бригады врачей для срочных операций… С этого дня обстрелы стали еженощными и ежедневными… Врачи-хирурги не отходили от операционных столов, оказывая помощь и военным и гражданским жителям, попавшим под обстрелы или наступивших на мины…
Юля посмотрела на меня внимательно и будто прочитала мои мысли:
– А давай помянем ребят!..
Мы поднялись и молча выпили… Наверное, странно выглядело наше поведение для окружающих со стороны.
– Дядя Вадима, я помню, что ты тогда написал песню «Лунный доктор», которую посвятил врачам-хирургам… А у меня есть книжка «Лунный доктор», где со стихами врачей, написанными в Чечне, есть и твои стихи. Эля!
И по-детски цокнула языком.
– У меня тоже есть один экземпляр – мне ваши медики подарили. Так что не хвастайся!
…Пока мы разговаривали под навесом ресторанчика, успел пройти дождь и даже успели подсохнуть лужи. Юлия призналась, что давно купила в интернет-магазинах себе и сыновьям мои книги, что у неё есть скачанные из интернет-сайтов размещённые мои песни, в том числе и «Одноразовый солдат», написание и премьера исполнения которой были у неё на глазах, и что уже год она читает моё творчество на сайте «Стихи.Ру».
– Дядя Вадима, я все твои стихи обязательно читаю с той же неторопливой интонацией, как ты их читал.
Вот уж чему я удивился, так именно этим её словам. А потом понял, что Юлин говор – хоть и не совсем торопливый, но её трудно остановить… Она умеет заставить слушать себя собеседника. Из неё мог бы получиться хороший адвокат…
– Ты – выдумщик ужасный, но я твоим историям и героям верю, и иногда самой хочется оказаться героиней!..
Она улыбнулась, задумалась на миг и добавила:
– Да я и тогда тебе верила…
На вокзал мы доехали на метро, взяли чемодан из камеры хранения, к которому был привязан большой плюшевый воробей – талисман Чемпионата мира.
Расставаться было грустно. Будто что-то внутри отрывалось от давно прожитой части жизни. Что-то важное, светлое и недосказанное… Юлия тоже не выглядела весёлой. И молчала. Занеся чемодан, мы вышли на перрон. У поезда с ней здоровались некоторые пассажиры, она им кивала, махала рукой и вымученно улыбалась. Наверное, это – её клиентура…
– Так здорово, что я тебя всё-таки встретила! А ведь хотела ещё поехать в Москву на машине… Так бы – точно разминулись!.. Дядя Вадима, а напиши, пожалуйста, о нас с тобой! Ну, не совсем о нас… а о нас…
Я пообещал подумать над этим предложением (Юль, сообщаю, что я выполнил твою просьбу). Она повеселела и, встав на цыпочки, чмокнула меня в подбородок.
– Колючий такой!.. Как папка…
Вокзальное радио объявило, что до отправления поезда осталось три минуты… То ли в горле, то ли в груди застрял комок. . Взяв зачем-то самокат в левую руку, я собрался протянуть правую Юлии, чтобы по-товарищески попрощаться, но не получилось, так как эта милая женщина неожиданно для меня быстрым движением прижалась к моей груди маленькой девочкой и глубоко, по-детски, вздохнула. Я чмокнул её в чёлку… Нелепо сопровождающий нас полдня самокат в руке был сейчас также к месту, как и рюкзак туриста в театре!.. Юля подняла на меня своё лицо, и второй раз за всё время нашего с ней знакомства я увидел на её глазах заблестевшие слезинки.
Тихие слова Юлии я услышал сквозь звонкий голос проводницы, призывавший пассажиров зайти в вагон:
– Жизнь – большая, правда же, дядя Вадима?!..
* * * * * * *
…Стоя на перроне у вагона,
Мы троекратно с нею попрощались.
А потом до хруста и до стона
Она в меня всем телом жарким вжалась.
17.08.2013 г.
P.S.: Это первое моё самостоятельное прозаическое произведение. Вероятно, в нём нарушены законы какого-нибудь литературного жанра... До настоящего времени я так и не понял, к какому жанру отнести мои воспоминания, т.к. мемуары не пишутся в художественно-лирической форме... К эссе и публицистике тоже не отнесёшь... Решил пока опубликовать в рубрике "рассказы"... Жизнь - большая, и, надеюсь, что умные люди подскажут, как быть!..