Нойма

          Наступила весна тысяча девятьсот сорок третьего года. В селе Южаково, в небольшом домике на опушке леса, поселилась семья Мендельсон. Пережив холодную зиму, в бараках лесопильного участка они – Нойма и четверо малых детей - перебрались в длинную, как дорога деревню.
  Огромные, стройные сосны прикрывали холодные лучи солнца. Около дома, вокруг, расположился небольшой участок земли, огороженный забором из кольев и жердей. В этом запущенном огороде почва была не ухожена. Никто из жителей села не хотел вселяться в заброшенное жилье. Старожилы рассказывали, что этот домик “заколдован”, и в нем несколько человек умерло...
         Это было одно из самых тяжелых времен военного лихолетья. В деревне Южаково жили впроголодь женщины, старики и дети. Они питались картофелем и крапивой, а соевый жмых был деликатесом.
        – Мы вскопаем огород, посадим картошку и овощи, тихим голосом, – сказала
мать.
        Нойма была невысокого роста. Ее темные длинные волосы покрывали белую шею. Черно-карие глаза и нос с горбинкой еще крупнее вырисовывались на похудевшем лице. Прошлой зимой ей исполнилось сорок лет.
Два года Нойма воспитывает четверых детей без мужа. Старшей дочери Маше пошел шестнадцатый год. У матери страх за нее... На Машку заглядываются подростки, а больше всего пугает ее деревенский верзила Степан Мазепов.
        – Мама, мама! Посмотри, кто к нам идет, – прокричал Давидка, бросив в сторону лопату. Он уже успел прокопать целую десятину земли.
        – Здравствуйте тетя Нойма, я пришел исправить дверной замок,- кланяясь огромным туловищем по самый пояс и косясь мутными глазами на Машку,сказал Степан.
Маленькому Додке, как его называли в доме на идиш, очень нравился Степан. Его широкие плечи и сильные руки привлекали внимание беззащитного мальчика, но еще больше Мазепов своей мускулистой шеей пленил молодую, сероглазую девушку. Она стояла на деревянном крыльце, одетая в короткое, ситцевое платье и покоряла сердце Степана.
        Внимательный взгляд Ноймы обратил на это внимание, и она тихим голосом сказала:
        – Маша, зайди, пожалуйста, в дом, прибери комнату...
        – Иди, иди, коль мама говорит, – повышая голос, сказал Давидка.
        В десять лет он был единственным мужчиной в семье. Все тяжелые работы ложились на его маленькие плечи: заготовка дров, работа в огороде, доставка воды. Нойма уже пару недель не выходила на работу. Ее вызывали в сельсовет и хотели судить военным трибуналом. Четверо детей пришли просить жену председателя помиловать маму.
        – Тетя Настя, наша мама болеет, ничего не ест, ходить не может, ...помогите!.. – плачущим голосом просила черноглазая Геня.
        – Я постараюсь обязательно уговорить мужа, чтобы не судили вашу маму, не волнуйтесь детки, идите домой, вы ведь голодные?
– Кушать дома нам нечего, с тех пор как мама болеет, не выдают хлебные карточки, – сказал Давидка.
– И об этом поговорю с Иваном Николаевичем, – сказала председательша и скрылась за дверью. Через минуту вернулась и подала Давидке черствую буханку хлеба.
        – Большое вам спасибо тетя Настя! – хором пропели дети. По дороге они поделили хлеб, оставив кусочек матери.
        – Может мама покушает и ей станет лучше, – озабоченно сказала маленькая Рухале. Она выглядела, как засохший подсолнух; маленькая, рыжая, шла и покачивалась на ветру.
Дети вернулись домой. Больная мать лежала в постели. Давидка разжег плиту и поставил чайник. Смолистые поленья разгорались быстро. Чайник шипел, шипел и наконец-то закипел. Положив в кипяток ложечку сахара, и долив в кружку немного молока, он присел к матери на кровать.
        – Мамочка, возьми, покушай, мы принесли тебе хлеб. Попей чай с молоком и
тебе станет легче...
        Нойма смотрела на сына затухающим взглядом и ничего не отвечала. Давидка поднес к посиневшим губам матери  ложечку чая. Он нечаянно облил ее.
        Мать подняла на него ледяные глаза и легенько ущипнула его худенькую руку. Нойма окончательно перестала говорить.
        На следующий день подкатила к дому подвода. Два полевых, рогатых быка тянули ее. Больную мать положили на солому  и черноглазая Геня увезла ее в районную больницу.
      Каждый вечер Давидка шел к дому Марины. Петровы жили на самой высокой горе. Он любил с высоты осматривать местность. Вдалеке на Востоке голубой дымкой дымились Алтайские горы. Он шел, покачивая пустой бутылкой. На прошлой неделе Геня продала самое лучшее платье матери за десять литров молока. Когда Давидка подошел к дому Петровых, просматривалась вся деревня и оторванный от нее, заколдованный домик на опушке леса.  Марина налила пол-литра молока:
   – Как мама? – спросила она.
   – Маму, увезли в Тройцскую больницу.
   – Она вернется, будет все хорошо, – сказала Марина и скрылась за дверью.

           Давидка шел и думал о матери, вдруг он услышал разрывающие душу крики. Они доносились из него от несчастного домика и эхом отзывались в его беспокойном сердце. “...Неужели”,– подумал он, и бегом побежал вниз. Три сестры ревели в один голос, крики разносились по всей деревне.
Геня   вернулась не одна – вернулась со страшной вестью о смерти матери.

         В огороде расцветали картошка и подсолнухи, а за ними, позади заколдованного домика, высокой стеной бушевала тайга...