А у него глаза медовые.
Вязнешь в них мухой в бреду.
Он знает насколько тепло и томно от них, не прячет взгляд за темными ресницами. Смотрит немигающе, приоткрывая рот за мгновение До того, как что-то скажет.
А у него речи сладкие. Он похож на карамельного человечка. Пахнет чем-то кружащим голову, подсаживается ближе, позволяет коснуться шелка волос.
И ты задыхаешься от возмущения, пытаясь вытолкнуть из сознания желание убить и сожрать, присвоить себе до последней капли крови этого сладкого мальчика.
А у него мысли бредовые. Он готов за них на костер и на кол. Впрочем, его явное желание перепробовать колы всех окружающих тебя бесит даже больше, чем его умение находить проблемы себе (тебе, скорее) на беду.
А голос у него мягонький, артикуляция такая, что, кажется, тренировался ясно выражать свои мысли даже с занятым ртом.
Еще и раздражающая манера говорить, улыбаясь вздернутыми вверх уголками губ.
А легкая курносость?!
Да этот мерзавец точно сошел со страниц какого-то слащавого слэша.
А это умение заваливаться к тебе под утро, остро воняя чужим парфюмом и алкоголем. В очередной раз стоять на пороге, липовым медом взгляда выколдовывая себе прощение.
- Я запутался.
И прощаешь сволочи все царапины, натертости, засосы и следы бондажа на его нежной светлой коже. Отмываешь эту ****ь и вылизываешь, будто верный пес, лицо.
Он курит какую-то ароматно-вишневую дрянь, а ты холодеешь, украдкой заметив, как мед превращается в медь.
Дальше ты ничего не помнишь. Твой сладкий мерзавец оборачивается демоном и занимает и душу, и тело.
С одеял и подушек его сладость не вывести, сколько не пробуй. Отчаявшись, начинаешь учиться дышать ртом.
Он уходит сытым и холеным. Сла-день-кий.
Уходит соблазнять весь мир желанием его облизать.
А ты докуриваешь пачку его сладко-приторных палочек смерти, понимая, что за сладостью легче всего спрятать привкус яда.
А глаза у него медовые.