-Куда мы идем, ты можешь хотя бы намекнуть?
Но он безмолвен. Я будто разговариваю со своей усталостью, с крохотной луной, с разъяренным ветром, с высокими стенами, поросшими по обе стороны от нас, но только не с ним.
Час ночи, улицы безлюдны, в увеселительных заведениях гаснет свет. Непогода разогнала по домам ночных бабочек и простых гуляк. С их уходом потускнели и фонари, и окна, да и луна ослабила натиск. Ока тоскливо млеет под насыпью ледяной ряби. Высотки укутались прозрачным туманом. На горизонте мелькают загадочные огоньки. Да уж, кусок чистилища на земле. И только две фигуры торопливо и беспризорно движутся вдоль монолитной гряды высоких стен.
-Корвин, я что, с собой разговариваю? Нас, вроде, тут двое! – вспыльчиво простонал я.
Тот с нежеланием повернулся в мою сторону. Надменный взгляд, приспущенная на левый бок шляпа. Он слишком глубоко погружен в думы, и даже не заметил, что уже четверть часа грызёт в уголку рта фильтр потухшей сигареты.
-Что, прости? – хмельной, истомлённый, бесстрастный голос.
-Мне что, тебя в реку кинуть?
-Чего ты взбунтовался? Я просто задумался. Извини, ну бывает у меня такое. Повтори ещё раз вопрос.
Я сжал зубы, стараясь не выпускать гнева.
-Мы прибыли сюда, в округ Калуга полчаса назад. И за эти полчаса я даже узнал, для чего мы здесь.
-Если я тебе скажу, мы идем в одно место, к одному парню. Тебя устроит этот ответ?
Я, нарочито выпучив глаза и скривив рот огляделся вокруг. Получилось слегка гротескно и утрированно. Может, он поймет мое недоумение, граничащее с опаской?
-К чему это? – не понял, но хотя бы обратил внимание.
-Посмотри вокруг? Холод, бетон, тьма, туман и ни души за полкилометра. Куда ты ведешь меня? В одно место, именуемое преисподней, к одному парню по имени Сатана?
-Нет, этот парень круче самого дьявола, задумчиво, но уверенно промямлил Корвин.
-Верю на слово.
-А что вокруг? – слегка отрешенно продолжил он. – По мне так вполне творческая обстановка. Тишина, легкое журчание реки, старый мост да здания-гиганты, а я один с бутылью бурбона на страницах своих погружаю свое лицо меж двух сфер той девицы. Здорово, да? Её звали Наталия. Девушка с плутовской улыбкой и сильно накрашенными глазами. Она вертела в руках бокалы и моё сердце. Милая тихоня с длинными пальчиками каждый вечер приходила ко мне на балкон, где мы тонули в пороке… - он осекся. Бледный свет луны подчеркнул притупленное выражение лица. Окурок в углу рта замер, как и его взгляд. Импровизация окончена. – Вот такие места меня и вдохновляют. Я бы приходил сюда каждый день работать, после полуночи. Мне многого не надо, только голографическая печатная машинка и скамья. Ах да, ну и вся эта атмосфера. Но, вот беда, разорюсь я на одних билетах. Это тебе не обнинский округ, где улицы круглосуточно кишат всяким сбродом и негде уединится. Я знаю, ты не поймешь меня. Ты же всего лишь конформистский винтик в сложном механизме города. Тебе не ведомы душевные стенания, что страждут излиться на бумагу, тебе чужды прелести одиночества, когда ты можешь поговорить с самым лучшим собеседником – с собой. Ты…
-Ещё одно слово, и я точно кину тебя в реку. Даже не посмотрю, что ты на три головы выше меня. Хватит мелить чушь, Антон. Да, ты тонкая творческая натура, и мне нравятся твоё видение мира. Но это, чёрт бы тебя побрал, не дает тебе права называть меня конформистом. Хватит уже облеплять себе словестными доспехами. Если кто тут конформист, так это ты. Вот, посмотри, из нашего окружения все имели проблемы с законом. Аллин не раз ловился на продаже мелких доз запрещенных препаратов. Виталий постоянно перешагивал кино-цензуру, за что и был затаскан по жандармским участкам. Что уж говорить обо мне…
-Ты все кичишься своими проблемами. Знаешь, мы сейчас придём место, где обитают истинные нонконформисты. Видя их фасон и их развлечения, ты поймешь, что проблемы с законом – не есть акт нонконформизма, а всего-то нерасчетливый подскок больной идеи. И, знаешь, попасть к ним могут, что называется, только свои. А раз я веду тебя туда, то делай выводы.
-Постой, неужто ли ты ведешь меня в какую-то секту? – я схватил Корвина за локоть.
Антон с тоской взглянул в мрачное небо. В его тягостном вздохе слышны интонации безнадежности, словно он винит меня. Винит столь же отчаянно и безрезультатно, как и я упрекал его во флегматичности.
-Я же говорил, ты винтик – пестрая клетка в организме городской заразы. Мыслишь так, как мыслит любой житель обнинского округа. Проклятый коллективный разум. Клейми стереотипами и опаской все необыкновенное и непростое…
Антон многозначно поправил шляпу и выровнял галстук. Два загадочных силуэта промелькнуло в конце квартала. Я не успел разглядеть их одежды, они обреченно исчезли в клыкастой пасти чернеющей дали.
…не черные саваны ли?
-Нам туда, - отвлек меня Антон.
Мы свернули направо и спустились вниз по улице. Тяжелые розги ветра по спине. Город подгоняет нас, как неугодных гостей. Город хочет уединиться с ночью. Не смотря на сонливость и апатично бегающий взгляд, Антон шагает вровень со мной.
Театральная улица. А мы опять в плену в мертвенно немых высоток. Антон побежал вперед. Он заметается между четырьмя домами, лениво перебегая от одного подъезда к другому.
-Что случилось? – я приблизился к нему.
-По-моему этот, сто сорок пять дробь три. Пройдем в подъезд.
Автоматическая дверь послушно отъехала влево. Идем по плохо освещенному холлу, пронзая тишину звонким стуком мужских каблуков. Почтовые ящики неодобрительно блестят индикаторами.
Громким топотом прощаемся с лестницей, и выводим к лифтовому холлу.
-Наш лифт крайний слева, - предупредил Антон.
-Это так принципиально? – я нажал на сенсорную кнопку вызова. Над лифтовыми дверями засиял голографический циферблат. 19, 18, 17, 16, 15…
-Конечно же. Мгновение, дорогой товарищ, все вопросы разрешаться.
Двери лифта беззвучно открылись. Первым вошел я.
-Какой этаж?
-Неважно, минус какой-то там.
С этими словами Антон вынул из грудного кармана своего пальто тонкий металлический предмет, напоминающий авторучку. С напускным изяществом он уколол им верхний левый уголок панели с кнопками этажей. Щиток с катапультирующей резкостью отварился, задев запястье Антона. Тот сердито буркнул и вернул металлический предмет, в карман. Щиток скрывал под собой нишу с тремя цветными кнопками.
-И много ли ты знаешь в калужском конгломерате лифтов с секретами? – с насмешкой спросил я.
-Только этот. Всяко, мой секретный ключ, - он похлопал ладонью по карману, куда отправил ту самую интересную металлическую вещицу, - подходит только к нему.
Антон ткнул кулаком в среднюю кнопку. Двери закрываются. Лифт едет… вниз. Так вот что означала реплика: минус какой-то там? Я толкнул его в плечо. Тот обернулся с выражением, в спокойствии которого отражалась готовность к любым нападкам с моей стороны.
-Куда ты меня ведешь, парень? – в край рассвирепел я.
А он все молчит царапая меня взглядом из-под набухших век.
-Ордовский параноик, как это умилительно.
-Отвечай, куда мы едем! В подвал? - мысли схлестнулись в битве противоречий. - Те, кто знает и может продать знания, не околачиваются в подвалах! Что у тебя на уме, Корвин?!
Антон преспокойно убрал мою руку с плеча и поправил воротник.
-А мы и не едем в подвал, - двери лифта отварились, но звук расщепился в полумраке, что стелется за порогом. - Добро пожаловать в калужское метро, Ордовский.
И град вопросов. Как? Откуда? Почему? Ты шутишь? Метро, в Калуге? Ты знал, но почему не говорил об этом? Я с опаской посмотрел Антону в глаза, а пальцы царапают рукоять револьвера в кобуре. Одно неверное движение и его мозги вкусят свинца. Да, я четов параноик, после ухода Виталия, после резкой перемены натуры Анны, я понял, что доверие стало для меня моральным атавизмом. Нельзя доверять даже себе, что уж говорить о других.
-Идём же, - подбадривающе сказал он.
Мы прошли по узкому коридору с низким потолком и зашарпанными стенами. Теперь мы вышли в следующее помещение. Света здесь совсем нет. О его циклопических размерах и удлиненной форме, можно посудить и без нано-монокля. Эхо. Все говорит эхо, - отягощенное, беснующееся, без промедления выхватывающее каждый звук и выплёвывающее его изощренную форму где-то на периферии. Помещение дышит.
-Стой на месте, ни шагу вперед, а то поранишься. Я включу аварийку, это займет долю минуты, - Антон приблизился к стене. Металлические щелчки кубарем пролетели над головой.
Смутно багровый свет ударил в глаза. Мы находимся в длинном округленном туннеле. Я никогда прежде не бывал в таких местах. Ветер, злобно свистящий в дали туннеля воспламеняет сердце, как факел. Он бьет по лицу россыпью смрадов. Ржавчина, затхлость, сырая штукатурка, обветшалые провода… Нить бледно красного света ламп иссохшей артерией тянется по стенам туннеля и исчезает в дали за поворотом. Симптомы аутофобии, которых я раньше не замечал за собой, парализуют рассудок. Я обернулся. Предыдущий коридор оказался штольней связующей шахту лифта с туннелем метро.
-Ну как? – бодро спросил Антон.
-Как в кишке у дьявола.
-Слушай, ты такой скверный человек, Ордовский. Я старался, волочил тебя сюда из обнинского округа, а ты даешь такие мещанские описания. Пусть это и не совсем секретное место, но…
-Хорошо, ладно. Это похоже на бесконечный сумрак декадентства, проникающий в черепную коробку.
-Ба… так-то лучше. Гораздо лучше.
-Сколько нам идти пешком то? – надо вовремя прервать его тирады, нельзя позволять ему завести машину бредовых импровизаций. Тексты у Антона рождаются экспромтом, он выкидывает их на ветер, а потом убивается в творческом кризисе.
-Ни сколько. Сейчас вызову дрезину. Поедем прямиком до станции-ресторана. Скоро все узнаешь, - он подошел к селектору, неряшливо прибитому к вертикальной балке у края помостка. - Сто семь, сто три. Ресторан «Post mortem», идентификационный номер 242369b.
-А, это ты Корвин? Сколько лет, сколько зим? Давно ты не подчаливал в наши края, - раздался кряхтящий женский голос из динамика.
-Вот сегодня решил исправить это недоразумение.
-Молодцом. Жди, сейчас пришлю дрезину.
Конец связи.
Минуты улетают в темную даль туннеля, сигареты разбиваются о подмосток. Антон беспрестанно отряхивает рукава пиджака и бока брюк, хотя они чисты и безукоризненны. И этот парень постоянно жаловался на закон об уличном дресс-коде? Думается, в моменты стресса и творческой бесплодности, он сетует на все без разбора, даже на самые приятные подарки нашего времени.
Дрезина вопреки ожиданиям, подъехала с левой стороны. Подъехала беззвучно. Представления о старой, убого сымпровизированной из подручных средств телеге с мускульным приводом, уступили место приятному удивлению. Передо мной на рельсах стоит причудливого вида металлическая карета с расписными перегородками и двумя креслами. Сама по себе она невысока, да и крыша отсутствует. Маленький облучок занят диагонально наклонённым титановым постаментом, на котором крепится дугообразная панель управления. Перегородки обрамлены светодиодными лентами. Настоящие мастера своего дела всегда пропадают в подземельях.
Первым устроился я. Антон же с напускными жестами бывалого экскурсовода прогулялся пальцами по сенсорному стеклу панели управления и дрезина поехала. Ровно, боязливо, без резких колебаний, с робостью лодки, плывущей по Стиксу.
-Держу пари, ты не знал о существовании Калужского метро, - с наступление сказал Антон.
-Я знал, что он есть. Но не знал, что он не действует и поныне.
-Он никогда не действовал, и сейчас формально не действует. Его построили в 2043, когда наша страна называлась Российской Федерацией, а не Соединенными Конгломератами России. Строили-строили, а потом раз и гражданская война нагрянула. Во всех этих событий 2071 калужский метрополитен использовался, как бомбоубежище от московских ракет.
-А какую роль он играет сейчас?
Антон сморщил лоб и снял шляпу.
-Сейчас он походит на анархическую подноготную калужского округа. Никаких законов, никаких обязательств и принуждений. Резкий контраст тем тоталитарным ужасам, что творятся наверху. В нашем мире рай находится ниже уровня ада. Здесь не так-то и много станций. Точно не скажу сколько. Я бываю только на одной. Туда-то мы и направляемся. Ты увидишь, как далеко продвинулись эти ребятам в благом беззаконии.
-А как же жандармерия и администрация калужского конгломерата?
Антон сочувственно покосился на меня.
-Все предельно просто. Закон калужского конгломерата только на вид кажется непреодолимым монолитом. Присмотрись внимательнее и ты обнаружишь множество расщелин. Ты думаешь жандармерия не в курсе о здешних вакханалиях? Да они знают тут всех, как свои пять пальцев, как организаторов, так посетителей. И не могут ни одного арестовать, представляешь?
-Странно, боятся устраивать рейды?
-Да нет же. Говорю тебе, в законе калужского конгломерата очень много прорех. Одной из них и воспользовались тутошние, так сказать, главкомы. Открой брошюру уголовного кодекса калужского конгломерата. Если ты внимателен, то заметишь одну броскую деталь. Почти в каждом пункте встречается фраза «на землях калужского конгломерата». На землях. Именно «на». А владельцы станций обустраивают свои мирки не на землях, а под землями калужского конгломерата. Так уж писан закон. Все гениальное просто. Под землей твори что угодно, хоть выкопай бункер, созови путан, напейся до посинения и устрой экстатический разврат. Никто тебя не тронет, ведь ты не нарушаешь закон на земле калужского конгломерата.
-И что же, они не могут ввести коррективы в законодательство? – еле слышно спросил я.
-Коррективы? Ты как будто первый день живешь в наших краях. Ты что, не знаешь, как щепетильно и трепетно наши власти относятся к бюджету? Ни копейки мимо. А корректировать законодательство в больших масштабах – это ох какой чувствительный удар по калужской казне. Так что, помолимся за здравие владельцев станций. И пусть живёт и процветает этот маленький закуток мютюэлизма.
И тут как обухом, идея! Я вцепился пальцами в плечо Антона, в ответ получаю обескураженный взгляд.
-Корвин, дружище, а что если… что если?
-Тебя обвиняют в убийстве, совершенном на землях калужского конгломерата. В таком случае жандармы уполномочены арестовать тебя где угодно. Хоть в туннеле.
Надежда погибла под колёсами дрезины. Все давно предопределено. Я только пляшу на сцене перед жюри в черных саванах да с косами. Всякое представление рано или поздно кончается. Падает занавес и ничего. Пустой зал, пустые воспоминания.
Антон подбадривающе хлопает меня по спине:
-Найдем мы убийцу. В ближайшие дни. У ребят со станции «Post-mortem» везде есть уши. Поверь, их знания громоздятся даже там, где в конгломератном архиве пустует строка. Каждая персона, каждый поступок, любая жизненная веха. Все как на ладони.
-Ладно, Корвин, поверю на слово. Я вот чего хотел спросить то.
-Я весь во внимании.
-Значит, есть станция метро, обустроенная под ресторан...
-Назвать просто рестораном будет не совсем корректно. «Post-Mortem» - это УУЗ. Универсальное увеселительное заведение. Там тебе и стриптизёрши реальные, а не голографические. И бассейн с путанами, и танцпол, и бар, и ресторан, и игральный зал, и гостиница дешевая, и сауна.
-Хорошо. Но ты сбил меня с мысли.
-Прости, - вежливо сказал он.
-Я хотел спросить, что ты знаешь про другие станции. Может и там есть что интересного?
Антон устало помахал головой.
-Врать не стану. Я бывал здесь только на одной станции. Насчет других мне нечего сказать.
-Может они пустуют? – предложил я.
-Сомневаюсь, - задумчиво затянул Антон. –Свято место пусто не бывает. Но, знаешь, поговаривают, что Аненскую станцию некие доктора переоборудовали под медицинскую лабораторию. Проводят там запрещенные операции, ставят эксперименты на бездомных.
-Постой, я, кажется, знаю, откуда ноги растут у этой байки. Это до известной степени предсказуемый факт. Ведь в Аненском районе находится конгломератная больница.
-Да, а станция находится прямо под ней. Но я бы не спешил с выводами. Когда в 2109 года в силу вступил закон о запрете на титановое протезирование и ряд других операций, половина персонала больницы подало на увольнение. С тех пор их видят очень редко, - тон Корвина скатился до мистических низин.
Мне становится не по себе. Вдруг он ведет меня не в какое-то там универсальное увеселительное заведение, а на скотобойню. Эй, железный друг, не зевай.
Дрезина неспешно катится по рельсам, а ядовитые мысли размякшей гарью мажутся по стенам туннеля. Вдалеке замелькал свет. Антон приосанился и надел перчатки. В этой части туннеля ветер скромен в своих порывах. Он ограничивается ласковым шёпотом и легкими трепетаниями воротников.
Свет посекундно разрастается. После пятнадцатиминутного дрейфа в полутьме, где жалкое подобие освещения сводилось к мерцанию старых светодиодных лент, тянущихся вдоль стен туннеля, любой проблеск яркого, устойчивого света видится, как снизошедшее солнце. Вот и показались пандусы и ступени, ведущие к большим станционным воротам.
-Прибыли, выходим, - коротко сказал Антон и ступил на пандус.
Оформлены ворота на редкость скромно. Неказистая текстура дерева оставляет хлипкие впечатления, которым суждено испариться едва ли я повернусь лицом к рельсам. По контуру ворот вкручены лампы старого образца. На вид старые, но стойким свечением божатся служить еще лет эдак пятнадцать.
Антон приблизился к селектору. В воздухе сформировался проекционный экран. Невзрачная дама с обильно накрашенными глазами приближает микрофон к своим окаменевшим мрачным губам.
-Универсальный увеселительный комплекс «Post-Mortem», приветствует вас. Назовите, пожалуйста, Ваше имя и идентификационный номер, - голос сухой и механический.
-Кончай дурака валять, Варвара, открывай, - отечески сказал Антон.
Дама резко выпрямилась, поправила челку и отвела микрофон подальше от губ. Она хочет, чтобы он видел её лицо полностью, Она к нему неравнодушна. Но видит ли Антон насколько безжизненно, насколько чуждо эмоциям, её лицо?
-Ах, это ты, Антон?
-Как видишь. Я в своей полной ипостаси. Открывай уже, в этих туннелях холодновато, - последние слова Антон дополнил нырянием в воротник.
-Это ничего не меняет. Назови свой пароль и идентификационный номер. Таковы уж правила. Ничего личного.
Антон кривя ртом взглянул в мою сторону. Тупая, надменная стерва, - небось, подумал он. Я согласно ухмыльнулся.
-Имя: Корвин Антон Григорьевич. Идентификационный номер 242369b.
-Этого мало, ты же знаешь.
Этого мало, ты же знаешь. Над Антоном потешается даже эхо.
-Ах ты… ладно. Последний задействованный оператор - пульт сто семь сто три. Последняя операция вызов дрезины к коридору от лифта на Театральной. Довольна?
Дама на экране подозрительно подняла брови и иронично повертела головой.
-Да уж давно ты не был у нас. Совсем забыл про этикет. По правилам я не имею права тебя впускать. Я из тебя вытягиваю ответы, как из ленивого школьника. Ты должен был произнести все звенья речевого шаблона на одном дыхании. Но по старому знакомству, я закрою глаза на твои осечки и даю тебе еще один шанс.
Антон бессильно оперся рукой о стену. Он мыслит. Для него гнев представляется новой порцией разочарования.
- Имя: Корвин Антон Григорьевич. Идентификационный номер 242369b. Последний задействованный оператор - пульт сто семь сто три. Последняя операция вызов дрезины к коридору от лифта на Театральной. Последний. Я беру на себя обязательства оплатить транспортную услугу – дрезинную перевозку. Так же обязуюсь соблюдать правила заведения со всеми коррективами и поправками.
Дама кивнула. Ворота торжественно распахнулись перед нами. Вот только вместо свода из скрестившихся медных труб, нас встречает округленный коридор. Стены приукрашены немногочисленными зеркалами с модернистскими рамками. Продолговатая чахлая лампа, сиротливо смотрящая в пол – вот и весь свет в коридоре. Не самое лучшее место для самолюбований. Что же двигало тобой, чудак, навешавший зеркал в полутемном коридоре?
Около двери Антон поворачивается ко мне и предупредительно говорит:
-Я знаю, ты парень с мозгами, но на всякий случай говорю. Эти ребята андреевцы, так что лишнего старайся не болтать.
-Андреевцы? Как это понимать?
Гомон беспрестанными приливами бьется об дверь. За порогом, должно быть, ресторан.
-Роза Мира, тебе о чем-нибудь говорит?
-Говорит. Очень даже многое. Мне даже стало тепло на душе, - улыбнулся я.
Антон выпрямился и подозрительно прищурил глаза:
-Только не говори мне, что и ты приверженец всей этой ахинеи со сверхнародами и метакульурами?
Я положил руку на плечо Корвина:
-Честно признаться, я даже не вник в «Розу Мира». Прочитал между строк, законспектировал что-то интересное, а потом забыл. Но ты, смотрю, даже терминологию запомнил? Ага, небось, сам тот ещё андреевец?
-А если серьезно? Что хорошего в их религиозных взглядах? Что принесло в твою душу тепло?
-Сложно объяснить несведущему в делах музыкальных. Но эта радость произрастает из усилившейся надежды. Мне начинает вериться, что эти парни помогут мне.
-То есть ты, все это время не питал ни крупицы надежды? - чересчур удивленно спросил он.
-А что такое надежда? Это плот больного самовнушения. Я шел сюда с мыслями о самом деле, о его процессе. Результат меня, мягко говоря, не волновал до сего момента.
Корвин неоднозначно отвел взгляд и взялся за ручку двери.
-Твои бы убеждения да в мою бы голову. А то меня надежда постоянно водит за нос, как роковая дама наивного чудака. И вместо шикарных апартаментов и ангельских девиц, ублажающих мой взор и стан, я падаю в одну и ту же канаву – в немощную пустошь своей комнаты! – ранимая творческая душа не может сдержать подступающий всхлип.
-Я готов. Обещаю держать язык за зубами в требуемый момент.
Дружеская улыбка.
Интерес хлещет через край. Двери открываются.
Куда я вступил? Зал бара-ресторана? Нет, я ступил в новый мир. Совершенно иной, - поразительно отличающийся от безликого сплетения законов и страхов, которое раскинулось там наверху. Антон был прав.
Ресторанное убранство, своеобразно прекрасное и впечатляющее, несопоставимо ни с одним заведением подобного рода, из виданных мною. И дело даже не в обилии картин соответствующих названию и антуражу «Post-mortem», не в диковинных униформах обслуживающего персонала, не в волшебно переливающемся освещении, а в чем-то ином. Чем-то ментальном, эфирном и незаметном. Чем-то соприкасающимся с теми прожилками сознания, к которым мы обращаемся крайне редко. Отличие ощущается даже во взглядах, движениях, и голосах.
Прямоугольный зал размечен на секции несколькими колоннами, инкрустированными под стать названию заведения. Свет здесь подают, в основном, свисающие с потолка люстры-волчки с развитой системой голографических механизмов. Передняя часть зала отведена под небольшую сцену.
Мы взошли на невысокую кафедру со столиками, ограждённую скромной балюстрадой. За столом, в углу секции, смиренно восседает человек. На вид вальяжен, не лишен изысков фантазии. Пышный, кружевной галстук, выглядывает из скромного каштанового тренча. Рукава нарочно закатаны до половины, дабы продемонстрировать всем дивные титановые имплантаты, с ювелирной тонкостью вживленные в его руки. Увидь такое жандармерия, штрафом бы не отделался. Был у нас на втором курсе преподаватель по философии, решил поставить на себе опыт во благо профессии, - хотел пролить свет на вселенский идеал, заключавшийся, по его мнению, в тождестве биомеханики. Кто-то из преподавательского состава доложил об этом в жандармерию. Говорят, ему выдрали руки прямо в участке…
-Доброй ночи. С кем имею дело. Филипп или Родион? – Антон беззастенчиво присел на соседний стул.
-И тебе не кашлять, блудный сын, - голос моложавый, определенно задиристый и резкий.
-Рад видеть тебя, Филипп.
Они обменялись рукопожатиями. Мужчина провел рукой по голове. Удивление. Мгновением ранее, я счел декоративный узор в виде микросхемы на его голове, за татуировку, но то оказалась мастерски выполненная стрижка. Поразительна чуть ли не фанатичная дотошность, с которой неведомый мне гений-цирюльник выбривал все эти круги, завитки и линии.
-И когда же ты научишься отличать нас? - спросил Филипп.
-Задача не из легких, - лениво промямлил Антон.
Филипп безнадежно вздохнул и переключил внимание на меня.
-Тот самый парень, о котором ты рассказывал? – но говорит он все так же с Антоном.
-Да, это он.
Филипп привстал и протянул мне руку.
-Вас величать Иеремией? - подтвердительно спросил он.
-Так и есть. Иеремия Ордовский.
-Рад знакомству. Я Филипп Ребров. Администратор этого скромного кусочка доброты, - он провелся взглядом по залу, как бы меча свои территории.
Я взаимно протянул руку. Кисть сморщилась от холода. Черт, я только сейчас углядел, что в его ладонь имплантирован выпуклый металлический круг.
-Не обессудь своего друга, Иеремия. Он извечно путает меня с моим братом близнецом Родионом. Мы обряжаемся у одного портного, стрижемся у одного парикмахера. У нас похожие голоса, привычки и вкусы. Мы занимаем одну и ту же должность и несем одинаковую ответственность. Как много людей заплутало меж двух сосен. На всякий случай, - он приблизился ко мне и склонил голову так, чтобы привлечь внимание к своим глазам. - нас можно различить только по цвету глаза. Мои глаза серые, братские – голубые. Садитесь, пожалуйста, - последняя фраза изречена с тем же мистично-превентивным пошибом. Как будто он сказал не «садитесь, пожалуйста», а «не путайте нас, пожалуйста».
Я уселся за напротив них. Снял шляпу.
-Одну минуту, господа, - Филипп нажал на один из нескольких выпуклый кружков, разбросанных на имплантированной в запястье пластине. А мне они изначально виделись безучастными элементами декора. – Виолетта, принеси нам текилы, - сказал он, искоса смотря на Антона. Микрофон, сдается мне, встроен в ту же самую пластину.
Две минуты тишины.
К нам подходит официантка. Несмотря на эксцентричный внешний вид, чем-то она мне нравится. Самое привычное в ее облике, - то, что еще можно встретить в верхнем мире, пусть даже редко – это черно-красная майка. Все остальное ирреальная экзотика. Ну, где же еще в двадцать втором веке узришь даму с красным ирокезом и свисающей по лицу ядовито-фиолетовой челкой? Даму с татуированными руками и множеством шипастых браслетов? И самое главное – даму в облегающих джинсовых шортах с поясом ниже талии? Хотя постойте, я видывал похожих, столь же порочно привлекательных барышень на фотокарточках своего прадеда. Но то был двадцать первый век, когда не было суровых законов о дресс-коде, не было конгломератов, а Россия была растянута аж до Камчатки.
-Отлично работаешь, красавица, скоростная, - и Антону плутовская бесовка пришлась по душе.
Виолетта с предупредительной жалобой посмотрела на Филиппа. Ну, ответь ему, а. Этот козел меня достал со своими многозначными намеками? Но Филипп лишь усмехнулся и пригубил бокал. Антон, бывавший тут не раз и наглядевшийся на женскую красоту такого формата, последовал за Филиппом.
Мой бокал одиноко стоит на столике и грустью смотрит на своих осушающихся собратьев. Я же безотрывно и ненасытно смотрю в след плутовке, эффектно ступающей своими натренированными ногами по кафедре.
-Что ж, алкоголь доставлен. Никто не обижен, никто не обделён. Атмосфера дружеская. Самое время приступить к делу, - подытожил Филипп.
Купол поставлен, можно начинать. Глотком текилы я обжигаю гортань и завожу шарманку:
-Эта история произошла со мной несколько недель назад…
Сорок долгих минут с предельным цинизмом я повествую ему о своих хождениях по мукам. Без утайки, не забывая ни одной раны, ни одной ссадины, ни одной пули, ни одной смерти. Сергей, Борис, Кристина, София.… И, конечно же, не забыл и о самой смерти с её страшным предварением - черными, будоражащими гармониями поздних сонат Скрябина. Виолетта подходила к столику пять раз. Спиртное оставляет ноющие эрозии в горле, а сам я покрылся испариной. Но не останавливался. Сорок с лишним минут, я вел рассказ, скрыто дивясь своей логике и размеренной речи. Филипп вдумчиво смотрел мне в глаза и понимающей грустью кивал на самых тяжелых оборотах повествования. Боюсь признаться, но что-то в нем внушает доверие. И я готов закрыть глаза на этот импозантный облик.
-Значит Скрябин, говоришь? – напомнил себе Филипп.
-Седьмая и девятая сонаты. Меня начинает воротить, едва ли я заслышу их аккорды, ведь за ними почти всегда приходит смерть! – задрожал я.
-Скрябин, - словно заразившись моими страхами, тихо произнес Филипп.
-Помните, Роза Мира? - начал я, но Антон стукнул меня ногой под столом. Черт, я ведь совсем запамятовал об осмотрительности, никаких религиозных дискуссий. Но ведь мои слова не подразумевали долгих дебатов. Они были предназначены для усугубления разговорного настроя, ну и для доброго мнения о нас.
-Что ты знаешь о Розе Мира? – Филипп словно преобразился в лице. От него разит интригой.
-Помните, В искусстве (как, впрочем, и в науке) встречаются и такие тёмные вестники, которые лишены темных миссий и становятся глашатаями тёмного просто вследствие личных заблуждений. Ярким примером такого деятеля может служить Скрябин. В Бога он веровал и по-своему Его любил, самого себя считал Его вестником и даже пророком, но с удивительной легкостью совершал подмены, стал жертвой собственной духовной бесконтрольности и превратился в вестника Дуггура. Мало кто понимает, что в «Поэме экстаза», например, с поразительной откровенностью рисуется именно тот демонический слой с его мистическим сладострастием, с его массовыми сексуальными действами, с его переносом импульса похоти в космический план, и главное, рисуется не под разоблачающим и предупреждающим углом зрения, а как идеал. Естественно, что чуткий слушатель «Поэмы экстаза», сначала смущенный, а потом завороженный этой звуковой панорамой космического совокупления, под конец ощущает как бы внутреннюю размагниченность и глубокую прострацию.
Филипп стер испарину со лба. Ему предстоит долго сдерживать натиск удивления, граничащего с шоком. Откуда в друзьях прирожденного декадента Антона Корвина сыскался человек знакомый с «Розой Мира»?
-Корвин, - Филипп повернулся к Антону, - в кои-то веке ты пришёл сюда с грамотным человеком.
Антон облегченно вздохнул, но все же кинул в меня пару осудительных взглядов.
-Спешу тебя обрадовать: Ордовский далеко не самый грамотный из моих знакомых.
-Не много ныне сыщется людей, сведущих цитаты «Розы Мира». Этот парень заслуживает почета и отдельной комнаты в нашей гостинице.
Мне начинает нравиться подземный мир. Произнес одну цитату, о которой узнал во время написания курсовой работы, а мне уже и почести воздают и комнатами балуют.
-Я предполагаю, что искомый тобой человек или, - как ты нарек его,- некая ментальная сущность идет по стопам проклятого Скрябина. Он так же превознёс свой дух превыше отведенной черты и загнездился в Дуггуре, откуда и выбирается на охоту. В этом слое его силы питают демонические стихиалии. Твой рассказ натолкнул меня на определенные выводы. Во-первых, да, он обязан пребывать в человеческой материи. Во-вторых, он весьма нерасчетлив. А может не зрелый ещё… Он перенасыщает себя черной энергией стихиалий, но его душа слишком мала для такой аккумуляции, и поэтому некая доза энергии вырывается и в его материальный облик. Помнишь, ты говорил про внешние изменения в его наружности?
-Да, дело было в переулке.
-Это и есть одно из проявлений порочной энергии стихиалий Дуггура, вырвавшейся в его материальный покров, из-за малости его духа. По твоим словам он с легкостью поднял на цепях в воздух крупного мужчину. И в этом сюрреалистическом действе так же замешана энергия стихиалий, - Филипп дрожащими пальцами вдавил окурок в стенку стакана.
Где же ты, о, Виталий? Где твои героические призывы к рациональности? Тогда мне бывало стыдно за свои суеверия. Но, боже правый, во что я ввязался? Передо мной сидит тронутый умом мужлан, и с завидной убедительностью и уверенностью рассуждает об исполинском пианисте, и всё через призму бредней другого мужлана, у которого тюремные стены в свое время забрали последние капли здравого ума. И, что самое чудовищное, я ему верю.
Прости, Виталий, я не внимал твоих советов. И вот я уже безнадежно погружаюсь в черный омут обострённых суеверий. И никто не подаст мне руки. Прости, что только сейчас осознал значимость твоей роли в поисках убийцы. На твоих мужественных плечах лежала не только организационная, но и идеологическая сторона нашей кампании.
Что же теперь делать? Это и есть хвалебная помощь? Он будет искать информацию про нужного мне человека в каких-то там запредельных изменениях? Хорошо, посмотрим, к чему он нас приведет. Главное, не подвести Антона, он неплохо сдружился с этими сумасбродами. Я уйду, а ему ещё жить и жить. Не стоит сокращать его список друзей.
-Вот оно как, - с отрешенной задумчивостью сказал я. – Но ведь пока я пребываю в материальном мире, я обязан искать его материальный облик.
-Все верно. Поэтому ты и здесь.
-Но странно, как же он умудрился переместиться в Дуггур? Может он избранный? Или, не знаю, какой-то особенный?
-Все мы избранные и особенные. Ошибкой Скрябина была не столько его вольность, сколько создание гипотетического пути к Дуггуру. Путь этот лежит через его произведения. Вернее, через их исполнение, максимально близкое к задуманному композитором. Это прозрачные, еле заметные контуры, которые в девяностых девяти случаях обводятся неверно – большинство пианистов играют, как видят сами, а не как расчертил Скрябин. Тот, кого ты преследуешь, можно сказать, обвел эти контуры предельно точно и вознесся в Дуггур...
-Господи, как же я раньше не догадался! – вскричал я – Путь к Дуггуру был найден в свое время ещё Софроницким - одним из лучших исполнителей Скрябина. Он, прямо говоря, прилюдно боялся исполнять седьмую сонату.
-На данный момент я категорически не советую увлекаться другими сущностями. Сосредоточься на материальном воплощении искомого тобою человека. Все остальное - позже!
Между тем публика ресторана заметно пополнилась, свободных столиков оставалось все меньше, а взоры присутствующих обращены к сцене. Нарастающий шум не дал понять, как же расценить последний совет Филиппа? Угроза или остережение?
-Продолжим разговор после выступления Соловья, - загадочно прошептал Филипп.
Атмосфера ресторанного зала в неповторимости своей обязана многообразию внешнего вида посетителей. Завсегдатаи уже не придают таким деталям особого значения. В метро не действуют законы о дресс-коде. И только мы с Антоном обряжены в строгие костюмы, смотрящиеся на общем фоне квадратными, архаичными истуканами. Да, новичков отличить легко.
Но вот, прозвенел колокольчик. Свет в зале погас, обесцветив разношерстную публику. Люди замерли в восторженном ожидании, взгляды устремлены к сцене слабо освещенной матовым светом голографических ламп. С потолка посыпались блестки. Антон осунувшись откинулся к спинке кресла.
Звучит до боли знакомое вступление рояля, предваряющие романс. Сцена поросла абстрактными декорациями палаточного цирка. Публика достигает пределов экзальтации, когда на сцене появилась певичка. И первый же вопрос, замелькавший в сознании: человек ли она? Или даже так: абсолютный ли она человек? Высокая, худощавая, еле перебирающая ноги, как отрок, впервые ступивший на каблуках. Её одежда преимущественно белых тонов. Торс обтянут белоснежным корсетом, с блестящей ажурно волновой текстурой. С пояса свисает пышная перьевая юбка, покрываемая каймой голографического света. Мне трудно разглядеть её лицо, - оно прикрыто легкой, ниспадающей до локтей фатой. К тому же певица стоит в профиль и мне видны только светлые слегка волнистые волосы и ещё кое-что… Мгновением ранее, мысля ещё первыми впечатлениями, я подумал, что её ноги облачены в силиконовые чулки, а руки – в латексные минетки. Но.… Человеческие конечности, по воле природы, не способны двигаться столь предельно утонченно и неправдоподобно расчётливо. Рассудок наводнило недоуменное отвращение, едва ли я добрел до истины. Из плеч и из паха певицы произрастают не людские конечности, а бионические протезы кремового цвета! Этикет не позволяет мне отвернуться от сцены, а ведь так хочется.
Певица прошагала к середине сцены, скрестила руки на груди, открыла рот и… засвистела романс Алябьева «Соловей»!
-Она не может петь, - пояснил Филипп.
Темнота сдала меня.
-Как так? – не тая тревоги, изумился я. – Кто она?
Филипп преподнёс огонек к сигаре:
-Ангелина Т. Кодовое имя «Соловей». Вела в прошлом двойную жизнь. Днем скромная певичка в обычном баре, а ночью – кровожадный рэкетир. И так продолжалось несколько лет, пока она не прогорела на одном дельце. Их контора действовала по плану «напади во тьме - причини боль - дай предупреждение». Однажды ночной босс поручил ей тривиальное заданице: прижать каблуком зазнавшегося толстяка. Все, как обычно: выследила жертву, прокралась в квартиру через окно, потрепала его хорошенько, вдавила каблуком в пах, но вдруг включается свет и перед ней лежит окровавленный и истерзанный владелец бара, где она подрабатывала днем. Он был ей как отец, а тут, такие дела, - Филипп с определенным презрением выдохнул струю дыма. – Она была обескуражена. И тут в квартиру врывается охрана. Ангелина была ловкой и шустрой девчонкой, но шок парализовал ее. Сначала её избили, потом привязали к батарее и держали неделю без еды. А потом опять избили и выкинули в мусоропровод. Когда один из наших людей нашел Ангелину, она была чудовищно бледной, почти что труп. Хирургам со Аненской станции потребовалось немало усилий и времени, чтобы поставить её на ноги. И то, как видишь, на какие ноги… Не знаю, каким пыткам подвергалась бедняга в злосчастной квартире, но голос ей вернуть не удалось. Теперь она только лишь свистит. Но, заметить, насколько упоительно.
История воистину ужасна. Хотя удивляться тут особо нечему. Все мы слепые саперы на минном поле нашего века. Промахнулся и ты уже горстка кровавых лоскутков. Легко совершить ошибку, а исправить – невозможно!
Прекословя своим мыслям, я выражаю жалкое подобие сочувствия к несчастной певичке.
-А действительно ли, что под Аненками находится станция, переоборудованная под медицинскую лабораторию.
Филипп многозначительно хмыкнул. Вопрос не очень тактичный, парень. И осуждающий взгляд Антона тому свидетель.
-Есть, - после долгой паузы ответил Филипп. – Но туда так просто не попадешь. Туннель, ведущий от нас к Анненской станции, через семьсот метров завален. А что, - он немного раззадорился, - хочешь попасть к ним?
-Нет, вовсе нет! Я, честно говоря, до сегодняшнего дня не знал, что в калужском метро теплится жизнь. Думал, его перестроили под склады.
Филипп с Антоном перекинулись взглядами. Гулкий мужской смешок сорванным листом клена унесся в свист и партию клавиш, парящих со сцены.
-И как, ты сильно удивлен?
-Да, я поражен, если не сказать шокирован - признался я Филиппу.
-Это ещё только начало, о человек с верхнего мира. Побудь у нас месяцок-другой и узришь настоящие причуды, несравнимые со свободой выбора одежды.
Такие же, как например певица-недочеловек на сцене? Нет уж, извольте.
-При всем уважении, у меня не найдется месяца.
Действие на сцене переходит в завершающую стадию. Гремят арпеджио финального проигрыша. Последний форшлаг кристальной каплей прыгнул с невидимых высот в море аплодисментов. Вокалистка бесстрастно отправляет публике поклон. Реверанс для концертмейстера и они удаляются со сцены. Свет возвращается в зал. На смену уникального номера свистящей дамы вышел пресловутый квартет. Музыка перешла в ранг ненавязчивого фона.
-Понимаю, - продолжил Филипп. – Я совсем запамятовал о твоей ситуации. Твои знания произвели на меня неизгладимое впечатление. На своем недолгом веку я уж не припоминаю, чтобы кто-то не из нашего окружения имел дело с «Розой Мира».
-Да, было дело, - сонно прогундосил я. Равнодушная ухмылка застыла на лице. Я не хочу его разочаровывать, но «Роза Мира» для меня чужда не меньше библии. Мое знакомство с эзотерическим трудом Андреева, было мимолетно и невзрачно. Я наткнулся на неё случайно в конгломератной электронной библиотеке, когда искал нужные цитаты для написания статьи о Скрябине. Дело было на третьем курсе. – Вернемся же к пианисту.
-Пианист. И так, что мы имеет? Повторим все по порядку. Кто, или что он по своей сущности нам неведомо. Мы лишь можем предположить: он виртуозно владел пианино и однажды, через произведения Скрябина, нашел путь к Дуггуру – черному измерению - обиталищу демонических стихиалий. Пребывая там, он поглощал их черной энергии намного больше, чем способна вместить его душа. И когда пианист выходил на охоту в наш мир, лишняя энергия стихиалий буквально струилась наружу, изменяя его материальную ипостась.
-Все верно, - согласился я. – И моя задача сперва найти его материальную сущность. Я запомнил его приметы и хочу, чтобы Вы помогли мне в поисках. Мой приятель уверил меня в вашем мастерстве добычи информации.
-Да-да, Иеремия, это все понятно. Мы с Антоном обсуждали твои проблемы ещё пару дней назад. Так что, я, можно сказать, формально был готов к встрече. Но, я скрепя сердце вынужден сообщить: мы не работаем бесплатно. Но, учитывая твои познания, мы сделаем уступку в виде единичной платы. Ты платишь один раз и сможешь обращаться к нам сколько угодно.
В мимике Антона прочитывается: «прости, парень, я запамятовал сказать тебе: насколько хорошими не были бы мои друзья из метро, они не работают безвозмездно». Бедный и отчисленный студент Иеремия Ордовский вновь взывает к своему предательски исчезнувшему другу. Меня обдает кипятком морального самобичевания, граничащего с оцепеневшей грустью. Когда поступаешь халатно с подарком человека, которого тебе, по большей вероятности, не суждено увидеть более, то кажется, что он стоит за спиной и призрачно бдит за твоими грешками. Не обессудь, Виталий, ситуация не балует богатством выбора. Объяснимся в могилах.
Я извлекаю из кармана продолговатый футляр и продвигаю его к центру стола. Тяжело, но надо.
-Это все что у меня есть, - с затаенной горестью выдохнул я.
Филипп аккуратно открыл футляр. Двумя полуметаллическими пальцами он с интересом крутит окуляр Виталия. Глянцевый корпус гаджета вкушает скупо восхищенный блеск жеманных глаз. Заинтригованные жесты Филиппа сродни ювелиру, оценивающему редкий бриллиант. И как много чувств можно уложить в растянутые губы. Но, вот беда, я и сам не знаю реальную цену нано-окуляра Виталия.
-Ну, этого достаточно? – робко спросил я.
Филипп пристроил нано-окуляр к левому глазу и, прищурившись, заговорил:
-А почему бы и нет? Вещица добротная, да и ты на скаредного подонка не походишь.
-То есть мы договорились? – я не люблю, когда ответ дается в форме вопроса, поэтому жду утвердительного и уверенного согласия.
-Договорились. Приятно, когда партнеры выполняют свою обязательство так быстро. Теперь… Нет, Виолетта, на сегодня хватит! – отправил он в сторону приближающейся официантки. – Совсем споить меня хотят, негодники. Теперь ты опиши нам своего врага. Приметы, особенности поведения.
-Он слишком высокий. Немногим больше двух метров. Длинные руки, длинные пальцы. К несчастью, я не смог определить его телосложение, он быстро двигается и носит длинный плащ. Но, полагаю, он жилистый. Это все, - стыдливо пролепетал я.
-Высокий, жилистый, длиннорукий… - задумался Филипп. – И с длинными пальцами. На первый взгляд кажется легкой задачей, а как начнешь копать. Если даже в городском архиве ты не нашел его. Где-то упущено звено. Либо в архиве, либо в твоих просчетах.
-Нет, я не мог просчитаться с ростом. Два метра с небольшим! Раньше я терзался комплексами за свои метр семьдесят два, с тех пор приноровился точно определять рост на глазок! Я не мог ошибиться!
Он отвечает мне созерцательным кивком.
-Ладно, мы возьмемся за дело, - его лицо перекрасилось в светлые тона. – А теперь, товарищи, предлагаю вам пойти в нашу гостиницу. Чего толку мотаться по кварталам Калуги в этот час?
-Мы бы с радостью но…
-Расслабься, Антон Корвин, расплатишься потом. Тебе-то я уж точно доверяю. Давайте-давайте. Ваши номера ждут вас.
Все трое неохотно поднялись из-за стола. Публика понемногу редеет: от сплошной и непроглядной людской массы, остался разрозненный архипелаг осунувшихся лиц. Обмен рукопожатиями. Напоследок, когда мы повернулись к нему спиной и двинулись в конец зала, Филипп положил руку на мое плечо и механическим, отрывистым тоном сказал:
-Завтра днем, здесь же. За этим же столиком. Бывай, добрых снов.
Номер как номер. Небольшая комнатка с раздельными кроватями, парой леветирующих кресел, овальным столом и трехмерным видеопроектором. Стены, облаченные в обои с неоновым орнаментом, обвешаны картинами Гюстава Доре. И я корю себя, что позволил взгляду пронестись по этой бесцветной вакханалии полярных сущностей. Естественное любопытство в не менее естественной ситуации, обернулось для меня дрожью от нарастающего чувства хтонического отчаяния. Как бы печально не звучало, но я сподобился героям Лавкрафта, - безумцам, названными таковыми за упорную борьбу с блаженным неведением. Видит ли Антон столь же четко все эти серые стрекочущие образы, грудой столпившие перед взором и грозящиеся изрешетить рассудок?
Я лежал в пиджаке и туфлях, скрестив ноги на овальном столе. Антон не подпускал к себе и мысли о сне, хотя вид парня так и требовал хорошей, долгой дремы. Он сидел за столом у двери, держа блокнот в руках и нервно постукивая по лбу карандашом.
-Все никак не достучишься до музы?
-Никак, - с досадой просипел Антон.
-Может быть, карандаш мал для таких целей? Может быть её нет дома?
Антон обернулся ко мне и, недобро ощерявшись, ответил:
-Может быть она дома, но лежит без головы в ванной?
-Убейся, - разочарованно вымолвил я и повернулся на другой бок. – Ты мог бы поискать себе пищу для ума в нашей беседе с Филиппом.
Легкое тремоло карандаша ударившегося о стол. Рвущаяся бумага, нечленораздельные проклятия и сетования. И так изо дня в день: он находит сундук с драгоценным вдохновением, заворожено ласкает его пьяным взглядом и через некоторое время суетливо прячет от посторонних глаз. Прячет в землю и забывает координаты.
-Что? Издеваешься? – убого и наигранно похохотал он. – Нет, вы, конечно, бравые ребята. Что ты, что Филипп. Ну, просто пионеры! Но увольте меня лезть в ваши демагогии. Мне они не интересны, если не сказать противны. Вы друг друга стоите. И вообще, Виталий предупреждал меня, просил остерегать тебя от погружения в фантасмагории, говорил, что твое дело предрасполагает исключительно к сугубому рационализму. Смешно. Сегодня ты буквально захлебывался в ахинеи Филиппа. Как это мне понимать? Я абсолютно солидарен с Виталием! Ты ищешь человека из плоти и крови, - такого же, как мы с тобой, а не пришельца из иных миров! Разве ты этого не понимаешь? Сосредоточься на нем! Отторгни любые мысли о каких-то там происках иных сфер.
-Мы с Филиппом, собственно, и договорились искать его материальную ипостась в первую очередь, - я пытаюсь утешить его.
-У него и нет других ипостасей, Ордовский. Нет! Ку-ку! Мой тебе дружеский совет: слушай Филиппа, но не вникай в его тирады. Он хорош, как вездесущее ухо и тороватый хозяин. Но как теософ, он радикальный самодур и фанатик, не уступающий в своей слепоте поклонникам еврея, прибитого к деревяшке.
Как видно, прощальные подарки Виталия не ограничились ценными вещицами в камере хранения. Он так же втемяшил в разум Антона непреступную крепость материализма. Не видевшим агатный блеск демонских глаз и не слышавшим его дыхания, - тяжелого и подобного мехам раздувающим пламя преисподней, - легко упрекать меня в сумасбродстве. Каждый танцует от своей печки. Виталий прогибается под ворохом идей и сетует на время, а Антон – стряпает импрессионистические метафоры о смерти своей музы. Им не до инфернальных страстей.
-Ладно, считай, как заблагорассудится. А мне просто, - я повернулся на другой бок, - просто надо поспать. И тебе давно пора.
-Спи уже, не отвлекай меня. У меня назревает идейка.
-Ты не подумал, что завтра, возможно, нам предстоит проделать ещё больший путь?
-Заткнись уже! Я сам решу, когда мне надо спать! – сорвался Антон. Не в новизну видеть от него подобные выпады. – Спи, Иеремия, добрых снов. Обо мне не думай, я выпил немного тонизаторов. Мне надо работать.
-Как знаешь, недоумок, - буркнул я.
-Пусть тебе, жертва конгломератных законов, приснится Виолетта – плутовская незнакомка из подземного мира.
-Да хоть кто, только бы не… В общем, Антон, раз уж ты наметил бодрствовать всю ночь, то ты не мог бы последить за мной?
Ответное безмолвие сгорбатилось в вопросительном знаке и я продолжаю:
-В общем, если будешь замечать за мной какие-то странные поры, ненормальные телодвижения, то буди, во что бы то ни стало! Договорились? Буди, как сумеешь, можешь хоть табуреткой двинуть, можешь водой окропить. Неважно! Главное: разбуди!
-Хорошо, я постараюсь. Приятной ночи, Иеремия.
Веки тяжелеют, пальцы замерли в неподвижности. Сон осыпает мое невидимое «я» теплым песком истомы. В мутной тишине гостиничного номера дрейфует шуршание карандаша.
Примерно в 10 часов тяжелый стук в дверь выудил меня из глубокого сна. Первые секунды реальности помрачены недоверием. Что, если за дверью притаилось неведомое зло? Тварь на пороге? Открой – и ты уже в преисподней!
Я спрыгнул с кровати. Рассудок взбаламучен. Подрагивающими руками выхватываю револьвер из кобуры и подхожу к двери.
И вновь три роковых стука, как три штыка в черепную коробку, и тишина свербит дверь.
-Кто это? – страх отогнал фамильярность.
-Простите, вас ждет директор. Соизвольте явиться вовремя, - донесся юношеский голос.
-Хорошо, будет сделано, - пообещал я.
Вместо прощания удаляющиеся шаги.
Небывалый выдох заставил встрепенуться листы на открытом блокноте Антона, а потом, сползая спиной по двери, я медленно осел на корточки.
-Корвин, нам пора! – чувствую, придется долго вытягивать того из сна.
Но тут слышится вязкий полуживой голос Антона:
-Который час?
-Десять минут одиннадцатого. Время идет. Пора выдвигаться!
Он с согласием просипел. Ноги, самопроизвольно стянулись к полу. Пять минут ушло на то, чтобы привести себя в вид. Две минуты - на путь от гостиничного номера к залу ресторана. На месте, где по договоренности должен был находиться Филипп, скромно восседала Виолетта. Без лишних пояснений она вручила мне белый конверт и удалилась. Антон слегка привнес ясности:
-Обычно Филипп Ребров так поступает в случае проблем с персоналом. Так-то он парень корректный. Открывай уже! – указан он взглядом на конверт.
Дрожь прокатилась по спине. Создается впечатление, словно в склеенной бумажке лежит щепотка смертельной отравы, и я обязан ее принять. Распаренными пальцами я выволок из конверта аккуратно смятый лист бумаги. А в нем «Округ Калуга, музыкально академический клуб «Dolce vita».
-Слышал когда-нибудь о таком? – я протянул лист Антону.
-Слышал, но не бывал.
-А я не слышал и не бывал.
-Что ж, самое время разузнать, как много мы потеряли, не побывав там. Пошли!