Амитай - мой первый сотрудник на новой земле. С ним и его неподражаемой манерой связано многое в моей новой жизни, по крайней мере, в самом ее начале. Я наверно много о нем расскажу. Но он такой растрепанный тип, что истории тоже будут непричесанными.
Одно только наше знакомство дорогого стоит.
Стояла я на углу улицы в новом для меня городе, в новой стране, и даже головокружение было новым. Особенность эмиграции в том, что пробуждает уснувшую часть души, какие-то ее стволовые клетки. Снова, как в детстве, заводишь моментальные дружбы, считываешь ауру прохожего и находишь нужные слова в непонятном языке. И вот с такой, новехонькой тогда подругой (теперь-то нашей дружбе больше двадцати лет, полжизни почти), стоим мы на углу довольно запущенной улицы маленького городка, новой нашей родины. В городке, где все надписи на незнакомом языке, где нет улиц, а только спиральки, накрученные на гору, мы ориентируемся как охотники в лесу. По высокой сосне на углу. По бескрайнему горизонту в створе между домами. По двум голопузым игрокам в нарды (здесь их называют шеш-беш). На этой травке они лежат, не меняя позы, вот уже полгода - с тех самых пор, как я приехала.
Говорим ни о чем - нужно с чего-то начинать дружбу. Подруга хоть и музыкант, но сестра программиста, так что некоторые мои термины находят отклик в ее непросвещенной голове. Рассказываем друг другу, кто чем занимался "в прошлой жизни". Каждый о своем: она - про гармонию, я - про алгебру. Мимо нас изредка проплывает матрона в обтянутых лосинах на рубенсовской заднице, с колясочкой и парочкой смуглых гиперактивчиков по бокам. Или старик с расписной клюкой. Или бодрая баба-яга с рюкзачком на сгорбленной спине. Или шустрый оборванец на роликах. Вообще-то в нашем городе с роликами не так все просто. Вверх не разгонишься, вниз не затормозишь. Поэтому шустрый на роликах - редкая оказия. Можно ее записать в особые приметы именно этого угла. Вдруг шустрый делает пируэт, разворачивается и катит прямо на нас. Невольно расступаемся, и он тормозит точно между нами. Не такой уж мальчишка, как показалось с первого взгляда. Скорее ровесник, около 30. Очень взъерошенный и местами оборванный. На коленях, по шву футболки на плече. Один карман вывернут наружу. Помнится, Волк в "Ну, Погоди" именно так выворачивал карманы перед гаишниками. А этот просто забыл потом заправить. Лицо, как у всех здешних, загорело пятнами: кончик носа, верхний край ушей и скулы - жженая умбра, все прочее - оттенки бронзы. Брови и ресницы на концах светлые. Значит, ашкеназ.
Я, правда, тоже ашкеназия, но у меня волосы выгорают до темно-красного. Как говорил один мой одноклассник: изрыжа-черного. Испанская кровь в моем роду сильна. Деда в юности звали испанец.
Потом, через много лет, когда подрастет племяшка - в пору рассказа ей чуть больше четырех, - окажется, что она повторяет своего прадеда всеми чертами: матовой смуглостью, тонкими выразительными бровями, графикой носа и удлиненными кофейными глазами. И испанским языком овладеет в совершенстве, с несколькими диалектами. Мои старые тетки будут ахать, глядя на нее. Мы с ней - тайные носительницы родового клейма. Женщины рода Эренбург носят в себе генетическую оплошность, ген дальтонизма, и передают сыновьям. Но о нас - в другом месте, в другом контексте.
Здесь главный Амитай.
ЯЗЫКОВОЙ БАРЬЕР, ИЛИ РАЗГОВОР ОСНОВАТЕЛЕЙ
Вот он стоит перед нами, с каплями пота на верхней губе, с глазами, еще отражающими быстрый лет роликов по битому асфальту. Непросто ему начать разговор: у нас на троих нет общего языка. Я почему-то сразу принимаю его за нищего и вытаскиваю кошелек. Подруга (кажется, из тех же соображений) покрепче прижимает к себе сумку. Он начинает безудержно смеяться, я подхватываю. Мне потом не раз припомнят, как я собиралась подать милостыню на углу напротив поселкового совета. Да, тут к слову пришлось: статус горожан мы обрели позже, пока что живем в поселке городского типа. То есть коровы по улицам не ходят, но куры заполошно перепархивают, на рассвете в соседском мусорнике роется лиса. А в лунную ночь я не могу спать: повсюду воют шакалы, и лес через дорогу издает трагические вопли.
Амитай свободно владеет ивритом и английским, похуже - польским. Я со своими русским, украинским и английским вполне пригодна для беседы. Но Полинка не понимает ни польского, ни английского. Позже выяснится, что все мы знаем одни и те же выражения на идиш - почему-то исключительно второсортные, из тех что пишут на заборах. Короче, на немыслимом суржике он спрашивает разрешения участвовать в нашей беседе.
Будь я одна, отказалась бы. Здешние мужчины очень уж пылко-неостановимы. Первым делом предлагают дружбу. Вежливость девочки из хорошей семьи тут очень вредна. Слово т о в а р и щ на иврите имеет совершенно иную коннотацию. Это скорее boy-friend. По незнанию мы заблуждались, принимая за чистую монету многочисленные предложения дружбы, и многократно вводили в заблуждение собеседников. Я это всегда вспоминаю в Судный День, когда кантор перечисляет грехи минувшего года, и в списке звучит: заблуждались, вводили в заблуждение... Был грех. Но, право, невольный.
Cтараемся держать дистанцию, что в этих широтах ну совершенно не принято. Амитай настойчиво возвращается к теме. До меня наконец доходит, о чем твердит оборванец с обкусанными ногтями. Он спрашивает, не ослышался ли и верно ли, что я говорила о базах данных. Подтверждаю, недоумеваю, начинаю внимательнее расшифровывать смесь идиш-польского-иврита. Все - с предельной взаимной вежливостью, такие версальские па на ужасающем языке. Оба испытываем неловкость перед третьим участником - Полинкой. Я - потому что поняла, что она здесь лишняя. Он - потому что ничего еще не понял и старается достучаться. Он по ошибке полагает, что мы с ней из одного стручка. Еще и внешне похожи: мелкие, смуглые, кудрявые.
В конце концов все прояснилось. Амитай носится с идеей. Рано или поздно он с напарником решится открыть собственную компанию (теперь такие называют старт-ап). Им нужен третий, именно специалист по реляционным базам. Я то есть. В полчаса, стоя на углу еще-не-города, мы сговорили сотрудничество в еще-не-компании, и даже расписали роли. Что самое забавное, первые три года так все и шло, по прописи - верней, по проговору.
Потом все начало портиться, отламываться кусками, пока не искрошилось совсем.
А в тот день вечером он заявился к нам домой и произвел неизгладимое впечатление на моего чопорного отца.
ШОРТЫ АМИТАЯ
-- Ты собираешься с ним работать? - спросил папа, отложив газету.
Если мой папа отложил газету - это серьезно. Надо взвешивать каждое слово. Вступает в действие Закон Миранды - все сказанное может быть (и почти наверняка будет) использовано против тебя.
-- Почему бы и нет? - отвечаю я. Пока мяч на папиной половине, можно обдумать ситуацию. Что его собственно смущает?
-- Вступишь в общество санкюлотов? У тебя между прочим ребенок, его нужно кормить каждый день.
Так, направление атаки ясно. Неблагоприятное впечатление - из-за драных штанов. Мог бы конечно сменить прикид. Но это - явно другие шорты, не те, в которых он мчался на роликах. Цвет другой, и вроде дырки на других местах. И карман заправлен.
-- Во-первых, духовное богатство человека не... - машу саблей я.
-- Но долги платить приходится не духовными богатствами, - это уже папа.
-- Во-вторых, ты же меня знаешь, я сама шнурки не глажу.
-- А-а-а, який їхав, таку стрів.
Это была любимая присказка моей бабушки. Так она обычно характеризовала моих поклонников - всех без исключения, начиная с детсада. Да, мне действительно везет в жизни: живу в своем кругу, почти не выходя за его пределы. Не страдаю, а наслаждаюсь.
-- Пап, а что, у меня так много вариантов?
-- Это другой разговор.
Обсуждаем предложение Амитая. Поначалу предстоит вообще поработать бесплатно. Жить на пособие по безработице. Оно мизерно и для жизни не предназначено, только для выживания. Но контора будет меня кормить. Для нашего бюджета ощутимая польза. Мы живем - как по канату бежим. Без мороженого, пива и поездок на море. Папа берет газеты в библиотеке - предел самоотверженности. Мой рацион пополняется тем, что не доел трехлетний Санька. Планируем светлое будущее.
Сегодня меня просто не понимают.
-- Как, аналитик, программист, специалист по базам данных, ты целый квартал работала бесплатно?
-- Не бесплатно, - отвечаю я, - меня кормили и возили на работу. Иногда.
Меня считают ненормальной. Такой деревенской дурочкой. Это вообще одно из моих стойких амплуа. Благополучно сопроводило меня в новый мир и бодро рысит со мной по дороге жизни. Встречные очень быстро это улавливают, вне зависимости от языка и культурной среды. Не сомневаюсь, что Амитай увидел метку на моей физиономии при первой же встрече, и немало попользовался. Но зла не держу. Когда-то я поняла, что любой администратор - в чем-то неизбежно Швондер, иначе провалит дело. Я - не такая, и всякое денежное дело рядом со мной обречено. Зная это, с благодарностью пашу под сенью забот и происков разнообразных Швондеров.
Наша глухомань не оставляет большого выбора. Но здесь хорошо растить маленького "чернобыльского" Саньку. Именно здесь, где пахнет соснами, нет светофоров - их и по сей день нет, - и сухой горный воздух продувает кривые улочки.
И я получаю отеческое благословение на союз, который окажется прочным, плодотворным, наполненным вкусом к новой жизни и не лишенным горечи. Поймите правильно: речь о работе, и только о ней. Жизнь программиста состоит только и исключительно из нее. Образ и форма существования. Диагноз.
Обещала при этом о шортах. Ну да, мне свойственна рассеянность - как всякому сосредоточенному человеку.
Расскажу. Потом. Сперва -
ИЕХЕЗКЕЛЬ
На днях исполнилось пять лет.
Мы познакомились и подружились - сразу, молниеносно, на первой улыбке и колкости. Был февраль 92-го. А теперь - сентябрь тринадцатого. И был сентябрь восьмого. Пять лет как его нет.
Это совсем другая история, просто очень больно.
Именно он когда-то учил меня жить в этой стране. Колючий необыкновенно, и никогда не смягчал реплик. Спорить с ним было невозможно. Мог подвести обоснование под что угодно, а если уставал - просто говорил: надоело мне тут с тобой сопли жевать, живи как знаешь... Перевод с иврита - не подстрочник, но идиоматически верный.
Это он был наш второй. Я была третья.
БОЛЬШОЙ СНЕГ
Февраль 92-го стал легендой. Старики вспоминали 1950-й, когда снег покрыл весь Израиль. Наша легенда посвежей, зато мы - очевидцы. Все так и было.
Снег пошел вечером того самого дня, когда Амитай позвонил и объявил начало времен. Наш старт-ап стартует завтра. Он заедет за мной на рассвете. Я взялась чинить ботинок. У меня такие замечательные ботинки, очень удобные, вот только правая подметка отлетела. Амитай позвонил с утра, впереди был целый зимний день - на ремонт и срочные домашние дела. А в обед объявили штормовое предупреждение. Дудки оно нас напугало, Мы его просто не поняли. Промчалась по улице машина с громкоговорителем, что-то такое прошумели на иврите. Кто их разберет. Не сирена обстрела - и ладно. Мы к тому времени были стреляные воробьи, больше года на ливанской границе. Соседи постучали, позвали в супермаркет - продуктами запасаться. У нас на внеплановые покупки денег нет. Вообще нет. С какой стати нам делать внеплановые покупки. И подметка еще прижата, клей не подсох. Не пошла я в супер.
Вечером поднялся ветер. У нас на горе зимой ветер - дело обычное. Дом по ночам стонет, рамы дрожат, и блики уличных фонарей пляшут по коридору. Но этот вечер был особенно нехорош. Ухала огромная сосна за окном. Шифер дрался с крышей в доме напротив. Волчьим воем запели рамы в Санькиной комнате, и он, сонный, прибежал ко мне. У нас это называется "помогать маме спать".
Ближе к ночи Амитай приволок в наш дом компьютер. Сказал, что завтра ожидается снег, по горам не проехать. Посидим по домам, поработаем. Я должна быстренько разобраться в их аппликации и что-то там такое написать. Не помню что. Сейчас вспоминается сортировочка, но - нет, история с сортировочкой была попозже, где-то через полгода, дни были теплыми и длинными. А тогда - дня не было, только сумерки и ночь. И невыразимый холод.
Амитай постучал в ночную дверь и вошел, облепленный снегом, с чем-то огромным в руках, укутанным в плед. По абрису - монитор. Кивнул головой: в темноте за порогом блестел изморозью системный блок, на нем - змеиный клубок проводов. Мы расчистили угол в ледяной спальне, соорудили подставку под монитор. Клавиатуру пристроили на подушке. Системный блок заурчал, и мир обрел смысл: я за компьютером, бежит протокол загрузки, похрюкивает хард. Вот пароль доступа, база данных, имена таблиц. Библиотеки. Сборку проводят вот так (погоди, еще разок, я такого не делала раньше). Ты должна написать вот этот кусок, мы к нему обратимся отсюда. При отладке не лезь в мейн, нарисуй себе драйвер. Ладно, ты уже большая девочка, параметры прикинешь сама.
В проеме двери стояли мои родители. Они впервые в жизни видели меня за работой.
-- Я думал, компьютер - это как дом или по крайней мере как комната, - сказал отец.
-- Советские микросхемы - самые большие в мире - сияя всеми зубами, ответил Амитай. Акцент был фантастическим. Польско-ивритским. Все ударения не на месте. Но папа понял, шагнул в комнату, пожал ему руку.
-- Пойдемте чаю попьем - по-английски сказала мама. - И давайте мы сложим плед в пакетик, на улице снег.
-- Плед - это для вас, - махнул Амитай, - Смадар сказала, что вы наверняка мерзнете.
Столкнулись два варианта английского: респектабельный мамин (Бонк, Шекспир, Голсуорси) и киббуцно-американский Амитая (Брэдбери, Азимов, Воннегут, год в Бронксе, полгода в Бостоне).
И мы впервые услышали о Смадар.
На лице Амитая появилось новое выражение. Точно такое же возникает на лице двадцатипятилетнего Саньки, моего взрослого сына, когда он общается с Мурзей. Нежность и восторг. Свет истинного чувства.
Смадар - жена, женаты давно. Двое детей, девочки. Одна - совсем большая, шесть лет. Другая - четырехлетняя, на год старше Саньки.
Обменялись приглашениями, попрощались. Амитай ушел в снежную воронку.
Всю ночь я писала программу, отлаживала, запускала. Тайком скопировала мейн и запустила всерьез. Все работало. Я поняла, что чувствует алкоголик, срываясь в штопор. Это было лучше всего, лучше любви. Это была работа.
* * *
Утром мы проснулись от тишины. Невозможной. Такая бывает только в Судный День, и тоже окрашена в белый цвет. Нигде ни души. Контуры домов и деревьев сглажены. Небо такого же цвета, как крыши и вершины холмов. Я не сразу поняла, что нет обычного гула грузовиков, шума компрессоров. Мы живем рядом с большим супермаркетом, единственным в городке. Стекляшка супера, длинный барак банка и несколько магазинчиков напротив - все это называется Торговый Центр. Вполне официальный адрес, так и в телефонном справочнике пишут. Этот центр, понятно, шумит день и ночь. Приезжают грузовики и броневичок инкассатора. Низко гудят холодильники супера, захлебываются кондиционеры банка. Кричит продавец в канцтоварной лавочке: спешите, хозяин сошел с ума! он отдает даром! В стекляшке на углу роится народ: там сидит квартирный маклер, главный человек в поселке, где год назад не набралось бы и пяти тысяч человек, а теперь уже больше десяти. И вот - тишина. На рассвете я уснула, щекой на клавиатуре. В тонком рассветном сне увидела себя елочной игрушкой, которую нежно обернули ватой и опускают в коробочку, и вот - ах! звон столкновения, и я вскакиваю, еще не стряхнув чувства хрупкости и округлости. Опять хрустальный звеньк. Ложечка коснулась стакана. Папа на кухне пьет чай. Клавиатура больно давит ребра и левую скулу. Зато колени в раю огромной пуховой подушки. Свернутая тугим столбиком, как солдатская скатка, эта подушка летела с нами из ледяным ветром пронизанной Москвы через Варшаву в пыльный аэропорт Бен-Гурион. На ней, как на перинке, спал когда-то махонький Санька.
Выхожу на кухню.
-- Что за странный румянец? - спрашивает мама, - квадратиками. Это аллергия?
-- Это клавиатура, - отвечает папа.
-- Какая еще клавиатура?
-- qwerty, - объясняю я.
На некоторое время слово qwerty станет у нас эвфемизмом нарочитой отговорки. "Абы отбрехаться", - ворчит мама. Любимая трансформация: "это мы должны закончить сегодня - и никаких квертЕй".
Скидок на недосып и усталость в нашем доме не признают.
-- Давай, квертя, одевайся потеплей, берем лопату, надо откапывать вход, - зовет папа.
Когда мы уезжали, собираясь как в первый турпоход, многие умники давали нам советы. Я с тех пор остерегаюсь и умников, и их советов. Среди прочих отцу насоветовали взять с собой садовый инвентарь. Страна аграрная, - говорили ему. - а ты уже со своими инструментами...
Иногда мне приходит настроение посмеяться над человечеством, и я вспоминаю лучшие советы из нашего списка. Но этот, как ни странно, сгодился уже через год. Да как сгодился!
Мы с отцом, укутанные во все, что нашлось в доме, вышли на лестницу. Дом наш, как все вдоль улицы, - бетонная коробка на тонких ногах. Эти ноги-столбы - галерея, раздел между четырехэтажным блоком над террасой и другим - под ним - на пять этажей вниз. Диво-архитектор придумал такие дома ставить на горе, где вечный ветер вращается по галерее, толкает в грудь. Саньке запрещено самому выходить на галерею: ветер сбивает малыша с ног, тянет за собой. Пол в квартирах над галереей всегда ледяной. Летом даже приятно, пережить бы только зиму. Жильцы таких квартир всегда хлюпают носами.
Так вот, галереи больше нет. Безветрие, тишина, сияние. Снежная стена отгородила нас от мира.
Одеваться потеплей было совершенно лишним. За полчаса работы - папа лопатой, я большой картонкой вместо совка, - мы разделись до футболок. Снег так плотно слежался, что поначалу папа резал его лопатой. Потом стало проще, мы толкали снежный сугроб по галерее и сбрасывали с мостика вниз. Там, на пятнадцатиметровой глубине, вырастала снежная гора. Наша галерея превратилась в серебряный каток. Соседи открыли двери и с изумлением смотрели на нас. Ох, эти русские, они привыкли к снегу в своей Сибири.
-- Неужели ты все знал заранее, даже про этот снегопад? - с почтением обратилась к папе старая Шошана.
Мой папа пользуется немыслимым авторитетом в нашем квартале. Когда он входит в супермаркет, кассирши встают со своих мест. Он до кассы считает, сколько нужно заплатить, и дает без сдачи. Просто по утрам, когда он приходит за покупками, еще не успевают разложить кассу, и бывает - нет мелочи. Но тот факт, что джентльмен зрелых лет считает "в голове" стоимость полной корзинки, приводит в трепет простодушных девчонок. Любого в нашем гастрономе рады надуть, провести дешевый йогурт по цене дорогого, недодать пятачок. Любого - но не моего отца. Отсюда кругами пошла волна [чрезвычайного] почтения. Что-то вроде статуса местного шамана. На площадке перед супером - главной городской площади, - с ним начинают советоваться по всем вопросам бытия. Наша публика в основном говорит по-мароккански - это такой франкоарабский суржик. Но папе поддакивают. В самом деле, кому охота спорить с шаманом. Папа при этом осваивает иврит. Снимая телефонную трубку, он поначалу говорил "айн дакот" - это вводило собеседника в транс. Теперь он, как настоящий израильтянин, отвечает "рак рега" - что-то вроде "уно моменто". Мои новые друзья в восторге.
Миссию откапывания нашего дома мы завершили. Соседские парни взяли у нас лопату и пошли откапывать всю улицу. Двери квартир, выходящих на галереи, завалены плотным снегом. [Люди заперты в снежных ловушках.]
Слава о нашей предусмотрительности догоняет меня по сей день. Это та Ирэна, - говорят обо мне, - отец которой предвидел Большой Снег и привез лопату, чтобы спасти Маалот.
* * *
Когда мы, румяные с мороза жители Средиземья, вошли в дом, оказалось что нет электричества. Вот оно что, вот она, тишина. Не работают масляный радиатор и тепловентилятор. Холод, который зимой в бетонном доме пронизывает каждую клеточку тела, стал непереносим.
Решено спасаться на улице. Я натянула на Саньку два комбинезона - сперва старенький, он нам впритык, сверху - большой, который припрятан был навырост. Сапожки, шарф, две пары варежек. Из тоненького, одномерного Саньки получился шарик, космонавт в скафандре. Маленький зеленый человечек.
-- Откуда ты к нам прибыл, котуня?
-- Мама, ты разве забыла? Я твой сын...
Всякий раз с изумлением его слушаю. Совсем вроде чепуховый, но до чего рассудительный.
Впереди был длинный день. Мы слепили снеговика, а потом, чтоб ему было не одиноко, - маленькую снежную бабу рядышком. Для носа бегали домой за морковкой, но на обратном пути незаметно сгрызли ее до комелька. Поискали в сугробиках у дома, нашли несколько прищепок. Красную, как и положено, определили для мужского носа, а маленькая, смешная, розовая стала девичьим курносеньким носишкой. Для девушки мы постарались. Сделали ей реснички из розмарина, и пальчики с маникюром - из спичек, и пуговки на белой шубке.
Заглянули домой. Холод в бетонной клетке непереносим. Взяли фотоаппарат. Он у меня знатный, видал виды. Махонький, весь помещается в мою небольшую ладонь. Снимает на обычной пленке 72 кадра. Оптика ЛОМОвская, отличная. Меня наш местный фотограф недолюбливает: я ему в убыток.
Город как спящая красавица, тихий, светлый, неподвижный. Дома так холодно, что болят лоб и щеки. Опять бежим на улицу погреться. Вдоль улицы - смешные грибки. это редкие машины засыпаны снегом.
ВСЕ СОКРОВИЩА ФОРТ-НОКС
-- Ты нам нравишься, - говорит Амитай, и я начинаю прихорашиваться - совершенно автоматически, как и положено всякой девице в потоке комплиментов. Возвращаю очки на переносицу: они все время сползают, и когда я мотаю головой, слетают и повисают на шнурке.
Этот шнурок - дополнительный повод для шуточек Иехезкеля.
Однажды во время обеда он выкопал из фруктовой горки классические две вишенки и привесил сзади.
Я никак понять не могла, что так нежно барабанит меня по лопаткам,
и почему ребята из соседской конторы, обгоняя, странно на меня оглядываются.
С тех пор моя кредитная история не знала столь патетических взлетов.
Давным-давно я ушла из "конторы" и радикально сменила карьеру.
Вскоре ушел Иехезкель, через пару лет - Амитай. И сама контора исчезла: то ли переехала в менее престижное и менее же дорогое местечко, то ли вовсе проглотил ее какой-то левиафан, со всеми нашими алгоритмами, и моим вечным календарем, и Иехезкельской непотопляемой системой программ-шаблонов. Изменилась сама парадигма программирования. Нет ни того железа, ни тех языков и систем. На чердаке, заваленный старым хламом, в той самой картонной коробке дремлет "музейный" Apple II. Поседел Амитай. Нет Иехезкеля. Время прошло, и всех нас, тогдашних, [и многое] унесло с собой.
Но где-то в недрах моего банка хранится то самое гарантийное письмо.
По мановению волшебной палочки, стоит мне заикнуться, банковское начальство дает мне ссуды на самых льготных условиях, и на любой мой чих отвечает: будьте здоровы, глубокоуважаемая геверет. Однажды, отговорив с банковской дамой и ...
я услышала краем уха
Я споткнулась на лестнице и чуть было не скатилась кубарем к ногам старичка-охранника с большим пистолетом на тощей-претощей заднице.
Я вспомнила старый анекдот про шадхена-свата, который выдавал старую, рябую и хромую Хасю за молодого графа Потоцкого. Интересно, помнят ли в Форт-Нокс о данных моему банку гарантийных обязательствах?
КАК РАЗВАЛИТЬ СТАРТАП
В далекие времена, которые теперь ностальгически называют застойными, посмеивались над китайской присказкой "чтоб ты жил в эпоху перемен". Присказка казалась смешной, потому что о переменах и думать не приходилось. Тех, кто хотел перемен, лечили сильнодействующими препаратами. Раньше к ним вообще применяли радикальные средства. Об этом никто не говорил, но все знали. Первые крамольные мысли мы ловили в фантастической литературе. Соцреализм все одобрял, фантастике позволялась некоторая фронда. Колкости адресовались как бы вовне, ибо внутри общества все было гладко - придраться не к чему. Фантастика смывала серый туман, мир проявлялся, как переводная картинка. Айтматов подарил метафору: если кто-то не сразу "въезжал" в тему, ему говорили "шапочку сними" , или показывали обруч вокруг висков. По рукам ходили потрепанные научно-популярные журналы, мы учились выкапывать в невинных текстах зерна новых истин. Авторы были - кумиры, мудрецы, доктора наук. Знатоки сообщали расшифровки псевдонимов.
Тогда слово р о б о т е х н и к а, рожденное Азимовым, стало облекаться плотью. В английских журналах появились статьи о русских алгоритмах биороботики, о создании биопротезов. В киевском ИК нам, студентам, показывали великое достижение: робот "глаз-рука" находил кубик и брал его огромной неловкой клешней. Потрясенная роботом, я впервые услыхала о великом Кобринском. Он писал об антропоморфных биороботах - не фантастических! Для них строили алгоритмы, искали идеи электромеханических приводов. Собственно, все, что я узнала, было не со слов Кобринского - нет! Он был засекречен, ссылок на его работы я, сопливая студентка без допусков. и близко не нашла. Зато на него ссылались по-английски - отовсюду. Журналы привез из Штатов аспирант Серега, и я вчитывалась, мучительно разбираясь в лексике. Словарей на эту тему не существовало. Статей было много, разных и невнятных. Только ленивый не лез в эти дебри, где остро, свежо пахло завтрашним днем. Я возмечтала попасть на дипломирование к загадочному Кобринскому. На родной кафедре намекали: не лезь, это - чужое болото, мы - методы вычислений, белая кость. Не ходи в роботику, КТН станешь. ТН - это было снижение статуса, мы были - математики, нам светило ФМН. Тем, кому светило.
Тогда же - не на кафедре, нет, в кафешке рядом с Университетом, в братской беседе - я с кофе, аспирант Вовка с пивом - я впервые услышала запретное слово с и н а г о г а в неожиданном контексте. Учи вас, учи, - дружелюбно бормотнул Вовка, - а вы все на огонь летите, - в его с и н а г о г е как раз тебя не хватает. Доберет до м и н ь я н а - всех и разгонят.
Меня сразила Вовкина компетентность. Через много лет дошло - Вовка сам был ex nostris, его псевдоукраинская фамилия оказалась неискаженно-арамейской.
Вовка же назавтра доверительно протянул неновый журнальчик Знание-Сила, вытертый по периметру, с пятнами кофе на развороте. Вот тебе Кобринский без перевода, как раз по твоему разуму, - сказал Вовка, - ни-ко-му не показывай, вечером вернешь. Там, аллаверды к Гоголю, была история Пацюка - того самого, едока вареников, потрясшего кузнеца Вакулу. Излагался тернистый путь аспиранта в недружелюбной среде НИИ. Там же приводилась формула Геометрически Прогрессивного Принципа комплектования штатов: 1+2+4+8. Что означало: одновременно с каждым новым сотрудником, который мог и хотел работать, в штат зачислялись два сотрудника, которые могли, но не хотели работать; четыре, которые хотели, но не могли, и восемь — полностью лишенных желания и умения работать.
Жизнь показала, что по принципу Кобринского строятся практически все организации. По крайней мере, те, в которых мне доводилось работать. Формула универсальна: она описывает жизненный цикл. Константы могут незначительно изменяться, но каждый компонент неизбежен. Едва коллектив заполняет все штатные места, описанные формулой, он начинает разваливаться. Это случилось и с нашим стартапом.
..............
И я сменила карьеру.
Ну, не радикально, постепенно. Преподаю и иногда (все реже и реже) программирую. Поначалу подворачивались какие-то проекты, потом все покрыл мрак интифады и кризиса. Выросло новое поколение программистов, им трудно сотрудничать с нами - ископаемыми монстрами. Примерно так объяснил мне один паренек, который рвал и метал - давай начинать поскорее... Потом задумался. Он родился, когда я уже вовсю программировала.
-- Пойми меня, - сказал он мне - к его чести, сильно при этом краснея. - ты своими руками делала то, чему нас учили в Технионе (правду сказать, далеко не все, и не я первая, и не я одна). Мне бы у тебя учиться, а придется тебе давать указания и чего-то требовать...
-- Ну и давай, и требуй, меня это нимало не смущает.
-- Это смущает меня. - и тем наша беседа завершилась. Увы. Я правда хотела у них работать.
* * *
Первый привод к протезу человеческой руки занимал полкомнаты. Сегодня мой сосед накручивает спагетти, пишет на доске, рисует (признаться, довольно паршиво) искусственной рукой. Привод к ней не больше наручных часов.
И НАКОНЕЦ, О ШОРТАХ
Достоверность этой истории не подлежит сомнению: ее рассказала Смадар.
Все просто: он пришел в шортах на собственную свадьбу. Обе мамы всплеснули руками. Оба отца - танкист и летчик - нахмурились. Раввин поднял брови. Смадар решила все очень быстро. Она поцеловала Амитая в лоб и нежно сказала, что свадьбу сыграют как-нибудь в другой раз, когда он сумеет найти штаны подлиннее. Штаны нашлись через полчаса, гости даже не успели заволноваться. Раввина крепко держали за фалды оба боевых офицера. Раввин, надо признаться, - самый непунктуальный участник церемонии. Никогда не приходит вовремя и всегда норовит смыться пораньше. Впечатление, что на один и тот же день назначены еще минимум две свадьбы в разных концах страны. Но тут нашла коса на камень. Отцы встали по бокам и конвоировали раввина по всему маршруту: хупа, чтение ктубы, стаканчик.
О, стаканчик! На свадьбе это - приключение. Жених дожен крепко топнуть и вдребезги разбить бокал. Тому много коннотаций - религиозных, каббалистических, и даже древнейших, языческой еще поры. Можно врать до небес, были бы слушатели. В новые времена стаканчик оборачивают фольгой - думаю, чтобы никто не видел, насколько он тонкий. Может, даже пластиковый. Жених шикарным мягким лаптем пинает его - и на полу под балдахином остается плоская серебряная клякса.
Во времена наших свадеб, тридцать лет назад, жених приходил в армейских бутсах. У большинства парней просто не было другой обуви. Стакан был из старого европейского хрусталя, из бабушкиных довоенных запасов. Никакой фольги: все видят, насколько жених тверд в намерениях. Ну, армейским ботинком с высокой шнуровкой, - никакой же хрусталь не выдержит. Летят во всю сторону осколки, гости радостно вопят - и начинается бал, когда жениха носят на плечах, бросают в воздух и танцуют огромным хороводом, множеством колец обвивая зал.
Тут и обнаружилось, что Амитай обвел-таки вокруг пальца всю честнУю компанию: он пришел на свадьбу в сандалиях. В драных, старых сандалиях с торчащими пальцами. В борьбе за брюки все как-то проворонили такую важную деталь. Смадар не потеряла лица. Она разбила стаканчик сама, крепенькой польской платформой белой нарядной туфельки.
И стал наш Амитай подкаблучником. Не простым - образцовым.
Как говорит Амитай, столько крови, сколько попортили ему за эти сандалии, хватило бы...
Это рассказ я слышала столько раз, сколько новых сотрудников приходило к нам в контору. Я уже знала: если Амитай завел бодягу про клуб подкаблучников, значит стажер принят и не сегодня-завтра с ним подпишут договор и вручат баджик. Заканчивался рассказ цитатой из устава этого знаменитого в нашей компании клуба. Зная Амитая, вполне могу допустить, что он ее выдумал. Но уж больно все было похоже на правду.
==============================
П Р И М Е Ч А Н И Я
Д у х о в н ы е б о г а т с т в а vs ч е м п л а т и т ь д о л г и -
у моей подруги Алки есть на эту тему пирожок.
Наше с ней взаимное гостеприимство расцвело с появлением нового жанра -
что может быть слаще, чем стишок-пирожок.
КОротко и вкусно, даже знаки препинания не нужны.
Алкин пирожок исчерпывает тему, лучше все равно никто не скажет:
* * *
все говорят не в деньгах счастье
а только в истинной любви
я поцелуями покрою
счета за воду газ и свет