ТЫЛГУРЫ ОТ АВТОРА
Часто беседуя с людьми, которые занимают престижнее должности, я вспоминаю наставление старого рыбака из племени народности ульчи из Приамурья. Старик тот бы в приличном возрасте. Уже не ходил, но подавал умные советы. А я однажды узнал у юного друга, что старик тот владеет секретами «зеркала мудрости».
Улучшив момент, я отыскал старика Салданга, принес ему дары – плитку шоколада и две коробки конфет. И мы разговорились.
В стойбище мужчин не было, все ушли на охоту – к местным порогам подходили морские львы. Старик пытливо взглянул на меня, словно пытаясь проникнуть в мои мысли, еле слышно заговорил: «Ты знаешь, однако, что такое тур мысли? из «зеркала мудрости»: когда хулят тебя, сиди молчаливо, со спокойным видом, хотя и будешь охвачен гневом... Если они имеют хоть немного ума, то, сожалея о сказанном, попросят прощения.
ПОБЕГ С ОСТРОВА
«Я выйду из этого гроба, когда истлеет ручка моего топора». Эта странная фраза, казалось, впилась в мозг Янека, терзала его днем и ночью. Чтобы как-то отвязаться от назойливой мысли, Янек стал воспроизводить в памяти события недавнего времени. Перед мысленным взором во всех подробностях вставала картина его порки, обыск в камере, покушение в шахте, от коего он до сих пор не пришел в себя. Верно говорят в Польше: «Пришла беда в Варшаву, – плач весь католический мир». Матка Бозка, как он пережил эдакое унижение? Его волокли по снегу, оставляя кровавый след, колеса тачки, да и цепи хлестали по ногам словно крылья зловещей птицы куре, мелькали перед глазами фалды начальника тюрьмы, который брызгая слюной, не переставая, выкрикивал проклятия в его адрес
Да, но с какой стати привязалась к нему эта проклятая ручка истлевшего топора? С трудом припомнил: во время медвежьего праздника эту айнскую легенду о вечности бытия рассказал Бронислав Пилсудский – товарищ по несчастью. Некий древний дровосек засмотрелся в горах на бессмертных отшельников, которые азартно играли в карты. Дровосек долго наблюдал за их игрой. А когда отшельники удалились, он удивился: за это время истлела ручка его топора. А когда пришел в селение, узнал, что умерли за это время все его соплеменники. Наверное, и впрямь понятие о вечности – вещь относительная...Особенно, когда видишь жизнь сквозь железную решетку.
Положение Янека было действительно ужасным. Мокрый «земляной гроб», кишевший крысами и тараканами располагался на краю болота. Пол был всегда залит холодными водами. Лишь на одной ступеньке было относительно сухо. Надзиратели раз в сутки приносили горбушку хлеба и кружку вонючей воды. Янек многих тюремщиков знал в лицо, пытался заговорить с каждым. Нестерпимо хотелось услышать человеческий голос. Однако надзиратели, словно сговорившись, молчали, торопились выйти из промозглой ямы. По их опасливым взглядам Янек догадывался, что дела его плохи, что-то очень важное произошло в его отсутствие, но что именно, никак не мог взять в толк.
Видимо, Указующий Перст зачислил его в группу особо опасных врагов трона. С ними строго-настрого запрещалось разговаривать. Каторжникам этой категории можно было без дополнительного приказа применять еще и одно наказание – кляп. Узнику силой затыкали рот кляпом – деревяшкой, обмотанной тряпкой, связывали руки. Кляп вынимали только на время еды.
Сидеть часами на корточках оказалось очень тяжко: затекали ноги, мешали цепи. Янек, правда, приноровился лежать на правом боку. Вот и на этот раз он отер рукавом мокрую гниль, прилег на бок. Глаза привыкли к вечной темноте, он даже стал различать смутные надписи на стене напротив оконца, сделанные, видимо, в разное время. Неизвестный узник писал: «Помираю, братцы! Замучен здешним зловредным воздухом. Перемят разными здешними способами во всех костях». Дальше острым предметом были нацарапаны на осклизлой стене дерзновенные строки: «Ах, Бог! На нас не кинешь взгляда. Ты занят небом, не землей. Тут муки ада…»
Янек, лихорадочно оглядываясь на дверь, затер грязью надписи: не приписали бы ему и эти чужие строки. Коварству сатрапов, как он лишний раз убедился, нет предела, может быть, нарочно перед его приводом сюда и нацарапали крамолу» чтобы окончательно замарать, довести его до удавки. Да, Указующий Перст не прощал ослушания.
Обычно надзиратели менялись через сутки. Лишь по этому признаку Янек догадывался, что прошла еще одна ночь, наступил следующий летний день. Лежа на гнилой соломе, отдающей смрадным запахом, Янек в который раз вспоминал свою жизнь. Но и это не облегчало душу. Наоборот, становилось горше горького.
Постепенно острое беспокойство начало сменяться вялым безразличием. Вскоре он почувствовал: пропадает аппетит. Поначалу испугался, потом даже возрадовался: истаю, как свеча, помру с голоду.
Однажды, чувствуя, что силы покидают его, Янек обратился к дежурному надзирателю:
– У меня есть немного денег, голубчик, ваше благородие! Понимаете, я больше не могу находится в этом аду. Возьмите деньги и пристрелите меня, как человека, при попытке к бегству. Прошу! Иначе я сейчас и, правда, кинусь на тебя. Только стреляй поточнее.
Надзиратель на какое-то мгновение задержался в дверях, странно взглянул на поляка и сказал: «Добром тебя прошу, парень, не буянь. Сиди и не рыпайся».
Оказалось, о нем не забыли. Однажды ему почудилось: кто-то осторожно спускался по ступеням к его узилищу. Видимо, на дворе стояла глухая ночь, а на ночь камеру не запирали, поэтому ожидать надзирателей не приходилось. Янеку показалось: сознание оставляет его, но собрался с силами, приложил ухо к двери и впрямь услышал, как некто тихо отпирал засов. Янек замер, прислонясь к мокрой стене. Дверь чуточку приоткрылась, свежий воздух хлынул в камеру. В проеме выросла крупная фигура человека.
– Кто тут? – Янек не узнал собственного голоса.
– Тихо! – прошептал незнакомец. – Где ты затаился, Яшка? – вытянув руки, шагнул в камеру. – Тьфу, как у акулы в брюхе, тьма-тьмущая.
Янек едва сдержал крик радости, узнав Бову. Звякнув цепью, шагнул навстречу. Они столкнулись в темноте и крепко обнялись.
– Бова! Дружище! Как проник сюда?
– Опосля разобъясню. Вкаська помог. – Бова потянул Янека к полу. – Сядь-ко, братан, бежим ноне с каторги. Слушай сюда: «ботало» прознали, что нас с тобой в «вечники» приписать решено, новый выездной суд едет и тогда…
– Что, бежать? Да отсюда одна дорога в ад.
– Исказнят нас с тобой. А дружки твои политические да и Олька со стойбища уговорили меня бежать. Доверились.
– Какие еще дружки?
– Бугайский да Феликс Игошин, деньжат дали. – Бова потянул на себя цепь, набычился, сломал «бубенчик». Принялся за вторую. – Доберемся до моих захованных «рыжиков». Гиляки во всем подмогут. А на югах да с «рыжиками» на любой иноземный пароход сядем.
– На все согласен, пусть меня лучше сожрут дикие звери, чем тут заживо гнить!
Бова, заслышав крик ночной птицы, подхватил Янека и потянул его к выходу. И вот уже вдали тускло засветились два оконца караульного помещения, а Янек и Бова спускаясь по солончаковой тропе к морю. И вдруг услышали четкий командный голос:
– Беспрекословно слушайте, что я скажу. Лещинский, завтра должен быть суд над вами, а там…вечная каторга или казнь. Идите за мной в трех шагах.
Темная фигура в офицерском плаще свернула с тропы в кусты. Наверное, не менее часа вся троица скатывалась к морю, все ближе и ближе угадывалось его солоноватое тяжкое дыхание. Неожиданно незнакомый благодетель остановился. Поднял руку, проговорил: «сейчас я исчезну. Утром, когда объявят тревогу, вы будете уже далеко... У кромки берега вас ждут. Обо мне не вспоминайте и не спрашивайте. Плывите не на запад, вас там быстро схватят, а неожиданно для преследователей плывите на юг, в сторону Японии. Туда ни одна душа не догадается за вами плыть
– И все-таки кто вы, добрый человек? – вновь спросил Янек
– В лодке с противовесом вас ждут продукты и вода, – вместо ответа проговорил незнакомец.
– Нехай меня сожрут акулы, ежели я откажусь! – прохрипел Бова и добавил: «Айда быстрей. Видишь, сигналят.
На берегу беглецов действительно ждали два гиляка. Янек узнал Егорку и Ваську. Старшинка держал в руке горсть светлячков, размахивал ими. Гиляки молча повели каторжан по обгрызанным прибоем камням. Янек едва переставлял ноги.
Вдруг Егорка остановился. Кто-то бежал к ним, ломая кусты. Словно крыло большой птицы, мелькнула впереди белая ткань, раздался надрывный крик:
–Я-нек! Мыр-гы! – Олька, не добежав двух шагов до поляка, поскользнулась, упала. Он бросился к ней, поднял с земли. Олька уткнулась заплаканным лицом в его плечо, что-то запричитала по-своему. Неслышно вынырнул из темноты Егорка, пытался оторвать ее от Янека.
– Я-нек! Послушай меня, однако, – задохнулась Олька, – теперь я всегда есть твой мамка. У нас будет маленький Мыргы!
– Сын! Ахнул Янек. – У нас будет сын?
– Однако богатырь будет, Мыргы! – сквозь слезы проговорила Олька, крепко прижимаясь к Янеку. И, заметив закованную руку, выкрикнула что-то судорожное. Егорка и Васька опрометью бросились к поляку, нащупали на запястье металлический браслет. В спешке Бова не успел, видимо, сбить его. Гиляки принялись гнуть браслет, мешая друг другу, орудуя костяными рукоятками ножей. Раскровянили Янеку руку. С помощью Бовы кое-как высвободили запястье.
– Я-нек! – тихо и грустно вымолвила шаманка. – Подала сверток тугой кожи. – Шибко береги. Там две птицы сидят рядышком. Мы с тобой. Красная птица и белая.
– Спасибо, милая! – Янек бережно спрятал сверток на груди, низко поклонился девушке, Егорке, Ваське, еще раз Ольке. – Родная Олюшка, поверь, сколько буду жить, столько помнить буду, к тебе всегда стремиться буду…
Гиляки силком увели в темноту плачущую шаманку, передали кому-то с рук на руки. Беглецы вошли в студеную воду и побрели за Егоркой, который, казалось, не чувствовал холода. Вскоре Бова и Янек разглядели за камнями шлюпку не совсем обычной формы. Бова первым догадался: по обоим бортам были принайтованы бревны-противовесы, которые не позволят лодке перевернуться в самый жестокий шторм. Похожие шлюпки он видывал у китайцев и маньчжур.
– Теперя, – Егорка взял беглецов за руки, –шибко-шибко море ходи, туман гулять вышел, солдат крепко-крепко спи. – Подтолкнул беглецов к шлюпке. – Помогай вам Хозяин Курн.
– Ну, прощевай, Егорушка! – Бова крепко пожал гиляку руку, а потом вдруг обнял его.
– Милые, славные пшиятели, – проговорил взволнованный Янек, – дай вам, Господь и Матка Бозка увидеть лучшие дни. И берегите Ольку. Я за ней постараюсь приехать хоть с края света.
Гиляки ловко уложили на корме крепко засоленную нерпичью тушу, связки сушеной юколы, привязали к сидению бочонок с водой, швырнули на днище облезлую медвежью шкуру. Янек успел спросить:
– Кого нам еще в молитвах благодарить? Что за офицер в плаще?
– Вонючий бурундук, однако, худой человек, – сплюнул старшинка, – тебе мало помогай. С гиляков за тебя много шкурок бери. Жадный больно. Доктор зовут его.
По знаку Егорки Васька оттолкнул шлюпку, забросил на корму конец веревки.
– Ну, Яшка, с Богом! – истово перекрестился Бова и приналег на весла. Янек тоже схватил самодельное весло и принялся ожесточенно грести. Вскоре море и суша слились воедино, легкая лодка уходила все дальше и дальше от Соколиного острова.
Весь остаток ночи Бова и Янек гребли до изнеможения. То и дело им чудились удары тревожного колокола, то выстрелы, но вокруг на удивление было тихо. Незаметно начал розоветь восток, из-за кромки воды показалось огромное светило – солнце свободы, без решеток, через которые узники столько лет смотрели на него. Солнце тронуло прохладными еще лучами мокрых с головы до ног беглецов. И тут, Бова и Янек, повинуясь, внезапно нахлынувшему чувству, взглянули друг на друга, бросили весла и крепко обнялись…
Конец первой части Продолжение следует