Я то и дело возвращаюсь туда, в детство. Убежать от него не удается. А очень бы хотелось. Но детство возвращается помимо моей воли, вопреки моему желанию.
Итак, еще несколько страниц детства.
ПОГЛОТИТЕЛЬ КНИГ
... В нашей семье книг не водилось. Разве что пара, другая учебников старшей сестры да несколько справочников по земледелию. Отец, правда, из года в год выписывал «Известия». Почему именно эту газету? Не знаю.
Да, скудна была пища для поддержания тела, а пищи же для утоления моих духовных потребностей, которые откуда-то взялись, – того меньше. Родителей это совсем не тяготило, старших сестер и братьев – тоже. И только со мной творилось нечто необъяснимое: я всё время хотел читать, испытывая настоящий и неутолимый голод, причем с той самой поры, как выучил алфавит. Самое доступное – брошюры по агрономии корифеев того времени Лысенко и Мальцева, лежавшие на верхней полке посудного шкафа. Их-то я и «проштудировал» в первую очередь. Не скажу, что я слишком много чего понял. Что касается Лысенко, то уяснил: следуя указаниям «Великого Товарища Сталина», он ведет неутомимую борьбу с теми «мелкобуржуазными последышами в науке», которые не понимают сути коллективного хозяйствования на земле, то есть тормозят развитию колхозного строя. Что касается Мальцева, то понял: он – великий труженик-земледелец, имеющий свои понятия по части возделывании сельскохозяйственных культур в зоне рискованного земледелия. Терентий Мальцев, кстати, всю свою жизнь проработал бригадиром полеводческой бригады одного из колхозов Курганской области, закончив земной путь в преклонном возрасте в звании «народного академика» Вот, собственно, и все. Впрочем, тогда мне было не важно.
Покончив таким образом со справочной литературой отца, принялся за учебник по литературе старшей сестры, которая шла на четыре класса впереди меня. И через месяц учебник старшей сестры я знал чуть ли не наизусть. А дальше что? Я «положил глаз» на то, что регулярно обновлялось, - на «Известия». И началась охота за этим «чтивом». Нет-нет, я не оговорился: это была настоящая охота, где была своя тактика и стратегия, свои хитрые уловки. Надо было не упустить момент, когда отец придет с работы, когда закончит читать газету. А тут-то и наступало моё время. Прозевал? Значит, не видать тебе газеты как своих ушей. Потому что отец имеет привычку тотчас же газетные страницы разорвать на правильные мелкие части, сложить в стопочку и спрятать. Потом эти квадратики пойдут на махорочные цигарки.
Идеальный вариант «охоты», когда отец приходит в стельку пьяный и ему совсем не до газеты. Тут-то уж я смел: сразу «подкатываюсь» к нему.
- Пап, - говорю я, - можно взять газету?
Он поднимает порядком отяжелевшую голову, помутневший взор устремляет на меня и долго-долго смотрит. Потом, с трудом справляясь с заплетающимся языком, выдавливает:
- З-з-з-ачем?
- Почитать, - солидно отвечаю я.
- М-м-мал еще.
Я, совсем наглея, настаиваю:
- Ну, пап, разреши? А?
Отец молчит. Он тяжело поднимается с лавки и пытается идти. Я же в третий раз прошу:
- Ну, пап?..
- Б-б-бери.
Выдавливает он и делает шаг от стола. Я же, в знак величайшей благодарности, подставляю ему своё хилое плечо, как точку опоры. С моей помощью он добирается до постели, падает и засыпает.
А я? Устроившись, у окна, где посветлее, начинаю жадно читать. Читаю всё: от передовицы на первой странице, где призывают трудящихся еще теснее сплотиться вокруг партии и лично товарища Сталина, до фельетона на четвертой странице, в котором «калёным пером» выжигают пережитки проклятого прошлого у отдельных граждан советской страны. И, конечно, предмет особого и самого пристального моего внимания – большой портрет Вождя, который, практически, присутствует в каждом номере (нынче в газетах на всех полосах не по одному портрету вождей, так сказать, переплюнули «вождя всех времен и народов»).
Хотя газету письмоносица приносит ежедневно, однако мне этого не хватает. «Голод» толкает на поиски еще чего-то. В школе есть два десятка зачитанных до дыр книжонок, но я их давно уже освоил. Забегаю в избу-читальню (было такое культпросветучреждение в деревнях, в которых отсутствовал клуб). Но там от книг остались лишь переплёты, которые деревенские мужики не в силах использовать на цигарки. Впрочем, нет: одна книга всё-таки целёхонька: это – «Краткий курс ВКП(б)». Книга новёхонька, так как, судя по всему, в неё никто не заглядывал. Кроме меня, конечно. Мужик, бывало, достанет с верхней полки книгу, стряхнет толстый слой пыли, повертит в руках, поцокает языком, покрутит недовольно головой да и вернет книгу на место: нет, мол, никак не годится на цигарки, поскольку бумага слишком толста, она не только плохо скручивается, но и постоянно цигарка тухнет. Вот, газета - другое дело. Вещь незаменимая для мужика. И только избач (так в деревне называли заведующего избой-читальней) отвернется на секунду, мужик хвать и «отщипнул» изрядный кусок от первой попавшейся на глаза газеты, которую так тщательно и аккуратно подшили в общую стопку. Так что подшивка выглядит плачевно. Нет, не «чтиво» это, нет!
Пошел в пятый класс. А школа-семилетка в соседнем селе, в пяти километрах от деревни. После уроков дорога к дому лежит мимо сельмага. Захожу. Вижу: в дальнем углу немного места, наряду с керосином, селедкой и водкой, отведено для книг, корешки которых, с золотым тиснением, привлекают мой глаз. Стою у прилавка, подолгу не отрывая глаз от заманчивых книг: такие новенькие, такие чистенькие. Сквозь дырявые карманы штанов – ветер свищет. Нет, не купить мне, никогда не купить!
Стою, значит, раз, потом еще и еще раз. Тетя Маруся, единственная в сельмаге продавщица, заприметила странного парнишку, постоянно глазеющего на полку с книгами. И как-то спрашивает:
- Книги, вижу, нравятся?
Я, преданно заглядывая в её глаза, киваю головой. Мои глаза делают своё дело. Тетя Маруся продолжает интересоваться:
- Читать любишь?
Я с придыханием и еле слышно отвечаю:
- Очень, - потом для пущей достоверности повторяю. – Очень-очень!
- Родители-то есть? – я киваю головой. – Мать? – я киваю головой. – Отец? – вновь утвердительный кивок головы. – Попроси, чтобы купили, - я отрицательно мотаю головой. – Почему?
- Не купят, - решительно говорю я.
- Обидно, - говорит продавщица и качает головой, а потом предлагает. – А ты в школьную библиотеку запишись. Там – бесплатно.
- Записался, - говорю я и с нескрываемой гордостью добавляю. – Все книги уже прочитал.
Женщина всплескивает руками и ахает.
- Не может быть!
- Честное пионерское!
- Положение твое, вижу, незавидное, - продавщица сочувственно смотрит на меня, а я по-прежнему по-собачьи преданно заглядываю в глаза, судя по всему, доброй женщины. – Что же мне с тобой делать?.. Не полагается... Ну, да ладно!
Она идет к висящему рукомойнику, тщательно моет руки (только-только отпускала селедку), насухо вытирает вафельным полотенцем. Я зорко слежу за каждым ее движением. Я пробую угадать: что это может означать? Я стою, выжидая и на что-то надеясь. На что? На чудо? Женщина, смотрю, подходит к книгам, приподнимается на цыпочки, достает одну из них, самую толстую и самую блестящую, протягивает в мою сторону.
- Почитай, - говорит она и тут же предупреждает. – Только осторожно: странички не мни и не пачкай. Кто же у меня купит, если запачкаешь?
- Мне?! – восклицаю я. – Вы... Можно?!
- Можно, но осторожно.
Это воспринимаю не как шутку, а как еще одно серьезное предупреждение. Я тру руки о штанины, тру с видимым усердием, хотя знаю, что руки у меня чистые. Я протягиваю тете Марусе трясущиеся от волнения ладони: смотрите, мол, какие чистые. Продавщица улыбается.
- Бери-бери, - говорит она и кладет мне на ладони книгу. Подношу ближе, смотрю на обложку: на ней корабли, клубы дыма, матросы в пламени, пенящиеся волны. Читаю: «Цусима».
- Спасибо, - с трудом выдыхаю я.
- Потом-потом, - женщина машет рукой. – Может, еще не понравится.
- Тетя Маруся! – восклицаю я. – Как не понравится? Про войну же... Герои... Победа...
- Откуда тебе знать-то?
- Знаю! – убежденно восклицаю я. – Наши всегда побеждают!
- Ну, если так...
Продавщица отходит, так как пришел покупатель и просит взвесить подсолнечного масла.
Я, забившись в уголок между прилавком и окном, глотаю страницы, забыв обо всем на свете. Но их много, очень много! Взглянув в окно, вижу, что на улице темнеет. Надо домой. Тяжело и обреченно вздохнув, закрываю книгу.
- Дома-то не потеряют? – спрашивает продавщица. Я оставляю вопрос без ответа: правду говорить стыдно, а лгать – не хочу. Она не настаивает. – Где живешь-то? – я называю деревню. Тетя Маруся делает круглые глаза и всплескивает руками. – Господи, как дойдешь-то?! Зря так долго-то... – я протягиваю книгу, расставаясь с ней неохотно и, кажется, навсегда. Продавщица возвращает книгу на свое прежнее место. – Много прочитал-то?
- Сто двадцать одну страницу, - гордясь собой, отвечаю я.
- Господи, ты хоть что-нибудь понял?
- Конечно, - говорю я. – Хотите, расскажу?
- Верю-верю... Ну, иди... С Богом... Завтра заходи.
Я не верю своим ушам.
- Что... можно?.. Завтра?..
Женщина улыбается.
- Надо же дочитать.
- Спасибо, тетя Маруся! Я зайду... Сразу после уроков зайду... Обязательно зайду!
У меня начинает першить в горле, а в уголках глаз, чувствую, предательскую влагу. Даже не попрощавшись, пулей вылетаю из сельмага. Все пять километров преодолеваю рысью. Бегу и замечаю, что стало совсем темно, что из-за косматых верхушек разлапистых елей, отбрасывающих на дорогу гигантские тени, вышел желтый диск Луны.
За пять или шесть посещений одолеваю этот исторический роман.
Тетя Маруся сказала:
- Прислали новую книгу, - она достала томик, еще пахнущий чем-то непривычным. Читаю на обложке: «Тимур и его команда». – Тебе надо прочитать, обязательно надо!
- А о чем?
- О добром, честном и необыкновенно скромном мальчишке, а также о его друзьях, - она внимательно посмотрела на меня и добавила. – Если я не ошибаюсь, ты на него немного похож.
- Что вы, тетя Маруся, - я, раскрасневшись, опустил глаза. – Я – обыкновенный.
- Если такие, как ты, обыкновенные, то чего же еще желать-то?
Прочитал, все также стоя у окна, этот роман и еще много-много других книг.
Приходит на ум расхожая фраза: книга – источник знаний. Да, это так. Но вопрос: почему, при прочих равных условиях, одни припадают к этому «источнику», ненасытно пьют и пьют, а другие – нет? Гены виноваты? Дурная наследственность? Но ведь у всех нас, пятерых детей, в семье была одна и та же «наследственность». Четверо не испытывали подобного «голодания», я – да. Почему? Странно, не правда ли?
Видимо, дело не только в генах, а еще в чем-то. Дело, наверное, в некой могущественной силе, благодаря которой я появился на свет именно таким. И этой силе угодно было, чтобы моя жизнь была устроена именно так. Хорошо или плохо – не в том вопрос. Жизнь устроена так, как устроена; устроена так, как надлежало мне прожить. И это, я считаю, фатальная неизбежность.
Перелистываю эту страницу и обращаюсь к другой.