ГЛАВА 2.
БОЛЬ ВО СПАСЕНИЕ.
…Танцы продолжались, а Стас, переодевшись, сбежал.
Сел в свою машину, стоящую невдалеке от туркомплекса в Костроме, и сидел в тишине и одиночестве, сходя с ума от чувств и мыслей.
«Мне не справиться. Не помог источник. Энни так похожа! На Светочку. На мою единственную любовь и судьбу. На Ромашку Хотьковскую. Всем! Даже неистовостью. Пока шотландка не разбужена – её спасение в этом. Проснётся – достанется всем! Бедные родители, – вспомнил о “королевской особе”. – Так и не понял, кто из девушек из “верхов английских”? Скромны в меру, никаких снобистских запросов и разговоров. Ошиблись Москве, особа уехала на другой маршрут? Вполне вероятно, – откинулся на подголовник, закрыл глаза. – Как хороша! Чудо настоящее: нежная кожа, пухлые губы, глаза-омуты и безупречное тело! Когда там, в источнике, подхватил, чуть не свихнулся – Светочка, копия! Даже такие же бёдра, – застонал. – Господи…»
Вдруг автомобиль качнулся, ворвался свежий воздух.
Не успел сообразить, как кто-то быстро распахнул дверцу и влетел в салон.
Открыв глаза, сел и… замер.
На переднем сиденье сидела Энни!
«Запыхалась, взмокла, как мышь. Бежала от своих?»
– Поехали быстрее! Ну?!
Завёл машину, поразившись и сразу не сообразив, что делает, словно оглох и ослеп на мгновенье.
Как приехал на берег Волги в бухточку тоже не помнил. Что-то помутилось в голове на несколько минут – только шум и свист и ни одной мысли: пустота и воздух.
Пришёл в себя от стонов Энни: водительское сиденье наполовину опущено, она сидит на его коленях. Сам полуобнажён, на ней осталось только нижнее бельё!
«Как я вовремя очнулся», – хмыкнул.
Почувствовал, как она руками ласкает «мальчика», расстегнув молнию его брюк, целуя безостановочно.
«Что же заставило прийти в себя?»
Осмотревшись, понял причину неудобства: как ни летела на крыльях дикого желания рыжая девочка, а европейская законопослушность, впитанная с молоком матери, сработала автоматически – сидели, прижатые к водительскому сиденью… ремнём безопасности!
От увиденной картины не только очнулся полностью, но и стал истерически хохотать, понимая, что не вовремя смех захлестнул, но и остановиться был просто не в силах! Пытаясь извиниться, выдавливал слова: «Ремень… Нет полиции… Бухта…»
Тем не менее, Энни немного остыла и замерла, то ли опомнившись, что ли растерявшись.
Отстегнув тугой ремень, ослабил и объятия, мягко отстранив от себя девушку, не справляясь с хохотом: «Защитная реакция, вероятно, такая, или нервное потрясение ржачем выливается? С ума сходишь, паря?» Пытался привести себя в чувство, ругался под нос. Отдышавшись, вытер слёзы, прижал задрожавшую и побледневшую Энн.
– Прости, милая. Этот ремень меня едва не убил! Так забавно смотрелся на твоей голой спинке…
Всё ещё вздрагивая в приступах смешливости, гладил девичью кожу, мягко и невесомо проводя пальцами, словно целуя.
– В нашей стране люди не так осторожны и не накидывают даже на опасных дорогах. А тут, в тихой бухточке, вне трассы, вне полиции и опасностей – ремень.
Улыбаясь, приник губами к шейке. «Боже, это чудо какое-то! Даже закрывать глаза не надо, как с Настей – Светик». Забывшись, стал сильнее поцеловать, прижимая тонкое тело, и только её слова нежности, произнесённые на английском, отрезвили немного. Понял с содроганием: «Нам не миновать друг друга! Но не здесь. Нет».
– Ты хочешь этого в машине? – спросил мягко, почти прошептал, погладив юное, смущённое, пунцовое лицо. – Других желаний нет?
– Есть, – потупив глаза, алея ушками, шептала. – Маленький домик, и только мы одни… Пусть в глухой деревне… Если нет иной возможности, согласна и на машину, – дрогнувший грустный голосок всё сказал.
– В машине? Вот так банально? Как где-нибудь в Америке, на заднем сиденье? – поднял двумя руками личико, посерьёзнел, приник с настоящим поцелуем, смотря прямо в глаза. – У нас будет настоящая брачная ночь, обещаю, Энни! Если немного согласишься подождать и сможешь всё сохранить в секрете даже от самой себя. Сумеешь не проговориться ни с лучшей подругой, ни во сне? Подумай минутку.
Накинул на них плед с заднего сиденья, укутав от сырости воды водохранилища, положил её голову к себе на плечо, прижавшись щекой к щеке. Что-то в этой нежной ласке было такое, что передёрнуло от нахлынувших чувств тело, скрутив в диком желании!
«Мой поступок может нам сломать жизни! И отступить уже не могу. Не сумею. Я хочу шотландку. Не отпущу…»
Сильнее прижался щекой к шелковистой девичьей коже. Руки увереннее обняли, вжали в своё, загоревшееся, заклокотавшее, рвущее мышцы от боли, затмевающей трезвомыслие.
«Пропал окончательно: влюбился. Её через неделю не станет, и ты просто повесишься от тоски. Вот и вся любовь. И жизнь. Эх, Белка моя… Кричал же тебе тогда, что стою на краю! Вот он и стал ещё ближе. Судьба».
Очнулся от её поцелуя и тихого шёпота в губы: «Согласна». Прижал с такой силой, что пискнула. Задохнулся от слёз: «Так и быть».
– So be it,* – прошептал, понимая, что просто так не расстанется с любимой сегодня.
Отклоняя сиденье, смотрел неотрывно в глаза, отчего задрожала в сладком предчувствии. Сорвал плед, сложив несколько раз, положил на руль, рывком снял с Энни лифчик и трусики-шортики и стал целовать лицо, спускаясь поцелуями всё ниже. Чем ниже проводилась дорожка, тем сильнее отклонял девочку на руль, а сам опускался на сиденье. Подхватив её бедра, положил ножки на свои плечи, не останавливаясь ни на миг.
Через несколько мгновений пляжик огласился страстным криком англичанки…
Лишь через час очнулись от сладкого дурмана, понимая, что в гостинице их, наверняка, уже кинулись.
Одевая заплаканную и счастливую Энн, продолжал целовать, шепча слова любви и просьб к дисциплине и осторожности, наставляя, что теперь ей предстоит стать по-настоящему взрослой и следить за лицом, глазами и руками – лишь так можно спасти ситуацию.
Пока ехал к комплексу, придумал убедительную версию для группы и начальства.
Проезжая мимо рыбаков, сообразил, что сказать: «Ловили рыбу!» Остановил машину, подошёл к мужикам и вскоре принёс связку рыбы, положил улов на плотный пакет, провёл пахучими влажными руками по одежде, ладошкам и носу девушки, на что она, возмущаясь, хохотала.
Только эта версия и сработала.
На следующий вечер вся группа кормила комаров на берегах Горьковского водохранилища.
Стас держался прохладно, как всегда, стараясь не смотреть в сторону заговорщицы, а сам то и дело пропадал куда-то, воспользовавшись тем, что начальство и Настя на группе.
Вечером двинулись дальше по маршруту в Плёс, оставив Кострому и сладкие воспоминания.
…Пройдя дневную программу в чудном городке Левитана, пошли по малому маршруту: по ближайшим городкам и деревням, где были ремёсла, мастерские, краеведческие музеи. Везде искали уникальных мастеров, выявляя жемчужины, покупая их изделия, фотографируя работы.
Часть группы так и не захотела покидать старинных улочек, пешком ходя по переулкам и холмам, на которых и покоился Плёс. Старые дома девочек вводили в такое восхищение, что их не смущала ни нищета, ни убогость жилищ, зачастую имеющие презентабельный вид только с парадной стороны.
Станислав, воспользовавшись, рассказал о «потёмкинских деревнях», чем не развеселил, а опечалил девчонок.
Не смеялись над его Родиной – искренне сочувствовали, полюбив несчастную и такую замечательную землю, где столько чудес и красот, но так бедно! Фотографируя наличники и ворота, старались не оскорбить нищих, но гордых жителей, покупали у них скромные продукты, съедая тут же, сидя на покосившихся лавочках возле кривых и скрипящих колодцев.
Возвращались в гостиницу тихие и молчаливые, заходя по пути в маленькие магазинчики валютной торговли для иностранцев, сразу замечая разительную разницу уровня и качества товара. Видя мягкую и грустную улыбку гида, не сдерживали слёз и… любви в глазах.
Стало трудно вести дальше маршрут, и его усилили начальством.
Когда в автобус сел Виктор Иванович с замом Аллой, стало понятно – что-то назревает серьёзное: то ли локаут, то ли буча.
Не дожидаясь ни первого, ни второго, Стасик решился на отчаянный поступок.
…Вечер был в разгаре – одной из девочек исполнилось восемнадцать! Пир на весь мир гудел в двух корпусах гостиницы! Расстарались и одногруппницы, и руководство, и простые гости-путешественники – именинница была обласкана, захвалена, завалена цветами и подарками.
Энни вышла подышать на свежий воздух, постоять под крышей задней веранды, вдыхала ночную прохладу с отчаянием – Стас с раннего вечера пропал куда-то!
Спустившись в сквер при гостинице, пройдя в темноту аллеи, вздрогнула от неожиданности, когда прямо перед ней из мрака выросла крупная фигура мужчины в тёмном спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном. Не успела вскрикнуть и броситься в гостиницу, как он поднял низко опущенную голову и приложил палец к губам: «Тссс!» Радостно выдохнула: «Стас!»
Быстро вытащив олимпийку из-за пазухи, накинул на обнажённые плечи девушки, застегнул молнию, натянул капюшон на высокую праздничную причёску, подоткнул подол длинного вечернего чёрного платья с блёстками за поясок и, крепко взяв за дрожащую руку, глубоко заглянув в испуганные девичьи глаза. Дождавшись согласного кивка, молча и быстро повёл вглубь сквера к боковым воротам.
Она часто дышала, понимая, что парень решился её похитить! Боялась за него и страстно желала того, что задумал. Неловко бежала на цыпочках – туфли на высоких шпильках! О них-то он и не подумал.
Поняв, почему так медленно бежит, снял с неё туфли, закинул в овраг и, подхватив на руки своё сокровище, ринулся к машине.
Через полчаса, на самой окраине Винного холма, возле отдельно стоящего бревенчатого домика, притормозила чёрная машина, не зажигавшая огней даже во время движения. Из неё вышел крупный мужчина в куртке с капюшоном, открыл ворота и загнал транспорт во двор, быстро их закрыв.
Дом был тёмен и не подавал никаких признаков жизни. Вокруг стояла абсолютная тишина глухого предместья, старого и полупустого, и только собаки кое-где перекликались редким скучающим лаем, переходящим в тоскливый короткий вой.
Ночь накрыла Волгу чёрным непроницаемым покрывалом. Воздух остывал, затягивая мощную реку к утру густым туманом. Вскоре в окрестностях повисла абсолютная тишина: всё уснуло.
Лишь в том домике не спали двое, решившись на отчаянный поступок и преступление: девушка – расстаться с девственностью с обожаемым парнем, в которого влюбилась практически сразу и уже не мыслила без него жизни после происшествия на источнике; и молодой мужчина, нарушивший трудовую дисциплину, совершивший настоящее преступление: похищение человека!
Стас не был ненормальным, всё произошло по обоюдному согласию, но понимал: имеет дело с несовершеннолетней иностранкой, неопытной девочкой. Знал, и всё же твёрдо вознамерился сделать любимую возлюбленной, хотя и предчувствовал остро и ясно: эта выходка не просто не проститься, а может стоить ему жизни, если не от руки «органов», то Афган убьёт – постараются отправить в самое пекло. Всё знал и сознавал, а поделать с собой ничего не мог – вспыхнувшая любовь была выше разума. Лишь обречённо выдохнул: «Вот теперь, Стас, ты точно пропал».
Занеся Энни на руках через порог комнаты, целовал со стоном, раздевая медленно, старался в этот раз не наделать тех ошибок, как тогда с Настёной. Сжал волю в кулак, контролируя действия и мысли: «Теперь невинная девочка сохранит о первой ночи любви самые лучшие воспоминания, которые останутся с нею на всю жизнь, хоть и без меня. Никогда не быть с ней рядом – никто не позволит: ни наша сторона, ни её. Ну и пусть. Тогда нам останутся эти ночи, их чистота и любовь, несколько дней счастья и обожания, тонкая нить жемчужных слёз наслаждения».
Раздев любимую, вспомнил о контрацептиве, но едва оглянулся на брюки, поняла и со слезами на глазах отрицательно покачала головой, прошептав: «Молю! Без него! Нет!», приникла гибким тонким телом так, что сделать это было невозможно. Продолжая качать головой, целовала и стонала, прижимаясь горячим сокровенным холмиком в «мальчику», затмив парню разум напрочь. Стас начал шептать слова нежности на русском, называл её Аннушкой, отчего заплакала в голос от счастья.
Занеся в спальню, продолжая держать на руках, сбросил с добротной двуспальной кровати, стоящей в алькове, стеганое покрывало на пол, медленно опустил Аню на прохладные простыни. Понимая, что близка к истерике, не медлил, но был осторожен и нежен, лаская и любя руками и губами, кожей и голосом, телом и гулким стуком неистового сердца, рыком, утробным стоном, низким и хриплым, который вибрировал от страсти и нетерпения, требовал, наконец, утоления дикой жажды, накалив воздух так, что он тонко звенел!
Так же зазвенел стон девушки в сокровенный момент. Затихнув на мгновенье, перерос в глубокие вздохи вместе с плачем. Энни получила главный подарок в жизни – самого чуткого жениха, который по сантиметру приучал к своему телу, большому и сильному, сдерживал её страстные нетерпеливые движения и выкрики: «Ну же! Не медли!»
Закрывал рот поцелуем, и опять маленькое движение, давая возможность ей внутри расслабиться и пропустить его ещё немного вглубь.
Аня кричала в голос, едва понимая: его размер несоизмерим с величиной её сокровенного – старается не причинить боли. Затихала, расслабляясь и вбирая любимого в себя, замирая и глубоко вдыхая, плача от радости и непонятного чувства, от которого хотелось плакать и смеяться, рвать и кусать зубами, любить до безумия, исходя истерическим криком! Когда низ живота упёрся и сильно прижался к его, поняла: Стас её окончательно. Прижавшись ещё сильней, осознала, что боль, чувство чужеродности, распирания медленно отступили, и незнакомая горячая волна стала понимать тело в воздух. Тонко застонав, всхлипнув, сдалась на радость любимому, который повёл её по вечной дороге любви: к небесам и звёздам, к порогу вечности, над которым никто и ничто не имело власти – только сама жизнь.
…Не принуждая и сдерживая нетерпение девочки после первого раза, Стасик укутал её в простыню со следами их счастья и чистоты, нежно обнял, качая головой на просьбы ещё раз повторить сказку. Целуя пухлые жаждущие губы, прикусывал и ласкал, вызывая дрожь, но из рук не выпускал, вновь и вновь удерживая её порыв просто сесть на него. Он Рыжика шотландского понимал прекрасно.
«Я прошёл эту школу со Светочкой и не позволю Анечке пойти её дорогой безумия в постели. Пусть познаёт понемногу, а не сходит сразу с ума от темперамента и безудержной сексуальности. Пока слабо разбирается, постепенностью и сдерживанием можно воспитать. Самому бы удержаться! Такое клокочет в теле, что готов живьём девочку разорвать, любя безостановочно день и ночь! – одёрнул себя, грубо рыкнув. – Не подросток уже! Двадцать один год минул. Держи мысли в узде – растерзаешь Анютку своим “мальчиком”. Еле справилась, малышка рыжая. Как сдержался? Сам себе поражаюсь! Видимо, тот стыд с Настей и удержал – не хотел стать скотом похотливым. И мне, и Нюсе нужна сказка позарез! – задохнулся от внезапной мысли. – Получается, по-настоящему, я только с Энни стал женихом! – поражённый мыслью, замер. – Да, так и есть. Светик, таки, досталась этому подонку-отчиму. Бедная моя девочка, несчастная и потерянная. А Настю я попросту изнасиловал, скотина! И толку-то, что теперь стыжусь? Дело сделано. Испортил девушке мечту. И жизнь, что уж душой кривить, – судорожно вздохнул. – Так и есть. Напортачил. Но судьба сжалилась, предоставив ещё один шанс. С Аннушкой смог осознанно к этому подойти, всё подготовить и справиться с эмоциями, что перехлёстывали разум и тело – оно просто кипело и кричало! А вот, поди ж ты – смог управлять им до конца, как ни подстёгивало, ни наказывало мышечными болями! Значит, стал настоящим взрослым мужчиной. С Энн. С рыжей шотландкой. Судьба. Она стонет и снова просит страсти и радости, шепчет слова любви и желания. И я люблю тебя, волшебница кельтская…»
Медленно разворачивая простыню, словно распаковывал драгоценный подарок, целовал каждую волосинку тела, обнажая сокровище, которое извивалось и кричало в нетерпении, прося «взять» её. «Беру…»
…Трое суток домик не подавал никаких признаков жизни и присутствия хозяев, не зажигал света, не топил печи, выдавая дымом гостей – Стас приготовил всё заранее: двухконфорную электрическую плиту и полные сумки продуктов и полуфабрикатов, забившие маленький холодильник хозяйки домика.
Он совершенно случайно нашёл эту старушку.
Покупая козье молоко для Энни, которая пристрастилась за путешествие к этому русскому напитку, разговорился ненароком с торговкой.
– Плохо выглядишь, бабушка, уж прости за правду, – мягко улыбнувшись, сел рядом на корточки, заглядывая в измученное сморщенное старческое лицо. – Дети есть? Далеко?
– Как им ня быть-то? Есть… Далече. Пораскидала служба, да дружба. Одна я, давно. Дажа пишуть редко… – прикрываясь сухонькой ручкой от палящего августовского солнца, покачивалась на скамеечке. – Приязжали-то три года назад, домик подрямонтировали увесь, ворота смянили с забором, да у комнатах усё освяжили, стены тканью обили. Говорять, дольше продёржиться, чем обои на дерявянных стенах… Красиво. Как барыня живу, пух пряду на прялке, печь русскую топлю. Газ тольки баллоннай, да кто ж яго мине будеть таскать-то на гору? Вот печь и выручаить. Да и привыкла я. А так-то, ничё. Здоровье вот чёй-то прижало… А у остальном – ня бяда!
– А дом далеко, соседи-то рядом? Помогают?
– Дом-то на самом холму, так уж когда-то деду захотелося – отдельно от усех жить. Так и торчить на бугре, а усе внязу у слободке. И вятра усе мои, и перво солнышко. Усех сверху вижу, и мяня видать, ежели голяком выйду! – засмеялась, озорно сверкнув глазами. – Шутю… Дяревья вкруг стяной – красиво, говорять. Любють рисовать и дом, и дорожку униз, в пойму-то, и особливо осенью пруться с картинами своимя.
– Подлечиться не хочешь, бабушка, – Стас мгновенно сложил план в голове, выдохнув: «Это судьба!» – В санаторий ваш, на той стороне Волги?
– Куды замахнулси! – закудахтала, смеясь. – В блатной-то? С моим нямытым рылом?..
– А ты его помой – возьмут! – обнял и поцеловал в щёку. – Даю тебе два дня – поедешь на весь курс лечения, на 21 день. Не спрашивай и верь. Документы только приготовь и медкарту. Через три часа приеду к тебе – поговорим. Диктуй адрес и как туда проехать.
Обалдевшая старушка просипела адрес и пояснила дорогу, собираясь спешно домой. Не спрашивала – другого такого подарка жизнь не преподнесёт!
Через три часа встречала необычного гостя в скромном обновлённом домике на круче над Волгой.
Спустя два дня, в новеньких вещах, сияя, входила в стеклянные двери ведомственного санатория.
…Домик на горе стал на время полной собственностью Стаса и его молодой жены. Хоть и временной. Не дурак, понимал всю серьёзность проступка и должностного преступления: сорвался с маршрута, бросив группу. Правда, не на произвол судьбы – Настя и начальник с замом оставались. Наверняка в ужасе уже метались по городу и району в их поисках. По графику – уехали дальше в Иваново и Палех.
Пока не рисковал и не выходил даже из дому, кроме как по нужде.
Им было чем заняться помимо прогулок – нагулялись до тошноты!
Теперь хотели только одного: любить, дышать друг другом, тихо разговаривать, лежа на мокрых от любви простынях, которые Стас менял каждый день, складывая в большую сумку в багажнике машины. Никаких вещей в чужом доме – вдруг придётся сорваться в неподходящий момент?
Следил за каждой мелочью и… за обезумевшей Анюткой.
Как ни удерживал её страсть и темперамент – не сдержал! Училась быстро, схватывала на лету и быстро перестала испытывать стыд – настоящая рыжая девчонка!
Усмехался безмолвно: «Светик, да и только! Теперь, Стас, держись и держи. Её руки и рот тоже.
На четвёртый день разбудила так, что “крышу” чуть не сорвало! Даже разум помутился, и показалось в ранних предрассветных лучах, что Рыжик вытворяет чудеса губами, и стал Энни её кличками звать. Хорошо, не по имени! Сообразила б – откусила бы. Как удержался?
На вопрос, что такое ромашка, пришлось осторожно выйти в утренний туман и нарвать букет мокрых, до слёз знакомо пахнущих цветов и подарить другой “Ромашке”. Когда вошёл в комнату, обалдел: Энн стояла полностью обнажённой в слабых лучах взошедшего солнца и, подняв голову, щекотала себе спинку огненной волной волос, тихо и счастливо смеясь! Дитя. От вида тонкой с осиной талией фигуры чуть не свихнулся! Подошёл на цыпочках, завёл руку с мокрым букетом вперёд перед её грудью, а сам начал срывать с себя одежду. Как подросток! Так и “взял” девочку стоя, наклонив, а она прижимала ромашки к лицу и страстно кричала. Мозги потекли у обоих! Кто из вас малолетка? Ты и есть.
Радостно от этого дикого чувства и больно. Боль причиняет безудержная безостановочная любовь – перестарались вы, молодожёны; и губы, истерзанные и искусанные в приступах безумия; и тела, требующие отдыха и банального полноценного сна; и души, в которых всё яснее созревает сознание, что за такое счастье придётся очень сильно кому-то заплакать, и рыдать много и долго.
Ох, Стасик… как бы слёзы не достались в лотерее твоей Анютке, а вот ты, скорее всего, расплатишься жизнью. Почему? Не догадываешься? Подумай чуть-чуть. Ничего не замечал за девочкой? Подсказать, сексуально озабоченный ты мой?.. Бабочка».
Резко отстранив плачущую от бурного пика любви девушку, уложил автоматически на кровать, завернул, как дитя, в большую простыню из голубого льна, тонкую и прохладную, а сам застыл душой, ужаснувшись до глубины души!
Едва сипя, сумел сформулировать вопрос дрожащей девочке:
– Энни, любимая, ответь честно, если любишь меня, а не просто хочешь, как мужчину, – повернул к ней белое, словно мёртвое лицо.
В ужасе вжалась в стену алькова, но кивнула на первое утверждение.
– Это ты та самая «королевская особа» в группе?.. Из высшего английского истеблишмента? Ответь искренне, любимая, прошу!
Побледнев, привстала, села ровно, слегка вскинула головку, прямо посмотрев Стасу в глаза.
Слова стали излишни. Жизнь остановилась, замерла и… запустила обратный отсчёт.
Медленно закрыл глаза, выдохнув: «Конец».
– We are condemned, Annie. We sentenced, Аннушка моя…**
Пока пыталась переварить странные слова, встал, быстро начал одеваться и приводить домик в первоначальный вид.
Протрезвев окончательно, действовал спокойно, методично.
Собирал вещи, укладывал в пакеты и сумки, выносил во двор, размещая в багажнике машины. Возвращался, останавливался на пороге, начиная с сеней, придирчиво окидывая глазами каждый сантиметр, отмечая непорядок, лишнюю для хозяйки вещь или пятно. Тут же брал тряпку и замывал, удалял следы пребывания, комната за комнатой. Последней была кухня.
«Позавтракаем, уберу. Конец пьяному угару: здравствуй, безжизненная действительность. Я скоро буду к тебе готов. И к той боли во искупление и во спасение моей любимой шотландки. Себе же ни у кого не попрошу снисхождения: заслужил по полной мере, высшей – растлитель принцессы, не меньше! Как не заметил сразу: поворот головы, осанка, величественные жесты, умение ладить со всеми слоями населения? Слепец. Но я ни о чём не жалею, Господи! Прости, меня, грешного. За то счастье, что Ты подарил мне, жизнь – адекватная мера. Прими же её в руце Твои и буде ко мне милосерд».
* – So be it. (англ.) – Значит, так тому и быть.
** – We are condemned, Annie. We sentenced… (англ.) – Мы обречены, Энни. Мы приговорены…
Август 2013 г. Продолжение следует.
http://www.proza.ru/2013/08/19/1524