Порой меня спрашивают читательницы:"А какие они, немки? Правда, что страшненькие?" Конечно, разные, есть и хорошенькие, но есть в них и более существенное отличие от женщин, населяющих необъятные просторы бывшего Союза. У нас разные корни.
Ниже привожу перевод отрывка из романа Ханса Фаллады "Тогда у нас дома"("Damals bei uns daheim"). Действие происходило давненько, но его отсвет в некоторых, даже довольно молоденьких особах проглядывает и сегодня.
У меня не было ни малейшей симпатии к тётке Амелии (нашей дальней родственнице, ровестнице моей бабушки) и у моей мамы, без сомнения, тоже, но это не освобождало нас от нанесения к ней визита.
Tante Amelie была старой девой — дочерью генерала. Стены её комнат украшали литографии военных в раскрашенных мундирах, в перемежку с картинами битв и саблями.
Тante Амелия сидела в кресле прямо, как-будто проглотила такую саблю. Она относилась к тому поколению, которое считало облакачивание к спинке стула презренной мягкостью.
На столе, как всегда, стояла вазочка с анисовым печеньем, которым мы с мамой обязаны были угощаться. (Подозреваю,что с тех пор я не переношу запах аниса.) Постоянно у меня было чувство, что печенье такое же древнее, как Tante Амелия.
Между тем моя мама допрашивалась. Тante Амелия спрашивала коротко, по-военному. Она хотела знать всё: сколько получал мой отец, каковы его шансы на повышение, получил ли он орден, если не получил, почему; сколько денег выдаёт маме на хозяйство, стирается ли бельё в доме или доверяется бесстыдным берлинским прачкам?
Маме было неловко от этих вопросов, но если она пыталась увильнуть от особенно бестактных, сразу же начиналось безжалостное преследование и, прижатая к стене, она была вынуждена сдаваться.
Выжав всё из мамы, Tante принималась за меня. Это протекало примерно так:
- Сколько тебе лет, Ханс?
- Одиннадцать...
- Я спрашиваю тебя, сколько тебе лет! Одиннадцать чего? Месяцев?
- Ох... Одиннадцать лет, конечно!
- Видишь, так нужно отвечать. Вот ты и научился кое-чему от своей старой тёти! ( И к моей маме:»Я очень удивляюсь, Луизе, что твой муж этого не замечает!»)
И опять ко мне:
- Сиди прямо, Ханс! Как дела в школе?
- Ох...
- Что ты под этим подразумеваешь?
"У него всё в порядке", — приходит на помощь моя мама.
- Спасибо, дорогая Луизе. Но мне бы хотелось, чтобы Ханс сам ответил. Немецкий юноша отвечает без страха, чётко и ясно.
- Сколько вас в классе, Ханс?
- Тридцать два.
- И какой ты по успеваемости?
- Двадцать третий.
- Значит, в отстающих! - заключает Tante с презрением.
- В моё время это значило «не в порядке», Луизе! На маму бросается острый взгляд, означающий, что та преднамеренно пыталась тётку обмануть. И опять ко мне:
- Кем ты хочешь стать, Ханс?
- Ох, я не знаю...
- Юноша в 11 лет должен это знать! И так, кем ты хочешь стать?
Так как я знаю, что мне не отвертеться, говорю первое попавшее:
- Трубочистом!
Тante закатывает глаза. «Трубочистом!»
«Луизе, каким образом мальчик пришёл к такой вульгарной идее? В моё время юноши хотели стать солдатами, или они поступали в университет! Я ещё не слышала, чтобы кто-нибудь из НАШЕЙ семьи захотел стать трубочистом! Это ужасно, Луизе!»
На маму бросается разочарованный взгляд. Мама смущена и в смущении обращается ко мне:
- Сиди спокойно, Ханс ! Не болтай ногами!
- Луизе!!- опять восклицает тётка, потом более спокойно, уже снисходительно:
- Это должно быть влияние большого города, развратного Вавилона, ты же была послушным ребёнком, Луизе.
- Настоящая дама то, что внизу — она указывает глазами на мои ноги,
не называет, Луизе. Самое лучше, если она об этом вообще ничего не знает, Луизе! Если же она всё же это вынуждена назвать, то говорит «пьедестал или хотя бы подпорка... Ханс, держи свои подпорки спокойно — вот это звучит образованно, Луизе!