Кн. 9. Реанимация. ч. 1. гл. 36-40

                Глава 36.
   
            Однако показал прекрасно и «Старэ място» - старый горд, который был восстановлен по рисункам одного усердного художника. Когда-то рисовал он много любимые места, потом война – Варшаву разбомбили. И счастье, что сохранились картины – по ним воссоздали центр города. И Королевский замок, в котором шли какие-то работы внутри. Поэтому осталось лишь полюбоваться им снаружи, о чём Калерия не жалела. Её больше интересовал замок, под названием «Вилянов», о котором сын её рассказал ещё в Москве, но перед Королевским замком они полюбовались на статую Зигизмунда Третьего, о царствии которого немного знал Юрий. Так немного, что стеснялся, когда говорил:
            - Мне стыдно не знать истории Польши. Был бы Алька, может, больше сказал, но сын мой болеет.
            - Что-то часто он у вас болеет, Юра. В Москве я списывала ему на возраст, но теперь он большой.
            - Алька болел в Москве, только когда из твоей группы его перевели в другую. У тебя не болел, ты детей берегла.
            - Ну да, я с ними гуляла на свежем воздухе, больше чем в старших группах, где детей не одевать, не раздевать – сами это делают.
            - А сами дети такие неумёхи, что горло не кутают в шарфы, руки в варежки не прячут, а на улице в лужи бегут, чего в твоей группе никогда не случалось.
            - Не расстраивай. Я сама страдала, если родители мне жаловались на болезни детей. Но назад выросших детей в ясельную группу не переведёшь обратно.
            - Однако я перевёл Альку в твою группу, когда на дачу поехали летом.
            - Не ты один это делал, - улыбнулась Калерия. – Насколько я помню, Анна вместе с тобой приходила за Альку просить.
            - С тобой ему было хорошо. Несмотря на то, что с тобой же и негритята поехали.
            - Да, в то лето, Алька был тихий, не ругался ни с кем, - улыбнулась Калерия. – Но хватит воспоминаний, мы, кажется, подходим к богине Нике – символу победы Варшавы.
            - И всё ты знаешь. Тебе даже говорить ничего не надо. Но ты не находишь, что эта рвущаяся к свободе женщина чуть напоминает тебя?
            - Господи, да ты сравниваешь меня уже с монументами? Вот хорошо, что Петя с Олегом обходят Нику вокруг и не слышат, о чём мы говорим.
            - Да обходят красавицу, как ты, с вечным порывом сделать для людей что-то хорошее.
            - Кто бы говорил, Юра! Тебя я так много обижала.
            - Чем? – Юрий, кажется, дышать перестал.
            - Тем, что не стала для тебя той женщиной, какую ты желал из меня сделать. Я все твои порывы перевела на платоническую любовь, которая мне нравится больше чем физическая с женатыми мужчинами.
            - А у тебя такое было после меня?
            - Каждого женатого мужчину, которому я нравлюсь, и который нравится мне, я держу на расстоянии, настолько большом, что даже в театры с ними не хожу, как с тобой.
            - А приглашают?
            - Представь себе – да. Понимают, что победить меня можно, пригласив на хороший спектакль. Но если я решительно отказываюсь…
            - Отказываешься, потому что их жёны – это не жёны дипломатов – они терпеть не будут, - не выдержал Юрий.
            - Вот уж зря ты наговариваешь на советских женщин. Те мужчины, которые влюблялись в меня, имели жён, больше их развращённых. Потому что выпивающая женщина и любящая не детей, а рестораны, тёплые компании – эта женщина достойна, чтоб ей изменяли.
            - И даже таким несчастным мужьям ты не хотела помочь?
            - А чего им помогать, если они терпят таких жён? Вот терпят, пусть и везут воз.
            - Жестоко, но справедливо, - Юрий надолго задумался, стоя рядом с Калерией. Видимо, он искал слова, чтобы продолжить разговор. - Да, ко мне ты не всегда была благожелательна. Но мне довольно было и то, что ты согласна была ездить со мной и детьми по Подмосковью, а также ходить в театры. Я думаю, получил больше, чем если бы ты согласилась на то, о чём я жаждал.
             - Да уж! Наверное, я так бы тебе не рассказывала много о Москве или  Подмосковье, если бы у меня в организме завёлся маленький росток, вроде ребёнка которого ты так от меня хотел.
            - Я просил, чтоб ты мне родила такого сына как Олег. Или дочь, но тоже характером на него похожую. Это тебя смущало?
            - Меня смущала неприличие твоё, Юра, по отношению ко мне. Ты не мог бы воспитывать этого ребёнка, а значит, не имел права даже намёки мне делать. Подозреваю, что во Франции и ещё других странах у тебя могли остаться дети – разве это хорошо?
            - А если я их хорошо оплачиваю?
            - Это не заменяет им отца. Даже если те женщины, которые рожали от тебя, потом нашли им отцов. И хватит об этом! Я приехала познакомиться с Варшавой и немного с Польшей, а не делать предположения, что было бы, если бы, во рту росли грибы – русский юмор!
            - Прости меня. Ты, действительно, поступила очень мудро. Ну, чем искупить мне вину, что завёл этот неудачный разговор?
            - Ты обещал показать Лазенки, где летом у вас собираются много народу, чтоб слушать музыку Шопена. Хотя сейчас зима и народу нет, но посмотреть на это место интересно.
            - А вот и дети. Осмотрели Нику со всех сторон? Хотите в Лазенки?
            - Ой, я не хочу. Не люблю Лазенки. Поеду домой, - сказал Петя. – Олег, ты со мной?
            - Что это ещё за капризы? – остановил сына Юрий. – Сказал бы, что ты замёрз. Смотри, тётя Реля в лёгком пальто и то не мёрзнет.
            - Отпусти его, Юра, - вмешалась Калерия. – И если Олег хочет, тоже пусть едет.
            - Олег, ты хочешь ехать домой?
            - Да, но сначала мне Петя покажет киоск, где продаются машинки в значках.
            - Я тебе куплю машинки в значках, но позже. А пока поехали в Лазенки. И, быть может, заберёмся на высотный дом, который Варшаве подарила Москва. Оттуда вся Варшава хорошо видна.
            - Ой-я! Посмотреть на Варшаву с высоты я не откажусь. Петя, ты тоже?
            - Я уже был там не в такой холод. А сейчас если полезу, то простужусь, как Алька.
            - Езжай домой, - строго сказал Юрий. – И скажи Клавдии, чтоб  накутала тебя в сто шуб и напоила горячим чаем. Не грогом, как ты мечтаешь, а чаем. Да возьми Олежку. Я вижу, он тоже немного замёрз.
            - Я не замёрз, дядя Юра, но с удовольствием поеду с Петей, чтоб мультфильмы посмотреть.
            - Молодая ветвь наша откололась, а мы поехали с тобой в Лазенки.
             В Лазенках Калерия представила лето и народ, который собирается возле знаменитого музыканта, фигура которого находилась от них невдалеке. Выполненная изумительно, в виде арфы, на которой играл Шопен и кроны дерева, склонённого покорно над ним. Или какой-то другой инструмент был в руках великого композитора, Реля не стала спрашивать Юрия. Какая разница если даже зимой она услышала прекрасную музыку в воздухе.
            На высотное здание они сходили вместе с Аликом и Кристиной – пропуск был выписан на пятерых. И за то, что увидела Варшаву сверху, она была благодарна Юрию. После обзорной экскурсии молодёжь отпросилась домой – действительно замёрзли. Олег тоже был согласен с Кристиной и Аликом. И его отпустили. Остались вдвоём.
            - Куда мы пойдём, чтоб согреться? Предлагаю в кафе, где нас угостят, горячим грогом.
            - Очень хорошо. Но сначала в костёл. Ты обещал меня сводить в ваш главный храм.
            - Возьмём такси и подъедем? Я вижу, ты очень замёрзла.
            - Хорошо, только за такси плачу я.
            - Я вижу, ты очень богатая. Как вам поменяли деньги. Я имею в виду рубли на злотые?
            - Давали пятнадцать злотых на один рубль.
            - Очень обманули. Когда Анна ездила в Москву, ей меняли двадцать злотых на один рубль.
            - Это что же получается? – возмутилась Калерия. – У меня срезали по пять злотых с рубля. Но и Анну тоже не очень обрадовали. Это и ей, при обмене, сильно срезали деньги?
            - Да, покупательную способность и тебе и ей урезали довольно много.
            - Вот так обманывать людей. Выжимать деньги неизвестно в пользу кого, чтоб они поменьше ездили. – «Да ещё, наверное, неправильными злотыми оплатили наши с Олегом обратные билеты – что-то я мало их получила. Кто-то руки нагрел здорово на нас».
            Калерия быстро сообразила, что бы они могли купить вместо двухнедельной поездки к друзьям – хороший фотоаппарат («Если бы они были в магазинах») и холодильник, которого тоже не найдёшь. Быстро успокоилась. Вещи – дело наживное. Пройдёт года два, и она сможет всё это приобрести, если станет работать больше в реанимации, где можно поднапрячься. А Польшу, может быть, видит в первый и последний раз. Потому что такие вояжи ей не по карману. Ещё раз вздохнула – за эти деньги могла бы с Олегом объехать весь Крым. Не за две недели – за месяц – посетили бы больше южных городов и везде бы радовались, если летом. Солнце – море – города.
            - «И хорошая погода», - подумала.
            - Уже жалеешь, что так обманули?
            - Не жалею, а обидно.
            - Я Анне говорил, чтоб не дёргала вас. Но ей, видно, хотелось, чтоб и тебя так сильно надули. Чтоб и ты пожалела денег.
            - Никогда не жалею. Мы уже после вашего отъезда из Москвы, столько ездили с Олегом по России, по Белоруссии, по Украине. Правда иногда от предприятий нас возили – это дешевле выходит. Но ездим каждый год, иногда два раза в год получается. – «Скажи ещё, что большую часть поездок оплачивал Домас, - подумала насмешливо. - И Польшу он нам оплатил. Так что нечего жалеть. Не твои это деньги».
            - Завидую вам. Мы по Польше столько не ездим.
            - Чего завидовать? Вы по Европе ездите. Разве что в Азии не были да в Америке.
            - Хорошо сказала. Но вот мы и у остановки автобуса. Поехали в сторону костёла.
            - Прекрасно. Я бы не за что не поехала на такси – так город не увидишь.
            - Сейчас войдём в автобус, и всё внимание пассажиров будет на тебя. Королева в длинной юбке, прекрасном пальто и шапочке в тон меху на пальто.
            - Да ты что, Юра! Ни разу не замечала, что на меня смотрят.
            - Зато я хорошо это вижу. Причём слышу шепот, что возможно француженка. Если ты не начнёшь говорить, то долго будут удивляться.
            - А если начну говорить, то будут удивляться, что русская так одета?
            - Будут удивляться, что русские бывают так изящны. К тому же ты говоришь так красиво, что кто знает русский язык, заслушиваются.
            - Ты захвалил меня. В Торунь поедем, скажешь не одевать мне юбку, не одену.
            - Тебе что в брюках хорошо, под это роскошное пальто, что в юбке – всё прекрасно. А вот и автобус. Если хочешь заметить, как на тебя смотрят, помолчи минутку, удивись.
            Калерия удивилась. До сей поры она, входя в Варшаве, в автобусы, не замечала, что на неё, действительно, обращают внимание. Войти в общественный транспорт, в длинной юбке, это надо её поддержать, как делали дамы в старину. И она училась делать это так, будто всю жизнь ходила в таких одеждах. А Олежка вскакивал впереди матери и подавал ей руку. При выходе же из автобуса сходил первым и подавал руку опять. Сделает ли это Юрий?
            - Не волнуйся, я смогу войти первым и подать руку прекрасной даме, как делает твой сын.
            - Ты читаешь мысли?
            - У любимой женщины – да. Прости меня, вот только сейчас подумал. Это действительно здорово, как говорит Олежка, платоническая любовь. Физическая любовь совсем не такая. Получив женщину, потом не знаешь, как сбежать от неё. А если женщины ещё начнут говорить, что беременные и требовать развестись с женой?
            - У католиков же не разводятся.
            - Да, у нас развод получить сложно, а у дипломатов совсем не возможно. Так что ты была права, не желая подарить мне ребёнка.
            - И не стыдно, Юра? Дитя от мадам, дитя от фрау и как на это смотрят их державы?
            - Да не так как в Союзе, где Зою Фёдорову посадили в тюрьму за связь с иностранцем, а потом и вовсе убили, когда она стремилась к своей дочери в США.
            - Ты знаешь про Зою Фёдорову? – удивилась Реля.
            - Знаю. Также о Высоцком, на спектакли с которым мы с тобой ходили. И в спектаклях он тебе не очень нравился, хотя другие люди были в восторге.
            - Ну, где он играет Хлопушу в «Пугачёве» - помнишь, цепи рвёт?
            - Это аллегория?
            - Да. Но Пушкин ещё – вольнолюбивый Пушкин писал о бунтах, особенно российских: - «Не дай Бог русский бунт – бессмысленный и беспощадный». Примерно так сказал наш великий поэт, и я с ним согласна. При восстании Пугачёва очень много было погублено невинных людей.
            - При любом восстании гибнут невинные люди. Но почему же сейчас простые люди так восхищаются этим бессмысленным бунтом?
            - Во-первых, не совсем простые люди ходят в театры, а театралы. И ходят не на данный спектакль, а на «актёра». Причём случись такое дело, что строй поменяется – вот как у вас – дело повернётся на буржуазный стиль жизни, все эти любители Высоцкого в этой роли вдруг станут «потомками» князей и графов.
            - Постой, ты тоже веришь, что социализм может перевернуться в капитализм? Вот хорошо, что автобуса нет, мы можем поговорить.
            - Может, если в социализме живут богато и сытно лишь небольшая кучка людей, а народ бедствует. Сейчас даже в Москве, которая была хорошо обеспечена продуктами, бывают с ними перебои, я уж не говорю о товарах необходимых в быту, в виде холодильников, стиральных машин.
            - Аня говорила, что у тебя нет холодильника. Это ужасно. Хочешь, я в Польше тебе найду богатого мужа, и ты будешь жить как королева – чего такая женщина достойна.
            - Бога ради, Юра, не предлагай мне этого! Ты же помнишь, что я очень люблю Москву и свою несчастную страну. И буду с ней до последних моих дней. Мне кажется, что я, сажая в Москве деревья – если ты помнишь детский сад, где и ты принимал участие в посадках – выхаживая больных людей, каким-то образом помогаю и стране выбраться из несчастий.
            - Да, такая женщина как ты и стране может помочь. Но жаль, что ты в Польшу не хочешь перебраться. Это было бы не сразу – не пугайся – ты бы познакомилась со своим мужем постепенно. Он бы тебе поездки в Польшу устраивал и показывал Польшу гораздо шире, чем это могу я за две недели.
            - Спасибо, Юра, не надо. А вот и наш автобус. Не забудь, что ты мне должен помочь войти. Правда, ваши автобусы настолько приспособлены для длинных юбок, что мне несложно и без руки туда входить.


                Глава 37.

             Главный Костёл Варшавы поразил Калерию еще снаружи. До сих пор она, бродя то с Юрием, то с Анной, то с Кристиной видела лютеранские церкви необычной архитектуры, костёлы, поражающие её ажурными, уходящими ввысь конусными башнями, но что главный Храм Варшавы загадает ей кроссворд не ожидала.
            - Эклектика, - сказал Юрий, - можешь не удивляться. Здесь многие стили смешались. Но пройдём внутрь. Или ты хочешь ещё побыть здесь?
            - Не знаю почему, но перед главным храмом Варшавы мне захотелось вспомнить всё, что я видела за эти дни в ней.
            - Мне неожиданно и приятно. Давай вспоминать. От истоков?
            - Да. Я что-то знаю от тебя, что-то от Анны. Но больше я узнала, когда мы ходили смотреть фильм о разрушенной Варшаве. По счастью, - до фильма ещё – нам посчастливилось с Олегом примкнуть к русской экскурсии.
            - Что ты узнала, чего не знаем мы с Анной?
            - Это история. Меня поразило, что Варшава, как и Москва, замечу, как и Киев строилась, вернее, начинала строиться с маленьких посёлков.
            - Москва и Киев тоже так строились? – удивился Юрий.
            - Варшава, Москва и Киев – будто родные брат с двумя сёстрами. Начинали с маленьких посёлков и где-то возле красивых берегов больших рек.
            - Возле больших рек – уже интересно. Но не обязательно, красивых берегов. Потом люди могли насадить деревья, сады.
            - Всё это верно, Юра. Но если ты будешь перебивать меня, то я всё, что хотела сказать, вмиг забуду. Вначале посёлки, из которых потом сложилась Варшава, расположились на правом берегу Вислы, верно?
            - Да, как раз там, где в неё впадают её «дети» - Буг и Нарева. Но два века миновало, и ожил левый берег – там тоже стали создавать селища.
            - Один к одному так было и в Киеве, что меня поразило.
            - А меня поражает, что ты так хорошо запомнила о развитии этих городов.
            - Дальше – уже на левом берегу стали возникать замки в тринадцатом веке, Юра. В частности так и возник ваш «старый город» с Королевским замком Зигмунда Третьего.
            - Э, нет, дорогая моя. Зигмунд Третий это тот король который перенёс столицу их Кракова в Варшаву, а памятник ему поставили позже, когда он умер.
            - Вот это я и хотела узнать от Вас, пан Юрек, когда мы стояли на Королевской площади.
            - Но я не гид и от радости, что вижу тебя, всё забыл.
            - А ещё вы не сказали, пан, про Краковское предместье – одной из старинных улиц Варшавы.
            - Да, это место, до войны называли «Елисейскими полями» и дорога от него вела в Краков. По этой дороге и ездили короли. Там  же расположены были дворцы магнатов Потоцких, Радзивиллов, Чарторыйских. Всех их ты знаешь?
            - О Станиславе Потоцком мы уже говорили, - напомнила Калерия.
            - Помню – этот коварный человек разорил Польшу, ради любовницы.
            - Радзивиллов я знаю по поэме Пушкина «Борис Годунов». Эти паны хотели разорить и наделали бед в России, когда посадили на трон своего ставленника Лжедмитрия.
- Я всё время думал, когда же ты мне на это укажешь? Но в Москве ты обходила эту тему стороной. Почему? Может, жалела меня? Не хотела в глаза тыкать, что и Польша обижала твою обожаемую Москву?
- Как не жалела, Юра, но от истории никуда не денешься. Но, кажется, есть чем тебя обрадовать. Единственный Чарторыйский, которого я знаю, дружил с нашим императором Александром Первым.
- Дружил ради того, чтоб Польшу сделать независимой, что тогда не удалось. Видимо Александр Первый хорошо запомнил походы поляков на его страну. Но забудем. Если ты тогда прошлась с экскурсией по улице, где стоит памятник Зигмунду, что находится на другой стороне улицы? Бронзовый Мицкевич! Угадала. Есть такой. А что в конце этой улицы? Не помнишь?
- Нет, мы не пошли дальше с экскурсией, - схитрила Реля. – Боялись потерять фильм.
- А в конце улицы самое главное – на высоком постаменте возвышается Коперник.
- Знаменитый астроном, который остановил солнце и раскрутил землю.
- А, так вы с Олежкой дошли и до этого памятника?
- Виноваты, но видели и его.
- А дальше вам не пришлось идти, где расположены посольства?
- Дальше нет. Мы помчались обратно на Королевскую площадь, чтоб увидеть, как фашисты издевались над жителями Варшавы и над самим городом.
- Вот. И завтра вам с Олежкой надо будет идти в «Русское посольство», чтоб отметиться там, как все прочие гости, кто приезжает в Варшаву.
- Да. Мне в Москве говорили, что в посольстве надо будет показаться.
- А заодно посмотрите там – может, найдётся и молодой человек, который покажет вам площадь «Трёх крестов». В центре площади находится памятник Святого Александра – он построен в честь Александра Первого, когда он посещал Варшаву. А теперь, пошли, наконец, в храм. Да, кстати, строил Королевский дворец, уже какой и мы видим Фридрих-Август Третий. Что скажешь о нём?
Калерия поняла, что Юрий спрашивает о короле, но стала отвечать о дворце:
- Королевский дворец был прекрасен: на стенах располагались висячие террасы. С них король и его приближённые любовались голубой Вислой и уходящими к горизонту лесами. Помнишь, Юра, в Москве я тоже показывала тебе дом Юсупова, в котором тоже были висячие сады Семирамиды, и юный Пушкин гулял там с няней по прекрасному парку?
- А ещё ты показывала красивейший фасад дома князя Щербакова, который сбежал от революции в Париж – так тот дом, с обратной стороны тоже мне напоминал дворец, о котором мы говорим. Тоже с одной стороны улица, а с другой можно на Москву-реку полюбоваться, рыбы в ней половить, а из окон дома можно видеть живописные деревни, мельницы. Но я тебя не о дворце Королевском спрашивал, а о короле Фридрихе-Августе Третьем.
- А о короле этом прекрасном, который графиню Коссель посадил в крепость, за её любовь к нему, мы поговорим в вашем польском Версале – замке «Вилянов».
- Ах ты какая! – как говорит с эстрады ваш знаменитый Геннадий Хазанов. Всё знаешь и молчишь. Хорошо, поговорим об Августе Третьем в «Вилянове».
- Договорились, Юра. А теперь в ваш костёл – посмотрим его внутри.
Костёл поразил Калерию внутри своим аскетическим оформлением, что приводило даже к мысли о торжественности его – чем скромнее иконы, чем меньше золота – тем Калерии больше нравились храмы. И она обошла главный польский храм с трепетом. Но в костёле справляли свадьбу. Вернее было венчание. Калерию поразило, что поп с невестой и женихом были внутри Алтаря, который находился далеко от всех остальных гостей. Настолько далеко, что слова попа, предназначенные лишь жениху и невесте, не долетали до ушей наблюдателей. Это поражало. Не как в русских церквях, где можно услышать и исповедующихся – хотя по всем законам исповедоваться верующий должен лишь попу, а никак не окружающим.
Ещё поразил Калерию парень в хорошей дублёнке и валенках, вдруг упавший на колени, в отдалении от остальной публики и молящейся неистово. Что он просил у Бога? Прощения, что уступил невесту другому – потерял её. Или напротив, умолял Бога дать счастья жениху или невесте, а лучше обоим вместе, потому что раньше терпели невзгоды?  Этого никто из городских верующих и гостей со свадьбы не знал – взирали, на молящегося, с удивлением.
После костёла ещё немного погуляли по Варшаве. И, совершенно усталые, зашли «погреться», как сказал Юрий в вечернее кафе, где сидело много народу – в основном молодые. Юрий помог Калерии, снять пальто, и сам разделся, отыскал столик, чуть ли не в конце зала. Но пока шли, Калерия ощущала на себе взгляды юных варшавян. Молодёжь была в основном в брюках – юноши и девушки. И её длинная юбка выглядела так, будто Реля сошла со старых картинок о прошлой жизни. Но ей уже нравилась её юбка, нравилось, что она заставила её ходить ровно, не кривясь, как современные девушки. Не только ходят с кривыми каблуками, но и сидят, изогнувшись, будто у них нет позвоночника.
- «Слава Богу, - подумала Калерия, - что здесь не курят. Было бы ужасно зайти отдохнуть и вдыхать после свежего воздуха дым».
Официантка подошла к ним сразу же. Калерия с удовольствием смотрела на польский, национальный костюм, в котором была девушка. Юрий, стараясь подчеркнуть, как он дорожит гостей, стал заказывать, на польском языке, грог. К удивлению Рели, учил девушку, как его готовить, как подать. Та выслушала его вежливо, но ответила дерзко:
- Прошу пана не учить, мы своё дело знаем. – И ушла, подняв высоко голову.
- Ты поняла? – спросил Релю, униженный пан.
- К сожалению, - не могла солгать гостья.
- Это она в пику, что ты такая красивая.
- Но я же не виновата, - пошутила Реля, склонившись к уху Юрия, - что в своё время инквизиция извела всех польских красавиц.
- Ты права. - Они тихонечко посмеялись. – К сожалению, нет красивых девушек сейчас.
- А Кристина – дочь твоя – мне понравилась девушка.
- Ты не заметила, что она очень красится? И ресницы наклеивает.
- Да что ты! – Калерия была потрясена. – То-то, я заметила, что она ко мне близко не приближается, чтоб не рассмотрела. Боже мой, зачем юные девушки красятся? У меня сестра такая – старшая. Ещё в голодные годы, после войны, где-то доставала краску для ресниц и румяна. Наверное, у мамы потихонечку брала, а, может, и с её согласия.
- Да зачем девушке краситься, если она похожа на тебя?
- Нет. Моя старшая сестра и я – противоположности по внешности. Она такая бесцветная, можно сказать. Или стала бесцветной, благодаря краскам.
- Да, краски уничтожают девичью красоту – это я и Кристине говорю. Скажи, какой ты была в тринадцать лет? Или в четырнадцать, потому что у моей дочери скоро день рождения.
- Господи, так давай купим ей подарок. Я поздравлю её.
- Не спеши. Это случиться в марте месяце. Но я не о дне рождения у тебя спросил.
- Какой я была в возрасте Кристины? Дай Бог памяти. Впрочем, есть что вспомнить. Наша семья только вернулась с Дальнего Востока. Я тебе рассказывала немного о нём, да?
- Рассказывала, что ты как козочка бегала там по сопкам и неслась в центр города, чтобы купить для всей семьи хлеб. Выстаивала длинные очереди – по несколько часов – зато семья вся ела суп с хлебом. Но вот что меня заинтересовало, когда я узнал, что есть старшая сестра – она бегала по сопкам? Доставала хлеб или ещё что-то для семьи? Или она была в это время с младшими сёстрами?  Или дома готовила? Убиралась?
- Наверное, что-то делала, но я возвращалась усталая, а Вера уже красится на вечер, чтоб к парням пойти. И ресницы наклеивала – где только доставала их?
- И как выглядела, когда их снимала?
- Мне некогда было присматриваться, потому что, вернувшись из центра Находки, мне приходилось и дома убираться иногда, и кушать готовить.
- Короче, ты бывала в закрутке, как Золушка?
- Да и когда мы вернулись в Украину, ко мне это имя и прилипло.
- И ещё мою девочку, которой некогда было краситься, звали Дикаркой. Не значит ли это, что ты с парнями не водилась, когда тебе было тринадцать лет, как Кристине?
Тут официантка принесла грог и Калерия обрадовалась, что не надо отвечать. Щёки её вспыхнули не то от горячего грога, не то от воспоминаний. Припомнила и то, что совсем недавно – всего шесть лет назад о годах её юности вспоминала с соседкой Валентиной – милой подругой, которая подвинула Релю на такие глубокие воспоминания, что и стихи припомнились юношеские.
- Так как, - Юрий отодвинул свою чашку, - вспомнила себя в юности?
- Вспомнила, тем более и соседку свою припомнила, которая как-то разворошила мою память, как раз в этом вопросе. В тринадцать лет у меня первая любовь была к человеку старше меня на восемь лет. Он как раз оканчивал педагогический институт – был очень красив – а стало быть, и девушек имел уже достаточно.
- В институтах не только девушки, а уже заядлые женщины попадаются – как вцепятся, - вспомнил Юрий что-то своё, видимо связанное с Аней. Жена Юрия рассказывала, что они поженились в конце их учёбы. – Ну, и кто вцепился в твоего учителя?
Калерии хотелось ответить прямо: - «Смерть», но потом решила не пугать друга.
- Вцепиться хотела моя старшая сестра – со всеми своими накладными ресницами, но Павел выбрал трудящуюся девчонку, которую увидел первый раз, несущую воду на коромысле.
- Это как Аксинья в «Тихом Доне»? Помнишь, мы с тобой такой фильм смотрели?
- О! Аксинья была уже сложившейся женщиной. А тут тростинка, вечно не доедавшая, не досыпавшая несёт эти вёдра, а они колышутся и поливают её водой.
- Это летом было или зимой? – сделал глаза испуганными Юрий.
- Летом, - от воспоминаний Калерии стало тепло. – «Или от грога?» - И так будущий учитель влюбился в тростинку, что пожелал её учить после школы, догадался, что мать делать этого не будет.
- Твоя мать не хотела тебя учить? Но как же твой учитель? Куда он делся?
- Он погиб, ещё не защитив диплом.
- Авария?
- Авария в виде двух уголовников, выпущенных Берией, после смерти Сталина.
- Да, я слышал – много людей от рук уголовников погибло. Прости меня, что завёл этот  разговор. Тебе заказать ещё грогу или что-то покушать хочешь?
- При таких воспоминаниях и кушать? Нет, Юра, позови официантку, и пойдём домой.
- Дорогая моя Дикарка, после таких воспоминаний я обязан показать тебе «Вилянов», - Юрий подозвал официантку и расплатился. – Скажите, как зовут вашу старшую, я ей завтра позвоню по телефону, - сказал по-польски девушке так, что Реля едва разобрала слова.
- Если хотите, чтоб студентку выгнали с работы, то, пожалуйста. Её зовут Ванда, а телефон вы знаете. Не первый раз сюда заходите с паненкой.
- Вам надо обслуживать клиентов, а не наблюдать, кто, с кем приходит сюда.
Когда вышли, Калерия попросила Юрия: - Пожалуйста, не надо наказывать эту девушку.
- Ты поняла все её слова? И жалеешь её? А ведь это она грубила, потому что когда-то я чуть пошутил с нею.
- Так вот не надо, Юра, на всех бросать свои красноречивые взгляды, тогда женщины не будут на тебя в обиде.
- Тебе что бросай, что не бросай, ты всё равно не реагируешь, - пошутил он.
- Не реагирую? А кто с тобой по Москве гулял, кто ездил по Подмосковью?
- И в театры ходил и по монастырям возил?
- Ну, уж и монастырям. И всего в одном были и то открытом для всех.
- Это Троице – Лавра в Загорске. А если ты была с Олегом в Киеве, то видела ещё одну очень интересную Лавру.
Киево–Печерскую Лавру. А как же! Ходили там почти целый день, как и в Загорске. Невозможно оторваться. Только и потянул на себя Днепр, потому что летом были в Киеве.
- Завидую, что меня там  не было.
- Юра, никогда ничему не завидуй. Даже белой завистью.
Когда вернулись домой, Анна обрадовала Калерию:
- Достала билеты нам на прекрасную оперу «Пан Твардовский».
- Кто пойдёт? – быстро спросил Юрий.
- Я, Реля и Олежка. Дай и мне пообщаться с нашими гостями.
- Это, пожалуйста. Но мне ты тоже обещала театр с Релей.
- Пойдёте в Польский театр, если Реля не против. Будешь смотреть польскую пьесу?
- Если ты взяла билеты, то пойду.
- А ещё мне досталось два билета на постановку «Ада» Данте. Это такой спектакль, что на него все приезжие из России, из Чехии рвутся, как у вас на Майю Плисецкую.
- Значит, - подытожила Калерии я, - мы завтра с Олегом идём в Русское Посольство, чтоб отметиться – не затерялись мы в Польше. Затем гуляем по Варшаве, а вечером идём в оперу. 

               
                Глава 38.

            Казалось бы, Реля уже знала маршрут до Русского Посольства, но, гуляя по знакомым, как ей казалось улицам, они заблудились.
Олег сказал матери: - Не бойся, я тебя выведу, ты не спрашивай дорогу – я по карте найду.
Но пока он искал по карте, Калерия обратилась по-русски к шумной группе молодёжи.
- Скажите, пожалуйста, как пройти до Русского Посольства.
Молодые обрадовались русской речи:
- Ой, а мы как раз изучаем русский язык. Как пройти к Русскому Посольству. Пойдёте прямо, - девушка взмахнула рукой. – Подниметесь вот на ту эстакаду, или как это по-русски?
- Так и будет – эстакада. Дальше?
- Пойдете по ней, - вмешался парень постарше девушки, - и пойдёте направо. А там  издалека увидите дом с самоварами.
- Вы хорошо нам  указали. Спасибо, - Калерия улыбнулась всем молодым полякам, а Олег даже рукой им помахал и они пошли на эстакаду – интереснейшую развязку, как оказалось.
И они были, можно сказать уже наверху её, как услышали крик:
- Подождите, прошу пани. Я вас сам проведу к Русскому Посольству. – Подбежал парень, который показывал дорогу. – Мне хочется, вы простите, что догнал, говорить с вами на русском языке. Практика.
- Если вам  не жалко своего времени, то пошли, - Калерия улыбнулась и подморгнула сыну, показывая бровями, чтоб он достал значок с Кремлём, и подарил парню за помощь.
Они шли и весело говорили. Калерии было приятно, что есть такие молодые поляки, любящие Россию. Когда дошли до Посольства и стали прощаться, Олег достал значок и дал его парню. Тот и обрадовался и смутился:
- Спасибо. Но я вовсе не за значок пошёл с вами. Но значок мне нравится. И вот вам другой в замену. – Он достал значок с сидящим Коперником и подарил москвичу.
- А где это он так сидит? – заинтересовался Олег. – Потому что мы с мамой видели лишь стоящего.
- Так это твоя мама? А я думал старшая сестра.
- Ничего удивительного – в Москве маму тоже часто принимают за мою сестру.
- Но такая молодая и мама, - всё ещё не верил варшавянин. – А я уже хотел влюбиться в такую красивую пани.
- Не надо в меня влюбляться, - остановила парня Калерия и улыбнулась. – Вы гуляли с более молодыми, и более красивыми паненками.
- Но это вы не рассмотрели их внимательно.
- До свидания, молодой человек.
- Так я подожду вас здесь?
- Зачем?
- Но вы сказали – «До свидания».
- У нас, когда говорят так, то прощаются. Пошли, сын, - Калерия подхватила своего рослого сына под руку, и, улыбаясь, повела, его вдоль забора с красивыми самоварами.
- Может, здесь нас и чаем напоят, - предположил шутливо Олег.
- Напоят и баранок в дорогу дадут, - поддержала шутку Реля.
Не напоили и баранок не дали, лишь сказали: - Зря пришли. У нас  уже давно не отмечаются. А беседу, как должны вести себя за границей гости, вы прошли дома.
Калерия чуть не сказала: - «Инструктажа не было», но вовремя прикусила язык. Не хватало ещё, чтоб и здесь её учили. Хватит, что Анна ей сказала чуть не в первый день: - «Ты не привезла рублей, чтоб обменять их на злотые? А то нам может за это влететь, если поймают».
На что Калерия ответила: - Я послушная своему государству. Как поменяли, я не спорила, а везти контрабанду мне даже в голову не приходило.
- Да я к чему спросила. Я бы сама поменяла тебе рубли, по хорошему курсу.
- Вот не знала. Но у меня и не осталось денег после обмена. А сколько требовали, так я и отнесла в ОВИР. Так что, извини, Аня, ничем не могу тебе помочь.
Потом весь день Олег и Реля гуляли по Варшаве, уже находя знакомые улицы, памятники, рассуждая, как жили эти люди в былые времена. Так нагулялись, что вечером с удовольствием пошли в театр на балет, чтоб посидеть в удобных креслах. Калерия думала, что будет скучать, как скучала в Москве, на детских балетах, куда ходила с Олегом, а он с классом. Там сын шептался с одноклассниками, а мать отчаянно скучала. Калерия любила читать девочкой об  этих балетах и представляла себе как меняется зима – весна – лето – осень на сцене. Но когда пришла на настоящий балет взрослой, поняла, что такие долгие смены времён года совсем ей не по душе. Ей, стремительной по натуре и рождённой в городе Торопце, видимо торопыгой, не терпелось видеть длинный танец, хотелось, чтоб он скорее закончился.
К удивлению Рели польский балет оказался не таким затянутым. Не было томительных танцев весны – лета – осени - зимы, а был конкретный сюжет. Вот пан Твардовский вылезает из-под большого одеяла, и намеревается сбежать из семьи. За ним вылезает с растрёпанными волосами жена и тоже стремится за ним, с желанием задержать. Но когда они оба исчезают, то из-под того же безразмерного одеяла появляются дети, один меньше другого. Строятся по росту и решают искать блудных родителей. Дальше Реля догадалась, что сюжет будет почти по Гёте. Пана Твардовского увлекает Мефистофель, не то Фауст и начинается погоня жены за мужем, а детей за родителями. Меняются города, страны, обычаи Востока – Запада – всё интересно. Это был жанровый спектакль, примерно такой же Калерия смотрела девушкой, в Одессе. Тот балет назывался «Эсмеральда» и тоже был знаком ей по книжке Золя «Собор Парижской Богоматери».
Олегу тоже понравился спектакль: - Всего полтора часа на сцене плясали, а так много сказано. Это, например не как в «Золушке» или в «Лебедином озере» танцуют часа три-четыре, и замнут основную сказку так, что не хочется смотреть до конца. Я помню, как ты сбегала.
- Сбегала. У меня даже сердце болеть начинало от длительности – в тоску впадало. Но есть люди, смотрят до конца и ходят в балеты эти по нескольку раз.
- Не верь. Это один чудак выступал по радио, и говорит, что был в Москве и только и делал, что ходил в балет. Что в Москве больше смотреть нечего?
- Да люди сами себя обкрадывают, даже если смотрят не балет, а спектакли интересные по нескольку раз. Ведь спектаклей много и чем больше смотришь, тем больше насыщается твоя душа, потому что переживаешь за много жизней, а не за одну несколько раз.
- А мне кажется, что переживать можно только один раз. Потом если люди смотрят, то тупо, совсем не переживают.
Аня слушала их и удивлялась: - Вы так обсуждаете каждый спектакль или фильм?
- А что? – вопросом на вопрос ответил Олег. – Нельзя?
- Да нет, можно, и даже нужно. Но вот дети мои так не вникают в то, что посмотрели.
Калерия с жалостью взглянула на полячку: - «Наверное, не приучены, мама?»
- Но мы всё время обговаривает увиденное. – В тон мыслям матери, ответил Олег. – Так интересней. Мы и книги читаем вместе иногда, когда мама не очень устала.
- У нас не так. У нас каждый сам по себе. Мне иногда думается, что и дети не мои, хотя твёрдо помню, что я их рожала, - пошутила Анна.
- «Как жаль, как жаль, - вспомнила Реля слова Юрия, когда трёхлетний Алик лежал с высокой температурой, - что мама наша не обратила на это внимания. У ребёнка температура, она это отметила это, дала совет, как лечить, и укатила с экскурсией во Львов».
- Наверное, я мало внимания уделяла детям, - догадалась Анна, - что они не так доверчивы со мной, как Олег с тобой. Но мне думалось, чулки-носки без дыр, выстираны и то хорошо. Покормить может и служанка. Из детского сада, а теперь из школы заберёт Юрка. Он и теперь забирает Альку из школы, и то не уследил.  Алька выбежал на дорогу и попал под машину.
- Ты мне рассказывала это, Аня. Печально то, что он лежал пять дней без сознания, и ему не сделали операцию.
- Врачи сказали не надо операции, но вот он растёт так мощно, что позвоночник не успевает за мышцами. Вот скажи мне как медик, Реля, хорошо это или плохо?
- Я не врач, Аня, а всего лишь медсестра. И в нейрохирургическом институте – в реанимации – работаю всего ничего, чтоб разобраться в этом. Но вот мы подходим к дому. Спасибо за хороший спектакль, Аня. Он нам доставил истинное удовольствие.
- Ещё Юрка завтра вас свозит на музыку в греческую церковь. Там хор греческих мальчиков поёт так прекрасно, что забываешь обо всех невзгодах.
Хор мальчиков - прекрасно. Такие мелодии Калерия уже слышала в Троицо Сергиевой Лавре. Кстати сказать, вместе с Юрием. О чём и он вспомнил, везя их с Олегом и Алькой в храм.
- Помнишь, Реля, мы уже слушали церковное пение в твоей любимой Лавре, в Загорске?
- Да, это было потрясающе. Ещё я забрела как-то на Ордынке в церковь «Всех скорбящих в радости». Вот такое название. Но и там пел церковный хор буквально завораживающе. Знаешь, мелодия как бы поднимается кверху, а потом падает на людей миллионами детских голосов.
- Вот и здесь так. Кроме того акустика замечательная.
Калерия детское пение слушала с упоением. Только замечала краешком глаз, что Олег и Алик то зайдут с одной стороны, то с другой, значительно переглядываясь.
- «Ищут, откуда лучше слушать», - догадалась Калерия.
Вечером обнаружила, что в деньгах, которые оставляла дома на покупки в Варшаве, не хватает денег. Кто взял? В их комнату могли войти кому угодно. Прислуга здесь пылесосит – могла заплатить себе за труд. Петя, Алик, Кристина могли подумать, что деньги родителей и взять, сколько надо. Наконец, Анна могла взять за билеты в театры. Правда она на вопрос Рели, отвечала, что платить ничего не надо – но могла передумать.  Наконец могла Реля сама потерять эти деньги, когда носила с собой. Но ведь вернувшись, она сразу пересчитывала и сумму помнила. Короче деньги исчезли и всё. И видимо, чтоб не очень печалилась, ей идти ещё с Петей в какой-то новый модный театр. Идти в старых сапогах – польских – которые протёрлись на подошвах. Реля, вернувшись с райских пений, стала разуваться и ахнула – новые сапоги протёрлись на чистеньких, плиткою выложенных улицах польской столицы: - «Видно так понравилось им ходить по родной земле, что предпочли, чтоб я купила другие и оставила эти здесь», - подумала Калерия и пошла, считать деньги, хватил ли на новые? Не хватит. Даже если отдать юбилейные монеты, которые дала им Анна – «Олежке, чтоб помнил Польшу».
Так и пошла Калерия в сапогах, с протёртыми подошвами в новый, расхваленный театр, чтоб посмотреть «Божественную комедию» Данте. И забыла о деньгах. Ещё в фойе, при  входе, её поразила скульптура Цербера и ещё какого-то персонажа из комедии. Ну, настолько хорошо сделаны – даже кожа под человеческую выделена, только цвета серой сажи. Калерия склонилась над голой ногой, и ей захотелось потрогать ноготь – из какого материала? Но вдруг подняла глаза и увидела, что скульптура мигнула. Ошеломлённая, она вгляделась внимательней: - «Боже мой! Зрачок с прожилками. И мышцы человеческие, как это я не заметила. Живой человек? Ну конечно! Чертячий парик надели с рожками, намазали голое тело чем-то серым и набедренную повязку с хвостиком». Потрясённая, она издалека оглядела и вторую фигуру. И там человек. Он на Релю с большим интересом посматривал. Разумеется, полячки не так интересны – все в брюках, бегут курить в туалет. А тут такая дама из прошлого – в длинной юбке, пальто приталенное, не мини, а миди, с белым воротником и белой опушкой, внизу расклешённое. Тоже моргает тот чёрт, рожи кривит, чтоб подошла. Смутить думает? Полячки, увидев, визжат и бегут в зал или покурить. А Калерия выдержала паузу – чертям её не смутить. Правда, Пётр не стал её ждать, один пошёл на место своё.
Зал тоже ребусы преподносит. Со сцены, прямо между зрительскими рядами, лестница поднимается прямо на вышку, которая скорей напоминает эшафот, где головы рубят несчастным. На эшафоте люди копошатся в капюшонах, будто палачи. На сцене застыли какие-то фигуры – кто сидит в позе лотоса, кто стоит тоже нелепо, а кто и вовсе лежит, раскинувшись живописно. И не поймёшь, люди это или манекены. Пока Калерия огибала маленький зал и высчитывала, где сидит Пётр. Наверное, где-то возле эшафота – она заметила, на стенах вроде тряпичные куклы висели. Раскинулись эти куклы, не руки, не ноги у них не сгибаются. Для чего повешены? Спросить не у кого. Петра Анна с ней послала – так с ним не поговоришь. Вот Реля пробирается между рядами – к счастью пустыми – народ или рассматривает тряпичных кукол, расхаживая по залу, или в фойе ещё задержался, поэтому гостья, заметив, где сидит Петя, прямо идёт к своему месту. И только подошла к Петру и готова была сесть на своё место, как нога в худом сапоге зацепилась за что-то. Калерия думала, что ковёр на этом месте скатался, и наклонилась посмотреть.
- Господи, помилуй, деньги, - проговорила тихо, поднимая свернутые в рулончик злотые, и обратила глаза на Петра. – Ты потерял?
- Нет, - буркнул он в ответ. – У меня нет денег. Только на проезд.
- Ух, - Калерия огляделась вокруг. Кроме Петра по их ряду ещё никто не шёл. Сзади ряд тоже был полупустым. По крайней мере, людей сзади и спереди ещё не было. Это мог потерять только Петр или кто-то кто раньше был на спектакле.
- Не знаешь, куда тут сдавать найденные деньги?
- Не глупи, - прохрипел подросток. – Если тебе не надо, отдай мне. Но отдавать это так не делают. Возьмут твои деньги и купят себе что-нибудь.
Это «твои деньги», ошеломило Релю: - «Значит, это он взял наши деньги и теперь подкинул – совесть заела. Или с матерью поделился, а Анна велела ему отдать в театре. Но Пётр решил подкинуть на ковёр. Что ж, и за это спасибо. Прямо гора с плеч – сапоги могу купить».
И вдруг, когда она решила эту проблему, зрители, услышав второй звонок, не пошли, а побежали занимать свои места. Создалась небольшая толчея и в одно мгновение все страдавшие без людей кресла, были заняты. Калерия посматривала на варшавян с интересом, но, не выдавая себя, чтоб не обидеть, отходила от произведённых на неё эффектов:
- «Злотые эти если не Пётр подкинул, то дед Пушкин постарался. Может, он и взял сначала наши деньги с Олегом, чтоб посмотреть, что я буду делать – жаловаться хозяевам или плакать в подушку. А теперь вернул. Совсем так, как подбросил мне деньги возле института Склифосовского. Ну, Пушкин! Шуточки у него. И где. В таком театре, который и сам удивляет».
Увлёкшись мыслями, Реля не услышала третьего звонка – а может, его не было. Только погас свет – не внезапно, а будто его долго гасили. Кто-то тяжко вздохнул на весь малый зал и начался спектакль. С вышки кто-то, а может, сам Данте потянул верёвку, и на сцене стало медленно всё приходить в движение. Вот  Маргарита, которая сидела шпагатом, открыла свои бездонные, потусторонние глаза-глазницы и жутким взглядом обвела весь зал. Минут через пятнадцать, когда на сцене всё пришло в движение – ад есть ад – всё кружилось и носилось – ожили и висевшие на стенах тряпичные фигуры и подключились к спектаклю. Реля удивилась, какая сила нужна была актёрам, чтобы полчаса, а может и больше изображать тряпичных кукол: распластаться на стенах, висеть вниз головой. Это было изумительно: спектакль шёл в центре зала, с вышки, на сцене и на стенах – всё одновременно – только успевай вертеть головой. Тем, кто сидел на задних рядах, было лучше всех. Но, возможно, те зрители завидовали им с Петром, сидевшим в центре. Ничего подобного Реля никогда не видела. И поскольку спектакль состоял из пантомим, пластики и движений, то переводчика не надо было. (А говорили на греческом языке.) К тому же Реля читала Данте на русском – учась в украинской школе – то была довольна своей памятью. Будь тут Юрий, возможно, он бы стал переводить ей с греческого – как делал зритель на заднем ряду – но Реле этого не надо было. Теперь она поняла, почему Анна послала её на это спектакль с Петей. Петя сидел как сфинкс – даже лишний раз не поворачивал головы. Понимал или нет – Калерия не могла его расспрашивать. Не стала спрашивать о спектакле, когда ехали домой. Может, Пётр ругал себя, что не взял денег, поднятых Релей – тогда у него была бы причина – «сама отдала».  Но говорить о спектакле или своих переживаниях, парень не желал.      
      

                Глава 39.

            Покупать сапоги Юрий отправился с ней. Видимо, они с Анной заметили, что на новых, польских сапогах у Рели уже протёрлись подошвы – так усердно она ходила по обновлённой Варшаве. Сапожки эти – красивейшие, как говорили ей ещё в Москве – но носятся не долго. Реля, признаться, не верила. Ей казалось, что если куплены по двойной цене, то и носиться будут долго. Но Аня объяснила ей, что куплены эти сапоги в их Центральном универмаге (наподобие московского ГУМА) и стоят там люди из Союза в больших очередях за ними, при этом даже поляков не всегда пропускают. - «Вас тут не стояло» - так прозвали эти магазины. И если Реля хочет постоять в очередях, то, пожалуйста. Может купить за ту цену, которую она заплатила в Москве за сапожки две пары, но это большой и тягостный труд.
Калерия отказалась: - Я и в Москве не стою в очередях. Поэтому готова, опять переплатить только без очереди.
И повёз её Юрий в необычный магазин, где цены тоже были «Дай Боже!» но не стояла длинная очередь. Проще говоря, магазин был частный, потому полупустой. Но что удивило Калерию, и чего она боялась, так это услышать обычное «Проше пони», когда ещё при входе и колокольчик оповещает о прибытии покупателя. Тут было тише – колокольчик не ударил по нервам – продавцы не были навязчивы. Быть может, потому, что Юрий сказал при входе что-то по-польски. Гостья могла лишь предположить, что будет он обслуживать пани сам – они только обязаны подносить то, на что он укажет. И усадил Калерию на высокий стул, при этом, заметив, что хорошо, что она одела свои «широкие брюки».
- Да, Юра, в этих брюках, я могу мерить самые высокие сапоги, закатив штанины. В юбке, которую ты так хвалишь, пришлось бы поднимать подол. Хороша я была бы, в глазах полячек.
- Успокойся. Они не увидят твоих ножек, потому что я сам буду обувать тебе сапоги.
Обувал. Пять пар переносили ему продавщицы. Почти все сапоги были, что называется «сапоги-чулки». Но тёплые, не осенние, которые были на Реле. И почти все на поролоне, что не подходило для сырой, но тёплой польской зимы. Эти сапоги не подходили и для московских зим, где надо меховые. Калерия предполагала, что в этих сапогах она сможет ходить ранней весной, или поздней осенью, но не долго – сапоги были на очень высоком каблуке. Каблук был широкий, слитый со всей подошвой – это сапоги самые, что ни на есть не ноские, тоже быстро сыграют отбой. К тому же цвет сапог – чёрный с красным – как говорят в Москве «цвета баварского пламени». В Баварии, как знала Реля по истории, когда-то был сильный пожар в шахтах – так, видимо горел каменный уголь. Но на сапогах этот цвет очень даже выигрывал – в Москве Калерия уже видела такие сапоги на модницах. Но ей-то Юрий предлагал носить их под её демисезонное пальто, что противоречило всем правилам моды. Вернее пальто не подходило под эти сапоги. Но Юрий навязал сапоги – единственные, что подошло к её ноге, и Калерия отдала последние деньги. Вернее у неё деньги остались, но только вернуться в Москву.
Домой она ехала всё же в старых сапогах, в которые подложила меховые стельки из Москвы. Эти стельки её здорово спасали.
- А эти когда будешь носить? – заволновался Юрий.
- В этих жарко мне сейчас. Быть может, одену их в театр, но тогда мне придётся не одевать длинную юбку, а одеть длинное театральное платье. Оно под эти сапоги подойдёт.
- Никогда не видел тебя в театральном платье.
- Я приобрела его, (после вашего отъезда из Москвы), когда работала в детской больнице у одной старушки – когда-то модной женщины. Кстати сказать – жены бывшего дипломата. Но дипломат погиб, а тётя Люба осталась одна с четырьмя детьми, правда уже почти взрослыми – скоро откололись от матери. Но ей пришлось идти работать, потому что при дипломате, находясь в Посольствах – она не работала. И вот кем может идти работать жена дипломата? Никакой профессии, никаких навыков?
- Да, кем?
- Пошла, работать уборщицей, а потом перебралась санитаркой в больницу, где мы и познакомились. И вот когда-то она в этом платье блистала на посольских приёмах, а потом оно лежало в её сундуке, или висело в гардеробе.
- У неё не было дочерей? Но тогда были, как это назвать? Невестки?
- Не знаю, как это случилось, но я собиралась пойти на вечер, организованный перед праздниками в больнице. Там, естественно, накрывали на стол, но основным были танцы.
- Ну да, все молодые, надо пообщаться вне работы.
- Именно это. Но разреши мне закончить о платье. И вот разговорились мы с тётей Любой, что мне одеть. Я зала, что молодые медсёстры и врачи придут наряженные, в стильных одеждах. И я могла бы одеться хорошо, но почему-то хотелось чего-то необычного.
Юрий уже начинал ревновать: - Хотела поразить кого-то?
- Абсолютно никого. Уже знала, что молодые доктора очень, как бы это сказать? Блудливые.  Мечутся от одной женщины к другой.
- Благо в больницах всегда есть место, где это сделать.
- Ты и это знаешь, Юра. Но я этим не занималась никогда и, наверное, не буду впредь.
- Знаю, какая ты недотрога. Но платье всё же взяла у бывшей Посольши, чтоб поразить?
- Не взяла, а купила, причём не так уж и дёшево, потому что под чёрный гипюр мне пришлось ещё шить самой, собственными руками, красный чехол на свою фигуру. И вот под это чёрно-красное платье очень подойдут сапоги с цветом баварского пламени.
- И будешь ты как цыганка Кармен?
- Буду. Так что предупреди третью женщину, которая с нами пойдёт, что я буду, одета, вот так. И если она захочет в театр натянуть брюки, пусть пеняет на себя – смотреться будет не совсем хорошо.
- Ты знаешь, что с нами пойдёт учительница Альки? И почему ты думаешь, что ей будет нехорошо в брюках?
- Представь себе, если я в Москве, в этом наряде, была королевой бала, то, как будет выглядеть она, против Кармен, как ты определил.
- Придётся ей сказать, чтоб она соответствовала. Но почему ты хочешь так одеться?
- Ты мне не оставил выбора, Юра. Эти сапоги мне в Польше, больше ни к чему не подойдут. И хорошо, что я взяла с собой этот театральный наряд. Хоть в национальном вашем театре отмечусь в нём.
- Я рад, что ты будешь в театральном платье. Даже хорошо, что на тебя станут обращать внимание. Я буду ревновать, но что поделаешь.
- Юрий, ревновать бывшую свою платоническую любовь, имея под боком нынешнюю, кто ни в чём тебе не отказывает – по крайней мере, не этично, по отношению к ней.
- Ты знаешь и это? Аня сказала?
- Зачем? Я догадалась об этом сама. И всё ждала, когда же ты мне её покажешь. Она говорит по-русски?
- Она преподаёт русский язык в Алькиной школе. Но на русском языке спотыкается, да так сильно, что ты можешь её не понять.
- Ой, как плохо! А учит детей как? Нас с Олегом, когда мы ходили в Русское Посольство, по дороге провожал юноша, желающий подучиться у нас русскому языку. И говорил с нами так, что я заслушалась.
- Конечно. Молодой, горячий, нахальный юнец.
- Не говори глупостей, Юра. Я говорю о речи парня, а не о его горячности. Так вот, учить детей русскому языку надо брать именно таких. А то я вижу, что в детском саду Алик говорил лучше, чем сейчас.  Но вот мы и пришли к нашей улице. Надеюсь, ты не передашь Анне наш разговор? – Они продолжали говорить, почти подойдя к дому.
- Зачем? – Юрий остановился. -  Чтоб она порадовалась, что ты хочешь быть красивей, чем моя настоящая любовница? Но ты и так красивей и развитей её. Думаешь, почему я не взял её в Виляновский дворец? Ты, москвичка, знаешь о династии польских королей больше неё.
            - Читать надо было больше книг с детства, твоей пассии, а не мужчин любить, женатых.
            - Выходит, ты меня не любила?
            - Почему не любила?  Платоническая любовь ещё сильнее физической.
            - Но иногда ты всё же изменяла платонической любви.
            - Это было всего один раз при  тебе, Юра. Где-то Олежке было года четыре. Но тот парень не смог удержать моего чувства к нему – разбил его довольно неосторожно.
            - А потом? Ну не поверю я, что ты больше никого не любила.
            - Правильно, не верь. Когда Олег пошёл в школу – вернее летом, перед школой – встретила, кого бы ты думал?
            - Не могу даже представить.
            - Вспомни, я тебе рассказывала свои детские сны – когда я летала там и лечила людей.
            - Вспоминаю – почти не знакомых тебе. Особенно двух парней – в пещерах, как птица летала. Я даже позавидовал им. Они тебе потом обещали встретиться с тобой?
            - Точно. Но один, как оказалось потом, был всё же знакомым – моряк, которому я за год, перед тем, как его лечила, предсказала, что  в 33 года он станет Капитаном.
            - И как? Стал?
            - Именно в 33 года я встретила его в поезде, при поездке в Херсон из Симферополя. Он ехал хоронить нелюбимую жуткую мать от  которой он когда-то сбежал в Одессу.
            - Про этого моряка помню. Подозреваю, что он пристал к красивой девушке и предлагал замуж за него выйти.
            - Да, но мне, по моему девичьему вещему сну уже был предназначен другой – отец Олега.
            - И ради Олега ты отказалась от Капитана?
            - Отказалась, хотя не встретила ещё отца Олега. Но забудем о Капитане, вспомним второго юношу – хотя он был на то время уже женат – которого я тоже спасла от смерти в пещере.
            - Так-так женатого мужчину спасала десятилетняя девочка.
            - Да, и он мне сказал, что когда я подрасту, мы встретимся.
            - И вот ты выросла, вышла замуж за отца Олега, родила сына, разошлась со своим мужем, а тот  человек со своей женой и вы встретились, когда надо было Олежке идти в школу?
            - Всё ты угадал, кроме того, что мужчина, на момент встречи, был уже давно вдовцом. И увидел в украинском селе, где Олежка гостил у бабушки, сначала его. Сразу вспомнил, что лет семнадцать назад, его, в пещере, ночью, лечила похожая девочка.
            - И он прилепился к твоему сыну, чтоб потом увидеть мать?
            - Конечно, должна же я была приехать за сыном. И он дождался, хотя в украинском селе многие женщины на него засматривались.
            - Он был красив?
            - Невероятно. И когда мы встретились на узкой тропинке. Я, приехав, неслась, разыскивая сына, а он шёл купаться к Днепру, и я бежала снизу, а он спускался по тропинке, мы столкнулись.
            - Это ты рассказываешь, чтоб мне было больно?
            - Всё, Юра, всё. Мы идём домой. И не ревнуй к тому человеку. Он сейчас  смертельно болен и я даже не знаю, жив ли сейчас?
            - Потому оденешь в театр пламенное платье, в память о нём?
            - В память о нашей любви с ним. Он очень любил, когда я одевала в театры это платье.

            Платье в театре, действительно, потрясало польскую публику, хотя в вечерних платьях было немало женщин. Но такого, которое напоминало в его обладательнице Кармен, не было. У любовницы Юрия не хватило смелости придти в платье. Она надела обтягивающие брюки – видно ей Юрий не передал слов Калерии. И, разумеется, на фоне гостьи полячка выглядела бледной молью, мечтающей пойти в дамскую уборную, покурить. Звала и Релю, но гостья отмахнулась:
            - Не курю и вам  не советую. Это очень плохая привычка.
            - Но Юрка говорил, что вы можете от меня, как это сказать? Её отучить. Вот!
            - Вас отучить курить? – Едва разобралась Реля. – Ну, нет. Другое дело – молодая девочка, но вы – взрослая дама. И то, я даже за девочек не берусь. Если человек сам не может оставить это занятие, пусть курит.
            И, наверное, чтоб досадить Реле, учительница русского языка взялась говорить, во время спектакля, с Юрием на польском языке. На сцене говорят на польском языке, которое Реля из-за шороха вокруг, едва различала. Рядом, через мужчину, сидит дама, знающая русский язык – пусть не «очень», как она предупредила, но знает о русской его спутнице и забивает слова на сцене. Что оставалось делать Калерии? К тому же, так показалось гостье, до спектакля к Юрию подошёл один из его друзей, поздоровался, попросил представить его молодой женщине – поговорил с Релей «немного» на русском языке и ушёл куда-то вперёд. Ушёл, пообещав встретиться ещё, в большом антракте и пригласит её в буфет, чтоб угостить каким-то польским напитком. Калерия сразу представила себе, что это были «смотрины». Юрий всё же, против её воли, присватывает ей какого-то неженатого мужчину. Поляк присватывает, чтоб всё же выдать русскую замуж, что была ему возможность чаще встречаться с ней, чтоб жила Реля в Варшаве.
            - «Интересно, почему это меня, против моего же желания хотят выдать замуж, - возмутилась она. – Пусть бы Юра присватывал свою любовницу, которая смотрела на мужчину жадными глазами. Правда, друг Юрия что-то мало обращал на неё внимания – видно хорошо уже знал свободную полячку, прокуренную до мозга костей. А она, то ли ревнуя меня к другу Юрия, то ли к нему, дребезжит на польском языке, не даёт мне слушать спектакль».
            Все возмущения Калерии вылились в то, что она попросила у Юрия номерок:
            - Зачем тебе пальто? Здесь не холодно.
            - Пойду, проветрюсь. Что-то мне ковры не нравятся. Это всегда так. У меня аллергия даже на московские ковры, в Большом театре и Кремлёвском. Всегда сбегала, если мне  дышать было нечем, - проговорила Юрию чуть не на ухо. Калерия не обманывала. Она сбегала именно в Большом театре и в Кремлёвском, где полы были высланы коврами. Так она предрекла себе аллергию, которая преследовала её. Но ходить в театры она перестанет гораздо позже.
            - Пожалуйста, проветрись и вернись. Мы здесь остаёмся.
            - Не знаю, вернусь ли? Может быть, возьму такси и уеду домой.
Калерия вышла на фасад польского театра, высматривая такси. И какая-то машина – правда, без шашечек, остановилась перед ней. Водитель открыл дверцу: - Прошу пани.
            И тут Калерию прошиб пот – она вспомнила, что не взяла денег с собой в театр. Кто же предполагал, что ей придётся сбегать от ковров, от польской непонятной речи, от «смотрин».
            - Извините, - в волнении по-русски, сказала она, - но у меня нет денег.
            - Боже мой! – на русском языке, с одесским акцентом проговорил пожилой мужчина. – Как я рад встретить в Варшаве русскую даму, в таком изумительном наряде. Садитесь, довезу вас, куда надо. На какую улицу вы стремитесь?
            - Улица Реймонта. Знаете такую?
            - Я в Варшаве живу пятнадцать лет. А вы откуда? Я имею в виду, из какого города?
            - Я из Москвы. А вы из Одессы.
            - Как вы угадали? По выговору? Но рассказывайте, как живёт Москва? Как Одесса?
            - Если вы пятнадцать лет назад выехали из Одессы, то знаете её лучше меня. Я там была девушкой не замужней – точно пятнадцать лет назад.
            - Господи, да мы могли там встретиться.
            - Только в том случае, если вы были гидом, и я попала к вам на экскурсию.
            - Так вы с экскурсиями ходили? А я мальчишкой тогда гулял. И вот, удрал, от армии.
            - А сколько же вам и тогда было лет?
            - Мне, наверное, столько же сейчас лет, сколько и вам. Это у меня заболевание такое – к старости клонится тело моё. Наказал меня господь, за то, что Родину предал. Служил бы в армии, может, и не случилось со мной такой беды. Сочувствуете? Не надо. Но вы меня очень порадовали. Значит, в Москве живут такие потрясающие девушки?
            - Девушке уже тридцать три года. У меня сыну скоро будет тринадцать.
            - Хороший, наверное, сын, если мама цветёт и пахнет, как говорят в Одессе.
            - Не жалуюсь. Сын хороший. Но мы, кажется, приехали?
            - Это улица с неоновыми фонарями, рядом с улицей Реймонта. Вы выйдете здесь?
            - Да. Остановитесь, пожалуйста.
            Водитель остановился: - Даже жаль вас выпускать. Сейчас приеду домой, расскажу семье, что встретил Жар-птицу на улицах польской столицы.
            - Спасибо вам, - Калерия вышла из машины. – Я тоже долго буду помнить, как вы меня прокатили по Варшаве.
            Жутко стареющий одессит уехал, а Калерия решила прогулять по улице, с искусственным светом. С неоновыми фонарями. Днём, конечно, этого не увидишь, а ночью потрясающе смотрится. Гулять здесь прекрасно. Но не предназначена ли эта улица для девушек, известного поведения? Это предположение смутило Калерию и она начала присматриваться. Но ничего подозрительного не заметила. Ночная улица была пустынна, и на Релю никто не покушался. Она погуляла ещё немного и поспешила домой: - «Наверное, Юрий уже провёл свою прокуренную принцессу и вернулся из театра». Только сейчас  до Рели дошло, о чём шептались её соседи. Да ведь «принцесса» настаивала, что она хочет поехать в Москву и остановиться у Рели, потому чтоб хозяйка её по Москве и водила.
            - «Боже мой! – сопротивлялась Калерия, пришедшим мыслям. – А почему эта пани не хочет купить путёвку, которая будет стоить меньше денег, чем я истратила, едучи в гости? И жить будет в хорошей гостинице, и проведут её по Москве экскурсоводы, и питаться в ресторанах. Но нет, мечтает сэкономить – так пусть ей Юрий внушит, что экономия эта эфемерная».      
 
                Глава 40.

            Когда вернулась домой, Юрий уже был там:
            - Где ты была? Как доехала? Я вспомнил, что денег у тебя с собой нет. Выскочили из театра с Мариной, а тебя уже нет. Аня тоже волнуется, я дома, а тебя нет.
            - Но я знала, что Реля не пропадёт. Такую женщину любой водитель подвезёт без денег.
            - Так и случилось, - улыбнулась Калерия, собираясь снять сапоги.
            - Разреши я помогу. Я Ане всегда их снимаю, так что не стесняйся.
            - Подожди, Юра, мне сейчас Олег поможет. Правда, сын?
            - Да, Белка. Где ты гуляла? – Олег ловко снял новые сапоги с матери.
            - По соседней улице скакала. А довёз меня до неё – не ошиблась Аня – бывший одессит, который в Варшаве уже прижился. Олег, ты можешь идти в детскую – тебя Алик зовёт.
            - Ой-я! – Сын Рели быстро пошёл к Алику, с которым всегда есть, о чём беседовать.
            А Юрий продолжил разговор:
            - Вот удивился бывший одессит, что такая дама одна возле театра прогуливается?
            - Наверное, но когда услышал русскую речь, обрадовался. Я, конечно, могла на польском языке к нему обратиться, но когда поняла, что у меня нет денег, просто растерялась.
            - Вот тут тебя выручил бывший земляк, - улыбнулась Анна и повернулась к кухне. – Согрею вам с Юркой ужин.
            - Я есть, не буду, - быстро сказала Калерия.
            - Боишься испортить фигуру?
            - Нет, Аня, но ты уже знаешь, что вечером я не ем, после восьми часов.
            - Думаю, в больнице, работая по ночам, наверное, кушаете и ночью?
            - Но я, в данное время, не работаю, а, можно сказать, отдыхаю.
            - Я тоже есть, не буду, - вздохнул Юрий. – Если бы ты знала, от чего сбежала. Марина меня замучила, что хочет поехать с нами в Торунь.
            - Но почему ты, Юрка, не хочешь, чтоб учительница твоего сына ехала с вами?
            - А потому, Аня, чтоб она ехала, надо, чтоб эта учительница, знала что-нибудь о Торуне. Там  нет экскурсии в воскресенье на русском языке, и надо, чтоб она немного рассказала. Но она не хочет или не знает про нашего славного астролога, потому я не хочу, чтоб  она позорилась перед своим учеником и перед гостями.
            - Ты берёшь Альку с собой? – Оживилась Анна.
            - Алика и Петьку – они оба хотят.
            - Но тогда тебе придётся Реле рассказывать о Торуни.
            - Но я вот купил книжку на русском языке. Реля, ты хочешь почитать о Торуни, прежде, чем ехать туда?
            - С удовольствием. О! Какая красивая обложка. И пойду, отдыхать, вы уж простите меня, что заставила переживать.
Калерия позвала сына из детской комнаты:
            - Олежка, хватит тебе занимать своих друзей. Иди в нашу комнату.
            - Сейчас, мама, - сын выключил телевизор, который в комнате поляков был чуть выше его роста – поэтому включал и выключал его всегда или Юрий или Олег. Петя мог включить лишь со стремянки. Альке вообще это делать не разрешалось. – Ну что, нагулялась по неоновой улице?- Спросил лишь тогда, когда были наедине.
            - Да, получилось здорово, как ты говоришь. Ничего не могла разобрать из слов со сцены, и справа от меня гудели на польском языке зрители.
            - Знаю, дядя Юра с учительницей Альки? Но она же может говорить на русском языке.
            - Откуда знаешь? – удивилась Калерия.
            - Так дядя Юра пришёл и повинился перед тётей Аней. Она сказала: - «Могли бы пощадить нервы Рели и говорить на понятном ей языке». Ты очень рассердилась?
            - Да что ты! Это дало мне возможность проехать со случайным водителем из Одессы, который не забыл ещё русский язык. Он так обрадовался общению с россиянкой, что готов был всю ночь катать по Варшаве. Это я шучу, разумеется, а вообще-то, представь, как бы ты обрадовался соотечественнице, если бы жил в чужой стране много лет.
            - Польша не стала ему родной страной?
            - Не спрашивала. Но что скучает он по Одессе – догадалась. И вообще по Союзу. С тоской говорил. Предвижу твой вопрос и сразу говорю - ему нельзя вернуться обратно.
            - Почему? – Удивился Олег.
            - Он когда-то эмигрировал из Союза, чтоб  не служить в армии. Может быть, даже бежал тайно. А здесь, в Польше устроился хорошо, судя по его машине. Возможно, женился на полячке. Но вот беда.  Лет  в двадцать пять – как сам одессит мне говорил – «напала», - это его слово, на него болезнь. Что-то неизвестное ещё медицине, когда человек начинает быстро стариться.
            - Он старо выглядит? А сколько ему лет?
            - 33 года, как и мне. И пятнадцать лет назад он покинул Одессу, когда и я там была восемнадцати летней. Представляешь, какое совпадение. Мы в одно время были с ним в Одессе. Только я знакомилась с этим городом, а он мечтал из него сбежать.
            - Да, мама, встречи у тебя бывают необычными. Ты, наверное, притягиваешь к себе космических людей? Помнишь, ты мне немного говорила о Степане, который явился тебе ещё в детстве, когда  ты с семьёй возвращалась с Дальнего Востока?
            - Спасибо, что напомнил. Вот это, действительно, человек был из Космоса. И когда я его вспоминаю, он даёт мне яркие сны. Надеюсь, что сейчас я почитаю о Торуни, перед сном, а Степан покажет мне его сверху.
            - Ты полетишь туда в своём серебристом платье? Которое, растёт вместе с тобой?
            - Да, родной. И устраиваемся спать. Но перед этим надо в ванную сходить.
            - Ты иди, а я уже сегодня мылся. Сначала Алик, а потом я пошёл. Иди в ту ванную, что возле детской комнаты – она самая интересная в этой большой квартире.
            - Знаю. Я лишь в ней и могу мыться. Но вдруг она занята.
            - Сейчас я схожу в разведку, и ты пойдёшь.
            Когда Реля вернулась из ванной комнаты, Олег уже спал. Она потихонечку включила бра над своей головой и прочла о Торуни, что смогла – глаза смыкались от усталости. И полетела во сне смотреть на Торунь сверху. И он показался ей во всей своей красоте – с красивейшим Старым и Новым городом, с Ратушей, с изумительными, готическими шпилями церквей. При этом её кто-то рассказывал об истории города Коперника – ещё до того, как родился великий астроном. Рано проснувшись, Калерия могла вспомнить, лёжа с закрытыми глазами, лишь очертания города, но почти ничего из его истории. Вздохнула, надеясь вспомнить кое-что на месте.
            - Мам, ты спишь? Нам уже пора вставать. Я слышу, как тётя Аня всем завтрак готовит.
            - Ой, по идее, я должна ей помочь. Но после вчерашней прогулки, едва ли смогу. Думаю, Анна меня простит.
            - Тётя Аня тебя любит. Она так рада, что мы приехали.
            - Знаю. – «Она ещё больше была бы рада, если бы я отвратила её мужа от любовницы. Но нельзя делать то, что меня не касается. Тем более что дама эта нервная, курящая, мечтает приехать в Москву и жить в нашей комнате, да чтоб я её по моей Москве водила. Может быть, вчера  я, своей выходкой, дала ей понять, что не желаю её видеть в Москве. Пусть Юра устраивает вояж своей любовнице иным путём. Но о чём я думаю, когда мне предстоит увидеть Торунь».
            Торунь – маленький городок, где родился Коперник, который «остановил Солнце и заставил крутиться Землю». Эти потрясающие слова сопровождали маленькую группу русских и поляков. Больше всего, разумется, Релю, потому что Юрий уже не раз, видимо, возил сюда гостей из разных стран, а дети были ещё малы, чтобы понять значение этих слов.
            Алик, Петя и Олег больше всего радовались то Ратуши, на которую их пустил сторож, по просьбе Юрия, откуда они видели весь городок, который до этого обходили с одной стороны. То падающей башне, которая не такая красивая была как в Пизе, но тоже искривилась. То «дранникам» - «польскому блюду», по уверению Юрия, возрадовались их желудки, когда они обедали в изысканном, маленьком, построенном под старину кафе. То имбирным пряникам, пекущихся только в Торуни, за которыми люди ехали в этот город, как за самым вкусным лакомством.
            Разумеется, они радовались вместе с Релей и Юрием и реке Висле, которая огибает Торунь, и то, что город не пострадал в последней войне и то, что в нем был университет – Алик и учиться в нём предполагал. А то, что здесь родился и жил Коперник – «Двинул землю» и Олег показывает как. «Остановил Солнце» - Алька замирает, делая солнечное лицо. Вся их мимика и выкрутасы - это вообще не поддаётся описанию.
            Совершенно счастливые и с имбирными пряниками они уезжали из прекрасного города, который мог родить такой талант, как Великий Астроном.
По дороге обратно мальчишки приникли к окнам, радуясь и маленьким посёлкам и сёлам, выстроившимся вдоль железной дороги – птицам, животным и людям – особенно живописным старым мельницам и колодцам с журавлями. Утром они всего этого не видели, потому что сонные, почти спали на плечах друг у друга – да и было ещё темно.
            А Юрий с Калерией будто продолжали прерванный разговор:
            - Догадываюсь, тебе Торунь понравился больше, чем «Вилянов» - усадьба польских королей?
            - Угадал, Юра. Городок этот славный дышит такой мощной энергетикой, что мне надолго хватит вспоминать об этой поездке в Москве.
            - Ты вчера летала во сне в него?
            - Как ты догадался?
            - Да потому что я за тобой туда тоже устремился. Видел тебя в серебристом платье. Ты летаешь как птица, только крыльями не машешь.
            - Ой, Юра, это не есть хорошо – лететь за женщиной без её разрешения, - пошутила Реля.
            - Но я летал, без всякого самолёта и это первый раз в жизни так. Самое удивительное, что ты спланировала на Ратушу, и я тоже там  приземлился. Но не мешал тебе.
            - А сегодня днём мы на эту Ратушу поднимались с земли, по винтовой лестнице.
            - Тяжело, но забавно. Детям это было просто в радость.
            - Да. Совсем не так ходила твоя дочь по Вилянову. Мне показалось, что девушка скучает.
            - Понимаю тебя – никакого сравнения. Кристина могла не скучать, потому что в «Вилянов» ей надо было ехать, хотя бы по Польской истории – ведь они это всё изучают в школе. Но ты, как я догадываюсь, тоже летала в «Вилянов», перед поездкой туда?
            - Нет. Я летаю не во всякие места, которые я хочу посмотреть. Это вчера мне Олежка напомнил слетать. И получилось потрясающе – сначала увидеть сверху, потом с земли.
            - Ты со своим любимым мужчиной, с которым познакомилась в Украине, тоже так летала?
            - Ох! – Калерия вздохнула. – Летали мы с ним над Москвой – это тоже было потрясающе. А ещё раньше я начала летать над Москвой с выздоравливающими детьми. Представь, дети выздоравливают быстрее, если совершить с ними такой полёт.
            - Ты волшебница. И теперь я понимаю, почему ты мне подарила платоническую любовь. С другой любовью, если бы я тебя обидел, ты бы меня в полёт сегодня ночью не взяла. Спасибо.
            - Но как ты понимаешь, Юра, что говорить об этом полёте ты никому не должен. Иначе и тебя и меня запрут в психушку.
            - И кому ты говоришь? Бывшему дипломату. О прилетающих на Землю инопланетянах тоже говорить нельзя – хотя об этом уже давно известно во многих странах, в том числе в России.
            - Вот видишь. Какая-то непонятная стратегия – хотят напугать ими землян. Хотя я знаю хороших инопланетян – они людям в беде помогают.
            - Тебе помогают?
            - Да. Изредка. Думаю, что и любить нам не дали друг друга, как ты хотел, именно они.
            - Это чтоб я тебя не обидел?
            - Точно. Должна тебе сказать, что люди, кто меня обижают, потом бывают наказаны.
            - Я об этом уже догадался. Но как твой мужчина, который умирает? Он тебя тоже обидел?
            - Он нет. Но он получил травму от своей больной дочери. Думаю, что она ему мстила, за нежелание лежать в больнице.
            - Зачем ей лежать в больнице?
            - Она – психически больная. А у этих больных каждую весну и осень обостряется состояние – им надо пролечиться в больнице.
            - И отец попал под раздачу дочери? Как же если он умрёт, ей жить без него. Ой, прости, это не наше дело. Но я как-то уже переживаю за человека, которого ты любишь.
            - Я сама переживаю, Юра. Но после поездки в Польшу, мне стало легче. Всё, что происходит с нами, предназначено свыше. Вот предназначено было мне девчонкой спасти этого человека – спасла. Сказал он, почти умирающий, что увидимся ещё. Увиделись, полюбили друг друга. Суждено ему было умереть от руки дочери – он это принял. Но приехал в Москву на операцию, чтоб попрощаться со мной.
            - Тебе не позавидуешь.
            - Почему? Я не дала ему умереть в московской больнице. Он ещё поживёт в своей Литве, откуда он родом. Кстати сказать, простится с дочерью, которую всё равно любит. Но как Торунь сгладил у меня тоску по нему – не передать словами. Видимо Космос помог мне и сейчас, зная, что мне в Польше станет легче.
            - И я этому рад. Видел, как ты, ночью, общалась с Торунью, потом днём – это просто окрылило меня, что я знаком с такой волшебницей. Может быть, ты дашь мне силу и в Москву к вам прилетать без самолёта?
            - Да это просто, Юра. Ты же видишь сны?
            - Это первый мой сон – до сих пор если видел, то не запоминал.
            - Ну, так вот: если видишь сны, то и летаешь. Ведь то там окажешься, то в другом месте – это ли не полёты?
            - Ты волшебница. Так как с тобой мне ещё ни с кем не было так хорошо.
            - Научи и Кристину видеть сны. Это не хорошо, что девушка даже не интересуется историей своей страны.
            - Ты, в её возрасте, интересовалась?
            - В моей юности не было телевизоров, и не часто я смотрела фильмы. Но перечитала столько книг, что имела представление об истории всего мира. И в возрасте Кристины я как раз и встретила свою первую любовь – учителя. Он относился ко мне трепетно – не только не целовались как Ромео и Джульетта – но даже за руки не брались. И что оставалось? Мы с Павлом могли говорить. И чем ты думаешь, я покорила студента – будущего учителя?
            -  Своей начитанностью и умением красиво изъясняться.
            - И он умел это делать. И сошлись два краснобая. Как сейчас  помню, что говорили о таких вещах, о чём и сейчас не говорят. Вот жаль, только, что Павел рано погиб, - Калерия внезапно заплакала. Она поняла, что плачет, когда из глаз её покатились слёзы. Она усиленно пыталась остановить поток, а они лились и лились. А рядом сидел человек, которому нравились её слёзы.
            - Ты плачешь о Павле? – поинтересовался поляк.
            - Да, впервые за двадцать лет.
            - Ты его не оплакивала сразу, после его гибели?
            - Нет. Он погиб вдали от меня. А сердце моё почувствовала сразу, хотя это случилось в день юбилея моей прекрасной учительницы, которой я тогда написала поэму в стихах. Должен был приехать на юбилей и Павел. Но он не приехал, чем обидел старую учительницу.
            - Она не почувствовала, что он погиб?
            - Она нет, но я сразу догадалась, но была на юбилее, хотя мою поэму прочел какой-то старшеклассник. Я читать сама не смогла из-за спазмов в горле. Потом – вечером уже – меня, как знаменитую поэтессу, провожали мои одноклассники домой. Впрочем, они каждый вечер так делали – ведь я была новенькая в их школе.
            - Видишь, как тебя любили в юности. Почти так обожаю тебя и я – раньше и сейчас. Но ты чего-то не досказала. Закончила, что тебя провожали твои одноклассники домой.
            - Да. Но и они, конечно, тоже не догадывались что у меня на душе. Идут, щебечут, смеются, а мне тяжело на сердце – чувствую, что умираю. Еле отпросилась домой. Прошла через калитку, двор небольшой, тяжело взошла на крыльцо, дверь мне открыли младшие сестрёнки. Я шагнула через порог и стала падать им на руки – сознание потеряла. И, разумеется, они меня не удержали, но как-то мягко опустили на пол, потом в пальто моём «дотянули», как рассказывали потом до кровати. Уложили прямо в пальто, а тут и мама с работы пришла.
            - Мать у тебя кем работала?
            - Зоотехником-ветеринаром – лечила и выращивала скот.
            - Тебя-то она быстро вылечила?   
            - Мама сразу определила, что у меня инфекционная болезнь. А так как она боялась, что её любимая дочь тоже может заразиться от меня, то поспешила её встретить и послала за машиной, которая бы меня доставила в больницу.
            - В селе не было Скорой помощи?
            - В том то и дело, что была. Лишь называлась на украинском языке «Перевозкой». И вот меня на этой «Перевозке» доставляют в больницу, прямо в инфекционное отделение ночью. Не врачей, ни медсестёр там нет – лишь одна старушка – ночная няня.
            - Но врача могли вызвать, - возразил Юрий.
            - Могли, тем более она недалеко жила, но не сделали этого. Лишь няня привязала меня к кровати, довольно туго, чтоб не упала, потому что я бредила и металась.
            - А бредила о Павле?
            - Да, так мне сказали потом, что о каком-то парне.
            - Но ты же могла умереть так, привязанная к кровати!
            - Запросто. Тем более, что горло у меня будто пробкой заткнуло и дышать было нечем.
            - Моя мама могла задохнуться?  - Вдруг пересел к ним с соседнего сидения Олег.
            - Да, дорогой. Помнишь, я тебе рассказывала, что чуть не умерла, попав ночью в больницу со скарлатиной.
            - Ну да! И там, какой-то большой парень напоил мою будущую родительницу, волшебным отваром и ты заснула, а проснулась и могла уже дышать.
            - Я смогла дышать сразу, как напилась, иначе бы не заснула, а умерла, - Калерия улыбнулась. – И иди вон Алик машет тебе рукой – что-то увидел интересное.
            - Хорошо, - Олег унёсся.
            - Не хочешь его пугать.
            - А чего пугать, - возразила Калерия. – Во-первых, Олег знает, что парень этот вернул, умирающую девчонку, к жизни. А потом вычеркал у меня из памяти всё о Павле, и жить я начала как с чистого листа.
            - С ним? С этим новым кавалером?
            - О, Боже! Ты знаешь, что я умею летать во сне, лечить людей тоже во снах. А кто мне всё это дал – понятия не имеешь.
            - Кто дал тебе такие способности? Кроме, лечить людей, ещё и влюблять их в себя?
            - Я лечу, когда кому-то плохо. Меня лечат, когда плохо мне. И всё это Космос – там много таких людей, которые прилетают и лечат девочек, попавших в беду. Вот этот парень, о котором я когда-то напишу тоже поэму – вылечил меня, вычеркал память из головы о Павле и улетел обратно в Космос.
            - Когда напишешь книгу – дашь почитать. Я специально попрошу её перевести на польский язык, чтоб знать достоверно, как маленькая девочка могла общаться с Космосом.
            - Не знаю, когда это будет, и будем ли живы мы, когда напечатают мою поэму или повесть об этом человеке. Или все мои воспоминания выльются в простой рассказ.
            - Но ты мне почти рассказала, так разве нельзя написать это же на бумаге и выслать мне всё письмом.
            - А ты это письмо пошлёшь нашим Чекистам – поинтересуйтесь женщиной, в жизни которой происходят такие чудеса.
            - Так вот ты кем меня считаешь – предателем. Впрочем, ты права, не я, так Аня, если письмо попадёт ей в руки, может выдать тебя. Прости, что я настаиваю на каких-то бумагах. Что ты не простой человек я ещё в Москве догадывался, но открылась ты мне лишь сейчас.
            - И хватит об этом, Юра. Отпусти меня из Варшавы простым человеком. Скажем так вздорной женщиной, которая сбежала из театра, где ей невыносимой показалась польская речь, не со сцены, а сбоку, слева и справа, впереди и сзади.
            - Из-за шипений польских пани, ты не могла разобрать слов со сцены?
            - Да, театр пантомимы, куда я ходила с Петей, понравился мне лучше. Тем более, что Данте я читала, мне не надо было ничего объяснять.
            - Как жаль, что не я, а Пётр пошёл с тобой в тот прекрасный театр. Но вот мы подъезжаем к Варшаве. Надеюсь, что Ане ты не расскажешь, из-за чего ты сбежала из польского театра?
            - Она и так догадалась, уверяю тебя.
            - Да, но мне ни слова упрёка, как всегда.
            - Иные женщины, если любят, то прощают, а зря.
            - Ты бы не простила мне измен?
            - Как и мужу своему. Он, показавший мне свою даму, перед разводом, думал, что я брошусь на неё с кулаками или, на крайний случай, брошусь ему на шею.
            - Но ничего этого не произошло.
            - И я осталась вольная и свободная. И испытала ещё несколько прекрасных чувств – в том числе и платоническую любовь, чего я, простив мужа, никогда бы не получила. Жила бы с ним униженная, даже если бы он никогда мне не изменял. Но принять от тебя то, что ты подарил мне в Москве, никогда бы не позволил.
            - Значит можно сказать спасибо твоему резкому разводу. Представляю, как мучится сейчас твой муж, если видит тебя – прекрасную и вольную как птица.
            - Всё, Юра, разговор о любви закончен. Не дай Бог, нас услышат наши почти взрослые дети. И давай прощаться сейчас. Потому что на вокзале, куда ты собираешься нас ехать провожать, прошу тебя, не выражай чувств радости или печали при Олеге. Он у меня тоже человек Космоса – всё чувствует необычно.
            - Обещаю тебя больше не расстраивать.

                Вторая часть  >>>   http://www.proza.ru/2012/04/23/951