(по мотивам пьесы Ж.Кокто «Человеческий голос»)
Человеческая драма без начала и конца.
*Глубокомысленный эпиграф*
- Бэрримор, что за шум на улице?
- Гей-парад, сэр.
- А зачем он?
- Требуют однополой любви, сэр.
- А им запрещают?
- Нет, сэр.
- Тогда почему они шумят?
- Пи…сы, сэр.
***
ЛИЦА:
УТОЧКА – мужчина средних лет
ГРИГОРИЙ – возлюбленный Уточки, фантомный голос из телефона
ЗИНА – резиновая кукла
ВАСИЛИСА – подруга Григория (упоминается)
ЖОЗЕФИНА – животное
Соседка, полицейские, доктор и санитары – голоса в темноте
ОБСТАНОВКА:
Камерная обстановка. «Будуар» Уточки – уютная, тускло освещенная единственной неоновой лампой комната, где произошло жестокое изнасилование и убийство. Всё выложено цветной плиткой: сиреневой, розовой, нежно-синей. Ванна на колесиках с облаками душистой пены, рядом глубокий ночной горшок и детский стульчик из пластмассы. На стене розовый писсуар в форме раковины. На полу чудовищный беспорядок: разбросаны мочалки, трусы, носки, чулки в сетку, полотенца, резиновые перчатки и лаковые сандалии, аксессуары из секс-шопа – забавные цветные колечки, разноцветные стеклянные шарики, мерцающие светильники, ароматические свечи всех цветов и оттенков. На гвоздике над ванной - неоновый светильник. Здесь же резиновая кукла в латексном бондаже: во рту у неё подтаявшее фруктовое мороженое, ее искусственные розовые волосы застыли в луже сиропа. На шее бондажная веревка – удавка. Другой конец привязан к дверной ручке – ручка вcя в крови, а дверь заперта. Кто-то неистово звонит и колотит в дверь, но Уточка не слышит. Он в наушниках, в водолазных очках и желтой резиновой шапочке с клювом релаксирует в ванной. На Уточке купальный костюм с длинными рукавами в звездах и белоснежные латексные перчатки.
Светильник, белье удушенной резиновой куклы, писсуар, элементы декора ванной, потолок, дверная ручка и очки Уточки ослепительно розового цвета.
Герой – жертва, обыкновенный мужчина, без памяти влюбленный в другого мужчину – таинственного и необыкновенного. Всеми силами пытается скрыть свои нежные чувства. Естественно, ему не удается.
Автор хотел, чтобы герой производил впечатление человека впавшего в отчаяние, ослепленного страстью, истекающего спермой от одиночества, как раненое животное, теряющего сперму на каждом шагу, при каждом телодвижении. В финале комната наполнится спермой – это сладкий нектар конца, остатки неразделенной любви.
*Прошу уважать авторский текст, в котором пошлость и безвкусица безусловно нужны для передачи отчаяния и одиночества человека, еще не до конца утратившего постыдную нежность и светлую веру в однополую любовь.
***
Из ЗТМ
Из старого радиоприемника очень тихо, затем все громче доносится задорное техно.
Уточка лежит в ванной с густой розовой пеной, нырнул прямо с головой. Рядом плавают черные и синие пластиковые цветы и надувные уточки - ярко-розовые с горящими красными глазами. Уточка звонит любовнику и во время телефонного разговора прокалывает резиновых водоплавающих уточек острой отверткой. А потом царапает себе вены этой же отверткой, и, прислонившись руками к бортикам ванной, измазывает всё кровью. Кровь разноцветная, в полумраке светится неоновым светом.
На стене с разноцветной плиткой висит портрет мужчины, который больше похож на поп-певицу в сексуальной униформе. Во рту у него розовое светящееся яйцо с черной свастикой. Один глаз искусственный – совершенно черный, второй ярко накрашен с накладными ресницами - горит огнем. Белые зубки обнажены в ядовитой улыбке.
Уточка выползает из ванны и окровавленными ладонями хватает с полки, что попало гели, шампуни, зубной порошок, детские присыпки и нещадно обстреливает портрет, обрызгивает его из баночек с шампунями и цветными клейкими гелями. Всё очень динамично. Портрет ухмыляется. Уточка хватает телефонную трубку окровавленными ручонками.
УТОЧКА. Гудки, сплошные гудки. Он не хочет говорить со мной? Мерзавец! Скотина!
Уточка злится – закипает, хватает с полки флакон с краской для волос и швыряет его прямо в портрет. По портрету медленно стекает розовая краска. Уточка продолжает неистово обстреливать портрет моющими средствами, пока не кончатся боеприпасы.
УТОЧКА. Ну и дура же я! Таких дур больше нет.
Уточка подходит ближе, внимательно смотрит на портрет и начинает истерически хохотать, падает на колени.
УТОЧКА. Я – Уточка. Я... (причесывается руками) Уточка. А ты гей. Ты похож на сельдерей. А я Уточка. Подожди еще минуточку, я настоящая мохнатая Уточка. Я вся, вся в перьях. подожди, сейчас я тебе покажу... Да-да-да. (ползет обратно в ванну) Вся в перьях, как у павлина. Хотя я Уточка, да. Нет, ну кто тебе поверит? У меня звезды в глазах и в волосах тоже звездулечки. И здесь, и там, и везде-везде. А ты... Ты дурочка. Просто дурочка. (ныряет с головой – выныривает, плюется пеной, пускает пузыри изо рта) Эй, гей! Эге-гей. Ты гей, а я – не гэ... Я мохнатая Уточка. Ну ладно. Я-то всё про тебя знаю. И я прощаю тебя, слышишь, любимый? Прощаю! Ты подожди еще минуточку, я тебе перезвоню обязательно. (берет смеситель от душа – розовый керамический, использует его в качестве телефонной трубки) Алё. Алё! Гришка, это ты? Дайте Григория. Ну нет, вы не Гриша. Совсем не Григорий. Наверное вы... Саша! Да, Александр. Александр, здравствуйте. Какое красивое имя у вас – редкое необычайно. Ну вот, так я и подумала. А? Что? Кто? Это, ммм... Это пиииздец. Ой, простите. Нет, номером я не ошиблась – никогда не ошибаюсь, точна как полевой автомат. Я только хотела сказать... Что? Кто это? Это Уточка. Ну конечно! Конечно. Я вас слышу прекрасно – сейчас только трубку трусами протру и поныряем.(купает «трубку») Я поняла, что вы не Гриша – совсем не Григорий. Вы... (таинственно) Тоже Уточка. (громко по слогам как по нотам) У-ТОЧ-КА! Что? Как я догадалась? Ну это как пить дать – воды из ванной хлебнуть. Я – Уточка. Знаю, знаю, что говорила уже. Но я Уточка и неебет меня ваше авторитетное мнение. Я в курсе. А вы...? Да. Да-да-да-да. Я всё про вас знаю. Не кладите трубку. Позовите Григория – Гришку зовите! Нет, вы мне лжете. Вы не Григорий, совсем не Григорий – этого просто не может быть. Гришка, он же здесь со мной. Ну хорошо, хорошо. Он вышел на минутку и не вернулся. Зачем вы мне лжете? Не ебите мне мозги – они и так в пене. Ну то, что вы не Григорий, я давно поняла. Нет. Не надо сюда приходить! Это частная квартирка – всё заперто, у меня сигнализация. Нет, почему, крыша не протекает – кругом железо-бетон. Да не Гриша вы, заткнитесь уже. Дайте Григория. Гришку дайте! Сколько можно повторять? У меня язык скоро отсохнет, отвалится. И водка давно кончилась, даже горлышко нечем смочить. Почему вы говорите со мной в таком тоне? Как вы смеете? Вы смеетесь надо мной?! Одни пидарасы кругом, честное слово. (чихает) ГРИГОРИЙ! Григория мне. Что? Кто это? А вы, *****, кто? ****и? Так я и знала. Ах... (стучит «трубкой» об пол) Алё! Алё? Так лучше? Слышно меня? Совсем оглохли, пидары. Кто говорит? А? Что? Что за странные таинственные стуки в пол, стену и потолок? А? Мне почем знать! Гришка... (нежно) Это же я, твоя Уточка. Григорий, ах... Твой голос сводит меня с ума, манит и дурманит. Это я, Уточка. А? Плохо слышно, да? Просто ужасно. Ты так далеко, так далеко! Послушай, родной мой. Только трубку не клади, сукин сын, слушай внимательно. Я? Что? Ты не слышишь меня? Ты далеко, ты опять далеко... (бьет смесителем об стену) А так? Лучше стало? Ну, теперь совсем хорошо. Гриша. Гришка, ответь! Куда ты всё время пропадаешь? Ну что я буду делать без тебя, Гришка? Отзовись! Ну и далеко же ты забрался, ***волосатый. А? Что? Ты в гей-баре? В караоке? В тайге?.. Охо-хо-хо. Как я сразу не догадалась. А я в Египте, да, в Египте на верблюде. В караване катаюсь. Созвонимся позже. Здесь страшно дорого – роуминг, мне нечем заплатить – разве что собственной ****ой. Что? Голос у меня странный? Осип, да? Меня на верблюде укачало – у него горб горбатый, и вообще в пустыне душно. А еще у меня песок кругом - во рту, в ушах, в ноздрях, в ****е и везде-везде. Мне страшно! Гриша, перезвони. Я сказала: ПЕ-РЕ-З...ззз!–ВО–НИ. А... это снова вы, мадам. Очень приятно, здравствуйте, как же я по вам соскучалась! Что? Как у меня настроение? Лучше не придумаешь. А вы мне очень нравитесь, даже по телефону голос у вас нежный и такой приятный, что хочется удавиться. Трубку повесьте. (откашливается, орёт) Трубку повесь, сука ****ь! Дайте Григория. Дайте мне снегу поесть! Я сейчас от жажды сдохну. (ванна начинает пузыриться – раздается утиное кряканье, пена переваливает через край)
УТОЧКА. Ну вот, снова разъединили... (опускает смеситель от душа в пену) Этого положительно нет сил выносить. Я бы его повесила этого Григория на фонарном столбе за рваные трусы. Чтоб у него отсохло всё, отвалилось, у этого подонка, сукина сына. (раздается звонок в дверь – Уточка снимает очки, озирается по сторонам, топит очки в пене, орет) Алё, Гриша, алё! (нежно) Сладкий мой, ну как ты? Как дела? Это же я, твоя пчёлка. Нет, ещё не родила. Работаю на износ, тружусь как пчелка, всё время думаю о тебе. Рожать или не рожать? Но ты не пугайся, Гришка. У меня-то дела очень хорошо. Что? Как Зина? (поливает резиновую куклу водой из душа) Зина подросла, оперилась... Она стала совсем взрослой, красится начала, ждёт тебя, Григорий. Передает тебе сладкий приветик. Она съела эскимо, говорить не может – у нее болит горлышко, ангина знойная. Зина делает махи ручкой и посылает тебе сладкие поцелуйчики. У неё прекрасно всё, лучше не придумаешь. Она тебя так любит, говорит: очень люблю Григория. Передаёт приветики. Чмоки-чмоки. Да, Гришка, приезжай. Что? Как нет? Не может быть! Ну, Гриша, зачем так беспокоиться? Алё! Гриша, алё! Не уходи, вернись, любимый мой. Здесь помехи на линии – нам все, все мешает друг друга любить. Но мы выше этого, правда же? Соседи написали у меня на двери: «Плешивый пидорас, соси у черного властелина!» А под окном накакали.(хихикает) Но это ничего, я всё стёрла. Ради тебя, Григорий, я всё стерплю. Только не обманывай меня. Со мной так нельзя, понимаешь? Не исчезай надолго и не молчи как рыба, когда с тобой говорят. Мне плохо без тебя, мне грустно, я с ума схожу. Алё! Гришка, алё! Просто пытка слышать твой голос сквозь все эти помехи... Пусть трубку ложат. Пусть ложат, говорю! А? Ну и что, пусть кладут, пусть деньги выкладывают. Гриша, умоляю, не пропадай! Да, эти педанты елейные, чертовы каракатицы – я иду, а на меня все так и пялятся. Положа руку на сердце, посылаю всех на ***. Ради тебя, Григорий, только ради тебя! Отзовись... Алё, Гриша! Алё! Тебя я нахуй не посылала, зачем же на ***! Ведь я люблю тебя, мой сладкий, так люблю - я буду к тебе добра, даже на *** не пошлю. Если только... (ухмыляется) Если только ко мне. Алё! Кто говорит? Телефон. Да нет же, я не слон, совсем не слон - даже не носорог. Какая вы милая! Передайте трубку Григорию, будьте любезны. Что? Кто это? Это его (пауза, произносит только губами) подруга, ****а. (вкрадчивым голосом) Невеста. Да, невеста, Зинаида Пална. Он мне давно нравится, честное слово, мы как две белые голубки в своей голубятне - у нас любовь большая и чистая. Таких горячих я еще не встречала – Зина жар, жарче чес пожар. Таких и в Черной Африке не водится, носорогов-то. Мы как познакомились, прошел час-другой-третий, неделя, у меня начались месячные, мы уже не могли заниматься сладкой любовью, а когда поняли, что не можем друг без друга жить, решили - пора жениться. А что еще оставалось? Ой, ну что вы... Вот вы, как вас зовут? Василиса? Так, Василиса, хорошо. Уточка рядом, она очень рада знакомству с Василисой. А вы кто такая? Я кто? Я кто... Невеста Григория, госпожа Пидорасова. Он обо мне не говорил, ничего про мои нежно-снежные ягодицы не рассказывал? Во сне меня не вспоминал, мохнатую? Что? Жена?! Так вы ему жена? А по голосу не скажешь. О вас он тоже никогда не вспоминал. Ни о вас, ни о ваших ягодицах. (кто-то колотит в дверь – раздаются приглушенные удары и крики взволнованной соседки: «*****, вы мне квартиру затопите! Вода уже с потолка капает. Дверь отоприте или я вам все запилю! Я звоню в полицию. Гостей ждите!") Оппачки. Фараоны уже в пути... Гришка, я перезвоню. Еду к тебе, мой сладкий, кажется, у меня тут проблемочка... Надо торопиться, надо очень торопиться. Я оставляю здесь Зину – она разберется с фараонами, правда, Зинаида? (орет в «трубку») Очень плохо слышу! Я еду, Гриша, мчу к тебе, родной! Только ты можешь меня спасти. Здесь помехи на линии. Жди меня, мой сладкий, только очень жди. Целую тебя крепко-крепко, твоя Уточка.
Уточка выбирается из ванны. Пена с розовой водой проливается на пол.
Уточка в бикини с розовыми звездами, когда говорит обращается к Зине. С улицы слышны звуки сирены.
УТОЧКА. Вот, ****ь. Вот я вляпалась. (снимает бикини, оборачивается махровым полотенцем) По самое нихочу. Но для меня это вполне естественно. (закрывает краны с водой) Я же такая глупая. Мне тяжело, так тяжело одной, просто нет сил... Я только кажусь сильной. (вытирается полотенцем) Только кажусь! Но это всё обман. (надевает очки и водолазный костюм) Все мной восхищаются, а я стала как лунатик, как машина! Машинально одеваюсь, хожу машинально, машинально ем, пью машинально, даже машину вожу машинально – ужас какой-то, честное слово. Мне так тяжело, но я стараюсь – стараюсь быть мужественной... Мужественной машиной! (наклоняется, чтобы завязать шнурок – водолазный костюм трещит по швам по бокам и вдоль спины, а за окном полицейская сирена, слышно переговоры по рации) Завтра, когда я наконец доберусь до Григория, я уже не смогу быть такой мужественной. Просто не вынесу, понимаешь? Это выше моих сил. (ложится на пол рядом с Зиной, рыдает) Нет-нет! Не надо. (смотрит на Зину, берет ее за ногу) Я решила быть мужественной и буду – я пойду до конца. Решено! Зинаида, я тебя бросаю. Прости, дорогая, прости! Я ухожу. Так надо. Сама знаю, как прекрасно одиночество. Но прости, прости, прости... Мне пора. Не звони мне больше, Зина, не надо. Пусть всё останется как есть. Нам было хорошо вдвоем. Ты и я – идеальная пара, но счастье человеческое не может длиться вечно. Всё в тебе хорошо, Зинаида. Мне нравятся твои волосы, твоя нежная резиновая кожа, аромат ажурного белья... Но Зина, с тобой даже не о чем поговорить! Я так не могу, я просто не вынесу! Я ухожу от тебя, Зина, – ухожу к Григорию. Я полюбила его больше жизни. Зина, только не обижайся, с тобой-то нам нечего делить. А Григорий, он настоящий мужчина, о таком я всю жизнь мечтала. Тебе я оставляю эту ванну, эту квартиру, все мои вещи, мои меха, мои трусы, мою нежность... (протягивает Зине пену для ванн) В память о нашей вечной любви. (целует её тонкую резиновую ручку) Прости за веревку, прости за моё ****ство – за всё прости!
Снимает веревку с шеи Зины, сворачивает ее в клубочек, кладет в писсуар.
УТОЧКА. Ну, Зинаида, прощай. Я иду на риск. Я дорого плачу за свое безграничное счастье. Я всё оставляю позади: мне ничего этого не нужно – ты ведь сама знаешь, Зина. А тебе, быть может, тебе это пригодится: мои ажурные пеньюары, сарафаны и трусики со стразами, писсуары и раковины. Я бедная женщина, Зина, я бы очень хотела, чтоб ты была счастлива. Прощай! (целует куклу в лоб) Зинаида, прощай! Я буду скучать, очень-очень...
Отпирает дверь. Выходит. Затем возвращается, посылает Зине воздушный поцелуй. Свет в ванной гаснет, Уточка исчезает, громко хлопнув дверью.
Раздаются удары – шум драки. Снова полицейская сирена.
Бесшумно входит полицейский с фонариком. Осматривает тело Зины, надевает перчатку – ощупывает ей горло, сверяет пульс по часам. Говорит по рации:
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Сокол-Сокол, приём! Это Истребитель.
ГОЛОС ИЗ РАЦИИ. Кто?!
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Ну ладно, я соврал. Воробушек. Здесь труп молодой женщины.
ГОЛОС.(сквозь помехи) Что?..
ПОЛИЦЕЙСКИЙ.(орет в рацию) Труп-Молодой-Женщины!
ГОЛОС. ЧТО?!
ГОЛОС ИЗ РАЦИИ. Кто??
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Говорят, ее звали Зина-звезда района. Убили, а потом изнасиловали очень, очень жестоко. (пауза, икает) Анально. Вчетвером. (пауза) Поднимайтесь. Живо! Живо! Лучше по лестнице, а то я в лифте застрял.
ГОЛОС. Да пошел ты! У нас тут без тебя хватает. Пока мы лезли в окно, водитель застрелился и уложил всех пассажиров. Пришлось «Скорую» вызывать.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. «Скорую»? А доктора? Доктора приехали? Шли их сюда немедленно! Здесь мертвая женщина – ей плохо, ей больно! У нее кровь течет из носа, из ушей, из... Ужас, что творится.
ГОЛОС.(неразборчиво сквозь помехи плюет в рацию и посылает всех на ***)
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Д-о-ктора сюда! Здесь баба умирает!
ГОЛОС. Ой, ну что вы! Это какая-то ошибка. Переключитесь на другой канал. Благодарю заранее.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Да-да-да. Доктора зовите. НЕ-МЕД-ЛЕН-НО!
Полицейский пытается сделать Зине искусственное дыхание, бьёт кулаком в грудь. Зина плюется сиропом, попадает полицейскому прямо в глаз.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Чтоб тебя!.. Сука позорная.
Входит доктор и два санитара с носилками.
ДОКТОР. Ну? Где раненый солдат?
ПОЛИЦЕЙСКИЙ.(пинает куклу) Вот. Уносите – уже хороша. Несите, чего смотрите?
У санитаров на головах защитные чулки и маски, она внимательно смотрят на Зину, кладут Зину на носилки и выносят вон.
ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Тьфу. Тьфу. Тьфу. (моет глаз в писсуаре – думает, что раковина) Зинаида! Чтоб тебя схоронили дважды.
ДОКТОР. Мертва, а такая молоденькая... Ой, ну надо же! Все мрут – мрут как мухи. Ах, как жаль... Ну, что с ней делать?
Все уходят из ванной комнаты, доктор плюет в пену на прощанье, гаснет свет от фонаря. Снова темно. Полицейская сирена удаляется.
В ванную врывается Уточка. Он вышибает дверь ногой, весь в слезах и в губной помаде. В черном платье с пояском из бус – платье разорвано на груди, на руках длинные перчатки с перьями, шея перетянута бусами. Лицо уточки бледное, даже посинело. На голове у нее маленькая шляпка с синим пером.
УТОЧКА.(садится на пол, стягивает чулки, ползет к ванной, хватается за смеситель) Григорий! Григорий, прости меня. Я была такой сильной. Я хотела быть сильной, хотела тебя любить, а ты... даже не захотел меня выслушать. Ты никогда меня не слушал. Алё... Алё, Григорий! Я искала твои ассигнации. Искала везде: в комоде, в чемодане, под плинтусом... И я нашла. Я сожгла их к чертовой матери! Я плевалась и сморкалась в твои бумажечки, а Василиса... Василиса пыталась выломать дверь ногой и вышвырнуть меня в окно. Знаешь, ей почти удалось! У нее получилось – у нее всё получается, у этой **зды. По пути я прихватила ее шляпку, чулки и сарафан на лямках. Она просто свирепствовала! Я не могла ее остановить, она пыталась выцарапать мне глаза, мертвой хваткой вцепилась в горло... Мерзкая Василиса, как ты с ней спишь, ей-богу, я не понимаю. Когда я вошла в твой дом, она встретила меня в рваном халатике – вся, вся в махре, жопа нараспашку, грудь на выкате, и глаза - глаза такие пьяные. Знаешь, мне даже не захотелось его снять этот ссаный халат... Он и так был рваный. Ну? Ты слышишь меня? Слышишь, Григорий? (вытирает платьем лицо) Гришка! Ну Григорий, ты сволочь последняя. Хотела б я тебя выпороть, да не могу. Ты далеко – ты так далеко. Знаешь, Григорий, я прихватила с собой эту собачонку. Да-да, Жозефину, именно Жозефину. И не кричи на меня так. (вытаскивает надувную собаку из под платья) Твоя Жозефина теперь со мной. Хочешь её назад? – приезжай сукин сын! Дверку я открою, но ты ее обратно не получишь, понял? Я буду биться за Жозефину не на жизнь, а на смерть, до последней капли крови – так и знай. А ты, подлец, Григорий, п***рас и рас****яй. Чтоб ты рано умер! Хотела б я сейчас оказаться на месте Василисы. Хотя, нет... Никогда! Она же дура гороховая, тощая потаскуха! Волосатая мымра! Кикимора подворотная! Нам с Жозефиной вдвоем хорошо. Прощай. (рыдает на краю ванной, топит трубку в пене) Прощай, слышишь? Что?! Прощай, говорю! Больше ты меня никогда не услышишь и не звони! (швыряет Жозефину об стену) Какой подлец... Ах, ты не слышишь меня, Григорий, а я тебя слышу прекрасно. Лучше, чем прежде, даже сквозь помехи. (снимает шляпку, бросает в воду) В твоем аппарате вечно что-то шуршит, шумит и насвистывает. (дверь в ванную со скрипом отворяется – никого нет, только ветер) Григорий... А! Я тебя вижу! Ах, вот почему ты не отвечал мне, ты приехал за мной? Приехал забрать меня домой, чтобы любить меня вечно, приехал, дорогой мой, любимый, ненаглядный, неистовый... Ты все ещё любишь меня. Какой ты нежный! (всхлипывает, подбирает с пола Жозефину – черный в белый горох воздушный шарик колбаской, скрученный в форме собачки, с красными пуговками вместо глаз) Милый Григорий, вот теперь мы одна семья: ты, я и Жозефина. Одна семья, понимаешь? Ну посмотри на нее – какие у нее глазки, какие ушки, а усики? Она чем-то похожа на тебя, Григорий. Жозефина очень ласковая, у нее такая мягкая шерстка... Знаешь, Григорий, вот сейчас, когда ты пришел, я тебе верю. И я знаю, что ты меня любишь. Ты мне лгал, но теперь всё позади, в далеком прошлом: ты сам не понимал, что творишь. Григорий, родной мой, как же я тебя любила!.. Если б ты сам не пришел, я бы приехала и ждала под окнами твоей веранды вместе с Жозефиной. Ждала, когда ты выйдешь из дому... Запахнешь свой праздничный махровый халат, вдохнешь дым сигарет с ментолом... Ах, я не могу об этом думать. Одна мысль о тебе сводит меня с ума. Это какое-то безумие! (отворачивается от двери, раздевается, залезает в ванную, надевает водолазные очки, запрокидывает голову и ныряет – сжимая Жозефину одной рукой держит ее высоко-высоко над ванной) Я не обедала сегодня и вчера не завтракала. Я просто накинула свой шерстяной плащ и ждала под окнами твоей спальни. Я очень хотела, чтоб ты пришел, хотела тебя видеть, Григорий. Я с ума сходила, металась как помешанная. Мне не хватало мужества даже постучать. А потом я увидела Василису в ее коротком халатике, как она танцует босиком, бродит по дому в уродливом коротком неглиже, трется о стены махрой, целует твой портрет, сучка-****ь. Вот тогда я осмелела. Вернулась домой, приняла ванну. Поговорила с Зиной – она меня ободрила, поняла, мы занялись сладкой любовью. Я звонила тебе – вспомни, какие были помехи на линии: мы так ни о чем и не договорились. Я помчалась к тебе, позабыв обо всем: схватила свой старый целлофановый костюм, синий меховой берет и бросилась бежать босиком под проливным дождем. Знаешь, это было так романтично - бежать по лужам к самому любимому человеку на свете. Григорий, а я ведь очень, очень тебя любила, Григорий... Любил ли ты меня как я? Ответь! (снимает очки, смотрит на дверь, медленно поднимается из пены, зажигает свечку, осматривает коридор – там никого. Плотно закрывает дверь, смотрит на пол перед ванной, где раньше лежала Зина: полицейский мелом очертил силуэт ее тела) Зина, ах, Зина... Боже мой! (мечется, бегает из угла в угол) Боже мой... Пропала Зина! Надо звонить в полицию, скорее, скорее! (хватается за смеситель от душа) Алё! Алё! Слышите меня? У меня тут просто кошмар. Сестру похитили, извращенцы. Да-да, её, Зину. Нет-нет, меня не похищали. Не знаю кто. Извращенцы! Вернулась домой: все окна-двери нараспашку – я свет боюсь включить. А Зины нет! Да, мы утром сегодня с ней виделись – вместе ванну принимали. Ну а что здесь такого? Она не выдра. Она сестра мне, как будто я ее голой во сне не видала! Да, мы однояйцовые! Что? Нет. Нет! Зина просто намылила мне спинку, а потом ушла. У меня был откровенный разговор с женихом, и Зина вышла – ну, чтобы не мешать, интимные беседы не подслушивать. Мы с Григорием поговорили о самом нежном и я помчалась к нему очертя голову. Мы долго ссорились, разругались вдрызг. Я вернулась домой очень-очень расстроенной. Он много раз мне звонил, а я плевала в трубку пока все не заплевала. Как зачем? Ну, чтобы лучше слышал. Я не сразу заметила, что Зины-то давно нет. А потом... Ну что вы такое говорите? Зина никогда не выходит из дому одна. Что? А мне откуда знать? У нее светобоязнь. Мы иногда гуляем вместе по ночам. Пешие прогулки, знаете, на воздухе или на велосипеде. Без меня она никуда не выходит, дурочка, в темноту-то. Да нет же! Завтра позвонить? С ума сойти! Я бы очень хотела поговорить с вашим начальством. Вы отказываетесь исполнять свою работу? Вы... сумасшедший? Сахарным чудом объелись? Хорошо, хорошо. Завтра утром перезвоню. Если она не вернется, я сама приду в участок и буду бить стекла, пока всё не разобью. (швыряет «трубку» о стену) Скоты! Мерзавцы! Сутенеры!(залезает обратно в ванну) Ну ладно. Я ещё посижу немножечко, подумаю, как жить дальше. Иди ко мне, Жозефина. Зачем ты убежала от мамочки? Ну... (тянется за надувной собачкой) Ну, моя сладкая... Не скули так громко – мне тошно, будто тупым ножом по сердцу бьют. (прижимает Жозефину к груди) Прости, родная моя, прости! Сегодня я совершенно невыносима. Пока я ехала в такси в пригородный дом Григория, меня страшно мутило, я чуть с ума не сошла, от волнения упала в обморок и крепко уснула на заднем сидении. Мне снилось море, глубокое черное... Вода была такой густой и мутной, а на мне был скафандр, его провод протянулся от самой дверной ручки моей ванной, и я умоляла Григория перевязать мне горло. Какой кошмар... Эти чудовищные беспокойные сны. Такое чувство, что я скоро умру. Как страшно спать одной... Если б не ты, Жозефина, не твоя милая мордашка, не эти мохнатые ушки и мягкие резиновые лапочки, я бы просто сдохла. Корчилась в муках на полу, томясь и страшно тоскуя, громко во весь голос призывая смерть. Но меня греет мысль, что Григорий придет за тобой, распахнет эту красивую железную дверь и войдет в своем красном меховом манто, в красивых лаковых туфлях, в перчатках из тонкого бархата, в трусах из серебра... Такой стройный и сексуальный, обнимет меня и мы заживем беспечной жизнью. Все вместе, втроём: ты, я и Григорий. Мы его простим, ведь правда простим, Жозефина? Он сам не понимал, что творит. Без него моя жизнь пуста. Череда этих безумных дней скоро кончится – как только вернется мой Григорий. Мы будем счастливы, как прежде. Будем просыпаться вместе, готовить вкусные блюда, принимать ванну, бродить по безлюдным улицам и паркам, ездить в отпуска, загорать на крыше... И радоваться, радоваться жизни! А что мне делать теперь? Куда мне идти? У меня нет никаких дел кроме него. (достает смеситель из воды) Алё... Григорий! Алё! (всхлипывает) Жозефина скалит зубки и ворчит, совсем дурной стала. С тех пор как мы вернулись домой, она сама не своя - я ее не узнаю. Ты ей нужен, Григорий. Очень нужен. Приходи! И захвати ей что-нибудь пожрать. Поспеши, умоляю... Она же с голоду сдохнет, твоя Жозефина. (топит собачку в ванне) А Василиса? Ах, Василиса. Ну что ей сказать... Соври. Придумай что-нибудь. Не такая уж она и дура... Ну, что же. Дура гороховая, носки заштопать не умеет. Дура ни о чем не догадается. Она ужасная. Беги от нее, Григорий, слышишь, беги! Бегом беги, босиком, беги без носков! Приезжай к нам. Здесь тебе рады всегда. Твоя Жозефина ждет тебя. Я испеку пирог из черносливок, а я, если хочешь, сделаю тосты с ванильным крэмом. Григорий, только не надо грязи. Она же начнет кусаться. Жозефина пугает меня. Наверное, она думает, что я причиняю тебе боль. Глупая скотина. Ну что с ней делать? Если ты не придешь, Григорий, мне придется ее утопить – так и знай. И в этом будешь виноват только ты. Не отпирайся, дурачина, – я всё сказала! Это моё последнее слово. Тебе еще дорога Жозефина? Отвечай! Ну же! Она не ест, не пьет, не двигается, ничего не просит – безвольно лежит на моих тапках. Она ждет тебя, Григорий. У нее такие добрые глаза. Я еще никогда таких глаз не видела, не то что у человека, даже у собаки. (промокает слезы полотенцем) Если ты не приедешь, Григорий, я не знаю, что сделаю с ней, – я за себя не отвечаю. Я же не могу ей объяснить, что ты плевал на неё. Она будет счастлива только с тобой. Усыпить ее? Слишком жестоко. У меня нет средств даже на ветеринара. Я утоплю ее. Да, утоплю в бачке от унитаза. Так и знай, Григорий. Бедное животное, как она страдает... Ах, отстань, Гриша, не надо меня уговаривать. Я буду жестокой – и не по своей прихоти! Я смотреть на неё не могу – меня тошнит. Жалкая собачонка! (всхлипывает) Просто жалкая! Мы в ответе за тех, кого перемучали. Ты сможешь потом спать? С Василисой или с кем другим? Я бы с ней на один диван не села. Замолчи, Григорий, ЗА-МОЛ-ЧИ. Я знаю, мы давно расстались. Разрыв есть разрыв – мы никогда не будем вместе. К черту! Мне не больно. Я давно не чувствую боли, совсем-совсем бесчувственная стала. Но я всё еще люблю тебя, Гриша. Я буду хранить светлую память о тебе в своем бедном истерзанном сердце. Буду любить тебя вечно, даже после смерти. Я и Жозефина – мы умрем вместе. Я бы пристрелила её из револьвера, если б он у меня был... Но у меня рука не подымется.(раздается буль-буль) Решено! Сначала я утоплю бедное животное, а потом сама прыгну в реку. Наша смерть будет на твоей совести. Подумай об этом, Григорий, хорошенько подумай... Две невинные души, которые так сильно тебя любили, - ты сможешь потом спать? Это вряд ли. Ничего ты не сможешь, Григорий. Обними за меня Василису. Прошу, обними крепко-крепко, поцелуй в ушко, скажи, что любишь... Пусть она вопьется тебе в горло своими цепкими коготками, своими маленькими острыми зубками. Пусть любит тебя до потери пульса. Посмотрим, сколько ты выдержишь, скотина. Но мне плевать – на всё плевать! Всё кончено. Прошла любовь, я кастрировала Жозефину, она больше ни на что не способна... У меня осталась только одна просьба к тебе, любимый мой, самая последняя: когда я умру... (холодно) Помни обо мне. Ведь я любила тебя, Григорий, так любила... (топит трубку в пене) Любила!.. (топит Жозефину, рыдает) А ты, Григорий, даже не перезвонил. Ты не представляешь, как я страдала, как корчилась в муках на холодном кафеле. Вот сейчас я покончу с этой жизнью, обмотаю свою тонкую нежную шейку телефонным шнуром... (обматывает шею металлическим шлангом от смесителя) И... (хрипит) И!.. Буду мужественной до конца! Ради тебя, Григорий, ради нашей вечной любви. Дорогой мой, любимый, прекрасный Григорий, ради тебя я убью себя, утоплюсь и там под водой, я буду ждать и любить тебя вечно. Ты только не сердись на меня, ладно? (стягивает горло шлангом всё туже и туже) И спаси, спаси Зинаиду, мою любимую без вести пропавшую сестру. Спаси её!! (стягивает горло, погружается в пену) Я так тебя любила, Григорий, так любила. Но вот теперь на пороге смерти, я еще больше тебя люблю! Люблю, люблю, люблю...
Прижимая смеситель от душа к груди, Уточка душит себя шлангом, ныряет и захлебывается, исчезает в пене – вода в ванне обильно пузырится. Клейкий гель для душа растекается по полу. На поверхность всплывает Жозефина и трусы Уточки с цветными горошинами и лепестками роз. Керамический смеситель от душа, служивший телефонным аппаратом, скользит на пол и разбивается в хлам. Розовый неоновый светильник падает в воду, потрескивает. Свет гаснет. Бульканье утопшей Уточки.
КОНЕЦ