3. Гнев.
Джон всегда отличался крутым нравом. Когда первый раз оказался в тюрьме, ему шёл тогда только двадцатый год. «Университеты» эти прошёл без единой зацепочки. Уже потом, оказавшись на свободе, дал себе слово – больше не попадаться в руки копов. Он для этого даже приобрёл «игрушку» тридцать восьмого калибра. Это придало ему больше уверенности и потом, если уж жить, то жить без всякого компромисса с законом, а не корчить из себя обиженную на весь свет курсистку, лишившей себя девственности с помощью карандашика, пока родная мать устраивала свою личную жизнь непонятно с кем.
Все знали Джона, как человека державшего своё слово. Если кто-то пытался на него повесить всех своих собак, он делал просто – брал и ставил на этом человеке, невзирая на пол, один конкретный крест. Нет, Джон не был хладнокровным убийцей. Вот морду разбить – это он был мастер и ещё слыл хорошим уличным бойцом, а чтобы взять и убить человека – это ему никто не мог приписать.
Рос Джон, как и все его сверстники вдали от роскоши. Всё, что у него было, так это крепкие кулаки и необъяснимая тяга к музыке. Ещё в детстве он часами слушал, как мать пыталась, не зная нот на слух подобрать на разбитом в хлам пианино что-то из Бетховена. По-моему это было «К Элизии». Эта музыка имела прямое отношение к её внутренним переживаниям и когда она трогала клавиши тонкими пальцами, Джону казалось, что она листает старинную книгу, где между страницами хранятся старые письма. Что в них – знала только она.
А однажды он, копаясь в кладовке, наткнулся на потрёпанную тетрадь. Это был дневник матери, где она с двенадцати лет записывала свои фантазии и мысли. Когда ей исполнилось семнадцать, она написала в нём о своём первом мужчине. О том, почему они с ним расстались, там не было ни единой строчки. Вот тогда он и задал мучивший его вопрос:
- Кто мой отец?
- Не помню, - ответила ему мать.
Конечно, всё было не так: она помнила и постоянно думала о своём прошлом, только теперь ничего нельзя было исправить. Потом-то у неё были и другие мужчины и даже попадались те, кто мог стать Джону хорошим наставником и другом, но что-то постоянно срывалось, а годы бежали себе и бежали. Может этому была виной её худоба? Врачи разводили только руками, мол, такая у вас, милочка, конституция и тут надо с этим смириться. Это был единственный её недостаток, но его вполне хватило, чтобы остаться ей на всю оставшуюся жизнь в обнимку с одиночеством.
Когда же Джон угодил в тюрьму, мать запила. Тех, кто видел её хотя бы раз трезвой, можно было пересчитать по пальцам. Это и многое другое отложило свой отпечаток на характере Джона. Если бы не его любовь к музыке и не встреча с Райнером, он, наверное, так и не смог бы вырваться из липкого рукопожатия своего родного городка.
У него не было ни братьев, ни сестёр, да и родственников не было. Почему? Мать ему на этот счёт ничего никогда не рассказывала и вообще, всё, что связанно было с их семьёй, было покрыто тайной. И вот, когда в его жизни появился Райнер, Джон решил из него сделать человека, а заодно подправить и свой бюджет. Он прекрасно понимал, что дорогу в завтрашний день одними кулаками не расчистить. Вот-вот, нужны были деньги и огромный талант. Денег у него было всего лишь несколько монет, но зато был Райнер, и тут можно было делать ставки, только для начала предстояло немного потрудиться над образом «серой лошадки».
Джон двинул к Стиву. Сговорились без осложнений, хотя на тот момент тот уже потерял интерес к жизни и просто доживал сколько ему было отпущено Создателем. А когда-то он на окраинах столицы имел даже некоторую известность и об этом часто хвастал, вернувшись в родной городок.
Райнер уже через месяц вполне сносно исполнил в узком кругу одну из своих первых песен, чем обрадовал своего «опекуна» и наставника. Джон ликовал! Если всем этим правильно распорядиться, можно было начинать качать монеты. Джон тогда прямо Райнеру так и сказал: «Мы станем с тобой богатыми, малыш!»
Карта шла та, что надо – всё ложилось в масть. Поначалу Джон привёл Райнера к хозяину местной забегаловки. С этого дня у них не было недостатка в еде и питье, но однажды Джон протрезвел и потянул Райнера за собой в столицу. О, это было совсем другое дело! Конечно, столичные девчонки обходились не дёшево им, хотя надо признать, что пахли они так же, как те, кого они оставили в своём прошлом. Одно успокаивало, что на руках у них был первый контракт и монеты сыпались в карманы. Это уже позволяло думать о будущем несколько по-другому.
Всё испортил толстозадый Феликс. Этот флегматик ушёл из жизни совсем не кстати. Джон был так зол, что чуть было, не угодил из-за этого придурка в тюрьму. Как было дело? Шёл себе по улице и задел какого-то лоботряса, чтобы спустить пар, а тут полицейские навстречу. Вовремя сообразил, что это не совсем то, ради чего он приехал в столицу, и пришлось в шесть секунд всё уладить, сунув определённую сумму и жертве своих кулаков, и этим двум полисменам.
Потом на его горизонте появилась «худышка». Так они прозвали с Райнером девчушку, которая за мизерную плату стала строчить для них тексты. Собственно, ничего особенного она не могла изобрести, как это делал для них Феликс и если уж быть откровенным и дальше вся её лирика – это одни розовые сопли по утраченной любви. Джон терпел и потом в постели она был столь темпераментна, что он закрыл на какое-то время глаза на её творчество. А вот, когда публика от них повалила в сторону, тут Джон быстренько перестроился и, напялив на себя одежды разъярённого человека, устроил «худышке» такой секс с рукоприкладством, что бедняжка угодила на больничную койку.
Уже на следующий день за ним пришли копы, и был суд. Оказалось, что всё это время Джон к тому же кувыркался в постели ещё и с несовершеннолетней, а тут ещё побои. Суд определил ему наказание, и он опять оказался за решёткой.
Первое время не вылезал из карцера. А потом поутих и стал вести себя примерно, за что собственно и оказался на свободе через пяток лет. Всё что осталось ему в наследство от «курорта», так это шрам от заточки под сердцем, да воспоминания о бессонных ночах, проведённых им на нарах в раздумьях о своей жизни.
Когда оказался с внешней стороны тюремных ворот, сразу подумал о Райнере, но того уже не было в столице. Из столицы он перекочевал сначала в Австралию, а потом в Европу и теперь гастролировал по ней на полную катушку. За всё это время он ни разу не пытался дать своему наставнику о себе знать. Ну, на это счёт у Джона была своя версия и потом, малыш, продолжал начатое когда-то с ним их дело, и можно было рассчитывать на кое-какие проценты. Оставалось только обзавестись цивильным костюмом и отыскать Райнера на бескрайних просторах старушки Европы.
Но для начала Джон наведался в родные места. Это надо было сделать обязательно – там где-то ещё жила его мать и он ничего о ней не знал. Городок встретил его рекламой, разинувшей свой рот во всю ширину улиц. Всем здесь заправлял Лори, который только-только освободился из мест заключения, подмяв под себя всё, что могло приносить звонкую монету. Джон не стал себя баловать встречей с этим кровососом. Убедившись, что мать не просыхает от спиртного, он оставил небольшую сумму для сердобольных соседей на тот случай, если она захочет покинуть этот мир раньше срока. А что он мог ещё для неё сделать, когда она просто его не узнала при встрече? Сходил на могилу к Феликсу, где обругал покойника последними словами, после чего поймав попутку, отправился в сторону столицы.
Надо было начинать жить на новом витке по новым правилам. Эх, если бы рядом с ним сейчас был Райнер. Теперь его дружок летал высоко и без галстука к нему не подступиться. И такая злость взяла Джона, что он и не помнил, как поднял руку на человека. Всего какой-то один удар и вот снова суд и он в наручниках, только теперь ему светит десятка, а может и больше, поскольку это по его вине на этой планете одним человеком стало меньше. Всё было, как в тумане и когда огласили приговор, Джон даже не пошевелился, хотя и слушал его стоя. Хорошо ещё, что нашёлся свидетель, который видел, что покойник первым замахнулся на Джона. Эх, если бы не этот роковой удар – сейчас всё было иначе.
Прошло десять лет. Опять Джон стоял с внешней стороны тюремных ворот, только теперь сильно постаревший. Ещё врач, осматривавший его весь последний год, взял и выложил как на духу, что дни его сочтены, мол, с такой болячкой, как у Джона, люди живут как на вулкане, а значит, это может произойти завтра или через месяц, а может и через год. Он так и сказал: «Тут как кому повезёт…» И оставалось-то совсем ничего, а жить хотелось, и Джон спросил тогда доктора: «А может, обойдётся?» Тот неопределённо пожал плечами, а потом посоветовал поехать на юг и там постараться на какое-то время забыть обо всех проблемах. Джон тут же подумал о Райнере, у которого были деньги. Уж он не откажет ему в помощи, а потом может и сам с ним на пару махнёт к пальмам.
Это потом, когда ему удалось повидаться с Райнером, он понял, что единственным желанием на тот момент у него было вбить гладенькие купюры, полученные от него на галстук и выпивку этому гитаристу в горло. Его уже бывший друг и это было тоже понято там же, уже никогда не сможет стать прежним. Всё кончено. Гнев переполнял Джона, но он не стал оставлять своему некогда подопечному свой «автограф».
Теперь ему надо было выбираться из всего этого в одиночку. Это даже где-то было любопытно - отправиться в свой последний путь на попутке. Конечно, ему хотелось навестить родные места – увидеть всех тех, кто когда-то его знал, а может и до сих пор помнит, только вот не знал Джон, сколько ему ещё осталось идти в сторону своего горизонта.
Он смог одолеть только треть пути в своё завтра - с солнечным пляжем и с пальмами. Его похоронили у самой дороги, в небольшом овраге заросшим колючим кустарником совсем посторонние люди.