Светлой памяти моих родителей
Нину, чудом выбравшуюся с двумя детьми из блокадного Ленинграда, приютила в Москве ее старшая сестра Валя. Разгородив свою комнату в коммуналке фанерной перегородкой, поселила в одной маленькой комнатушке Нину с дочерьми, а в другой, такой же крохотной, себя с сыном. Но вот война закончилась. Люди, выброшенные военным лихолетьем из своих квартир, постепенно начали возвращаться домой. Кто из эвакуации, кто с фронта. Нина понимала, что и ей надо вернуться домой, в свою ленинградскую комнату на Васильевском острове: племянник уже взрослый, нехорошо ему жить в одной маленькой комнатке с матерью. Но все откладывала поездку. Боялась страшных блокадных воспоминаний. Наконец, наступило лето. Старшая дочь уехала в пионерский лагерь, а младшая – с детским садом на дачу. И Нина отправилась в Ленинград.
Общий вагон был наполнен мужчинами в гимнастерках, женщинами с детьми, старушками с серьезными, как на иконах глазами. Где-то, в середине вагона, играла гармонь и смешанный хор, уже разогретый алкоголем, дружно и от всей души подпевал. За перегородкой двое молодых мужчин громко рассказывали друг другу что-то о боях: кто, где, с какой высоты… Эти воспоминания им теперь говорить и не выговорить из души до конца жизни.
Рядом с Ниной сидела женщина с двумя детьми. Малыши, видимо, утомились от посадочной суеты, теперь спали, прислонившись к матери с двух сторон. А колеса стучат, стучат и под эти звуки наплывают на Нину воспоминания…
…Вот так же в начале войны ехала она, Нина, со своими дочерьми, везла их с дачи, куда с первыми теплыми днями отправляли ленинградцы каждое лето своих детей. И вдруг – война! Родители кинулись возвращать детей обратно. Только бы не потерять их, только бы вместе! Так же, как сейчас, стучали колеса. Так же поезд был наполнен людьми. Старшая, восьмилетняя дочка примостилась у окна, а младшая, двухлетняя, спала, положив голову Нине на плечо.
Вдруг с неба, сквозь стук колес, пробился гудящий звук. Он приближался и наполнял собою все вокруг. Первый разрыв -- перед поездом. Заскрежетали тормоза. Люди в ужасе выпрыгивали из вагонов, скатывались под откос в траву. Нина схватила девочек, но от ужаса ноги онемели, не двигались. Гул немецких самолетов и треск с неба, накрыл все пространство. Нина, не в силах встать, наклонилась над детьми, прикрыв их своим телом. Но немцы бомбили не поезд. На бреющем полете расстреливали они лежащих на земле женщин и детей. Судьба, сковав страхом Нине ноги, спасла жизнь… .
…Послевоенный Ленинград встретил Нину серыми домами, со следами осколков на стенах. Но день был солнечным и, радуясь мирному летнему ветерку, деревья шевелили яркой зеленью ветвей. Добравшись до своего дома на Васильевском острове, с волнением вошла в подъезд, стала подниматься по лестнице. И вновь воспоминания, воспоминания… Как радовались они с мужем, когда им, молодым специалистам, выделили в этом доме комнату в общей квартире! Наконец- то свой угол, своя крыша над головой! Счастливое время, любящий добрый муж, рождение дочерей, интересная работа. И соседи по коммуналке подобрались молодые, веселые. Только соседка с больным сыном – инвалидом, жившая в маленькой комнатке радом с Ниной, стараясь скрыть свои проблемы, была молчалива. Но все ее понимали и не лезли с состраданием. В первый же день войны эта женщина собрала своего сына, закрыла комнату и уехала из Ленинграда. Нина с дочерьми и мужем остались: муж работал на военном заводе, как ценного специалиста, его не взяли в армию. Ехать без него Нина не хотела. А потом… Кольцо вокруг города сомкнулось. Пришла блокадная, голодная, с жутким морозом зима…
… От воспоминаний Нина устала, остановилась на лестничной площадке передохнуть. А волны прошлого все выплывали из памяти…
…У мужа от голода и сердечной недостаточности началась водянка, ведь он старался поддержать жизнь в жене и детях, отдавая им свою еду, а сам, чтоб заглушить голод, все пил и пил воду… Дочери, как тростиночки, одни большие глаза остались на лице. Двухлетняя Лялька тихо просила «хлебца с солькой». Казалось, что это конец. И тут пришло письмо от соседки, той самой, у которой был сын – инвалид.
«Дорогие наши ленинградцы Гриша и Нина! Мы знаем, как вам сейчас тяжело. Возьмите ключ от комнаты, он лежит…. Все, что в шкафу – ваше. Держитесь! Война закончится. Надо обязательно выжить!...»
В шкафу оказалась банка прошлогоднего варенья, манка, лапша, пшенка. Целое богатство! Это был праздник, это была жизнь! Конечно, хватило на короткое время, но, кто знает, может быть, именно оно помогло дотянуть до частичного снятия блокады и отъезда из осажденного города… А Григорий не дожил…
Отдышавшись, Нина вошла в квартиру. На кухне пахло едой, а дверь в ее комнату была открыта. Мебель переставлена, На диване сидел, выросший за эти годы сын соседки, А сама соседка что-то гладила у окна.
-Здравствуйте!
Соседка подняла голову от работы. Лицо ее осветилось радостью и в тоже мгновенье на нем появилось выражение страха и растерянности. Утюг замер в руке.
- Здравствуй, Нина! …Ты вернулась… А мы теперь… Сыну, как инвалиду… эту комнату... Нам положено.
Пока женщина говорила, испуг в ее глазах сменился выражением твердости, готовностью отстаивать свое право на Нинину комнату.
Теперь Нина смотрела в удивлении и растерянности на соседку, на ее сына, на детские игрушки своих дочерей. И вдруг она вспомнила себя, в этой самой комнате, читающую письмо. Почти физически ощутила в руках лист бумаги и на нем слова: « Все, что есть в шкафу – ваше. Держитесь! Надо обязательно выжить!» В груди стало жарко. « Неужели я буду с ней бороться? Выселять из той комнаты, в которой с благодарностью желала ей самого лучшего, молилась за нее?»
Нина шагнула к женщине.
- Спасибо за жизнь… живите! Я… в Москве… живите!