ТЫЛГУРЫ ОТ АВТОРА
Однажды на полуострове Шмидта в стойбище оленеводов во время праздника духа моря мне пришлось наблюдать, как двое парней «делили» девушку. Они взяли ее за руки и начали тянуть каждый в свою сторону, причем, девушка, оказывается, не могла отдать предпочтение кому-либо из парней, поддаваясь корпусом в ту сторону, которая тянула сильнее. А после этого парни вступили в единоборство за «предмет своей страсти. Тут все решали кулаки, у кого они тяжелее, тот и победит…»
Однажды Указующий Перст собрал надзирателей, а их на каторге было около 400 человек, и сказал: «меньше языком ботайте, работая с осужденными, больше действуйте кулаком. Кулак – основа спокойствия, кулак –
наша главная сила. И зачитал обомлевшим надзирателям стихи:
Поговорку не напрасно выдумал народ,
Что кого кто любит страстно, тот того и бьет.
Старичок твердит с досадой, что он слаб и хил,
Что детей учить бы надо, да побить нет сил.
И старик, ворча в постели, доживает век…
Так до гроба с колыбели добрый человек
То других бьет, то дерется, то его бьют так,
Что сродниться с ним, сживется наш родной кулак…
ИЗ ПИСАРЕЙ – В МОКРУЮ ШАХТУ
Все начиналось как обычно: живо начался развод по тюремным урокам. Не в пример другим тюрьмам, на Соколином всем находилось дело. Обычно каторжане и ссыльные ждали развода с нетерпением. Как ни тяжелы каторжные уроки все же они проходили далеко за воротами стоклятого острога, где, казалось, сам воздух пропитан злой неволей. А за тюремными вратами каторжане хоть и мельком, но общались с поселенцами, маклаками, разглядывали дородных баб, ребятишек, толковали с ними о житье-бытье, словно сами на какое-то время приобщались к вольному сладкому миру, если, конечно, можно было назвать вольным нищенское прозябание на острове.
С недавних пор, после происшествия, в котором был замешан Янек Лещинсчкий, его из писарей перевели в разряд горщиков на Дуйскую шахту – самый тяжелый участок, куда отправляли непокорных да провинившихся.
И в это утро Янек вкупе с Феликсом получили назначение в ту же шахту. В это туманное утро конвой доставил политических вместе с партией уголовных в раскомандировку шахты. По известному тюремному правилу политические и уголовные не должны были общаться между собой ни на этапах, ни во время работы. Однако надзиратели, да и солдаты конвоя не перечили, не возражали, когда арестантов сгоняли всех в один «шалман». Только пристрастно следил конвой, чтобы уголовные из «кобылки» не переговаривались с политическими.
В раскомандировке шахты, старом прохудившемся сарае, промерзшем насквозь, продуваемом со всех четырех сторон, стоял шум и гам. Одновременно с каторжанами, занаряженными на шахту с Александровского централа, пригнали партию арестантов из Воеводской тюрьмы, расположенной ближе к шахте. За ними появились и политические, проживающие на поселении.
В отличие от александровских каторжан местные арестанты были нечесаны, в коростах, в грязи. Это и неудивительно – не так часто достигал их начальственный глаз, там условия содержания были в разы страшнее. Янек и Феликс прекрасно знали: в Воеводской тюрьме спали на общих нарах, не раздеваясь, параши на ночь не выносили – конвой опасался любого злодейства. Проверок в этой каталажке почти не проводилось, даже надзиратели отправляли служить в «печальную тюрьму» за всяческие провинности.
И тут, наконец-то Янек и Феликс увидели среди прибывших Станислава Бугайского и Бронислава Пилсудского. Они обменялись крепкими рукопожатиями. Бронислав имел назначение ссылки в поселение Рыковское, на севере острова, но его Указующий перст временно задержал для выяснений некоторых обстоятельств. Любопытно было пытливому генералу побеседовать с человеком, который закончил Санкт-Петербургский университет и вместо того, чтобы возвратится в мирную и тихую Литву или, на худой конец, в Польшу, решил примкнуть к группе террористов «Народной воли», которая готовила убийство царя. Чего недоставало старинной шляхетской семье, чья родословная велась аж с 13 века? Станислав Бугайский, не в пример товарищу, был широк в кости, постоянно улыбался, забыв, что прибыл сюда не для экзотических знакомств, а в вечную ссылку и тоже ждал точного направления в один из острогов края. И по его лицу трудно было понять состояние Станислава...
Пока конторские разбирались в толчее и гаме, кто прав, кто виноват в том, что на рудник одновременно согнали столь много людишек, к Янеку вплотную подошел Станислав Бугайский, стал торопливо рассказывать городские новости: Кмецик получил весточку (подумать только) с далекой родины, какими путями-своротками шел слезный привет за тридевять земель – неизвестно. Только узнал Янек, что весточка эта вогнала в слезы и верных подруг политических, да и самих «государственных преступников».
Особенно взволновала Бугайского известие о том, что Янек «был в бегах» целых трое суток и теперь подвергался усиленным урокам на шахте. Однако «контора» не больно-то спешила. Пока расписывали между каторжанами треки да отвалы, делили между артелями коридоры и площадки, определяли, сколько душ посылать с кайлами, сколько с салазками, пока прочитали ежедневное «Отче наш» – «правило работы под землей», прошло не менее часа. Наконец, появился перед ними главный здешний «добытчик угля» японский инженер Негоро-сан. Затянутый в узкий форменный бушлатик и с начищенными до блеска пуговицами, он равнодушно глянул на серую массу, из-под козырька инженерской фуражки с наушниками и стал ругать толпу. Напоминал о том, что вчера каторжные опять сократили добычу угля на целых четыре пуда, напомнил, что Япония, выполняя концессионный договор, недополучила большую партию топлива.
Вскоре «раскомандровка» опустела. Янека замутило, ему стало тяжело дышать после порки, а ведь раньше он играючи мог выполнить любой тюремный урок. Наконец, их провели в штрек, где предстояло «рубить» уголь. Здесь располагалась кладовая угля. Янек на ощупь нашарил на пыльной полке шандал. Зажег свечу, поднял над головой. Трепещущий сумрачный свет делал призрачными мокрые стены – пакля давно зачернела в пазах бревен, обломки полозьев, сваленные в кучу, были похожи на кривые турецкие ятаганы. В углу, тоже навалом, лежали покарежанные санки...
Янек был сегодня в плохом состоянии, понимал, что вряд ли сумеет выполнить дневной урок – санки, на которых отвозят уголь к главному конвейеру, весят более пуда, а ежели попадутся с гнутыми в стороны полозьями – пиши пропало. Много не наработаешь.
– Пошевеливайтесь, пошевеливайтесь! – нервно заговорил японец. И добавил что-то ехидное на своем языке. Из всего сказанного Янек понял одно слово: «скоси, скоси, что в переводе означало «быстрей, быстрей» Друзья надели на плечи сбрую из сыромятных ремней, впряглись в санки, выволокли их в главный штрек, втянулись в бесконечный поток саночников.
Куда только подевалась сила могучего Янека. Он, как и все политические, занятые на горных работах, не очень-то стремился выполнять полный «урок» – по наряду саночник должен был доставить из глубины горы 12 груженных доверху саней. Обычно те, кто не смог выполнить «урок», лишались жалких грошей, которые доплачивала японская концессия, представлявшая «высочайшее утвержденное общество русско-японское общества «Сахалин». Янек и Феликс не имели видов на эти деньги.
В отвале тускло коптил единственный светильник – плошка с нерпичьим жиром. Фитиль был помещен в жир нерпы, от которого распространялся по лазу тошнотворный запах. Лица каторжан в неверном свете выглядели дико – сумрачные, бородатые, грязные, только зловеще поблескивали зубы. Язычок пламени колебался под сквозняком, что постоянно дул со стороны главного входа, и казалось, горщики, замурованные в горе, непонятно каким образом умудряющиеся кайлить уголь, строят смешные рожи саночникам. Движения горщиков были неестественно замедленные.
Пока «доходяги» – хворые и слабые, кидали в санки комья угля, Янек вывернулся из ремней, заспешил вниз на помощь Феликсу, который почему-то остановился. Едва отыскал его в толпе саночников, подхватил лямки, подсобил вытянуть санки с углем на отвальную площадку. А когда возвратился, едва волоча ноги, обмер. Они валялись под откосом. Просыпавшийся уголь смутно чернел среди блестящих полозьев.
– Эй, мужики, кто свалил мои санки? – Янек шагнул к горщикам, сжав кулаки. Понимал: бесполезно доискиваться до истины, но промолчать не смог. Ему только не хватало еще одной беды.
– А ты пошто, сука длинновязая, очередь держишь? – возник из темноты бородатый, укрытый рваным тряпьем, незнакомый Янеку саночник. – Тебе людишки, глянь, уголька насыпали, а ты сбег…
– Товарищу помог.
– Твои товарищи в брянских лесах с волками живут. А здесь…я тебе счас покажу, как с нами шутковать. – Бородатый лихо подскочил к Янеку, замахнулся, но ударить не смог. Поляк ловко перехватил руку бородача и резко вывернул. Тот взвизгнул от боли. И в этот момент кто-то сзади ударил Янека заточкой в бок…
ТЫЛГУРЫ ОТ АВТОРА
Во время службы в армии мне довелось полтора года проживать в Ульчском районе, в бухте де-Кастри, почти рядом с жилищами ульчей и нивхов. И мы как-то сблизились с парнем из ульчи по имени Таксами. Он частенько забегал к нам в редакцию военной газеты, охотно рассказывал о событиях в стойбище, об удачной охоте и рыбной ловле. Парень любил часами сидеть в нашей типографии, с интересом наблюдая, как печатается газета.
Однажды он принес мне в подарок странную фигурку, вырезанную из дерева. И объяснил, что это пристанище для души умершего человека.
– Зачем же ты хочешь ее мне подарить?
– О, это такой обычай: поминальные фигурки находятся в доме умершего один год. К ним людишки не обращаются ни с какими просьбами. Потом с поминальными фигурками расстаются навсегда. Вот я и подумал: «зачем сжигать поминальник. Пусть лучше, однако у вас стоит…»
– А что у вас делают с духом хозяина дома?
– О, вчера мы одну чатушку огонь-воды пили, ох и шухер поднимали. – А затем без перехода пояснил – ульчи да и нивхи называют духом предка тыв ыз и хранят его десятки лет.?
А вскоре я узнал новость, о которой местные жители говорили с опаской: один старый нивх взял и унес фигурку – духа хозяина дома в тайгу и оставил там… Что сие означало, никто из ульчей и нивхов мне пояснить не мог…
ТЫЛГУР ОТ АВТОРА
Что это за остров такой? Сахалин – остров у восточного побережья Азии. Крупнейший остров России. Он омывается Охотским и Японскими морями. От материка отделен Татарским проливом. В самой узкой части, откуда прежде бежали каторжане, имеет в ширину всего семь с небольшим километров и замерзает зимой.
Остров получил свое название от манчжурского – реки Амур – «Сахалян-улла», что в переводе означает «Черная река». Японцы называют Сахалин Карафуто, название сие восходит опять-таки к айнскому «камуй-кара-путо»», что опять-таки означает в переводе «земля бога устья»...
СТРЕЛЯЛ ПОЛЯК БЕРЕЗОВСКИЙ
Говорят, если супруги давно и ладно живут вместе, они становятся похожи внешне, да и мысли их нередко совпадают. Государь часто ловил себя на мысли, что Мария Александровна иногда высказывает то, что у него было на языке. И в последнее время, за вечерним чаем, разговор неизменно заходил о том, что после всех последних питерских потрясений им неплохо было бы выехать куда-нибудь из столицы, либо в тихую размеренную заграницу, либо посетить славные российские города Елец, Козлов, Ливны, Задонск, Ростов-Великий, ибо в малых городах скрыта великая мощь России, там всегда светло и чисто думается. Именно в дальних и ближних городках и почувствовал в свое время мощь империи Александр, когда будучи цесаревичем, посетил десятки таких городов и поселений.
Особенно остро почувствовал свою оторванность от жития страны во время торжественного освящения часовни, сооруженной в память его чудесного спасения от лютой смерти у ворот Летнего сада. На открытие часовни приехали безо всякого приглашения священники и мещане, купцы и промышленники из далекой Сибири, и с Кавказа. Глядя на них, государь, в который раз, ощутил необъятность великой России, что вручена ему Богом. Он стоял на коленях и думал о превратностях жизни, благодарил Его не только за то, что было, но и за то, что будет, ибо всегда, с детства помнил: «Любящим Господа все содействует ко благу».
Встав с колен, стал принимать поздравления от калужан и москвичей, питерцев и новгородцев. А, увидев на ступенях молящегося Осипа Комиссарова, новоявленного дворянина, воссиял лицом, не сдержав чувств, Государь подошел к недавнему крестьянину и со слезами на глазах обнял его.
– Приезжайте к нам в Тверь, Ваше Величество! – сказал Осип. – Народ будет весьма рад.
– Даст Бог, приеду! – возвращаясь в Зимний дворец, государь пришел к очевидной мысли, что перемена мест всегда содействует улучшению настроения, дает возможность не только познать новое, но и сравнить со старым. Видимо, поэтому тем же вечером государь предложил Марии Александровне отметить день рождения не в Санкт-Петербурге, а в Первопрестольной, к тому же они давно не были в Москве, давненько не посещали ради душевного успокоения московские святыни, соскучились по большой службе в Троицко-Сергиевой Лавре.
– Я просто счастлива, – обрадовалась императрица, – сама хотела предложить тебе сей вояж.
Сказано – сделано. Государь тут же вызвал князя Горчакова, дал ему ряд дипломатических поручений, а на следующий день царский поезд уже мчал их к Москве.
В Белокаменной расписанный порядок пребывания был сразу же нарушен. Не успела императорская чета войти в зал, чтобы принять рапорт градоначальника, как к ним шагнул человек в расшитом золотом нерусском мундире и с поклоном протянул красочное приглашение на бал к светлейшему князю Палу Анталу Эстерхази, австрийскому послу в России. Не ожидая ответа, посланник князя величаво удалился.
– А стоит ли нам посещать бал, не побывав даже в Лавре? – засомневался государь, – пристойно ли сие? Да и с политической точки зрения не все складно: во время Крымской войны, как мне помнится, австрийское правительство довольно враждебно было настроено к России. – Государь, казалось, рассуждал сам с собой, но его, конечно, слышали члены придворной свиты.
– Извините, Ваше Величество, – сказал граф Шувалов. Он сопровождал государя уже вторую поездку после того, как занял пост шефа жандармов и всячески подчеркивал, что готов в любую минуту заслонить собственным телом любимого монарха в случае покушения. – Но князь Эстерхази был всегда лоялен к нам, русским, иначе вряд ли он получил бы от вашего незабвенного батюшки Андреевскую ленту.
– Замечание существенное, – одобрительно заметил царь, казалось, он не обращал внимания на восторженный рев толпы, стоящей за спинами полиции.
– Дорогой, – подхватила Мария Александровна, – мы ведь приехали в Первопрестольную, чтобы отдохнуть от политики, от злодеев, хотели чуточку оттаять душой, а бал у одного из богатейших людей Европы должен быть оригинальным. – Ее немецкая душа иногда давала себя знать, хотя императрица давно уже сроднилась корнями с русским народом. Бал мог хоть ненадолго вернуть ее в далекую молодость.
– А ты как считаешь, Алексей Федорович? – государь повернулся к московскому градоначальнику. – Стоит ли русскому монарху ехать на бал к Эстерхази?
– Эти венгры очень обидчивы, Ваше Величество, к тому же князь будет несказанно рад принять у себя столь высоких гостей, тем более бал ожидается не совсем обычным. Люди Эстерхази уже скупили всех стерлядей Москва-реки, которые были пойманы, а самая крупная за сто лет рыбина в полтора аршина с лишком, встала Эстерхази аж в шестьсот рублей, а это, считай, триста коров.
– Кто еще приглашен на торжество и по какому поводу? – поинтересовалась Мария Александровна, когда царская семья усаживалась в карету.
– О, всех гостей не перечесть, родовитые граждане, иноземные посланники. А сам бал обозначен в честь Вашего Величества. – Доложил градоначальник.
– Ну, как тут не поехать, уговорили! – государь стянул с руки белую перчатку, откинулся на мягкую спинку кареты и прикрыл глаза...
ххх
Царская семья и впрямь не пожалела, что поехала на бал к Эстерхази, правда, прежде все же посетив Лавру и помолившись за спокойствие и процветание империи. Во-первых, в непринужденной обстановке государь пообщался с послами Англии, Пруссии, Франции и Турции. Во-вторых, получил истинное наслаждение от самого князя, который гордо и ненавязчиво, как бы между прочим, преподнес превосходный урок высокой нравственности супруге английского посланника в России леди Гринвиль – надменной, напыщенной особе, которая не понравилась царственным супругам с первого взгляда. Едва государь с государыней вступили на красную дорожку, что вела в главный зал дворца, английская леди подхватила мужа под локоток и самовольно приблизилась к русскому самодержавцу, и не только пошла почти рядом с государыней, но и осмелилась вставлять реплики в разговор государя с Эстергази, который и впрямь был великолепен. На князе была венгерка из черного бархата, сверху такой же ментик. Драгоценных каменьев на его одежде было сверх меры: на кивере – бриллиантовое перо, сверкающие каменья на поясе графа, на застежке ментика, на рукоятке сабли и, конечно, на ордене Золотого руна, на холеной шее князя, даже пуговицы были из крупных бриллиантов.
Едва царственные гости, сопровождаемые хозяином и присоединившимися к ним супругами Гринвиль, вошли в просторную галерею, отделанную изнутри белым атласом, как у леди Гринвиль неожиданно порвалась нитка жемчуга, несколько жемчужин упали на ковер, раскатились по сторонам. И английская пара вмиг потеряла торжественную чопорность и величавость. Леди сначала засуетилась, как неопытная горничная, потом, не стыдясь высоких гостей, заплакала, повергнув всех в сильное смущение.
Конечно же, жемчужины были быстро найдены, и светлейший князь Эстерхази преподнес их англичанке с лукавой улыбкой, в которой откровенно просматривалось презрение, что также хорошо приметила императорская пара. Право слово, свидетели этого маленького эпизода и не подозревали, что тому будет еще и продолжение, великолепный венгерский магнат не смог простить английской леди эдакой мелочности, которая едва не порушила торжественность момента.
Уже в главном, ярко освещенном зале светлейший князь, мило беседуя с дамами, то ли случайно, то ли нарочно тоже зацепился за что-то, ворот ментика порвался, и тяжелая застежка упала на пол, а из нее выпало несколько крупных бриллиантов. Старший камер-лакей мгновенно собрал драгоценные каменья и с поклоном, на серебряном блюде преподнес их светлейшему князю, но князь, многозначительно глянув на леди Гринвиль, громко, чтобы слышали окружающие, проговорил: «Благодарю, возьмите бриллианты себе, на чай!».
Эпизод получился потрясающим, Все, конечно, поняли, в чей огород были брошены камушки. Об этом вскоре заговорили гости бала. И уже через несколько минут английский посланник и леди Гринвиль покинули дворец князя Эстергази.
Н-да, англичане многое потеряли в этот вечер. Бал прошел на редком для таких празднеств подъеме, когда любому гостю казалось, что Эстерхази устроил пышное торжество именно для него, хотя все, конечно, отлично понимали, что главным на сем торжестве жизни был русский монарх, ему и отдавались положенные по этикету почести. Произносились добрые слова и уверения быть рядом в самые трудные для России времена.
Бал с последующим превосходным, изысканным ужином превзошел самые лучшие ожидания. Старое венгерское вино лилось рекой. А закуски... что там говорить о закусках и прочих кушаниях, самые изысканные национальные блюда были доставлены в Первопрестольную из Будапешта и Парижа, а для императорской четы находчивый князь приказал доставить из Санкт-Петербурга любимые кушанья императора и его царственной супруги – суфле и расстегаи.
Для русского государя и его пышной свиты, а также для иных именитых иноземных посланников ужин был накрыт в большой, празднично украшенной гостиной на шестьдесят персон, причем все подавалось исключительно на золотой посуде, а в танцевальной галерее, которую мгновенно переделали в банкетный зал на пятьсот персон, – на серебряной посуде.
После бала князь Эстергази выразил желание проводить русского монарха до Никольской церкви, где государь решил отслужить молебен. Каково же было удивление императорской четы, когда они увидели, что Эстерхази усердно молился неподалеку от них перед иконами и святыми мощами. Молился православным святыням. При выходе из церкви, государь поинтересовался, почему князь, католик, молился в православном храме? Эстерхази ответил, не моргнув глазом: «Ваше Императорское Величество, Христос у всех нас один, религии наши тоже христианские, очень даже схожи, разница только в папской власти, а она, скажу откровенно, для нас, венгерцев, сущая безделица».
В Первопрестольной никак не чувствовалось того внутреннего напряжения, которое постоянно царило в северной столице. А о динамитчиках и кинжальщиках тут ни один человек даже и не упоминал. Сопровождавшие царственных особ секретные агенты пребывали в полном безделии.
Зато в Петербурге государя ждало множество неотложных дел. Уже на второй день после приезда ему пришлось выступить перед участниками славянского конгресса. Славяне: лужицкие болгары, чехи, сербы и словаки – были не по-русски раскованны, не испытывали абсолютно никакой робости перед государем российским, запросто подходили к нему с вопросами и просьбами. Позже, уединясь в библиотеке с возлюбленной Екатериной, он поведал ей, как его утомили и эти славянские делегаты, и вся поездка в Первопрестольную. Эта встреча у них получилась грустной, и много было недомолвок. Провожая государя, Екатерина Долгорукая проникновенно попросила:
– Милый друг! Ведь в России ты всевластен, неужели у тебя нет возможности уехать за границу вместе со мной? Так хочется побывать в Пруссии, Италии, я ночами вижу во сне апельсиновые рощи, теплое море. И когда просыпаюсь, сердечко радостно трепещет. И еще я мечтаю уехать с тобой инкогнито. Представляешь, мы с тобой – обычные туристы, никто о нас ничего не ведает, мы свободно гуляем, катаемся на лодках, едим оливки.
– Я тоже об этом часто фантазирую.
– Почему фантазируешь? Разве сие невозможно? Тебе стоит только захотеть – и все сразу сбудется.
– Будущая моя царица, – снисходительно потрепал Катерину по пухлой щечке, – тебе следует знать: каждый шаг царя немедленно фиксируется не только в особых органах России, но и всей Европы. Инкогнито, пожалуй, никак не получится. И потом, за моими плечами страна, эдакая громадина, она похожа на плохо приученного слона – пока его кормишь и лелеешь, пока подманиваешь жирным куском, он шагает, как только ты куда-нибудь уехал на время, начинает гудеть, проявлять недовольство, а потом бунтует и останавливается. Потом попробуй-ка снова сдвинуть с места. Однако... будем надеяться на Господа. Он сам даст знак, что и как делать...
О, как таинственен и непонятен ход наших мыслей и божественных связей! Стоило только государю положиться на Отца Небесного, как Он словно вспомнил о своем ставленнике в России. Буквально на следующее утро камер-лакей преподнес государю на серебряном подносе красочное приглашение ручной работы, в коем Его Величество государь всероссийский приглашался императором Франции Наполеоном III посетить его страну и принять участие в осмотре всемирной выставки.
Александр восторженно захлопал в ладоши. Приглашение было, как никогда, кстати, и тотчас стал формировать себе свиту. Согласно протоколу первым вписал министра иностранных дел князя Горчакова. Князь имел в Париже превеликое множество влиятельных друзей. Естественно, включил в свиту великих князей, ряд генералов. Но... вспомнил вчерашний разговор с возлюбленной. Как быть на сей раз с Катериной? Сколько можно водить ее вокруг пальца?
Государь подпер щеки ладонями, стал думать, как решить сию неразрешимую задачу – привезти в Париж Катерину Долгорукову? Может, официально включить ее в состав свиты? Возможно, но... сей шаг обрушит на двор лавину слухов, сплетен, домыслов. А если вновь попросить ее подождать лучших времен? И снова государь решил положиться на волю Божию. И действительно, уже к вечеру все сомнения разрешились самым благоприятным образом.
Оказалось, что государыня, по состоянию здоровья, не сможет сопровождать супруга в Париж. Она с младшими детьми приедет в Варшаву, куда на обратном пути заедет и государь.
Оттуда, всей семьей и возвратятся в столицу, если, конечно, Бог даст. Кто знает, что может случиться во время столь дальней поездки? Но зачем думать о грустном, когда впереди столь впечатляющие перспективы? В Париже он превосходно проведет время с Катериной, да и возлюбленной, наконец, доставит удовольствие увидеть французскую столицу, о коей она давно мечтает. Он обязательно представит ее императору Наполеону III, другим европейским монархам, не объясняя, какую роль красавица Катерина представляет в свите. Монархи – люди умные, и все поймут. Хотя с ним будут два его сына, великие князья, но... шила в мешке не утаишь, они давно знают, как и сама императрица, об отношениях их отца с княжной. Осуждать царя не принято при дворах, промолчат сыновья и на сей раз. «Зато хоть неделя, да наша», – обрадовано решил государь и, оставив все дела, поспешил в покои княжны Долгоруковой, которую недавно перевез во флигелек, пристроенный к западному крылу Зимнего дворца. Хотелось быстрей сообщить возлюбленной приятную новость.
Катерина кормила грудью дочь, увидев в дверях государя, передала малютку прислужнице, побежала ему навстречу, обвила шею Александра обеими руками и долго не давала ему вымолвить слово, осыпая горячими поцелуями его губы, ласкала колючую бороду и усы.
– Погоди, погоди, мой ангел, – государь отступил на шаг, – хочу сообщить тебе новость, думаю, она приведет тебя в восторг. Все сложилось удачно. Мы с тобой едем в Париж!
– В Париж? – Катерина вдруг помрачнела лицом, даже всегда розовые щеки разом потухли. Она отступила от долгожданного друга, уткнулась лицом в пуховую подушку. Заплакал ребенок, но Долгорукова даже не глянула в его сторону.
– Милая, что случилось? Почему ты не рада? Мы едем в Париж вместе! – искренне изумился государь.
– В качестве кого я буду значиться в свите? Как ты меня представишь своим собеседникам? – княжна приподняла голову.
– Это мелочи! – отмахнулся Александр. – Главное, нам повезло, все складывается, как нельзя лучше. Это же подарок судьбы. Проведем в Париже – городе всех влюбленных, неделю, заодно познакомимся с монархами Европы, в будущем это и тебе пригодиться.
– В будущем? – княжна села на кровати. – Все в будущем, а я хочу иметь настоящее. Мне надоело прятаться по углам, ловить презрительные взгляды придворных, даже императрицины фрейлины хихикают мне вслед. А стоит уехать с тобой в Париж, как родятся новые слухи. – Катерина вновь подошла к государю, слегка опешившему от такого разговора, вид ее был решительным, государь никогда такой не видел возлюбленную. – Я ведь не куртизанка какая-нибудь, я – мать твоих детей, вторая законная жена.
– Успокойся, – государь попытался обнять Катерину, она отстранилась. Мы в Париже, в спокойной обстановке подробно решим, что нам делать.
– Мне надоело прятаться! И в Париж я не желаю ехать! Никуда больше с тобой не поеду до тех пор, пока не стану императрицей. Хватит несбыточных обещаний! Порой я дивлюсь на тебя, Саша, всегда в империи слово русского царя было законом, а ты... не можешь решиться, давай расстанемся, я уеду в Московию, к родителям. – Катерина капризно надула пухлые губы.
– Всему свое время, ты обязательно, клянусь, станешь российской императрицей.
– Вот надену на голову корону и тогда... тогда приказывайте, Ваше Величество! А сейчас... прости, Саша, я хочу остаться одна...
ххх
Об этом крайне огорчительном разговоре вспомнил государь сразу, как только царский поезд отошел от перрона столичного вокзала. Он сидел у окна и смотрел на пробуждающуюся после долгой зимы землю, но думы государя были далеко отсюда. В Париж Екатерина не приедет. Поставила ультиматум. На что только способна тайная любовь! Оказывается, даже царям она смеет право ставить ультиматумы. Огорчительно, но, может, это и к лучшему. Наполеон пригласил в Париж многих европейских монархов, некоторые из них являются близкими и дальними родственниками, появление его в Париже с незнакомой красавицей может оказать России плохую дипломатическую услугу.
В Париже, на вокзале Северной железной дороги государя России ждала торжественная встреча, которая сразу же заставила забыть все огорчения личного плана. Играли духовые военные оркестры, вдоль перрона, по ранжиру стояли гвардейцы, а женщины, находясь за спинами рослых гвардейцев, радостно что-то кричали. Александр улыбнулся, вспомнив, как недавно, второй раз, по просьбе Наполеона III, отравил в Париж роту отборных гренадеров и казаков «для улучшения французской нации», как выразился император. Возможно, кто-то из этих русских богатырей, одетых в форму французской гвардии, и встречает его на вокзале.
Под восторженные крики парижан они направились к площади Сен-Дени, где их уже ожидали раззолоченные кареты с открытыми верхами. Государь еще подумал: «Спокойно живут в Париже. Не опасаются покушений, а мы...»
Русскую делегацию во главе с государем привезли в Елисейский дворец. Они проехали полукруглые арки, увитые гирляндами цветов. Наполеон III и огромный французский офицер с обнаженной шпагой в руке провели русского монарха на второй этаж, остановились возле двухстворчатых дверей, на которых была прикреплена серебряная табличка с надписью на русском и французском языках: «В этих апартаментах в 1814 -1815 годах останавливался Освободитель Европы, русский царь Александр Благословенный».
– Как это мило с вашей стороны! – Александр почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы, он с чувством пожал узкую ладонь французского монарха.
– Каждый получает то, что заслуживает! – улыбнулся Наполеон III. – Сегодня Ваше величество никто больше не будет беспокоить, завтра у нас напряженный день...
О, Париж, Париж! Ранним утром Александр II вышел на увитый розами балкон и услышал восторженные крики парижан и музыку, которая, казалось, доносилась из каждой улочки, из каждого дома, отчетливо разглядел кавалькаду колясок, стоявших в одну ровную линию. Все ожидали императорскую свиту из России.
Этот солнечный день был похож на сплошной и удивительно приятный карнавал: завтрак на сто персон, накрытый во дворце Тюильри, с легкой музыкой, цветами и невидимым глазу парижским шиком. Слушая тосты, провозглашаемые за дружбу между Францией и Россией на все времена, государь думал о Катерине и очень, очень жалел, что ее нет рядом, даже место ей мысленно определил между маршалом Франции Франсуа-Сертен де Канробером и одним из своих сыновей.
Все шло великолепно, но вдруг на государя накатила тоска, тягостная, будоражащая, непреодолимая. Вспомнил на сей раз про больную императрицу, которая незадолго до его отъезда начала принимать какой-то народный курс лечения, перед его мысленным взором вдруг предстал больной сын, съедаемый чахоткой. Но французское великолепное шампанское быстро взяло свое, тягостные мысли рассеялись, как кучевые облака под свежим ветром.
Вечером государь был в Опере, в ложе он приметил одно незанятое место, и в который раз подумал о том, кто мог бы в этот чудесный, бархатный парижский вечер сидеть рядом. Из Оперы государь уехал в имение французского императора, тут два монарха с глазу на глаз говорили про судьбу Польши, где Александру предстояло еще побывать. Государь так расчувствовался, что поведал Наполеону, что следует Божественной заповеди: «поляки вновь ударили его по щеке, а он решил не мстить им, а подставить другую щеку». Оба понимали: сей народ никогда ничего из своей истории не забывает, но недавнее поражение поляков должны были смягчить два указа, подписанные здесь, в Париже, о полной амнистии всех, кто участвовал в последнем антирусском мятеже и о ликвидации совета по управлению Царством Польским. Наполеон III был обрадован и поражен благородством Александра...
В пять часов пополудни в приподнятом настроении Александр II вместе с сыновьями возвращался с военного смотра. У ипподрома Лоншан в Булонском лесу государь почувствовал, как к горлу поднимается комок, стало трудно дышать. Александр хотел пошутить, мол, весенний парижский воздух и впрямь опьянил его, но дурнота мгновенно разлилась по телу. Ему даже захотелось попросить французского императора остановить экипаж, однако вместо этого Провидение заставило государя вновь пережить ужасающий момент – собственными глазами увидеть возможную свою смерть. Да, есть все-таки у каждого из нас ангел-хранитель. Видимо, именно он и направил взор государя точно в то место, откуда, как черт из табакерки, из-за рекламной тумбы выскочил человек в легком плаще и стал медленно, очень медленно целиться в Александра из пистолета. Государь опешил, надобно было крикнуть, позвать на помощь, наконец, выпрыгнуть из коляски, но слова застряли в горле. Грянул выстрел.
Коляска остановилась. Величественно одетый кучер в шляпе с пером – тайный агент секретной службы Франции, ловко перевернулся и прикрыл своим телом сразу обоих императоров, а со всех сторон к злодею уже бежали военные и гражданские люди, кричали, размахивали кулаками. Наполеон и Александр, видя, что опасность миновала, выбрались из коляски. Что было дальше, русский государь помнил смутно. Его тормошили сыновья, молились за избавление от смерти, французский император, сняв шляпу, извинялся перед Александром за эту выходку, которая могла стоить им обоим жизни. Все произошло мгновенно, Александр находился в оторопи не более двух минут, которые показались ему вечностью. Лишь чуть позже ему сделалось плохо от сознания, что и тут, далеко от родины в него снова стреляли.
Злодея быстро обыскали, нашли, словно специально приготовленные на случай ареста документы – паспорт на имя Антона Березовского и большое письмо-завещание, выдержанное в демагогических фразах о свободе и праве на независимость Польши. Арестованного увезли. Наполеон и Александр, не сговариваясь, подошли к французскому штальмейстеру, который стоял у дерева ни жив, ни мертв, но пуля не достала его, просто напугала; кровь хлестала из рваной раны коня....