Глава 60. Приговор Верховного суда

Виорэль Ломов
Мурлов, или Преодоление отсутствия. Глава 60


Глава 60.
Приговор Верховного суда. Обжалованию не подлежит.


Очнулся я на суде, на скамье подсудимых, чем немало порадовал присутствующих официальных лиц, а присутствовали в зале суда только они одни. Видимо, им уже наскучило ждать. Здесь, как я понял, были: прокурор, адвокат, судья с помощниками и присяжные заседатели. Все как полагается, чтобы осудить человека по закону. Разумеется, были стражи порядка. За моей спиной и по бокам. На руках у меня были надеты наручники. Ни Геры, ни друзей, ни журналистов в зале не было. Да и зал-то не был похож на зал судебных заседаний, а больше походил на курилку с деревянными скамейками и плевательницей посередине. Плевательницей, скорей всего, буду я.

Помещение было самое обычное, и тем не менее, зал был устлан плитами отчаяния и страха, на стенах мохрились и серели обои уныния, а по углам жались котята раскаяния и мольбы.

Судью явно мучила отрыжка. Он морщился и пил маленькими глотками воду из стакана. Камень в желчном пузыре судьи — это камень на шее подсудимого. Да и вообще любой приговор суда — свидетельство бессилия суда, но свидетельство силы правосудия.

— Это военный трибунал? — спросил я.

Судья мой вопрос оставил без внимания и провозгласил:

— Коллегия Верховного суда начинает свое очередное заседание. Сегодня состав суда и присяжных заседателей прежний, а именно: коллектив ордена Посейдона ЖЭУ-1. Прокурор — вахтер Зубатов. Адвокат — его дедушка Зубатов. Судья — начальник ЖЭУ Гржимайло — это я. Его, то есть мои, помощники — его, то есть мои, заместители Анчуткин и Писсаро. Ну, далее идут присяжные... с известными всем именами... перечислять их за дефицитом времени не буду… — Гржимайло поднес список к глазам, — слесаря, дворники, уборщицы и наконец паспортистка Палеолог. Нам высочайше поручено сегодня осудить этого досточтимого Рыцаря к... Сколько там ему причитается? — наклонился он к секретарю.

— От пяти до семи, ваше сиятельство. Строгого.

— Хорошо. Итак, чтобы не тянуть резину (у всех у нас семьи), вы обвиняетесь... Встаньте, когда к вам обращаются! Помогите ему. Вы обвиняетесь в несанкционированном заболевании во время карантина и в срыве в результате этого клинической картины карантинной службы страны. И, как не выдержавший срока карантина, приговариваетесь к очередному сроку — к семи годам строгого режима отбывания наказания на галерах. После мореходной школы вы будете посажены на нижний ряд галеры «Бисмарк» и прикованы к скамье цепями. Подождите, не садитесь. Это не окончательный приговор. Теперь учтем поправки. Да, чуть не забыл. Власовна, в тридцать третьем трубу заварили?

— Ацетилена нет. Стали манжет накладывать, а труба возьми и выпади. Ну, они трубу взяли, оттащили в каптерку резьбу нарезать. Там у них, правда, лерки и метчики давно все потаскали. Да и леркодержатели. Не знаю, получится чего... А тут — с этого, семнадцатого, пятый подъезд, третий этаж — опять их заливает. Когда уж их зальет совсем? Надоели. А где я им сварку возьму? Где слесарей? Что, с тридцать третьего забирать, а им, значит, отдавать?..

— Нет, это ты правильно, Власовна. Правильно, что отшила их. Они еще потерпят. Заливает — это еще не потоп. Я к начальнику управления уже сколько раз обращался: дайте мне еще парочку-троечку слесарей!

Присяжные заметно оживились.

— Да! Что там! Конечно! Три новых старых дома по сто тридцать квартир дали, а слесаря ни одного!

— Ладно, кончай базар! Пить надо меньше! А то с утра на рогах!

— Обижаешь, начальник! — заволновались присяжные.

— Вас обидишь! Ладно, поздно уже. Вас что, дома не ждут? — с нарочитой иронией риторически спросил председатель. — На чем мы там остановились? Семь лет, что ли?

— Так точно, ваше сиятельство, — подтвердил секретарь. — Семь лет. Строгого. Остались поправки.

— Поправки, хм... Все, все будет хорошо. Значит, пошло на поправку… А! Поправки. Ясно. Что там в протоколе изъятия? Оказал активное сопротивление. Сколько человек его изымало? Двенадцать? И что, все на лечении? Все-все? — судья посмотрел на секретаря, на меня, снова на секретаря и задумался. — Что, и Крис? И Сальваторе? В реанимации? Н-да-а... Не часто такое встретишь.

— Прецедент, — подсказал адвокат Зубатов, дедушка прокурора Зубатова.

— Что? Не часто, не часто. Что ж, по месяцу на брата. И мой голос, как председательский, идет за два. Получается... Семь да пять — двенадцать. Двенадцать на два — двадцать четыре. Двадцать четыре на двенадцать — два. Семь минус два — пять. Итак, с поправками, — торжественно провозгласил он (пафос), — вы осуждаетесь на пять лет строгого режима на галере «Бисмарк». Теперь можете сесть. Власовна, совсем забыл! Завтра придут из второго ЖЭУ сварочник забирать. Там у них целый дом рухнул. Перекрытия. Так ты, того, кладовку закрой, а ключ, скажи, у Семена. А Семен — болен. Нет, лучше в отгуле. Уехал, уехал к черту на рыбалку. На три дня. А там запил. Сейчас в горячке. Пусть в следующий понедельник приходят. А лучше в среду. Позвонят.

— А у меня бланки кончаются. Предупреждаю, — заявила паспортистка.

— Помню, помню, — отмахнулся от нее председатель.

— А с этим что делать-то? — спросил старший конвоя.

— Это вам виднее, что с ним делать. Мы свое дело сделали. Теперь приступайте вы. Что надо, то и делайте.

— В Мореходку, что ли, вести? — потоптался старший, глядя на председателя.

— Господи! — вздохнул тот. — Кто бы мне еще заплатил за сверхурочные и за консультации? Юристам лафа. Сказал два слова — извольте денежку заплатить, да еще по телику кажут. Ну, конечно же, в Мореходку. Не на галеру же. Думать надо! У тебя на шее что, голова или жопа? Вот и думай ею. Сначала человека обучить надо, а уж потом и грести его. Или — им?..

— Ваше сиятельство! — обратился вдруг к председателю секретарь. — А обет?!

— О, черт! — председатель стукнул себя по лбу. — Вечно ты, Власовна, не вовремя с производственными вопросами лезешь! Что тебе, времени на работе не хватает? Подсудимый!

— Осужденный, — подсказал секретарь. — Уже осужденный, ваше сиятельство.

— Осужденный. Какой вид обета вы выбираете по своему добровольному почину? Предлагается на выбор. Воздержание от зелья — раз. Ну, там, от водки, самогона, пива, махорки, марихуаны и прочего. Воздержание от женщин — два. Понятно от чего. А! Вы это уже прошли. Помню, помню. Так, воздержание от чревоугодия — три. Впрочем, какое чревоугодие? Червям угодия. А! Стихи получились! Чревоугодие — червям угодия!..

— Записал, — сказал секретарь.

— Какое там чревоугодие, капустка да болтушка? Так, это тоже пропускаем... И это, как его?..

— Обет молчания, — прошептал секретарь.

— Да, совершенно верно: воздержание от обета молчания — четыре.

Я поднял кверху большой палец, а потом, загнув большой, разжал четыре остальных и кивнул.

— Хорошо. С этим обетом вы можете выйти досрочно. Если, конечно, не нарушите его. Раз в три года бывает амнистия для «великих молчальников». Звание «великий молчальник» присваивается после восемнадцати месяцев молчания. Последняя амнистия была в прошлом году весной. Поздравляю вас. И с сим разрешите откланяться. Записали? — спросил он у секретаря.

Секретарь, приподняв зад со стула, судорожно кивнул головой, дописывая последнее слово. Слышно было, как он прошептал судье:

— Мочи нет — от пива!