Надо сказать, что с Михалычем мы и раньше ввязывались в перепалки, но это происходило при других обстоятельствах.
Время с двенадцати до часа дня свято соблюдалось всеми работниками цеха номер два. Как-никак, время обеда. Мужики в синих спецовках собирались за одним длиннющим столом, где их дожидались карты, домино, шахматы и нарды. Начальство не баловало, но и рабочие хитрили, как могли. Кому-то удавалось подкапливать понемногу цветную стружку. Другие, набрав приличное количество списанных обманным путём свёрел и фрез, сдавали их недорого продавцам на рынках. Немного в деньгах, но приятно.
Каждый день походил на предыдущий. Всё начиналось с того, что без двадцати двенадцать операторы станков или, чтобы понятнее, токари и фрезеровщики, забегали в подсобку, забивая полки специально приспособленной печи банками с принесёнными обедами. Понятно, что эти двадцать минут никто уже не работал, создавалась видимость работы.
Может показаться странным, что люди, не сидящие, в отличие от многих инженерно-технических работников на окладе, наплевательски относятся к своему заработку. Однако тарифы были приличные, завод входил в систему некоего наукограда, опекаемого одним высоким министерским чиновником, поэтому сказать, что роптать никто не собирался, – ничего не сказать. Пока проект не закончится, все будут честно работать на благо государства.
И этот рабочий день приходился близнецом прочим сменам, одно лицо. До поры, до времени. В двенадцать все набросились на подогретое содержимое своих банок. Минут сорок, а то и больше, обычно оставалось на игрища. Но не в этот раз.
В вагонах, что подошли по отдельной ветке с вечера к корпусу с цехами, находился особо ценный груз. С половины первого, по приказу замдиректора по производству, подсобка опустела. Груз надо было доставить на склад, и эта работа оплачивалась втридорога.
Михалыч отказался по медицинским показаниям. У нас каждый год проводили медобследования, поэтому ему не пришлось бегать по поликлиникам, чтобы принести справку. Сразу согласились с его доводами. Человек он не старый, но всякое бывает.
У меня были свои причины не разгружать вагоны. Зная вес ящиков с заготовками, имея «за плечами» блуждающий радикулит, обостряющийся каждую весну после вскапывания огорода, я пошёл на поводу жены, медика по образованию. Я просто отказался от такой работы.
Если у Михалыча причины были веские, да ещё с печатями, то мне пришлось на словах отстаивать свою позицию. Но я знал, что супруга в самый ответственный момент была мысленно со мной. Я чувствовал её поддержку. Накануне она дала понять, что просто не успеет сделать мне нужную бумагу. «Но если понадобится, всё будет чики-чики». И я могу не волноваться за свою судьбу, на работе всяко останусь.
Да я, признаться, и не парился. Мне надоели вечерения и чёрные выходные, случавшиеся два-три раза в месяц.
Какого я пошёл на рубеже тысячелетий в эту профессию? Нет, так-то понятно. Наверху поняли, что перепроизвели юристов и бухгалтеров, что писец красиво укладывают вокруг науки и производства средств производства и производства средств потребления. Я попался на целевую пропаганду начала тех, «нулевых», что обещала достойный доход рабочему человеку. Правда, мне повезло. Наукоград. Государственная поддержка. А вот письма из регионов от родственников. Мейлы, конечно. Там тоска. Зелёная-зелёная…
А, да! Михалыч! Цапались мы с ним, и не раз. Полушутя, конечно. Огромная компания бьётся, кто во что. Одни шутники собрались. Через стол шуточками, как в КВН, бросаемся. Иногда обидными.
Сегодня вдвоём остались.
Все уже убежали золотишко разгружать. Это так я накинул мыслишку Михалычу.
Он ест сегодня, не торопится. Так и я ж!
Разговор-то не вяжется!
Михалычу немного за сорок. Интересно, после сорока секс есть?
Подкидываю пищу для ума не молодого человека (как среагирует?):
– У тебя жена ложки тщательно облизывает?
– А хрен её знает, – быстро отвечает он, а потом удивлённо смотрит на меня: до него доходит, что вопрос странный.
Недоумение быстро проходит, и он сам переходит в атаку.
– А твоя?
Мне-то легче. Я играю белыми.
– Моя? А чего ж… Сначала свою, потом мою.
Он теряет терпение.
– Скажи ещё, что и тарелку твою вылизывает.
– Не, зачем. Это уже унижение женщины.
Он смотрит мне через стол прямо в гланды.
– Ну, ладно, Михалыч, – я пытаюсь разрядить обстановку. – Вот как ты думаешь, почему мы с ними такие разные?
– Хм! Природа так распорядилась.
– А как нам понять друг друга?
Он наворачивает крышку на пустую банку, отрыгнув попутно ауру съеденного.
– Как? – он не так прост. Делает вдруг гениальный ход. – Спроси лучше – а зачем? Тебе плохо с твоей?
– Мне – хорошо, – отвечаю.
– Ну и всё! За-чем?
Он ставит точку. Как ему кажется. А я не сдаюсь.
– Попросил вчера, – говорю, – вылизать мою ложку. Такую же, как эта. Обычную нержавеющую ложку. Как думаешь, вылизала?
– Ну, если дура, – пожимает плечами.
– Не, Михалыч. Не дура.
– Ну, извини.
– Да не извиняйся. Вот смотри.
Я поднимаю пятерни, потряхивая ими у своей головы.
– Вот баба. Женщина.
– Ну? – вопрошает он.
– Понимаешь, у неё голова. Как у нас с тобой.
– Ну!
– Но думает она иначе!
– Ха! Открыл секрет!
Выставляю ладонь вперёд:
– Погоди, погоди… У неё голова, у меня голова. Ты будешь вылизывать мою ложку?
– Чё, б…, дурак, что ли?
– Не, я твою тоже не вылижу. А она мою вылизала!
– Дура? Не, я уже спрашивал. Какого хрена?
– Я задал ей один вопрос. И она вылизала.
– Дура? Тьфу! Какой вопрос?
Покачав головой, я попытался его заинтриговать.
– Подумай, Михалыч.
Понимаю, ему было обидно. Разница лет в пятнадцать. И десять минут он ходил по ту сторону стола, изрыгая со слюной варианты ответов. Он видел мои наглые повороты головы, дающие понять, что каждая версия неверна.
– Говори, – сказал он тихо, сев вдруг на место.
Напрашивалась красивая мхатовская пауза, но я испугался, что шахматная доска полетит в мою сторону.
– Михалыч, я ей напомнил, что мы постоянно целуемся… соприкасаемся языками. Обмен жидкостями, прочей ерундой.
Я замолчал. Не ожидая, что пауза затянется на минуту.
– Ну, вылизала, и вылизала. Что такого? – спросил он вдруг. – Пошли, двенадцать пятьдесят девять.
– Нет, а ты понял, – я почти бежал за ним, – какие потаённые уголки есть у них? Их же надо расшифровывать! Постоянно! Она вылизывала, улыбаясь, Михалыч, ни капли брезгливости…
Я споткнулся и упал, из носа текла кровь. Он этого не видел, готовил уже станок для снятия фасок.
Следующую неделю Михалыч на меня дулся, да и вообще отворачивался при встречах. Впоследствии мы сильно подружились. Он доверился мне однажды, правда, говорил эзоповым языком, рассказывая, как просил жену облизать свою ложку, с которой только что ел. А обиделся на меня, потому что жена перестала облизывать всё, даже мороженое.
Мы с ним сошлись на том, что с женщинами надо уверенно и убедительно.
Да! и другой, не менее важный вывод. После сорока секс есть!