Отец курил на балконе. Чтобы было понятно, то я рос в типичной московской девятиэтажке,. Так вот, это была обычная девятиэтажка, на краю двора. В Москве на окраинах нет никаких «питерских колодцев», есть только открытые дворы для шпаны и мамашек с колясками. Наш балкон как раз выходил на один из таких дворов, а на высоте девятого этажа за самодельным деревянным, тогда ещё модным, остеклением стоял мой отец ;— в одной руке маленькая горчичного цвета чашка с крепким (а он был хроническим гипертоником) кофе, а в другой руке ; до девяностых ещё «Столичные», а после ; уже честно заработанное Malboro. Не знаю, с трудом могу написать мальборо в кавычках.
Для отца это был ритуал. В любое время он готов был уйти на свой (а это был по-честному его) балкон, встать у самого окна и с девятиэтажной высоты разглядывать верхушки спального района, затягиваясь так вкусно, что из моей детской я лёгкими мог нащупать его состояние в этот момент.
Кроме кофе и сигарет в жизни отца всегда был алкоголь и музыка. Даже больше музыки, чем алкоголя. Спиртом он глушил несвоевременное разрушение собственной жизни, а музыка его лечила каждое утро. Я не помню, но мне рассказывали: в два года мать оставляла меня на его попечение. В эти редкие моменты наш дом наполнялся его друзьями ; это были сливки тогдашнего общества, элита, люди с такой башкой, до которым нынешним ещё предстоит раскатать не одну дорогу кокса. Вместе с ними он ездил по стране, проектировал и внедрял первые электронно-вычислительные сети, **** местных научных сотрудниц и квасил бехеровку. Вместе с ними он, несколькими годами ранее, занимался фарцой в Сокольниках и на Горького, вместе с ними он нашёл свой смысл жизни, заключающийся в противостоянии серому быдлу и мещанским массам.
Друзья были что надо, судя по всему. Ребята занимали всю нехитрую кухню, открывали бутылки и поджигали что-то, что можно было ещё курить. Квартира вперемешку с дымом наполнялась музыкой: led zeppelin, deep purple, the who, the doors… В те редкие дни, когда мать оставляла меня на его (а, по-правде говоря, на их) попечение, мой бесконечный рёв могла заглушить только The Immigrant Song, и уже сейчас, в тридцать с лишним, мне до сих пор отдаётся это забытое воспоминание экстазом по всему телу. Я бы хотел снова прожить этот второй год моей жизни, когда вместо бесконечных тупых убаюкиваний мне бы ставили Led Zeppelin.
Отец, прости, я урывками про тебя вспоминаю и пишу. Но эти урывки так прекрасны для меня. Я тебя помню таким, каким ты был до этой самой нашей матери. Пусть даже я подсознательно иду твоим путём, но пока у меня ещё есть шанс. Я, вон, не так давно писал Санте ;мне сказали, что всё у меня срастётся. Я буду держать тебя в курсе, отец.