Рига, последние советские дни. Уже вся не наша. Налёт чужой культуры.
Холодные взгляды обжигают. Русская речь вызывает нервное передергивание и
подчеркнутое равнодушие. На любое обращение по-русски – ответ один -
«не понимаю».
Но мы-то не лыком шиты! Мы приехали отдыхать, смотреть, покупать сувениры
и впечатляться уже не советскими красотами. А посему, обманываем рижан
англо-немецко-франко-русской эклектикой вопросов, почерпнутых из разговорника,
купленного в поезде. Они улыбаются и на чисто-русском объясняют, показывают
и почти что под локоток провожают.
В первый же день покупаю сапожки на низком ходу, потому что мои шпильки
безнадёжно проваливаются в булыжные неровности рижских улиц.
Боже, какое удовольствие почувствовать равновесие. От этого удовольствия я
даже приплясываю. И непонятно, что сейчас за время года - поздняя весна или
раннее лето… Прохладно. Ветер пригоняет хмурые тучи, которые цепляются за
шпили и флюгеры, и делают город похожим на сказочную декорацию.
Раскачиваются, поскрипывая кованые вывески. И откуда-то совершенно невероятно
пахнет кофе. Иду на запах, как мышь на сыр, практически с закрытыми глазами.
Набредаю на крошечную кофейню, с парой выносных столиков и плетеными
креслами, которые почти перегородили узенькую улочку. Яркие клетчатые
скатерти слегка треплет ветер, сидеть на улице прохладно и я захожу внутрь.
Сказка. Прошлый, нет…скорее позапрошлый век. На стенах, в рамочках старинные
фотографии дам и кавалеров, на столиках в причудливых бокалах горящие свечи.
Ко мне подходит барышня в белоснежном фартуке и смешном чепце.
Хорошо, что «кофе» и «десерт» на всех языках звучит одинаково.
Она молча кивает и чопорно удаляется. Я присаживаюсь и начинаю осматриваться:
зал почти пуст, пожилая пара чинно пьет кофе и тихо переговаривается,
в углу нервно пьет из большой кружки, обжигаясь, всклоченный парень со
смешной бородкой. Похож на непризнанного художника или непонятого поэта.
За столиком напротив сидит мужчина средних лет и внимательно меня
рассматривает. Серьёзно, без тени улыбки. Для меня он староват и я не
задерживаю на нем внимания. Видимо напрасно, потому что, когда мне приносят
кофе, он перебирается за мой столик, даже не спросив моего разрешения.
- Я бы хотела побыть одна. Извините.
Раздражение в моем голосе веселит его, я вижу улыбку, которая совсем
не вяжется с его серьёзным выражением лица. Его брови складываются домиком.
Очень смешно. И я, забыв о его бестактности, начинаю смеяться.
Его зовут Альгимантас. Так он сказал. Никакого отчества и никаких сокращений.
Невероятный кофе, густой, как шоколад, и пирожное нежнейшее, просто
тает во рту. Альгимантас смотрит на меня с интересом.
- У тебя столько эмоций на лице. Очень подвижная мимика. Наши девушки не
позволяют себе быть такими несдержанными.
- Ваши девушки та-а-кк-ие за-тт-орможенные. – смеюсь я, почему-то не
обижаясь.
Мы выходим на улицу вместе. Мне опять становится смешно, потому, что
Альгимантас очень высок, а длинный, черный плащ, зрительно делает его еще
выше. Я в своих сапожках, совсем маленькая, не достаю ему до плеча.
Мы разговариваем обо всем и ни о чем. Я периодически немного забегаю
перед ним, иду задом наперед, задрав голову, чтобы видеть его лицо.
Он хватает меня за руки, чтобы я во что-нибудь не врезалась спиной, и при
этом сохраняет совершенно невозмутимое выражение лица.
Вдруг он неожиданно останавливается, и за плечи поворачивает меня –
я обмираю – Домский собор. Я столько читала о нем! Альгимантас, продолжая
держать меня за плечи, слегка подталкивает к входу.
Затаив дыхание, я захожу под величественные своды. Где-то сверху,
непонятно откуда взявшееся солнце дробится лучами в цветных витражах.
В центре зала сгрудились лавки, с каким-то странным поворотным механизмом.
Длинные ряды органных труб уходят куда-то под свод и в бесконечность.
Вдоль стен мраморные усыпальницы, с вековыми выщерблинами.
Осторожно касаюсь сколов кончиками пальцев. Альгимантас молчит, и так же
внимательно, как и в кафе, смотрит на меня. Я перестаю замечать его.
Эмоции захлёстывают меня, я поднимаю голову и замираю, от невозможности
отвести взгляд от витражей.
И вдруг…. Музыка… Сначала очень тихо, потом звук становится гуще,
и как бы обрастает другими звуками, мелодия становится осязаемой,
её энергетика, тёплым, нежным бархатом обволакивает, и я ловлю себя на том,
что стою на цыпочках, словно стараюсь оторваться от пола….
Чувство непередаваемой лёгкости. Сердце замирает, и я с опаской хватаюсь
за грудь, чтобы услышать его биение. Невероятно.
Невозможно передать словами это ощущение.
По моим щекам горячими ручейками текут слёзы.
Музыка прекратилась, но её присутствие не оставляет меня. Сквозь пелену
слёз, вижу, как Альгимантас спускается по ступеням. Органист! Это он играл.
Он, слегка склонившись, заглядывает мне в лицо, и осторожно вытирает мои слезы.
Я касаюсь губами его длинных пальцев.
Он провожает меня до отеля, мы молчим. Потому, что я не могу
разговаривать. Слова, как булыжники, которыми вымощены рижские улицы.
Альгимантас вкладывает мне в руки конверт с пластинкой. Бах.
Органная музыка в Домском соборе. У меня нет сил даже поблагодарить его.
Он понимающе улыбается.
Уже в номере, я вижу надпись на конверте: «Необыкновенной….»
Сейчас я не вспомню его лица, но я до сих пор помню длинные пальцы
музыканта, способные творить музыку ангелов и я никогда не забуду его
имени – Альгимантас. И никакого отчества, и никаких сокращений.
Почему я вспомнила его? Наверное, потому, что никогда не поздно сказать –
спасибо.
Рига навсегда останется для меня органной музыкой, затронувшей мою
душу, и навсегда будет созвучна его имени….